Истории, рассказанные Совёнком. Легенда о храбрости

Бесконечное лето. 13. Истории "Совёнка". Легенда о храбрости. (В ночь с 23:45 29 Июня 1987 года по 00:10 30 Июня 1987 года) (Несколькими минутами ранее, 23:52) Семён, посвистывая, шёл по дороге в домик. Он только что искупался, и пребывал сейчас хотя и в несколько усталом, но отличном расположении духа. Думал он ни о чём. Да и о чём и зачем нужно о чём-то думать в такое время суток? Семён просто отдыхал, расслаблялся. Очищал голову перед сном, так сказать; чтобы лучше спалось. Он уже почти вышел к столовке, как вдруг заметил фигуру, подозрительно как-то нервно слоняющуюся по крыльцу. "Странно",— подумал Семён,— "Когда я купаться шёл, часовой на стуле сидел. Пройтись решил, что-ли? Ноги затекли? Хорошо, а где автомат, если не в руках и не за спиной? К стенке прислонил? А я вот с автоматом на ночь расставаться бы не стал, особенно на посту. Ох, не нравится мне всё это …",— отмечал про себя Семён, тихо, пригнувшись, пробираясь к стене здания и замер, выглядывя из-за угла. "Кагор! Но почему он здесь?!",— выдохнул Семён и пригнулся, рука, сжимающая кирпичи стены, непрятно огладила щёку. Семён этого не заметил. Он выискивал глазами часового, и наконец увидел его, сидящего на стуле, в слишком странной позе: уронив голову на грудь, и держа руки за спинкой стула. "Спит он, что-ли?",— предположил Семён, продолжая оглядывать местность,— "А где же, всё-таки автомат? Может, спёрли? Захотели винтовку на автомат поменять и тут случай выпал? Да вряд ли. Тут у каждого автомат есть, ну, или винтовка на край. Так что, если бы хотели винтовку на автомат менять, и вправду у него автомат спёрли, то винтовку бы точно подсунули, не выкидывать же её и не с собой таскать? А если на следующий день у тебя автомат вместо винтаря заметят? Отмудохают — это точно. Ещё и заберут. Ещё и накажут. Не, оружие воровать невыгодно. Но куда же ствол таки делся?" Вдруг Семён почувствовал, что хочет чихнуть. "Твою мать!",— перепугался он и принялся яростно напрягать горло,— "Только этого не хватало!"; и уж и так и сяк старается — нет, чувствует, не выйдет не чихать, сорвался с места и стремительно понёсся в кусты (в противоположную сторону от тех, где сидел Марат). Не добежал. Чихнул что есть мочи. Вышло сдавленно: рот рукой зажал; там внутри как будто бомба взорвалась, глаза чуть не вылезли из орбит, щёки покраснели, надулись, сквозь пальцы правой руки, зажавшей рот, просочилась слюна, из глаз выступили слёзы — но Кагор ничего не услышал. По крайней мере, когда Семён вернулся на свой "наблюдательный пункт", тот ходил по крыльцу, как и раньше, никуда не исчез и более дёрганным не стал. Семён успокоился: "Вот и славно, не спалился. Но интересно, что же он всё-таки здесь делает в такое время? Да ещё и … что?!",— Семён увидел часового. И с одного взгляда понял, что тот обезоружен и связан. Семён сделал шаг назад: "Н-нет …",— снова шаг назад,— "Н-не может быть …",— ещё один шаг назад,— "К-какого тут происходит?!",— в страхе продолжал пятиться Семён, часто, прерывисто дыша; на лбу выступили капельки пота; он мелко дрожал. И вдруг остановился. Секунда. Ещё секунда. Пальцы разжались. Семён приоткрыл рот, оскалив зубы, медленно выпрямился. Его безумный стеклянный взгляд резко приобрёл осмысление, сменился на злобный, яростный. Семён сжал кулаки: "Да что же это такое?! Да как же так?! Да что я за мужик после этого?! Как меня назвать?!",— и опустил голову, оставляя кулаки готовыми к бою. "Так, Семка, ну ка, собрался! Чё ты, мужик или кто? Или не мужик? Чё ты струховал? Чего испугался? Кто там ходит, такой страшный, а? Кагор, что-ли, со сломанной рукой? Его испугался? Да если вдруг дело до драки дойдёт, ты его соплёй зашибёшь! Да и с чего ты решил, что тут вообще может до мордобоя дойти? Ещё ничего не известно. Так что, зря паники ты нагнал, Семён. Давай, не ссы, собрался, пошёл да и выяснил, в чём там дело. А то если ты тут и дальше так стоять будешь, дело само собой не решится. Давай, действуй!",— Семён подпрыгнул несколько раз, и мелкими шагами побежал к крыльцу. Но выходить напрямую к Кагору он не стал. Вместо этого, Семён обошёл столовку с другой стороны и теперь смотрел ему в спину, находясь к нему теперь, естественно, значительно ближе, чем в первый раз. "Чем это ты тут, собака, занимаешься, а? Хотел бы я знать. Что ты тут делаешь?",— думал Семён, снимая рубашку: сейчас она может помешать. Майки он не носил и остался с голой грудью. План его был таков: свистнуть, встревожить Кагора, дождаться, пока он отвернётся и далее быстро запрыгнуть на крыльцо, схватить Кагора за горло, спрыгнуть с ним на землю и далее быстро скрыться. Семён вложил два пальца в рот и свистнул что есть мочи. Еле выглядывая из-за угла, он видел, как Кагор резко обернулся на шум, ничего не увидел, посмотрел направо, налево, и отвернулся в противоположную от Семёна сторону, принялся что-то выглядывать в темноте. Семён вышел из-за укрытия, пригнувшись, почти на корточках, сделал несколько бесшумных шагов (естественно, теперь происходящее на крыльце для него было не видно), приготовился, вдох-выдох, тигриный скачок — и Семён оказался на крыльце, готовый в любой момент что-нибудь сломать тому, кто встанет на его пути. Но ломать было нечего и некому: крыльце оказалось абсолютно пустым! Кагор куда-то исчез! Семён остановился в нерешительности. Сперва он очень испугался: "Какого?!",— даже отпрыгнул назад,— "Он же только что был здесь!!! Куда он пропал, козлина?!",— а потом как-то успокоился, даже засомневался,— "А может, показалось?" — Семён задумался, и хотел уходить. Как вдруг почувствовал, как что-то холодное с противным щелчком больно упёрлось ему в затылок, а затем тихий вкрадчивый голос мягко спросил: -Это кто ж тут ходит-бродит, э? Кто ночью не спит? — затем смешок и тот же самый голос, только уже куда менее доброжелательно, а скорее победно, даже издевательски, произнёс: -Ну чё, с.ка, попался, разведчик хренов, бл.ть … Чего это ты тут ходил вынюхивал, э? Кто ж ты такой вообще будешь, интересно, э? Марат бежал с той скоростью, с которой вообще мог бежать. Автомат больно хлопал прикладом по попе, неистово натирал поясницу и позвоночник; правую лопатку мушкой всю изрезал ствол оружия, но Марат не чувствовал боли. Он бежал вперёд, только вперёд, гонимый лишь одним стремлением: "Успеть". "Успеть, только бы успеть, только бы успеть!",— а сил осталось мало. "Семка, держись!",— думал он, отмечая про себя знакомые места, мимо которых пролегал его путь; через полминуты впереди, как бы тонущее в слабом свете фонарей, вынырнуло из темноты здание администрации. На крылечке сиротливо горел масляный фонарь. "Твою мать!",— даже обрадовался Марат, хотя он одновременно и огорчился: чтобы оно оказалось ближе, нужны секунды! Но их так мало! Шансы успеть тают с каждым мгновением. Марат делает ещё несколько усилий: первый, затем второй, ещё третий, чуть-чуть четвёртый — и наконец пятый прыжок — и Марат словно на крыльях залетает на крыльцо, рвёт на себя ручку двери, едва не выдирая её из основания, и, громко топая ногами, несётся по коридору в кабинет директора, где сейчас спит Артём Сергеевич. "Наконец-то!",—, добежав, Марат оступился, так как оказался не готов к резкому торможению, матернулся, замахал руками, дабы удержать равновесие, выдохнул, выпрямился, и отчаянно забарабанил кулаками в дверь: -Артём Сергеич, откройте! Артём Сергеич, откройте! Артём Сергеич, товарищ директор, это я, Марат! Артём Сергеич, родной, откройте, пожалуйста, беда! Да бл.ть! — со злости Марат пнул безответную дверь ногой, да так, что она аж грохнула всеми петлями, и прислонился к ней лбом, опять выдохнул, вновь крепко выругался, и хотел уже продолжать стучаться, однако, тут с той стороны послышалась какая-то возня, щёлкнул замок, дверь отворилась, больно хлопнув Марата по лбу и на пороге появился сам директор, Артём Сергеевич Подольский, в белой рубашке, камуфляжных штанах, хотя и босой; в левой руке он держал перевязи с кобурой, правой рукой застёгивал ремень: -Чего полуночничаешь? Кто ты такой вообще будешь, пионер? А, так это ты, Марат? Калинин, что-ли? Ну, здорово, друг мой ситный, парнокопытный! С чем ко мне пожаловал в такое время? — усмехнулся в седые усы директор, застегнув ремень, протянул Марату руку. Тот остолбенел: в такой ситуации — и ещё есть время для приветствий? Однако, на рукопожатие ответил; уже стиснув крепкую руку подполковника, с тревогой, громко выдохнул, почти выкрикнул: -Беда, Артём Сергеич, беда! — сглотнул слюну,— Измена! — директор побледнел, Марат, переводя сбитое дыхание, тяжело дыша, пыхтя, как паровоз, закончил, правда, уже намного тише,— Второй-третий отряды столовку со складом ломают! — повисло тягостное молчание. (Тремя минутами ранее, 23:58) Семён застыл, как вкопанный, боясь не то что оглянуться, но даже просто пошевелиться. Затылок продолжало подпирать что-то непонятное, холодное, тяжёлое, а тихий "победный" голос сзади продолжал говорить: -Чё, брат, чё, вот оно как бывает-то, да? Бывает, да, братан, да и словить могут, вот как иногда бывает, а, братан? Ну, ни чё, братан, мы народ добрый, убивать не будем,— голос помолчал и добавил, ухмыльнувшись,— Может быть. Во поговорить — поговорим, об этом даже не сумневайса, брат. Ну чё … -Т-ты … т-ты к-к-кто? — еле шевеля губами, выдавил из себя Семён, чувствуя, как земля уходит у него из под ног: так ему было страшно. Во рту пересохло, вялый язык заплетался, и едва ворочался, порой задевая зубы, где оставались маленькие ранки. Голос вновь усмехнулся: -Человек с пистолетом, который позади тебя стоит. Чего ты какие-то тупые вопросы задаёшь? Кто вот ТЫ такой, мне интересно знать? А ну ка, повернись, мил человек, ко мне фэйсом, я на тебя посмотрю! Да не рвись особо-то! Не рвись! А то можно свинцового друга в башню поймать! Хочешь, я тебе башню прострелю, э? Сук, э? Хочешь, э? Чё стоишь, э, брат, э, чё стоишь, э, брат, э? Чё, самый смелый чёль, э? Давай, вертайся давай, чертила! Чё ты там, ваще глухой чёль или самый смелый? — Семёна довольно сильно толкнули в макушку пистолетом, почти ударили. С непривычки ему показалось, будто это был не пистолет (впрочем, неизвестно что это было на самом деле, про пистолет только голос говорил), а что-то не меньшее, чем молот; будто по его затылку треснули огромным чугунным молотом. Но, несмотря на это, несмотря на страх, на боль, Семён послушно и абсолютно ровно, без малейшего лишнего движения, повернулся на сто восемьдесят градусов и вновь застыл, как статуя. Прямо перед ним, победно ухмыляясь, стоял … Кагор. И курил. Дым от недавно закуренной сигареты шёл прямо Семёну в лицо. Но он не отворачивался, и стоял прямо. Кагор ещё секунду пристально вглядывался на него, а потом вдруг улыбнулся: -Ох, них.я себе, сказал я себе! Эт ж Семён, ёпты, Персунов! Из седьмого, нахой отделения! Во нормуль подъехало, ах.еть, вот это подгоны житуха башляет за труды мои праведные, едрить-мадрить налево-направо! Ну че, Семка,— он гаденько ухмыльнулся, поигрывая пистолетом: крутил его на пальце,— Как там пи.да у Мику? Вкусно? А у Ольки как? Тоже вкусно, да? Эх ты, Семёныч! Променял братву на сиськи, да? Ради побрякухи на пацанов своих наехал, да? — тон Петьки Кагора с победно-радостного сменился на бешенно-ненавистный, он яростно и тяжело дышал, с уголков губ капала слюна,— Чё ты, с.ка, думаешь, крутой чёль, да, чёль, да, крутой, да? Ну, давай, чё ты там, чё ты, сцуко, там, э? — Кагор даже закусил губу, в предвкушении как сейчас, или через какое-то небольшое время, Семён предстанет пред всем честнЫм отрядом и ответит за отнятый кулон. Конечно, в свете последних событий, денег бы "маратова гвардия" не получила, но какое это имеет значение? Он посмел покуситься "на пацанское добро", пришёл и надавал им тумаков, вообще допустил в мыслях возможность забрать в пользу "девок" то, что добыли себе пацаны (не важно, каким образом) — разве может быть прощён такой человек? Конечно, нет. Не только не может быть прощён. Ещё и может быть наказан. Даже не может быть — он будет наказан. За столь грубое нарушение пацанских понятий — товарищеский суд, суд его друзей, его знакомых. Суд, который вынесет приговор. Суд безжалостный, строгий, даже, может быть, жестокий. И самолично приведёт этот приговор в исполнение. -Не, сцуко, мы так не делаем. Мы так не делаем,— Кагор перешёл на шёпот,— Так мы не поступаем … А ну, пошёл вперёд! — вдруг скомандовал он и махнул пистолетом у Семёна перед лицом,— Давай, пошевеливайся! И не ори мне тут,— Кагор за шиворот рубашки притянул Семёна к себе, приставил к виску пистолет, надавил,— А не то я тя прям тут завалю, даже не сумневайса (Кагор имел привычку говорить "сумневайса" вместо "сомневайся") … Давай-давай, пошёл, с.ка и не дёргайся! — Кагор отстранился к двери, пропуская бледного как смерть Семёна вперёд. Тот машинально сделал несколько маленьких шажков и едва не остановился. Получил толчок в спину: -Шевелись, педрила! — опомнился, пошёл быстрее. "Прямо тут?!",— в панике подумал Семён,— "А что, может и не тут?!" Они спустились с крыльца и ушли в ближайшие кусты. Всё это время шли они молча: Кагор думал о чём-то о своём, Семён — о том, что делать, и что с ним сейчас будет. Наконец, зайдя за широкий куст сирени, они остановились. -Повернись, давай, чертила! Семён молча повернулся. И прямо у носа увидел ствол пистолета. -Ну чё, прощаемся, да, брат? — Кагор опять усмехнулся, взвёл курок,— Ты уж извини, братан — эт ты сам виноват. Тебя никто за побрякухой не гонял. Ты сам пришёл. А за то что пришёл…,— Кагор чуть помедлил,— И за мою лапу сломанную…,— он опять замолчал,— Хана тебе, брат. Ты уж вот реально прости — но тебя за яйца никто не тянул. Сам виноват, сам подставился. А вот за ошибки свои,— Кагор медленно поднял пистолет Семёну чётко на середину лба,— Жизнь и покарать может. Или кого-то заставить тебя покарать. Так что, не держи на меня зла, брат,— Кагор усмехнулся,— Прощай,— и добавил,— И за то, что оказался не в то время и не в том месте. Палец медленно надавил на спусковой крючок. "Твою ж …"