Излом

      Дни летели, как трамваи по рельсам. Вечер сменялся утром, кабинет – спальней, февраль – мартом. Только усталость и непонятная тяжесть внутри никуда не уходили и, словно железные цепи, тянули его в глубину своих мыслей и переживаний. Граница времени почти отсутствовала, все словно слилось в одну ужасно длинную неделю без конца и начала. Только работа, пожалуй, помогала оставаться в сознании и не уходить из реальности полностью.       Днем он разгребал унылые дела и предложения, вечером глушил чувства алкоголем и про себя думал, как сильно жизнь его повернула не туда. О папке в столе после разговора с Москвой Союз больше не вспоминал. “Личное пользование” продлилось на неопределенный срок, который неизвестно когда кончался. О своей затее он и вовсе успел позабыть, будто этого никогда и не было. Хорошая вещь память – все плохое стирается рано или поздно так, что можно больше не переживать. Главное, что ничего больше не напоминало.       Настали, кажется, очередные выходные, и по-дружески переговорить его на вечер позвал один знакомый. Михаил было воспротивился, но слишком нудной и однообразной была его жизнь, чтобы не поддаться на уговоры. “Жигули” стояли у подъезда дома в отдаленном районе Москвы и одним своим присутствием не давали даже смотреть на спиртное, несмотря на характер встречи. Он лишь выкурил одну сигарету, съел такой же скудный небогатый ужин и заторопился к выходу, пока совсем не стало темнеть.       В прихожей с узким прямоугольным зеркалом висели все те же знакомые пальто и шарф, а под ними покоилась отстегнутая кобура и пистолет. Мужчина с бледными редкими волосами прошелся по нему глазами.       –Господи, Миша, это-то зачем? – спросил он, подавая другу его вещи. – Ты им в бандитов стреляешь, что ли?       –Да так, больше отпугиваю, – Михаил застегнул на груди старую, еще с войны оставшуюся портупею, приделал к ней кобуру. – Опять иски поступают, что преступности развелось, вот, решил взять на всякий случай.       –У нас район тихий, ты не беспокойся особо… – мужчина пожал плечами. – Грабят, правда, иногда, но пока что не стреляли.       –Будем надеяться, что и не будут. – Михаил набросил пальто, надел шляпу с узкими полями, пожал протянутую руку. – Бывай, Костя, спасибо за вечер.       –Заходи еще, как будет время.       –Или как к вам доеду, – он усмехнулся, махнул рукой и засеменил по каменным облупившимся ступенькам вниз.       Подъезд был старый, с темно-зелеными стенами, винтовой лестницей, по бокам окрашенной в оранжевый, и тяжелой железной дверью. В самом низу сиротливо горела одна-единственная лампочка, освещая каменный пол и серые почтовые ящики. Он хлопнул дверью, вышел на улицу. Машина стояла в том конце узенького двора, окруженного пятиэтажками. Он нашел ее взглядом, но не успел сделать и шагу в ее сторону, как до уха донеслись весьма странные возгласы, которые толком не разобрал, но ясно понял: что-то тут нечисто.       Михаил распрямился, аккуратно спустился с крыльца и прислушался. Да, кто-то определенно кричал, похоже, что молодые парни. Ладонь сама собой легла на кобуру. Все-таки знал он каким-то натренированным шестым чувством, что пойти без оружия было бы глупостью. Приставным шагом вдоль стены он продвинулся чуть дальше, наконец, различая чужую речь.       –Тебе сколько раз говорили, урод, задержишь хоть на день – все, хана, выдачи нет! –шепеляво горланил один, кажется, довольно высокий. – Че ты хнычешь-то теперь?       –Да я же на три рубля задолжал! – послышался второй голос, гораздо более низкий и, как видно, принадлежащий старшему из здесь собравшихся. – Не подохнет ваш хозяин, если последние гроши с меня не сдерет…       Этот же голос глухо простонал; кто-то из двоих, как видно, пнул его или ударил о стену.       –А ты не зажрешься? Три рубля ему в подарок дай, тьфу! – заговорил второй бандит нервозно. Голос мученика снова отозвался тихой болью от удара. – Значит так, фашист, давай либо деньги гони, либо задницу. Я церемониться не собираюсь. Фашист?.. Михаил на секунду задумался: странноватое прозвище.       –Да нет у меня, нет! Ни копейки нет… – должник отвечал хрипло, почти что задыхаясь.       –Хорош брехать, последнее китайское предупреждение, – первый произнес это особенно агрессивно, что стало для Союза спусковым крючком.       –Вам же сказали – денег нет, – Союз вынырнул из-за угла зловещей фигурой. Руку продолжал держать на кобуре, но пистолет пока не доставал. – Или вы совсем глухие?       За углом дома действительно стояло двое рослых парней в пыльных ветровках, надетых не по погоде, и скошенных шапках. На вид обоим лет не больше двадцати, один белобрысый, с прищуром, второй пониже его, темненький и курчавый. У стены, зажимая разбитый нос, сидел мужчина со светлыми, растрепавшимися волосами, беспорядком своим напоминавшими гнездо. На черное пальто чернилами капала кровь.       –Дед, ты че, берега попутал? – с усмешкой спросил белобрысый, который говорил о “последнем предупреждении”. – Иди отсюда, пока в шею не дали.       –Так вы еще и слепые… – Михаил вздохнул, оправил шарф и поднял края шляпы, чтобы лицо было лучше видно. – В глаза мне посмотри, щенок.       –Емае… Леха, это ж Советский Союз!.. – чернявый спохватился первым, в страхе распахнув мелкие глаза.       –Че…Ой е!– белобрысый вздрогнул, тут же растеряв былую самоуверенность. – Т-товарищ СССР… Мы… Мы Это…       –Что “вы”? В КПЗ вы решили загреметь на пятнадцать суток? Или в колонию на три года? Уголовники малолетние, – он раздраженно оглядел их, мысленно отмечая некоторую схожесть с его собственными сыновьями.       Советы, не дождавшись от парней внятных слов, вынул из-под пальто маузер, медленно переводя прицел с одного на другого. Непутевые бандиты задрожали сильней, подняв согнутые в локтях руки.       –Товарищ СССР, ну не убивайте, п-пожалуйста! – курчавый залепетал почти детским голосом. – У меня м-мать… Инвалид… Ветеран труда…       –Какого хрена тогда ты горланишь на весь жилой район, а не работаешь нормально? –холодно спросил Советы. – Деньги с честных граждан выбивать не стыдно? Вас бы при Иосифе Виссарионовиче за такое расстреляли без суда из следствия.       –Так а… Жизнь… Вынуждает…       –Ты мне про жизнь тут не рассказывай, я тебя старше, знаешь, на сколько лет? – он заглянул в расширившиеся блеклые глаза. – Значит так, говоря вашим языком: либо вы отсюда сваливаете и не возвращаетесь больше никогда, либо я сейчас предохранитель спускаю, и остаются от вас только пустые черепушки. Вам ясно?       Белобрысый слегка опустил руки, видимо, на мгновение осмелев.       –А деньги?       –А деньги будешь зарабатывать своим трудом, а не чужим. Теперь побежали, кому сказал!       Союз резко направил руку в сторону бордюра и спустил курок. Прогремел выстрел, с тополя рядом, гаркая, слетели вороны. Сильный хлопок ударился о ясное небо и, как в зеркале, отразился тем же звуком. Парни, уже не пререкаясь, скрылись, голося на ходу. Михаил хмыкнул, убрал оружие обратно, отряхнулся. Выстрел был холостой.       –Н-не стреляйте… Пожалуйста, не стреляйте… – мужчина, с которого трясли долг, стоял на четвереньках. С носа на сбитую тротуарную плитку все еще падали редкие красные капли.       –Тише-тише, товарищ… – он мигом метнулся к нему, помогая подняться. Мужчину потряхивало, а грудь бешено вздымалась. – Все кончено, все хорошо.       Михаил зашарил по своим карманам, ища хоть что-нибудь, что могло бы помочь. Нашлась только мятая бумажная салфетка, которой он поспешил утереть чужую кровь. Но незнакомец в страхе отпрянул, закрывая лицо рукой.       –Товарищ… Простите, имени не знаю, вы не бойтесь, – попытался объясниться Советы, подходя ближе. – Я вам только помочь хочу.       –Да вы уж… Помогли… – все так же хрипло отозвался он, но салфетку из рук все-таки взял. – С-спасибо…       Мужчина скрутил ее, сунув в одну ноздрю, и отдышался. Теперь Михаил разглядел его получше: “должник” был высок ростом, со впалыми скулами, с неестественно прямой осанкой, которую не скрывало даже шитое старое пальто. Рот узкий, в одну полоску, с едва видными коралловыми губами. Союз напрягся. Очертания лица были подозрительно знакомыми, даже слишком. Погоняло “фашист” и то, что он так старательно пытался от него отвернуться, только усиливали подозрения. Михаил вдруг схватил его за плечи и с силой развернул к себе, вглядываясь в серые, бесцветные глаза.       Перекрасился, подонок.       –Твою дивизию…       Теперь ладони задрожали уже у него. Союз судорожно рассматривал до ужаса знакомое лицо, пока немец пытался вырваться, и не мог поверить, что все действительно так. Сердцебиение участилось, воздуха стало категорически не хватать. Застыв в ступоре, он вдруг ослабил хватку. Рейх вовремя подался назад, но снова наткнулся на никуда не девшуюся стену. Михаил, жадно глотая кислород, восстановил дыхание, пока это не переросло в приступ, но от дрожи до конца избавиться не смог.       Немец больше не пытался скрывать того, что он каким-то образом до сих пор жив, и лишь неуверенно держался одной рукой за стену, а второй – за пропитавшуюся кровью салфетку.       Союз рефлекторно потянулся за маузером. Совсем не так он представлял их встречу, когда воображение рисовало это изможденное лицо и черные, как деготь, волосы и форму. Да и себя он видел далеко не таким испуганным и жалким, каким был сейчас. Немец резко дернулся вперед, видимо, предприняв попытку улизнуть, но его почти мгновенно вжали в стену, схватив за воротник: сил у Союза было гораздо больше. Рейх глухо промычал от очередного прилива боли, зажмурившись. Михаил приставил к его груди дуло маузера и попытался продолжить тем же железным тоном: –Stehen bleiben! Du bist der nächste an der Reihe…– карие глаза, впервые за долгое время ожившие, вперились в чужие. – Ich stelle die Fragen, du antwortest, hast du verstanden? Mach keine scharfen Bewegungen.       –Да тише ты, идиот… – шипя, отозвался немец. – Говори по-русски, здесь таких, как вот эти, полно. Если услышат, могут и пристрелить…       –И когда ты только так шпарить выучился… – Советы хмыкнул.       –Сорок четыре года прошло, если ты не заметил, – все-таки небольшой акцент у него сохранялся, различимый в мягком “ть” и иногда странноватом произношении "ю" вместо "у".       –Для особо одаренных повторяю: командую парадом здесь я, – рявкнул Михаил. – Тем более, что ты в моей стране и в моем городе.       –Я на твой город и не претендовал… Просто жить хотел нормально.       –Угу, как в тридцать третьем. – Союз закатил глаза. Немец не ответил, слегка повел головой в сторону, поглядывая ему за спину.       –Успокойся лучше и отпусти меня. Там люди из окон выглядывать стали… – тихо констатирует он, подрагивая. – Либо давай уйдем в другой переулок, если тебе так хочется интимной атмосферы.              Союз хватки не ослабляет, но оглядывается. Немец не врал: пара озабоченных шумом женщин с интересом наблюдали за ними с балконов дома. Он чертыхнулся и потащил немца в сторону. Тот не сопротивлялся, и это напрягало сильнее, чем если бы он всеми силами вырывался.       –Здесь отделение милиции через две улицы… Показать? – иронически заметил он. Михаил злостно стрельнул в него взглядом.       –Поди всех участковых там купил на твои-то миллионы?       –Естественно.       Внутри смешались неловкость, смятение и одновременно с этим возросшая агрессия. Свершилось вроде бы то, чего он давно хотел, как бы не отказывался этого признавать, но вышло это настолько смято и неуклюже, что его брал стыд за свои действия. Впрочем… Если все же выдался такой шанс, почему им не воспользоваться?       –Так… Каким хреном ты вообще здесь оказался? – Михаил оттащил его в менее оживленное место возле старой хрущевки. Вокруг был только грязный забор, строительная пыль и одинокие огни далеких окон. Серые стены зажимали в пространстве, словно в коробке. Немец, все еще держа руку у носа, оперся о дом спиной. Стоять, видимо, ему все еще было тяжело. – И что ты здесь делаешь…       –Долго рассказывать… – тихо ответил он, отводя взгляд куда-то вдаль.       –Да, с восемьдесят восьмого-то, поди, много лет прошло, все и не вспомнишь. – Союз сложил руки на груди, ходя из стороны в сторону медленным шагом. Немец удивленно повернулся к нему лицом.       –Откуда ты знаешь…       –У меня свои источники, – он остановился к нему почти вплотную.– Я жду ответа, Рейх, каким бы длинным он ни был.       Немец неуверенно схватил его за край пальто, потянув на себя, и шикнул.       –Дурак, я ж тебе сказал – если услышат, могут пристрелить… И тебя, и меня, тут долго на морду не смотрят. Лучше не упоминай ничего такого… Из нашего прошлого. У меня имя есть, если ты не забыл.       Советы нервно вздохнул, но противиться не стал.       –Я жду ответа, Винсент.       –Живу я тут… по крайней мере, до этого момента жил, – немец утер ладонью нос и вынул наконец смятую бумажную массу. Та совсем пропиталась кровью и уже не слишком помогала, хотя текущий поток остановила. – Если коротко, то сначала я по стране поездил, скрываясь от облавы, потом, вот, в Москву судьба занесла… Решил остаться. О прошлом не вспоминаю, идеологию никакую не проповедую, если ты хочешь услышать именно это.       Союз фыркнул. Верить немцу на слово, учитывая то, какой он изворотливый, было опасно. Но факты и обстоятельства рассказ его подтверждали. Помимо подержанного пальто, на нем были только затасканные джинсы и растянутый свитер, под которым, кажется, была рубашка. Если бы он правда был в какой-то шайке, вряд ли бы выглядел так плохо: нынешние бандиты любили западную или хотя бы китайскую одежду. Хотя принадлежность к каким-либо группировкам легко опровергалась тем, как легко его смогли зажать в углу двое малолеток. Слишком жалким он теперь казался, совсем не таким, каким Союз привык его видеть.       Михаил еще раз заглянул в его лицо и на этот раз отметил, что корни волос у Винсента все же были черные, видно, уже отросшие, а под глазами скопились морщины. На вид ему тоже было уже лет так сорок пять. Время не щадило никого. Даже воплощений.       –А почему в Москве-то? – с подозрением спросил он, успокоившись. – Здесь же самый центр страны.       –Город большой…на дно залечь легко. – Винсент сжал салфетку в ладони, мельком встретившись с ним опасливым взглядом. – Я пробовал в округах, но там слишком маленькая территория и слишком много милиции на квадратный метр.       –А в Москве как будто бы не так… – Советы прислонился к стене рядом, уже потеряв часть былого энтузиазма. Какой смысл выяснять сейчас отношения, если это ничего не изменит? Рейх больше не был так опасен, как он думал, по крайней мере, теперь, когда существовали проблемы гораздо масштабнее. И вся их встреча не больше, чем ирония судьбы, которая решила поиздеваться. Он хмыкнул про себя, вспоминая фразу Москвы. Марина Ефремовна почти никогда не ошибалась.       –Ты сильно постарел… – хрипло заметил немец. Союз искоса глянул на него. – Я-то думал… Ты дольше, чем полвека проживешь.       –Я вроде бы еще не труп.       –Ключевое слово “еще”, – он восстановил спокойный тон, какой бывает у следователей на допросе. – Выглядишь паршиво. Как и страна, впрочем.       –Спасибо, Штирлиц, я ж об этом не догадывался, – сухо отрезал Союз.– Только от тебя упреки выслушивать не хватало.       Немец, медленно вздымая грудь, тихо усмехнулся, пригладил спутанные волосы назад. На тонких устах застыло некое подобие улыбки.       –Я все-таки оказался прав, да? – вдруг спрашивает он, и Советы замирает. – Я знаю, что ты этого не признаешь, Михаил, но точно это вижу.       Михаил не ответил. Сунул руки в карманы, прошелся чуть вперед, опустив голову и плечи. Стыдно было признаваться в своей слабости. Особенно перед тем, кого он когда-то победил. В воспоминаниях снова всплыла первоначальная его идея этого разговора, которая, став реальностью, оказалась еще нелепей, чем в мыслях.       Очаровываться ожиданиями было не в его привычке, но этот раз был исключением, так как он сам не до конца верил, что все это возможно. Повисла липкая, давящая на плечи тишина. К немцу Союз встал боком, периодически бросая на него короткие взгляды – из осторожности. Вдруг сбежит. Нет, наверняка сбежит. Заговорит его и быстро смоется, исчезнув навсегда. А этого ужасно не хотелось. Из желания добить эту тварь или просто из одиночества, которое брало свое – он не мог точно ответить.       Михаил нащупал ладонью полупустую пачку и сжал ее. Немного подождав, он вернулся к немцу и протянул ее с открытым козырьком. Винсент взял не сразу, долго ощупывая пачку глазами, будто пытаясь найти в ней какой-то подвох, но все же сдался. Союз чиркнул пламенем зажигалки, и когда то осветило рыжим отсветом его строгие скулы, заметил про себя, что немец все еще был хорош собой. Даже не смотря на налившиеся легкой синевой крылья носа и морщины, которые как будто добавляли статусности. Рейх жадно затянулся, как будто не курил последние лет тридцать, и, чуть приподняв подбородок, выдохнул парус из дыма. С крашеными волосами он даже больше походил на арийца, нежели тогда, в далеком сорок первом.       Союз поймал себя на мысли, что слишком долго пилит его взглядом и быстро отвернулся, прислонившись к стене. Отчего-то в груди снова затрепетало волнение.       –Знаешь… Я никогда не мог понять, как ты так четко угадываешь, что творится у людей на душе, – признался он, вслушиваясь в вечернюю тишь и чужое дыхание рядом. – И как хитро подбираешь, что из этого можно использовать. Тогда, в нашу последнюю встречу, я не поверил тебе. Думал, что это всего лишь твой очередной прием, чтобы вывести из строя…       –Не стану врать, отчасти так и есть… – сипло отозвался Винсент, вновь делая затяжку. –Но я не думал тогда, что мои слова окажутся настолько правдивыми.       –Не до конца правдивыми, все-таки, – Михаил нахмурился.– Я все еще у власти. А значит, борьбу с жизнью я не проиграл.       –А кто тебе сказал, что эта твоя борьба – не предсмертные судороги?       Союз повернул голову к нему.       –Жизнь – штука сложная, но имеющая свой порядок вещей. И если рано или поздно тебе суждено проиграть – это случиться. Хочешь ты того или нет, у судьбы другие планы.       –Когда это ты стал фаталистом?       –Тогда же, когда ты стал угощать бывших врагов сигаретами.       Союз фыркнул и вновь замолк. В горле застревал тяжелый ком, не дававший нормально говорить. Вдалеке прогудел поезд, зашумели эшелоны; он сощурился, вглядываясь в последние угольки солнца между панельными домами.       –Ты мне все вспоминался последние дни… – тем же тоном он продолжил. – Почти уже забыл, и вот ты здесь, черт хренов. Как будто знал.       –Я думал о том, что рано или поздно на тебя напорюсь. – немец стряхнул пепел на сырую землю. – Ты же все-таки тут работаешь… Поэтому и выбрал район, где подальше, –он шмыгнул носом и опять тихо промычал; сосуды внутри отдавались острой резью. – Но уж никак не мог предполагать, что встречу тебя именно так.       –Я тоже… – Михаил усмехнулся, но в тоже мгновение вздохнул, полуприкрыв глаза. – черт возьми, я столько раз представлял эту нашу встречу, столько слов всяких придумывал...А встретились, – и сказать нечего.       –В СИЗО меня поведешь? Или сразу в колонию строгого режима? – Винсент спросил, помолчав с минуту. Почти что равнодушно, видимо, отчаявшись.       Союз покачал головой и сложил руки на груди.       –Да зачем?       Немец выдохнул очередной столб дыма и непонимающе обернулся к нему.       –Если не брать всего, что было в Нюрнберге, то административная статья – это твой потолок. А я с такой мелочевкой не работаю. Тем более… – он снова надрывно вздохнул. Грудь сжимала неприятная фантомная боль. – Когда у нас проблем на государственном уровне хоть лопатой греби.       Союз прислонился затылком к стене. Стоило вспомнить о насущных его грехах, как агрессия к немцу утихла и возросла к самому себе. Большим пальцем он непроизвольно зажал краешек рубашки, оттягивая его вверх. На запястье с утра жегся всего лишь один порез.       –Отчего столько мудаков развелось – черт его знает. Были ж нормальные люди, а потом резко раз, и стали все кретины.       –Приятно знать, что я хотя бы не единственный, – немец вновь хмыкнул.       –Да ты сейчас вообще, можно сказать, ромашка на их фоне. – Михаил отстранился, снова проходя несколько шагов взад-вперед. Только когда на улице начали зажигаться фонари, он глянул на циферблат наручных часов и вздернул брови. Надо бы домой уже ехать, а то еще в пробках стоять придется точно.       –Слушай, немец, как у тебя с деньгами?       Винсент посмотрел на него с укором и расправил полы пальто.       –А ты сам не видишь?       –Ты чем живешь-то вообще? – Михаил спросил более нейтрально, заметив его зажатое и жалкое состояние.       –Да разным… – немец все держал между пальцев догорающую сигарету, иногда неумело дергая рукой, чтобы черная мелкая труха сыпалась рядом. – Я кем только не побывал: и рабочим, и дворником, и…много еще кем. Сейчас вот вещи сдаю. Нашелся тут один скупщик… Работу нынче хрен найдешь, вот и приходится побираться.       –Сколько ты там должен? Три рубля? – Союз вынул из внутреннего кармана кожаный бумажник и протянул немцу две купюры. – На, рассчитайся с хозяином. И купи себе хоть свитер приличный.       Винсент отпрянул и заглянул в его глаза.       –Ты головой еще поехал вдобавок?       –Можно и так сказать,– Михаил вздохнул и напористей сунул ему деньги. – Возьми, у меня много, а девать все равно некуда.       Немец затушил сигарету и боязливо, как раненное животное, приблизился. Вполне возможно, что весь этот его образ – лишь трюк, чтобы его обмануть и скрыться, но отчего-то хотелось верить, что это не так. Винсент взял купюры, просмотрел мельком и вернул ему десять рублей, оставив себе только пять.       –Мне столько не нужно.       –Да будет тебе в скромность играть!       Он спрятал деньги в карман и, выдохнув, ответил:       –Поговорка есть: что русскому хорошо, то немцу – смерть. Вот и мне того достаточно.       –Ну как хочешь, – Союз пожал плечами, убирая бумажник. По сути дела им надо бы прощаться и расходиться, но после всего, что было, этого чертовски не хотелось. Он еще раз позволил себе взглянуть в чужое лицо и так же стыдливо отметил, что… Неплох он был, черт, все еще, поэтому и притягивал к себе. И не столько внешностью, пожалуй, сколько своим характером, по крайней мере… Той нынешней маской, что была на нем надета.       Может, весь предыдущий разговор для него просто ничего не значащий бред, скорее всего так и есть, но для Союза он был впервые хоть чем-то отдаленно похожим на свет. Глупо, наверное: почти полвека он считал его умершим, вспоминал только в страшных кошмарах, а теперь льнет к нему, словно к последней надежде. И как не сдерживал он себя, а поделать ничего не мог. Железный занавес самообладания стремительно ржавел.       –Знаешь, я мог бы предложить тебе альтернативный заработок, так сказать… – Михаил попытался придать своему голосу уверенности.       –Вот только давай без пошлостей, – немец нахмурился. – Я розовый треугольник к себе цеплять не собираюсь.       –Я не педераст, – фыркнул Союз. – Мне от тебя ничего не нужно, кроме разговоров. Не переживай.       –На психолога средств что ль не хватило? – Винсент неопределенно изогнул бровь.       –Психологи те еще шарлатаны, на самом деле, – Союз поморщился. – Учатся хрен знает чему, хрен знает где, потом делают бабки на несчастных, кому просто не с кем поговорить. У нас такого нет еще, и слава коммунизму, а вот на западе что-то в моду вошло. Ну, я Западом никогда и не был.       –Правильно, у нас на Западе таких фатальных идиотов нет, – вздохнул немец. – Как у меня нет выбора. Я правильно понимаю?       –Если хочешь, могу пристрелить тебя, и все будет кончено, – Михаил развел руками. – Всяко лучше, чем влачить жалкое существование?       Винсент опустил плечи, полуприкрыв глаза.       –А тебе от этого разве станет легче?       Союз непонимающе промолчал.       –Ну вот убьешь меня, а дальше-то что? – немец сократил расстояние между ними, но Михаил внезапно для самого себя попятился назад. – Если ты уже до такого состояния скатился, то дальше, как я думаю, только смерть… Причем очень позорная.       –Не позорней твоей, – отрезал Союз и остановился, выпрямляясь во весь рост.       –В каком же ты глубоком отчаянии, если подобное предлагаешь мне… – немец вздохнул, потер переносицу, снова заправил волосы назад. На мгновение глаза их встретились – карие, наполненные смятением и усталостью, и серые, с ледяным мертвенным спокойствием. И на этот раз он сам отвел взгляд, будто бы в неловкости.       –Хотя… Учитывая, сколько нас связывает, я тебя понимаю. – немец убрал руки за спину, соединив ладони, и Советы вновь обратил внимание на его по-прежнему армейскую выправку и осанку. – Люди существа хоть и хорошие, но недолговечные, как спички. Когда живешь сотню и более лет, перестаешь их понимать, а они – тебя. Тебе ведь нужен кто-то не просто из двадцатого века, а из твоего поколения, Михаил.       –Товарищ Штирлиц, заканчивайте проповедь, мое время не резиновое, – Союз во второй раз глянул на часы, чтобы отвлечься, и тихо чертыхнулся. – Завтра я работаю до восьми… Но, если повезет, могу прорваться сюда к девяти. Тебя устроит?       –Я безработный. Меня любой расклад устроит. – коротко ответил немец, натягивая рукава пальто на ладони из-за холода.       –Тогда к девяти… – Союз огляделся, ища хоть какую-то табличку с надписью, чтобы примерно понять, куда они вообще зашли. Живя в центре, на окраины он выбирался нечасто, лишь по служебной надобности, поэтому Москву в этих местах знал только обще. – Только бы место еще найти…       –Наличная улица знаешь где? – вдруг спросил немец. – Как с Солдатской идти.       –Ну, примерно, – отозвался он, прикидывая карту в голове.       –Там и жди завтра. – Винсент загадочно приподнял уголки губ. – Я знаю, куда пойти.       –Лишь бы не в подворотню с наркоманами… – Союз вздохнул и принял более серьезный вид, собравшись. – Только смотри, немец, не обмани. Я тебя везде найду, если захочу, – он наклонился к нему, говоря низким голосом. – А не я, так КГБ. Ферштейн?       –Verstanden, Genosse Kommunist, – нехотя отозвался Рейх с четким прусским выговором.       На улицу совсем спустились сумерки. Небо разлилось иссиня-черным молоком над головой. Фонари одинокими свечками мелькали вокруг. Они еще раз переглянулись, будто в подтверждение своим словам. Союз знал, что все это бред, и немец улизнет, как только они простятся. Знал, что Рейх всегда умел не только читать чувства людей, но и прятать свои собственные за плотной завесой масок. Это у бывшего диктатора всегда получалось лучше, чем у него. Знал, что и он ему уже никак не поможет с теми проблемами, что накопились в душе за много лет. Но Рейх был тем, что никак не хотело его отпускать – их общим прошлым. Когда настоящее отвращает, а будущего впереди нет, единственный выход – это собственные воспоминания. Пусть и в такой… извращенной форме.       Союз устало кинул “Бывай, немец” и развернулся, зашагав по тротуару. Но тот снова его неуверенно окликнул. Михаил остановился, оглянувшись через плечо.       Немец быстро осмотрелся, прислушался и почти прошептал:       –Vielen Dank, Michael. Ohne dich wäre ich dort gestorben.       Союз, словно в смущении, прикусил губу и только пожал плечами. Через пару мгновений он уже был в своем привычном кресле машины, нервно дергая ключ зажигания и слушая рев мотора, но на этот раз с плеч как будто спала невидимая тяжесть, и на душе стало чуть легче.       Михаил откинулся назад и нажал на газ. Маузер покоился в ящике бардачка. На шоссе Энтузиастов почти никого не было.