Истории, рассказанные Совёнком. Легенда о храбрости

Бесконечное лето. 11. Истории "Совёнка". Легенда о храбрости. (Несколько дней спустя. 29 Июня, 1987 года, вечер 22:50) "Привет, дорогой дневник. Не думал, что найду на тебя хоть сколько-то времени в последние дни, извини, что допустил такие мысли, что сейчас творится — мама дорогая, святые угодники, упаси, Господи, меня от всего этого супостатства и всех прочих напастей — словами не передать, как мы, в том числе и я, сейчас живём, что чувствуем и о чём думаем. Я, честно, даже не знаю с чего начать … ведь так много надо сказать. Столько всего произошло за это время … хотя, казалось бы — всего-то четыре дня прошло с того момента, как началась стройка. Интересно, а почему я посчитал началом "событий" именно стройку? Все эти дни мы строили, строили и строили до изнеможения: стучали молотками, визжали пилами и долотами — сил никаких нет; помираю от усталости — и я такой не один. К своему стыду. Дорогой дневник, как мы работали в первый день — лучше тебе не знать. Я и сам удивляюсь, как так было можно. Провианта не было ну абсолютно. Полтарелки макарон с бульоном и то без хлеба. А работали мы, по крайней мере — я, так на секундочку, с десяти до часу, и потом с пол второго до девяти. Имея лишь один перерыв — на обед. По жаре градусов в 25-30. Парням-то легко: рубашку снял, шорты снял, короче — остался в одних трусах и, в редких случаях — в носках и ботинках, а вот девчонкам каково? Ну рубашку сняли (и то не все, потому что лифчик носить ещё многим рано, хе-хе), а юбку-то ведь не снимешь (перед парнями в одном нижнем щеголять прикажете, если рубашки уже сняты?)! Ну, к вечеру нашлись те, кто догадался со склада шорты попросить, чтоб не так жарко было, чтоб работать было удобнее. В результате теперь все девчонки ходят в шортах. Алиса, покамест про шорты не додумалась, хотела было и юбку снимать — но Ольга Дмитриевна не дала (жаль)). Как начала орать, мол, да что ты себе позволяешь, да как тебе не стыдно, да тут же дети есть, да тут же мальчики (интересно, был ли кто-то из мальчиков против этого зрелища: Алиса в труселях и лифчике у всех на виду, в абсолютной доступности для глаз?), в общем, Алиска почти сразу же потерялась и продолжила работать в юбке, хотя рубашку всё-таки сняла. Признаться, извини меня, дорогой дневник, пишу как извращенец — но мне видок понравился, жаль она и юбку не сняла; да так абсолютно все девчонки ходили, кроме тех, что из младших отрядов, а Ульяна какими-то правдами и неправдами выпросила у Виолы бинты (дефицитный материал), рубашку скинула, а грудь бинтами замотала, вот смеху-то было, хотя на неё половина младших пацанов пялилась). Нет, если чисто теоретически посмотреть — то есть шанс на то, что если нам вдруг повезёт, то года через три по лагерю будут бегать этакие минипионерчики в белых маленьких рубашечках, шортиках и юбочках, естественно, если выживем мы, и научим их ходить и бегать. Так, что-то я заговорился, дорогой дневник. Итак, продолжаю говорить. Хы, но уже по делу. Вот, значит, работу мы закончили где-то в девять, и злые-голодные поплелись в столовку. Знаешь, какой была наша пайка на ужин? Учти, что нас было около сотни человек. Если бы тогда или сейчас вдруг появилась толпа зелёных жирных троллей и начала над нами долго и неистово ржать, я бы абсолютно не удивился. Так вот, падай, где стоишь: кусок хлеба на душу. Я серьёзно: кусок хлеба. Это было, наверное, самое большое разочарование в моей жизни. Как тогда: "Дорогой дневник, мне не подобрать слов, чтобы описать тот голод и опустошение, которые мне пришлось сегодня испытать". Хотя, кое-кому повезло: некоторые были настолько уставшие, что просто пришли, посмотрели, вздохнули и ушли спать. Те, у кого оставались силы на еду, съели не только свою порцию. Я так, полкусочка сжевал, скривился да и спать пошёл: в горло почему-то не лезло. Как до кровати добрался, сразу хлоп на подушку — и заснул, как отрубили. Ночью нас по тревоге подняли: приехала целая колонна грузовиков, армейских КамАЗов, штук десять. Дали приказ разгружать, мы где-то за час управились, перетаскали всё на склад, выдали нам по пачке сухарей армейских и отправили обратно по домам, спать. Тут уж я не сдерживался, и схомячил аж половину в один присест. Водичкой запил — и хорошо мне, лёг снова сны смотреть. На утро просыпаюсь, слышу звуки какие-то рядом, смотрю: а это Ольга Дмитриевна сидит за столом, что-то трескает. И без меня! Я, значит, вскакиваю, возмущённый весь такой, мол, какого это мы тут втихомолку жрём, а других не зовём, и тут, прикинь, дорогой дневник, что я, значит, вижу: а это ж мой пакет с сухарями, что мне ночью за тяжкие труды выдан был! И знаешь, абсолютно позабыл о том, что как бы и она тоже там ночью горбатилась. Я как подорвался, как выскочил с кровати в одних трусах, да этот пакет несчастный у неё прямо из рук и выхватил. Она, стало быть, чуть прифигела с такой наглости, сидит такая, глазами на меня лупает, значит, луп-луп, руками ещё разводит, типа: а какого тут происходит, не, ну чё не так-то? Я, конечно, обиделся сперва страшно, "Надо ж",— думаю,— "Доверил свой запас, под такую …",— а потом, бац — смотрю опять на пакет этот дурацкий — а он почти полный! А мой-то на половину пустой был! Да, вот так, я реально её пакет схватил, подумал, что она из моего пакета ела, а это её оказался. Но ничего страшного, быстро выяснили, что к чему, она даже посмеялась (что за последнее время я вообще ни разу не видел). Позавтракали на пару, договорились ещё, что если уж жрать захотелось, то можно и из чужого пакета. На линейке выяснилось — ночью нам оружие и продовольствие подвозили. В столовке сегодня тоже завтрак подавали — говядину с гречкой. Я съел немного, ну, ничего, вкусно очень даже. Потом нас опять погнали на стройку, в тот день мы с оружием не пересекались никак. На следующий день нас наконец-то начали учить стрелять и разбирать: ПМ, АК-47, АК-74, винтовку Мосина, СВД (только для крутых) и что-то ещё. Стреляли мы первый раз только вечером, из автоматов, тридцатью патронами, короткими очередями. У меня всего десять попаданий насчиталось, хотя я бил, как нас Сергеич учил: в центр мишени. Мишени мы просто нарисовали минут за двадцать, развесили по деревьям и начали по ним шмалять. У Алиски хуже всех получалось: восемь попаданий и все в пятёрку-шестёрку. А вот все остальные у неё в молоко пришлись, но мимо мишени ни одного выстрела не прошло, все в бумагу. Самый лучший результат был у Мишки Ковалёва из пятого отряда, Полины Петровой (Совы) и у Женьки библиотекарши. Вот про неё такую тайну узнал, ни в жизнь не поверишь: она ворошиловский стрелок. У неё значок даже есть. Двадцать пять попаданий. У Совы — двадцать одно, и у Мишки двадцать. Ещё девятнадцать у какого-то пацана из восьмого отряда было. Ха, а Мику, когда стреляла, голову от каждой очереди прятала. Ульянка рожок хотела обратной стороной вставлять, несколько девчонок на том же попались. А ещё кто-то в пистолетную обойму то же патроны хотел другой строной загнать, но Сергеич этого не допустил. Короче, умотались, как черти, зато были собой страшно довольны и так довольными разошлись спать. Дальше говорить в принципе нечего, было всё то же самое. Строили, стреляли, ели, спали — и так вот до сих пор. Я уже и попадать чаще стал, и автомат из рук не вылетает при стрельбе — в общем, всё хорошо, насколько можно назвать хорошей всю эту ситуацию. Алиска выбилась в лидеры по стрельбе, шмаляет настолько метко, что Сергеич ей аж СВДшку доверил, она теперь у нас снайпер, он её как-то там снайперить учит по-правильному, типа кого убивать, кого не убивать, как надо целиться, как маскироваться. Навскидку из пистолета с десяти метров в чётко в десятку попадает, представляешь? С завтрашнего дня Марата выписывают, а сегодня он с какими-то бумагами помогал и на линейке был. Кагор вроде тоже поправляется. Больше ничего не расскажу. Больше ничего и не было. До свидания, дорогой дневник, иду спать, обязательно вернусь. Давай. Твой Семён". Семён закрыл тетрадь, которая служила ему дневником, убрал карандаш в карман, и откинулся на спинку шезлонга, что стоял возле домика Ольги Дмитриевны, и блаженно закрыл глаза. Сама вожатая уже спала, как и большинство пионеров, а Семён сейчас только что доделал записи в дневнике. Он решил, что должен обязательно увековечить все события, которые произойдут с ним и лагерем в эти непростые времена, дабы их потомки знали, что пришлось испытать предкам. "А круто, если лет через сто, когда всё уже будет нормально, кто-нибудь из новых пионеров найдёт этот дневник, прочтёт, покажет новой вожатой, потом знакомым ребятам, потом соберут линейку, сообщить всем о ценной находке, а этому парню или девчонке, в общем, тому кто найдёт, потом предложат сдать дневник в музей. И денег отвалят за помощь науке. А и впрямь круто выйдет!" — Семён искренне улыбнулся. Мечты … Интересно, сколько времени должно пройти, чтобы он разучился мечтать? Семён вздохнул: не так-то и много. Человек такое существо, которое очень быстро приспосабливается. И чтобы мечтать, надо находить на это время, надо думать. Но как же найти время на мечты, когда вокруг происходит не пойми что? Когда в любой момент могут напасть зомби? Когда думать надо о том, как себя прокормить и обезопасить, а не о прошлой жизни, в которой еду готовили повара, за дисциплиной следили и защищали тебя вожатые, а теперь всё это должен делать ты, а если ты не умеешь или не можешь этого делать, то умрёшь. Умрёшь потому что не смог себя защитить и еду и оружие у тебя отнимет тот, кто способен постоять за себя. Умрёшь потому что от тебя улетела куропатка и убежал заяц, и ты остался голодным и умер от голода. Ты погибнешь, когда не сможешь развести зимой костёр и замёрзнешь. Погибнешь тогда, когда получишь ранение и истечёшь кровью, так как не сумел наложить бинты. Погибнешь, если окажешься недостаточно выносливым, и умрёшь от переутомления или не сможешь дойти до убежища и свалишься по дороге или заснёшь в небезопасном месте и тебя сожрут зомби или убьют другие выжившие и заберут себе твои вещи. Всё то, что делали раньше за тебя, теперь должен будешь делать ты сам. Иначе … а ты никому не интересен, все тоже хотят жить, и хотят жить сильнее, чем хотели бы, чтобы жил ты. Никто тебе не поможет, если не ты сам. Никто ничего не будет делать для тебя потому что люди будут что-то делать для себя. И если они встанут перед выбором, кого спасать, то они выберут себя. Ведь своя-то жизнь дороже. Семён вздохнул: в том, что так и будет можно не сомневаться. Поможет только чудо, если вдруг зомби возьмут и сами куда-нибудь исчезнут. Но если зараза зомби вируса распространится по миру, а скорее всего она уже распространилась, то эти первобытные правила выживания будут действовать ещё годы, ещё десятилетия, кабы не века … И ничего с этим не поделать. Семён резко поднялся: "Пойду искупнусь",— решил он и зашёл в домик, где тихо забрал плавки и полотенце, вышел и быстрым шагом направился по дорожке, ведущей к лесному озеру в сторону старого корпуса лагеря. Проветриться было просто необходимо, чем Семён сейчас и занимался, поэтому, закинув принадлежности на плечо, бодро зашагал к калитке, что возле леса. Пока Семён шёл по лагерю, он ещё мог насвистывать какой-нибудь весёлый мотив и не оглядываться по сторонам. Но стоило ему выйти в лес, как хорошее настроение сразу улетучилось. Казалось, что каждое дерево, каждый кустик, любая веточка — весь лес, всё это начало окружать его со всех сторон, наступать, чтобы затем раздавить в лепёшку, как муху. Птички уже не щебетали так, как раньше; число их голосов поубавилось, и сами они тише стали, словно знали, что тут происходит, словно как и люди боялись показаться на свет. Небо было спокойное, звёздное, чистое, безоблачное; как будто бы оно было каким-то источником мудрости, света, спокойствия и добра. Казалось, что свет луны — это как лучи солнца во тьме и частичка добра в непроглядной мгле зла. Семён приободрился: обратив внимание на небо, он как будто бы понял, что случись что-нибудь нехорошее с ним — и небо его защитит, придёт ему на помощь. Страх как-то сам собой исчез. Деревья, до этого казавшиеся страшными в темноте ночи, совсем не пугали его. Сейчас они казались какими-то величественными великанами, воинами, призванными охранять путь к старому лагерю, словно к старому замку. Пару раз ухнула сова, как будто и вправду пробирался вор, несущий украденные драгоценности ценой в многие-многие деньги — но было совсем не страшно, ведь Семён — не вор, а простой пионер, и чего ему бояться совы? Она же его не съест. Дойдя до приметного большого камня, лежавшего на обочине, что служил ориентиром для шедших на озеро, Семён резко сошёл с тропинки и повернул налево, двинулся в чащу: до озера было около ста метров. Тут уж идти было сложнее, чем раньше: это был лес, а не тропа, приходилось продираться через очень густые заросли колючего как розовые шипы боярышника, орешника и прочих подобных кустарников, перелезать по поваленным деревьям, где половина начала гнить и грозила развалиться в любой момент, а уж если бы развалилась, то несдобровать тому, кто этому способствовал, кто на гнилом дереве стоял. Застрянет как пить дать, и пока кто-нибудь по лесу не пойдёт, пока кому-то искупаться не захочется, не выберется застрявший бедолага. Всё это Семён знал и потому, дабы нигде не застревать, обошёл и бурелом и острые кустарники, и минут через пять уже стоял на крутом песчанном откосе, даже можно сказать, на холме, самой высокой точке всего берега, у того самого озера, в котором он хотел искупаться. Но сперва нужно бы читателю рассказать, что это было за озеро. Как уж оно называлось — то Бог весть, таких озёр во всём Союзе много было, а уж в мире и тем более. Было оно совсем небольшое, проточное, по площади — как четверть лагеря, да ещё чуть-чуть прибавить, в глубину на самой середине метров пятнадцать, достаточно глубокое, а дно там было чистое-пречистое, ни водорослей, никаких веток да железок, один ил да редкие красивые камушки разных цветов: и белых, и красных, и чёрных, и болотно-зелёных — и много ещё каких. С маской и трубкой ли здесь понырять — одно удовольствие; с крутых ли берегов и тарзанок в воду полетать — да пожалуйста, сколько хочешь, тут тарзанок висело на каждом дереве по десятку. А уж рыбы-то здесь водилось — видимо-невидимо, и такой разной: и яркие краснопёрки, и колючие ерши и бестолковая плотва, которая возле самого берега, не стесняясь, ходила косяками особей этак в тридцать, и окуни здесь попадались с пескарями; однажды один разумный пионер щуку даже поймал; и налимов, бывало, доставали, голавль тут тоже знатный водился, хотя и редкий. А на противоположном берегу можно было в камышах раков наловить. Но самая прелесть этого места была в его берегах, густо поросших липами, дубами, различными хвойными породами, орешником, малиной и берёзами, изрезанных впадающими в озеро холодными родниками и живописно склонившимися над водой плакучими ивами. Берега этого озера — это была как будто бы цепь холмов разной формы и величины, то одиноких и каменистых, то заросших густой травой, то собранных в одном месте семейкой сразу нескольких этих холмов, то крутых склонов и обрывов, песчанных и травянистых, ямок, впадин, овражков. Это было как будто озеро из русских народных сказок, из самой древней ещё Киевской Руси, хранящее в себе множество тайн битв и сражений, князей и княгинь, пионеров и пионерок, первых свиданий, первых поцелуев, маленьких обид… место со своими причудами, неповторимой атмосферой, красивейшими видами на окружающую природу и самое главное — тишиной. Это озеро было абсолютно спокойно в любую погоду, и в дождь и в бурю и в летнюю жару. Разве что в ненастье да в ветер порой поднимались на ровной как зеркало поверхности озера небольшие волны. Меж собой называли пионеры это озеро Лесным, а уж как оно там по настоящему называлось — так того никому неведомо. Ни директору, ни вожатым, ни тем более пионерам. Да и никто никогда особо этим не интересовался, Лесное и Лесное, озеро и озеро, чем тут интересоваться? Как будто нечем. Хотя Славя бы заинтересовалась. Она ж краеведом быть собирается; собиралась, по крайней мере. До недавнего времени. А как уж там: станет — не станет, сможет — не сможет — Бог её знает. Семён перекрестился. Хотя он и скептически относился ко всякого рода религиям, но иногда, бывало, проскакивала мысль: а ведь не безгрешен. И что будет потом, когда он, грешный, умрёт? Куда ему уготован путь? Куда он направится? В ад или в рай? А если в ад, то что с ним будет там? А если в рай? Семён вздрогнул: подобные мысли стали его посещать намного чаще в последнее время, начиная с того момента, как погиб завхоз. Они как будто ненавязчиво, как бы невзначай приходили к нему: пока он отдыхал; пока он засыпал, если засыпал не сразу же, как касался головой подушки (что случалось нечасто); пока он ел; в общем, тогда, когда он не был занят какой-нибудь работой, когда была свободна его голова. С этим надо было что-то делать, но вот только что — Семён не знал. Не знал, а ему было и всё равно. Это ведь неважно, если не мешает. А уж верно ли так полагать или неверно — Семён тоже не знал, да и как это можно знать: прав ты или не прав? Но в чём тогда вообще можно быть уверенным? Вздохнув, Семён разделся, натянул плавки, спрятал в кустах одежду, и спустился к воде. Прыжком, как обычно он это делал, заходить ему не хотелось. Поэтому он спустился к маленькому пляжику, расположенному у подножья холма, поёжился, когда прохладная вода тронула ступни, и когда зашёл в речку по грудь — медленно, неторопливо поплыл. Поплыл, смывая с себя всю усталость и переживания этого дня; очищаясь телесно и духовно. Он отдыхал. Конечно, Семён много ещё чего не знал, да и не мог знать. Например, откуда ему было знать, что Ольга Дмитриевна наводила про него справки по адресу, и так и не дождалась ответа? Как было ему что-то знать о том, что Электроник и Женя спят и видят, как целуются и признаются в любви друг другу (вот только даже друг другу ничего не говорят, потому что стесняются)? Откуда ему иметь информацию о том, что в рядах пионеров образовалась трещина предательства, и третий отряд прямо сейчас выполняет активную фазу главной части своего злодейского плана (о чём читатель может узнать, прочтя дальнейшие главы)? Откуда ему было знать всё это? Правильно. Неоткуда. Он и не знал. И знать не мог. Потому что от человека, играющего в происходящих событиях второстепенную роль, в этих событиях мало что будет зависеть.