Истории, рассказанные Совёнком. Легенда о храбрости

Бесконечное лето. 8. Истории "Совёнка". Легенда о храбрости. (24 Июня 1987 года, пионерлагерь "Совёнок", 15:20) После обеда Семён пошёл к воротам покурить. Андрюху он так и не нашёл ни на обеде ни в его домике, и сейчас решил подумать в спокойной обстановке. Часовой, его увидев, молча кивнул и друг друга они поняли. Ворота и так были уже открыты, не потребовалось снова отвязывать проволоку. Семён вышел на дорогу, достал пачку "Космоса" и зажигалку. Лёгкое дуновение ветерка приятно обдало лицо, пришлось прикрыть глаза. Курить вдруг расхотелось. Семён всё-таки неохотно затеплил сигарету, вдохнул табачный дым — ему стало хорошо. Через минуту это надоело — что-то непонятное нагоняло тревогу. Так же, как сегодняшней ночью. То же самое чувство, те же ощущения. Как будто что-то должно случиться, но никак не случается. Так же вот тянет, тянет — и выматывает до самой ниточки, до последнего кусочка; бывает, очень устаёшь от этого, уже совсем не хочешь чего-то ждать, и в конце концов начинаешь торопить события, чтоб только хоть что-нибудь да произошло, хоть хорошее, хоть плохое. А ведь где-то подсознательно ты всё ещё готовишься к плохому, прокручиваешь его в голове, продумываешь варианты развития событий — и делаешь это уже без особого энтузиазма, без того удалого запала, с которым ты так лихо начинал; лишь по привычке или если действительно осознаёшь необходимость думать в данном направлении. А если не осознаёшь — то забрасываешь и больше этим заниматься не будешь. Семён затушил бычок, кинул в кусты, огляделся по сторонам, вздохнул. Скучно. Новую сигарету стрелять не захотелось, их надо беречь; идти на работу к Ольге Дмитриевне — тем более. С кем-то говорить как-то тоже не было желания. "И чего я сюда пришёл?" — подумал он — "Только время зря потратил". Уже хотел развернуться и уйти, как взгляд его упал на дорогу, и Семён аж вздрогнул: там, вдалеке, на трассе, у кромки большого леса, километрах этак в трёх от лагеря показалось, будто что-то движется по дорожным поворотам, быстро движется, словно летит, торопится. От ворот не разглядеть — далеко слишком, да и Семён острым зрением никогда не страдал. Конечно, проблем с глазами не водилось, но и орлом по части зрения Семёна назвать было нельзя. И тем не менее, он остался и не только ради интереса. Что-то ему подсказывало, что он здесь очень пригодится когда-нибудь, а может быть и сейчас. Мало ли, что … Через минуту стало понятно: это легковушка. Ехала она, явно превышая скорость, а когда была уже совсем близко, Семён понял, что и водитель у неё "прекрасен" — перескакивает с полосы на полосу. Была бы дорога забита — не миновать аварии или на крайний случай штрафа. Что-нибудь обязательно бы произошло, проще говоря. Семён задумался: "Директор? Вне всяких сомнений. Даже интересно, чего это он так летит, словно за ним стая диких бабуинов гонится? А, впрочем, не мои проблемы. Или мои? … " — вопрос так и остался без ответа, так как Семёну пришлось уворачиваться от легковушки, которая, сперва просто ехавшая по правой стороне, вдруг выскочила резко на левую. Семён, отчаянно матернувшись, прыгнул в кусты. Легковушка же, а именно — старая, видавшая виды "Волга", наконец подъехала и резко, взвизгнув тормозами, припарковалась у ворот. Семён сразу почуял неладное, но не отошёл благоразумно в сторону, а подбежал к машине. Оттуда с водительского сиденья выскочил сам директор, пожилой подполковник Артём Сергеевич, с пистолетом ПМ (Пистолет Макарова) в руке, резко взглянул на Семёна: Ты ещё кто?! — он обежал машину с другой стороны, бесцеремонно оттолкнул Семёна, сунул ему пистолет,— Подержи! -Что сл… -Помолчи! — одной рукой директор открыл правую переднюю дверь, второй рукой заднюю,— Выходи! — а сам схватил вываливающегося из салона завхоза, Ивана Никитовича, под руки, вытащил на воздух, уложил на асфальт, резко захлопнул двери, вырвал у остолбеневшего Семёна пистолет, засунул за пазуху,— Дай сюда! — и было, с чего столбенеть. Весь левый бок завхоза был изодран в клочья, поверх рубашки был наспех наложен ремень и повязка из бинтов; глаза закрыты, он тяжело дышал. Крови становилось всё больше и больше. Директор подхватил раненого под руки, скомандовал Семёну: -Бери за ноги! Семёну ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Вдвоём они понесли мужчину в лагерь, благо ворота Семён за собой не закрывал. Дойдя до будки, директор остановился, обернулся, и вдруг заорал: -Какого хрена ты ещё здесь?! Из машины с открытой задней двери, опасливо озираясь, вылез … Кагор. С забинтованной левой рукой. Он так и стоял возле "Волги", поёживаясь, не решаясь подойти к воротам. Артём Сергеевич махнул на него, и потащил раненого в медпункт, естественно, с помощью Семёна. Медпункт был близко, на счастье. Редкие пионеры, если они и попадались, то либо отбегали в сторону, либо останавливались и подолгу смотрели на них переполнеными ужасом глазами. Один из таких встал прямо на пути, с широко раскрытым ртом. Дважды директор его окликал — ноль внимания. Тогда он схватил того пионера за шкирку, развернул на сто восемьдесят градусов и крикнул: -Санитаров к медпункту, живо! — тот опомнился, молча, не оглядываясь, затрусил по дороге в указанном направлении. Через пять минут Семён и Артём Сергеевич были уже на месте. Виола, стоявшая на крыльце, всплеснула руками, открыла дверь, помогла внести Ивана Никитовича внутрь. -В изолятор его! — хладнокровно распорядилась она, снимая стетоскоп, застёгивая халат на все пуговицы. Истекающего кровью завхоза внесли в изолятор, уложили на койку рядом с изумлённым Маратом. Артём Сергеевич взял пистолет в руку, выскочил в кабинет, щёлкнул замок: он запер медпункт на ключ, вернулся в изолятор, встал с пистолетом на изготовку у стены. Семён тем временем исполнял поручения медсестры: -Скальпель! — Семён метнулся к столику, схватил скальпель, передал Виоле. -Из шкафа два мотка бинтов сюда, быстро! — через секунду два мотка бинтов лежали на койке, Виола стояла на коленях слушала сердцебиение раненого: -Падает. Будем делать массаж сердца,— она расстегнула его рубашку, упёрлась руками ему в грудь, надавила несколько раз, потом снова послушала, снова сделала массаж, опять послушала, отошла от койки, сказала: -Семён, шприц из шкафа! — Семён как раз там и стоял, открыл шкаф, принялся там лихорадочно копаться: верхняя полка — нету шприцов; две полки ниже — нету шприцов. -Семён, шевелись быстрее, мы его теряем! — повысила голос Виола, ощупывая раненого,— Это чем его так? Наконец, шприц был найден. Семён радостно сорвал с него упаковку, подбежал к медсестре, протянул ей находку: -Держите! -Спасибо, — Виола подошла к столику, из какой-то склянки набрала зеленоватой жидкости в шприц, спрыснула для проверки, вернулась к Ивану Никитовичу, поднесла ему шприц к шее и вдруг остановилась. Пристально на него посмотрела. Выпрямилась. Повернулась к директору, взглянула ему в глаза: -Умер. Пульса нет, идёт кровь изо рта. Умер наш завхоз … — вздохнула и снова посмотрела на Артёма Сергеевича и Семёна,— Товарищи, вы ничего не хотите мне рассказать? Повисло тяжёлое молчание. Никто не говорил ни слова. Затем как по команде три пары глаз выжидающе уставились на директора. Всем было интересно, что явилось причиной смерти завхоза, и почему Артём Сергеевич решил ехать не в город за помощью, а возвращаться в лагерь. Семён, равно как и Марат, вообще ничего не знал и не понимал, и в их глазах читался один немой вопрос: "Что происходит?". Это вот Виола всегда спокойна, она и сейчас не теряет присутствия духа, а парни наоборот, не научились они ещё так. Директор вздохнул, обвёл глазами помещение, посмотрел на всех по отдельности, снова вздохнул. Уже было раскрыл рот, чтоб ответить, и убрал пистолет в карман, как вдруг на секунду застыл на месте, вернул оружие в руку и испуганным голосом громко приказал: -Назад! Отойти всем! Быстро, я сказал! К стене всем! — и навёл пистолет на койку Ивана Никитовича. Семён поёжился, посмотрел на покойника, ничего интересного не увидел, но на всякий случай отошёл подошёл поближе к подполковнику, осторожно спросил: -Артём Сергеич, что такое? — и выразительно посмотрел на пистолет. Тот не ответил, лишь судорожно сглотнул, губы чуть дрогнули, он тихо ответил: -Он дёрнулся. Я видел, как он дёрнулся. И они тоже … дёргались,— и быстро взглянул на Виолу,— А вам что, особое приглашение требуется? Медсестра как будто опомнилась, встряхнула головой, сделала шаг в сторону стенки, как вдруг … Через покойного Ивана Никитовича как будто пропустили электрический разряд — он вдруг весь, всем телом вздрогнул, вздёрнулся; изо рта пару раз брызнула кровь, пачкая простыню с подушкой и его рубашку, несколько капель попало на кафельный пол. Жуткая картина. Виола встрепенулась: -Ой, он, кажется, живой! Ему помощь нужна! — и снова наклонилась к его шее, приготовила иглу ко вводу … -Стой!!! — заорал подполковник, крепче сжал пистолет, прицелился завхозу в голову, но не стрелял, чего-то ждал; кажется, он всё-таки не был до конца уверен, что тот шевелился. Виола не обратила внимания на команду, чего-то начала возиться со шприцом … и вдруг замерла. Секунда. Она медленно начинает пятиться назад, нервно сжимая шприц как оружие в руке. Семён не мог видеть её лица. Однако ему хватило просто взглянуть ей на спину, чтобы понять: это страх, недоумение. Директор напрягся. -Иван Никитич,— вдруг тихо позвала Виола, сделала ещё маленький шажок назад, и остановилась,— А вы почему на меня так смотрите? -Что?! — задохнулся Семён, хотел рвануться вперёд и … не смог … колени подогнулись, задрожали, в голове помутилось, ему вдруг стало страшно. Здесь, в одной комнате с ним лежит труп, который дёргается и на кого-то смотрит … Как???!!! Что это такое???!!! Как это возможно???!!! Что здесь происходит???!!! Семён почувствовал, как земля уходит из под ног, перед глазами темнеет, мир начинает расплываться, качается из стороны в сторону … Очень захотелось упасть. Вдруг как волной накрыла усталость, Семён прикрыл глаза, и медленно начал сползать по стене вниз, на пол. Вновь приходит темнота. -Семён! … Семён! … Эй, Семён, не спать! … Вставай, … давай, вставай же! Проснись, Семён! — как из тумана раздался чей-то голос, прозвучавший словно гром. Темнота медленно рассеивается, сознание верно начинает возвращаться … Семён приходит в себя так же внезапно, как и теряется. Вдруг снова появляется привычный глазу мир, и возвращается осознание действительности происходящего, Семён резко вскакивает на ноги. Перед глазами у него не темнеет, голова не кружится и никогда уже не будет: этого стрессового случая хватило на то, чтобы организм вычеркнул свою такую негативную реакцию на резкое изменение положения тела — и на всю жизнь. Семён пока этого не знает, он это поймёт со временем и научится правильно использовать, но … это будет потом. А пока … Бывают в жизни моменты, когда происходит что-то непонятное. И сказать, чем это непонятное обернётся, чем закончится, как будет протекать — очень сложно, практически невозможно. В эти моменты больше всего тебя интересует процесс, а последствия и результат отходят на второй план, ведь неизвестно, какими они будут. Взять, например, ситуацию в медпункте. Как ты думаешь, читатель, волнует ли Семёна или Виолу или Марата или директора в данный момент то, что произойдёт, скажем так, пять минут спустя? Да даже если и не пять минут, а всего-то три? Или даже две? Да хоть одну? Ты, скажешь, читатель: "Да, волнует, конечно же волнует". И ты будешь прав. Их это интересует потому, что они не знают, что же это такое и что оно будет из себя представлять. Им это любопытно, они хотят быть к этому готовыми, ведь ситуация — не медовая, а предупреждён — значит вооружён Но если я скажу, что их намного больше волнует то, что случится прямо сейчас, в этот момент, я тоже буду прав. Посмотрите: ведь то, что случится через секунду, оно случится раньше, чем то, что должно произойти через пять минут. Готовым к событиям одной секунды надо быть прямо сейчас, сразу же, ведь потом времени на подготовку просто не будет. Семёну было не до таких рассчётов. Он просто принял решение. Решение подбежать поближе — и самому всё увидеть, всё понять. Семён был настроен решительно: плевать, что там происходит, кто как дёргается и кто на кого смотрит. Абсолютно всё равно. Потому что Семён — мужчина. Он должен быть в курсе дел, и не должен бояться стукнуть кулаком и сказать самому себе: "Не тормозить! Не сдаваться! Не бойся проблем, Семыч, это проблемы боятся тебя!" — и пойти узнать то, что ему нужно, сказать то, что он считает нужным, поступить так, как он полагает правильным. Семён только рванулся вперёд, только сделал шаг к койке завхоза, как рука полковника грубо схватила его за шиворот и потянула назад с такой силой, что его аж впечатало в стену: -Отопри дверь в медпункте, принимай народ, в изолятор никого не впускать! — рявкнул Артём Сергеевич и подтолкнул Семёна к выходу,— Пошёл! И в этот момент … Сперва все услышали низкое утробное рычание, а потом: -А-а-а-а-а-а!!! — раздался истошный вопль Виолы и треск разбитого стекла. Семён круто повернулся и от увиденного чуть снова не упал в обморок: завхоз, покойный Иван Никитович, рыча словно раненый зверь, прижимал медсестру к полу, лёжа на ней и изо всех сил пытался дотянуться ей до шеи. Разбитый шприц валялся рядом. Виола же, к своей чести, вскрикнула сперва от неожиданности, но сопротивлялась абсолютно молча, схватив завхоза за волосы, не давая ему прикоснуться к себе. Но он же своей мужской силой давил сверху, и постепенно приближался к своей жертве. Виола стиснула зубы, напряглась ещё больше, но скинуть безумца с себя никак не получалось: Иван Никитович был человеком плотной комплекции, толстым. Где уж невысокой, хрупкой медсестре было с ним справится. Семён застыл, не зная, куда деваться и что надо делать. Время как будто остановилось … Хрип, рык, шелест одежды, скрип зубов — всё смешалось в один сплошной клубок, напрочь вытесняющий все остальные звуки … Что-то сверкнуло у коек, раздался треск рвущейся ткани. Это Марат очнулся первым и точным, давно привычным для него движением перегнулся вниз, взял завхоза сзади на классический удушающий захват и резко потянул вверх, на себя, освобождая Виолу; та не стала ждать, и мигом оказалась на ногах. Семён стоял и смотрел, как Марат душит завхоза. Просто смотрел. Потому, что мыслей не было: страх их все вытеснил. Страх, липкий животный страх. Лицо ожившего было искажено гримасой безумной, тупой ярости. С его потемневших, полугнилых обнажённых зубов из приоткрытого рта на пол стекала слюна. Клыки отросли длиннее, впивались в губы, царапали их, из-за чего казалось, будто бы его рот был перепачкан в крови. Щёки вместо розово-красного цвета сделались грязно-зелёными. Но самое главное — глаза. Семён сглотнул: он никогда такого не видел, и даже не представлял, что такое вообще возможно. Зрачки полностью исчезли, или затянулись белой пеленой. Кровяные сосуды лопнули, придавая белкам красный цвет, из под век потекла кровь, вены вздулись. Жуткое зрелище. Семён сжал кулаки, сто раз подумавши, переборол свой страх и рванулся вперёд … -Марат, пригнись! — заорал подполковник и вскинул пистолет. Марат среагировал мгновенно, не разжимая хватки, тут же спрятал голову за широкой спиной завхоза, хрипевшего и отчаянно размахивающего руками в тщетных попытках вырваться. Семён едва успел заткнуть уши и зажмуриться. Треснул выстрел, гулко отозвавшись в стенах. Семён вздрогнул: зажатые уши не спасли, и его немного оглушило. "Нихрена себе",— подумал он,— "В кино это звучит совсем тихо". И правда, сразу почувствовалась разница между выстрелом холостым патроном и боевым: если первый стрелял еле слышно, а вот второй лупанул так, что Семёна аж оглушило. Запахло порохом. Семён открыл глаза. Завхоз более не дёргался, лишь чуть подрагивал, склонив голову на бок, а из небольшого пулевого отверстия во лбу вытекло немного крови. Он был ещё жив, но это была, скорее, агония: с такой раной не живут. Второй выстрел, в сердце, прекратил его мучения. Повисла тишина. Никто не говорил ни слова. Все находились под впечатлением произошедшего. Да и как тут что-нибудь скажешь, если слов не подобрать. Только один человек оставался более менее спокойным, да и тот дрожал мелкой дрожью. Это была Виола. Всегда хладнокровная, медсестра и сейчас невозмутимо поднималась на ноги и застёгивала халат там, где ещё оставались пуговицы: Иван Никитович сорвал их почти все. Когда с пуговицами было покончено, она так же невозмутимо принялась поправлять причёску, отвернулась к висящему на стене зеркалу, негромко произнесла: -Товарищи, чего молчим? Неужели никто не хочет объяснить мне, что здесь происходит? — она задумалась—, Хотя нет, что здесь происходит я и так знаю. Скажите, Артём Сергеич,— Виола оперлась на тумбочку под зеркалом, вопросительно взглянула на подполковника,— Там в городе можно наткнуться на то же самое явление? Или это только наш лагерь такой особенный? — она приподняла бровь. Она хотела что-то сказать ещё, как сзади раздался какой-то шорох. Виола нервно отпрыгнула к противоположной стене, директор резко навёл на звук пистолет, а Семён успел лишь сжать кулаки и повернуть голову. Но это всё было напрасно: это был всего лишь Марат, который блевал в окно. На его рубашке на спине красовалась огромных размеров дыра. Разошлась ткань, когда Ивана Никитовича схватил, слишком сильно и слишком резко перегнулся, видать. Остальные молча на него смотрели и не двигались с места. Наконец, минуту спустя, его пронесло, и он сел на койку, тяжело дыша, обвёл взглядом комнату, проглотил слюну, вдохнул — и: -Е.аный рот этой ху.ни, бля, я её маму е.бал туда-сюда …,— далее была матерная ария в исполнении Марата Калинина его собственного сочинения про его отношение к данной ситуации, но я для тебя, читатель, щадя твою психику, сгладил практически все непечатные выражения, оставляя лишь самые необходимые, т.к. если записать оригинальный вариант этой арии, то, в принципе, прилично будут выглядеть только пропуски да знаки препинания. Когда наконец Марат выговорился и замолчал, переводя дыхание (да и замолчал он только потому, что воздух закончился), подполковник убрал пистолет в карман, оглядел присутствующих, и негромко сказал: -Товарищи, не говорите пока никому об этом. Если до завтрашнего ситуация не прояснится — утром на линейке сам всем объявлю. Нам тут только паники среди народа не хватало! Давайте-ка сейчас прикроем Ивана Никитовича чем-нибудь. Виола,— он обратился к медсестре, та с готовностью отозвалась: -Я? -Больного переведите на кушетку в своём кабинете. Изолятор заприте на ключ и никого туда не впускайте. Кровь, грязь, прочие следы произошедшего — всё отмыть, оттереть, привести в порядок. Медикаменты первой помощи и прочие остальные устройте под рукой так, чтобы в любой момент вы могли быстро найти необходимое лекарство. Всё ясно? Вопросы есть? -Всё ясно, вопросов нет,— ответила Виола. -Выполнять! — скомандовал директор и позвал,— Семён, заправь кровать покойного. Семён молча стал поправлять одеяло, взбил подушки. -Простыню сними. Снял. -Не надо,— вмешалась Виола,— Так оставь. У меня ткань есть — ей и накроем. А простыню оставь, пускай уж наш Иван Никитович полежит по человечески до вечера …, — и вздохнула, отвела взгляд, смахнула слезинку. Семён молча снова постелил простыню, принялся укладывать одеяло. С удивлением отметил, что мыслей у него опять нет. Хотя ему не страшно. Интересно, что это значит? *** Завхоза похоронили вечером возле леса, рядом с тропинкой, на которую утром смотрел Семён, когда говорил со Славей. Присутствовало много народу, хотя это была даже не половина лагеря. Человек тридцать-сорок: директор, Виола, вожатые, редкие пионеры. Семён вызвался копать могилу, к нему присоединился Андрей, за ним Анатолий и потом попытался помочь Кагор, но что он мог сделать со сломанной рукой? В итоге, он тихо отошёл в сторону, чтобы не мешать. Траурных речей не было. Все стояли молча. Когда тело, завёрнутое в плотную материю, опустили на дно могилы, некоторые подходили, бросали туда горсти земли, тихо, почти беззвучно шептали слова прощания. Минут через двадцать все разошлись. Остался только Семён. Верный друг Толян просто кивнул, пожал руку, забрал лопаты, развернулся и медленно побрёл прочь. Андрей так вообще просто убежал, лишь взглядами обменялись. Ольга Дмитриевна тихо плакала, закрыв лицо руками; поплелась к домикам, еле волоча ноги. Виола шла рядом с ней и держала за руку. Самым последним ушёл директор. Когда рядом никого, кроме Семёна не осталось, Артём Сергеевич минут пять ещё стоял, склонив голову. Потом вдруг опомнился, встрепенулся, огляделся, хлопнул пионера по плечу: -Ну, пойдём, парняга,— и, не оборачиваясь, быстро зашагал в лагерь. Семён остался один. Резкий порыв ветра всколыхнул деревья, отозвавшиеся шумом листвы, как бы запевая последнюю прощальную песню, громко вторили им редкие птицы. Где-то далеко в чаще отстучал дробь дятел. Семён пригладил растрепавшиеся волосы, вдохнул лесного воздуха и тяжело опустился на землю, обхватил колени руками, уткнулся туда головой: он только сейчас отошёл от шока и к нему снова вернулась способность здраво мыслить. Ветер снова задул, куда сильнее, но Семён даже не пошевелился: он думал, расфасовывал прожитый день по полочкам. Этот самый прожитый день принёс в его жизнь очень много нового. Это требовалось рассортировать.