***
Алекс просыпается один в своей комнате. Каким-то образом Джон Лоуренс, вероятно, сильно похмельный, опередил его на пути в душ. По крайней мере, это его первая мысль. Однако быстрый взгляд на открытую дверь ванной показывает Гамильтону, что его сосед по комнате уже ушел. Его прикроватные часы мигают, показывая, что сейчас 8 утра, до их лекции остался еще час. Что, черт возьми, делал Джон, что ему пришлось уйти так рано? Может быть, ему было неловко из-за вчерашнего вечера? Какова бы ни была причина, Гамильтон готовится к лекции по английскому языку. Немного странно ощущается отсутствие Лоуренса, который ходит на цыпочках и натыкаться на все подряд. Комната кажется намного больше, когда он в ней один. Может быть, Джон проснулся рано, чтобы зайти в аптеку и купить что-нибудь для головы? Только когда Алекс запихивает свой ноутбук и зарядные устройства в сумку, он замечает стол Лоуренса. На нем остались его ноутбук и учебник по английскому. Почему Джон не взял их с собой? Его пальто, как и других его обычных вещей, уже нет. Зачем ему бежать на лекцию без двух самых необходимых для нее предметов? Он почти готов взять их с собой и бросить на стол Джона, где бы он ни находился. Так продолжалось до тех пор, пока Алекс не осознает, что он думает о Джоне, а не о Лафайете. С какой стати Гамильтон изо всех сил старался сделать что-то подобное для забывчивого идиота? Алекс чувствует боль в груди, когда на мгновение вспоминает плачевное состояние Лоуренса прошлой ночью. Нет. Он не вмешивался. Алексу и так есть о чем побеспокоиться. Это чувство заставляет его чувствовать себя немного лучше, когда он выходит из комнаты, запирая за собой дверь. Лафайет, как обычно, ждет его на лестнице, и Алекс совершенно забывает о Джоне, пока они болтают и подшучивают других над другом, бредя по коридорам. Мысли о Лоуренсе возвращаются только тогда, когда Алекс, как обычно, после верного своего ответа ухмыльнулся Джону через весь лекционный зал. Только тогда он замечает, что Мэдисон и Берр сидят одни. Лоуренс навредил себе вчера вечером? Он проснулся и понял, что ему нужно съездить в больницу? Или, может, это просто семейное дело. Возможно, у него какая-то чрезвычайная ситуация. Гамильтон снова переключает свое внимание на лектора только тогда, когда случайно смотрит в глаза Берру. Алексу сложно описать Аарона Берра или высказать свое мнение о нем. Этот мужчина, конечно, ему нравится, но каждый разговор с ним кажется пресным и непродуктивным. Как бы Алекс ни старался узнать этого человека или узнать его позицию по разным темам, Берру удастся отклониться от ответа и держаться в стороне. Всю оставшуюся часть лекции глаза Алекса бегают по лекционному залу, пытаясь увидеть приход Лоуренса, и борется с ощущением, что взгляд Берра прожигает его затылок каждый раз, когда Алекс на самом деле пытается слушать и обращать внимание на профессора. Лафайет разглагольствует о крайних сроках их задания по английскому, когда Берр прерывает пару. Они только что вышли из лекционного зала и направились в ближайшее кафе, когда к ним подошли Берр и Мэдисон. — Гамильтон. — Ох, да это же Аарон Берр, сэр. Аарон закатывает глаза на формальности, бросая на Алекса размеренный взгляд, который явно намекал «перестань вести себя как ребенок». — Всегда приятно, Александр. Скажи мне, ты знаешь почему Джона не было на лекции? Алекс не уверен, нравится ли ему тон Берра. Звучит обвинительно. Как будто сам Гамильтон сделал что-то, что помешало Лоуренсу появиться здесь. — Откуда Алексу знать? Он не его личный ассистент. — Вмешивается Лафайет. Очевидно, он улавливает тот же тон, что и Александр. — Но он его сосед по комнате. Джон заболел или что-то в этом роде? — спрашивает Мэдисон, его тон такой же ровный и успокаивающий, как всегда. Алекс посмеивается над таким вопросом. Пара, похоже, не впечатлена этим. — Я бы удивился, если бы он не был болен. Вчера вечером он был в полном беспорядке. — Алекс изо всех сил старается этого не делать, но его тон становится невероятно самодовольным, когда он складывает руки на груди, и на его лице теперь появляется ухмылка. Однако это чувство быстро исчезает из-за растерянных и обеспокоенных взглядов на лицах мужчин. — О чем ты, Гамильтон? — спрашивает Берр. Слышать свою фамилию от Берра ощущается по-другому. — Он пришел около трех часов ночи. Какую бы вечеринку вы ему там ни устроили, она, должно быть, была дикой. Взволнованные выражения на их лицах вызывают у Алекса холодок в желудке. Почему лучшие друзья Джона выглядели так, будто понятия не имели, о чем он говорит? — Он был пьян, когда вернулся домой? — Мэдисон кусает внутреннюю часть щеки, ожидая ответа. — Ну, да… разве вас с ним не было? Пара обменивается огорченными взглядами, прежде чем снова повернуться к Лафайету и ему самому. — Спасибо за помощь, Александр. — С явно пренебрежительным прощанием двое мужчин проходят мимо Гамильтона и направляются к другой части кампуса. — Какую помощь? Что произошло прошлой ночью? — И Берр, и Мэдисон игнорируют крики Алекса. Они даже не колеблются в своих решительных шагах. Алекс некоторое время смотрит на них, прежде чем замечает, что Лафайет просверливает его оценивающим взглядом. Его брат скрестил руки на груди, приподнял бровь, оперся на одну ногу и очень обеспокоенно смотрит на Александра. — Что? — Алекс затягивает хвост, отводя взгляд от несколько пугающего пристального внимания. — Скажи мне, mon petit lion, почему ты так обеспокоен мистером Джоном Лоуренсом? — Говоря это, Лаф обнимает Алекса за плечи, самодовольно глядя на него сверху вниз. — Не правда. — Даже для Гамильтона его тон звучит оборонительно. Лафайет не удостаивает его ответом, а просто наклоняется еще больше, так что Алекс вынужден смотреть ему в глаза. — Послушай, если Лоуренс что-то задумал, я хочу об этом знать. Насколько я понимаю, он взял выходной, чтобы придумать новую схему или типа того. — Схему? — Лафайет выглядит готовым рассмеяться. — Да! — Я думал, вы двое уже прошли через свою войну мелких розыгрышей. — Так и есть! Но… — Алекс замолкает, не зная, как защитить свою расплывчатую точку зрения, которую он пытается высказать. Лаф также смотрит на него взглядом «ЯЗнаюТебяСлишкомХорошоДажеНеПытайсяЛгатьМнеСученыш». Любой аргумент умирает на языке Гамильтона. — Прошлой ночью он казался странным, вот и все. Неспокойным. Я думал, он был с друзьями… — Алекс не может смотреть Лафайету в глаза, когда говорит это. Он признается себе в настоящей причине, по которой все утро был зациклен на Джоне. Лафайет стонет при признании Алекса, устало потирая рукой лицо и глаза. — Mon ami, твое сердце слишком велико. Обычно мне нравится твое сочувствие, но не позволяй ему обмануть тебя. Ты очень ясно дал понять, что этот Джон Лоренс нехороший человек. Не позволяй его проблемам манипулировать тобой. Алекс вздыхает, играя с молнией своей толстовки, пока Лафайет разговаривает. Его друг прав. Алекс может волноваться, но это потому, что Алекс просто беспокойный человек. Он ненавидит видеть кого-то в беде. Даже кого-то вроде Джона Лоуренса. — У него есть друзья, которые могут о нем побеспокоиться. — Лаф указывает на место, где исчезли Мэдисон и Берр. — Беспокойся о себе. Например, ты сегодня не завтракал! Этот комментарий вызвал смех у напряженного Гамильтона. Его тело расслабляется, когда Лафайет тащит его к вафельной на территории кампуса. Его мысли перемещаются от Джона к выбору стоит ли ему добавлять сливки в вафли или нет. Остальная часть дня — это обычные занятия, лекции и конспекты. Лоуренс так и не появляется, и, признав факт, Алекс снова переключает свое внимание на учебу. Его последняя лекция за день — единственный модуль, который он посещает без Лафайета. Алекс как раз собирает свои вещи, пока профессор подводит итоги своего выступления, когда он получает сообщение от француза. Я опоздаю, подожди у моей машины Машины? Куда Лаф собирался их отвезти? Через час у них прайд-встреча в кампусе. Ах, конечно, встреча. Лафайет будет настаивать на том, что ему нужен кофеин, и на том, чтобы они зашли в местный кафе Starbucks. Алекс не мог понять одержимости этого человека напитками оттуда. Алекс был более чем доволен кофе в кампусе. Он отвечает Лафу, что ему лучше не задерживаться слишком долго, пока он выходит из лекционного зала и направляется к одной из многочисленных автостоянок на территории кампуса. Он находит машину Лафайета на обычном месте и садится на капот, просматривая новости в ожидании. Его внимание привлекает еще один заголовок о Генри Лоуренсе — что-то о митинге, который он проводил сегодня. Возможно, именно туда и ушел Джон. Мысль о том, что Джон вернется в их комнату, после участия в таком тошнотворном мероприятии, была ненавистна. Большой палец Алекса парит над статьей, намереваясь прочитать ее и придумать контраргументы по содержанию. — Извиняюсь, сэр, но что по-твоему ты делаешь? — Грубый голос вырывает Алекса из его мыслей. Солнечный свет вырисовывает фигуру крупного мужчины, и после того, как Алекс в последний раз щурится на телефон, ему требуется секунда, чтобы приспособиться к свету вокруг и понять, кто с ним разговаривает. Мужчина был бледен, его белая кожа резко контрастировала с полностью черной одеждой, которую он носил. Его волосы были светлыми и коротко подстрижены в армейском стиле. Сначала Алекса смущают выпуклости, торчащие из одежды мужчины, но как только мужчина выходит из тени дерева, становится ясно, что это карманы и кобуры. Мужчина, разговаривающий с ним, одет в полную полицейскую форму, с официальным значком на груди, подтверждающим это. — Эм-м-м… — Алекс на мгновение теряет дар речи, что является редким явлением. Вопрос такой простой, но кажется таким странным, учитывая, что Алекс буквально просто сидел. Он даже оглядывается вокруг, убеждаясь, что офицер допрашивает именно его. Но видимо так и есть, учитывая, что они здесь одни. Эта мысль никоим образом не облегчает беспокойство, которое сейчас сжимается в животе Алекса. — Я просто кое-кого жду, сэр. Пока он говорит, его глаза не отрываются от рук офицера. У более крупного мужчины одна рука свободно свисает вдоль тела, но его правая рука покоится на бедре, прямо над выставленным напоказ пистолетом. — Всегда ждешь своих друзей, сидя на чужой красивой машине? — Тон тихий, но строгий. Мозг Алекса уже просматривает список вариантов событий. Или, по крайней мере, как бы это выглядело в глазах белого полицейского в современной Америке. Машина под Алексом хорошая. На самом деле «хорошая» — слишком слабое прилагательное. Годовалый BMW был гордостью и радостью Лафайета. Он купил его в выпускном классе школы, на деньги, полученные в наследство от родителей (семья Лафайета была чрезвычайно богата во Франции). Машина стоила больше денег, чем мать Гамильтона, вероятно, заработала за всю свою жизнь. Алекс и правда выглядит неуместно, сидя на ней. На нем выцветшая толстовка с капюшоном и потертые, рваные джинсы. Вероятно, он выглядит как беда с большой буквы. — Не друга, сэр. — Гамильтон старается изо всех сил стараться быть вежливым. — Моего приемного брата. Это его машина, я просто жду его… — Мне придется попросить вас слезть с капота машины. — Офицер подходит ближе, теперь он стоит в метре от Алекса. Алекс молча подчиняется. Хотя он не хочет, ладони у него начинают потеть, а стук его сердца отдается барабанной дробью в череп. — Ты учишься здесь? — Полицейский продолжает задавать вопросы. По лицу офицера легко прочитать, что он не впечатлен. Как будто он даже не слышит слов, которые говорит Алекс. Его слова ничего не значат, когда офицер уже принял решение относительно находящегося перед ним иммигранта. — Да, сэр. Юриспруденция. — Офицер выглядит еще менее впечатленным. — Тогда я уверен, что ты не будешь возражать, чтобы показать мне какое-нибудь удостоверение личности. Как студенческий билет. — Сэр, я сделал что-то не так? За пределами Канзас-Сити, в этом штате, вы можете попросить мое удостоверение личности только в том случае, если считаете, что я совершил… — Не читай мне лекций, мальчик. Думаешь, знаешь лучше меня? — Офицер за считанные секунды превратился из подозрительного в раздраженного. Александр впервые сожалеет о своей неспособности замолчать. — Сэр, я просто говорю, что не сделал ничего плохого. Для вас незаконно… — Слова Алекса застревают в его горле, когда в мгновение ока дуло пистолета направлено ему в лицо. Рука офицера слегка дрожит, на лице маска гнева, а когда Алекс присматривается, восторг. Алекс внезапно чувствует себя не человеком, а мышкой, с которой играет кошка. — Я сказал показать мне свое удостоверение, мальчик. — Почему вы направляете на меня пистолет? — Руки Алекса подняты вверх и обрамляют его лицо. Они дрожали рядом с ним, страх прорывался сквозь фасад спокойствия его голоса. — Я почувствовал угрозу в твоем тоне. Не говоря уже о том, что ты не подчиняешься офицеру. Гамильтон прикусил язык, чтобы не высказать список причин, почему то, что только что сказал офицер, было чушью. — Хорошо. Да, сэр, хорошо. У меня при себе студенческий билет. Он у меня в заднем кармане. Сейчас достану. Алекс ждет, пока офицер кивнет ему, прежде чем потянуться левой рукой за студенческим, который он обычно носит в заднем кармане джинсов. — Стоять. Алекс совершает ошибку, отводя взгляд от офицера. Он наблюдал за своей рукой, пока она двигалась, и пытался сосредоточиться на том, чтобы делать это медленно и целенаправленно. Теперь ему приходится снова взглянуть на него. Алекс видит самодовольство в пронзающем взгляде полицейского. — Повернись. Я подозреваю, что у тебя за джинсами спрятан пистолет. Обвинение абсурдно. Гамильтон не сделал ничего, что могло бы намекнуть на то, что он имеет при себе оружие. — Сэр, у меня нет оружия. Я не ношу с собой… — Я сказал: повернись. Держи руки поднятыми. — Голос офицера стал более резким и раздраженным. Чем дольше это продолжается, тем больше полицейский раздражается. Алекс сглатывает комок разочарования в горле и медленно поворачивается. Его глаза отчаянно осматривают парковку, но она по-прежнему пуста. — Подними заднюю часть рубашки. Это нечестно. Он не должен подвергаться такому унижению. Офицер увидел бы выпуклость пистолета на обтягивающей рубашке Алекса, если бы он был там. Но Алекс решает, что больше нет смысла сопротивляться тому, чего хочет от него эта свинья. Алекс медленно опускает руки к краю рубашки и осторожно тянет ее к пояснице, ясно показывая, что там ничего нет. — Смотрите, офицер, ничего у меня нет. — В тот момент, когда Гамильтон думает, что можно безопасно опустить рубашку и потянуться за карточкой, офицер двигается. Алекс чувствует, как у него перехватывает дыхание, когда его толкают вперед и вдавливают машину, живот вниз, в коротко машины, его щека болезненно прижимается к теплому металлу. — Что вы делаете? Я ничего не делал. Позвольте мне подняться! — Мольбы остаются без внимания, поскольку Алекс слышит отчетливый звук металла позади себя и чувствует, как его запястья сводятся вместе. — Вы не можете арестовать меня просто так! Какой у вас номер значка? Вы не можете просто взять и сделать это. — Алекс чувствует желчь в горле и думает, что в любую секунду его вырвет. Тревога переходит в его желудок, и он чувствует головокружение, поскольку изо всех сил пытается взять под контроль свое паническое дыхание. — Я арестовываю вас по подозрению в угоне, а затем в сопротивлении офицеру. Слова звучат отдаленно, когда достигают ушей Алекса. Это похоже на то, как вы слышите звуки, находясь под водой. Давление на его спину кажется больше, чем вес другого человека, давление заставляет Алекса чувствовать себя совершенно беспомощным. Как это могло произойти? Он ничего не сделал. Он просто сидел там. Этого не должно было случиться. Он должен быть свободным в Америке. — Я же сказал вам. Я ничего не делал с машиной. Она моего брата. Офицер ведет себя так, будто слова Алекса до него совсем не доходят. — Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы сделаете и скажете, может быть использовано против вас как доказательство. — Офицер звучит вызывающе. Этот человек был бы более чем счастлив, если бы Алекс сказал что-нибудь, что могло бы навлечь на него неприятности. — Вы совершаете ошибку. — Алекс шипит сквозь зубы, когда полицейский оттаскивает его от машины, его руки теперь крепко скованы за спиной. Офицер только усмехается, намереваясь подтолкнуть его к патрульную машине, когда голос называет его имя. — Алекс! Что вы с ним делаете! Облегчение наполняет Гамильтона, когда в поле зрения появляется Элизабет Скайлер, которая мчится к машине и направляется к офицеру. Ощущение почти головокружительное. — Вы знаете этого человека, мисс? — Офицер звучит раздраженно, глядя на, как обычно, поразительную красоту Элизабет Скайлер. Сегодня она в великолепном зеленом платье длиной до колен, украшенном дорогими украшениями и модной дизайнерской сумочкой. Она выглядит как идеальная богатая американка европеоидной расы. — Конечно, я знаю этого человека. Какого черта вы его арестовываете? — На ее лице — маска ярости, едва сдерживаемая барьером самообладания. Однако Алекс видит это насквозь, видит панику и беспокойство в морщинах ее лица. — Он подозревается в краже автомобиля, мэм, довольно серьёзное обвинение. — Офицер пытается говорить уверенно, указывая на стоящую рядом с ними BMW, но Алекс начинает слышать нотку сожаления в его тоне. Не за то, что связался с Гамильтоном, а из-за того, что его поймали на этом. — Кража? — Она с недоумением смотрит на машину, а затем на офицера. — Думаете, он угнал машину своего же брата? Что заставило вас так думать? — Подозрительная деятельность, он… — Просто сидел в машине и ждал своего брата. — Алекс прерывает его, отрываясь за предыдущие перебивания офицера. Офицер в отместку болезненно тянет за наручники, заставляя Алекса выпрямить спину и болезненно выдохнуть. — Я хочу, чтобы вы немедленно освободили его. Мне также нужно ваше имя, номер значка и отдел. Можете не сомневаться, что сегодня вечером я подам отчет об этом ужасном поведении. Вам должно быть очень стыдно за себя. — Мэм, он никуда не пойдет. У меня нет доказательств существования этого его «брата», — он произносит это слово с пренебрежением, как будто у Алекса не может быть брата, который мог бы позволить себе такую машину. — владеющего этой машиной. Все, что у меня есть — это подозреваемый, выглядящий подозрительно возле одного из самых дорогих автомобилей, находящихся сейчас на дороге. В тот момент, когда Элайза выглядит готовой взорваться, в разговор вступает другой голос. — Думаю, месье, вам придется предоставить мне удовольствие показать вам документы о регистрации моей машины и водительские права. Я уверен, что это все прояснит. Лафайет выглядит готовым убивать. Его тон легкий и ровный, но Алекс замечает, как дрожат его кулаки по бокам, как стиснуты челюсти и сузились глаза. Холодность Лафайета, когда он открывает дверь и направляется к своей машине, является шоком для системы Алекса. Он не помнит, чтобы когда-либо видел другого мужчину в такой пассивной ярости. Полицейский выглядит крайне раздосадованным, когда Лафайет протягивает ему бумаги, их истории идеально совпадают. В конце концов офицер снимает с Алекса наручники, хотя он оставляет их как можно дольше. Алекс не знает почему, но он вроде как ожидает извинений от другого мужчины. Не то чтобы это улучшило бы ситуацию, но просто это кажется человечным поступком, когда вы делаете что-то совершенно неправильное в отношении другого человека. Вместо этого офицер уравнивает троих нервирующим взглядом. — Не слоняйтесь больше без дела. У нас, офицеров, есть более важные дела, чем разбираться с фальшивыми ситуациями, подобными этой. Алексу хочется кричать. Хочется ударить этого самодовольного ублюдка по лицу. Хочется прижать его к машине и показать ему, каково это. Он хочет опубликовать лицо этого офицера в Интернете, а под ним поток неприятных комментариев и место работы, чтобы любой в Интернете мог с ним связаться. Несмотря на эти чувства, Алекс позволяет мужчине уйти. Гамильтон даже хватает Лафайета за запястье, когда брат бросается за полицейским после того, как он произнес свое заключительное слово. Высокий мужчина выглядит очень злым, когда смотрит на Алекса, как будто не может понять, почему Алекс его не дает ему пойти за ним. Однако слез на лице Гамильтона, сопровождаемых болью, с которой он потирает запястья, достаточно, чтобы утихомирить Лафайета. Алекс едва замечает, как Элайза обнимает его, когда его начинает трясти. Тогда он цепляется за нее, как буй в неумолимом море, ему кажется, что он тонет. — Давай. Давай зайдем внутрь. — Гамильтон позволяет собой руководить. Он не знает, куда его повезут друзья, и ему все равно. Он просто хочет увеличить расстояние между этой парковкой и собой.***
Половина одиннадцатого, когда Джон наконец въезжает на парковку колледжа. Учитывая, что сегодня вечер понедельника, вокруг никого. Он возится со своим новым снежным шаром. Это тема озера. Он состоит из всевозможных оттенков синего, белого и серебристого. Все равно что смотреть сквозь пресную воду. Блестки внутри — крошечные рыбки. Выглядит смешно, особенно в руках 21-летнего. Он обращается с ним более бережно, чем со своим телефоном, укладывая в сумку. Он вылезает из машины и тащится к общежитию. Его ноги болят и напряжены от мышечной боли. В парке была сложная местность и крутые склоны. Он провел несколько часов, обходя его. В ближайшие несколько дней он определенно почувствует последствия своего приключения. Войдя в вестибюль здания, он решает пройти на кухню, чтобы налить себе стакан воды, прежде чем подняться по лестнице. Две комнаты отдыха пусты, за исключением одного или двух студентов, работающих на ноутбуках. Однако на кухне не так спокойно. Первое, что замечает Лоуренс, входя в большую кухню — это задумчивое выражение лица Джефферсона, балансирующего на одной из кухонных стоек. Мэдисон стоит спиной к Джеку, поэтому он не может разобрать выражение его лица, он прислонился к кухонному шкафчику, но Джек ясно видит, как Берр нервно кусает губу и листает телефон, стоя рядом с двумя другими. — Может быть, он… — Джефферсон обрывает предложение, когда его взгляд останавливается на Лоуренсе, застенчиво стоящего у двери. Возможно, он случайно проигнорировал их многочисленные сообщения и звонки в течение дня. — Прямо у нас под носом. — Джефферсон заканчивает, скрещивая руки на груди и глядя на Джека с пугающим разочарованием. Голова Берра резко поднимается вверх, а Мэдисон разворачивается, следуя за взглядом Джефферсона. — Джон! — Его имя одновременно выкрикивается из уст обоих мужчин, и кажется, что они оба с облегчением выдыхают. — Э… прив. — бормочет он, отводя взгляд от них и осматривая кафельный пол. Такой интересный узор… — Прив? И это все? Что, не можешь даже на «привет» постараться? — Джон вздрагивает от тона Джефферсона. Он заслуживает этого. Он знал, что его друзья обеспокоены, но он был так занят этим днем, что просто бросил их. — Привет. — Джон пытается еще раз, теперь поднимая взгляд настолько, чтобы посмотреть на троих. Джефферсон недоверчиво усмехается, качая головой в сторону невысокого человека. — Джон, где ты был сегодня? Мы волновались, что что-то случилось. — спрашивает Мэдисон, прерывая любое дерзкое замечание, которое, казалось, собирался бросить ему Джефферсон. — Мне нужно было быть на семейном мероприятии. Извините, мне следовало упомянуть об этом раньше. Это была не совсем ложь. Но он понимает, что именно так это и звучит, когда взглянул их обеспокоенные лица. Они бы поняли, если бы он им рассказал. Поняли, почему ему понадобилось это место сегодня. Но тогда они также могли бы начать задавать вопросы. О ней, о той ночи, о том, что произошло десять лет назад. Они не могли узнать. Они возненавидят его даже больше, чем Гамильтона. Говоря о дьяволе, пока Лоуренс объяснялся своими друзьям, его сосед по комнате прошел мимо него и к холодильнику. Джек лишь мельком взглянул на мужчину, когда тот входит в комнату, но его лицо окаменело и побледнело. Лоуренс просто рад, что он не пострадал прямо сейчас. — Семейное дело? — Мэдисон спрашивает. — Ты не мог бы написать сообщение об этом? Разумный вопрос. Но что ответит Джон? — Это… э-э, это выглядело бы грубо. Прошу прощения, я хотел ответить, когда сел в машину, но у меня сел телефон, и я не мог написать сообщение, пока ехал. — Опять же, не совсем ложь. Этот день был о ней, писать парням было бы невежливо. Его телефон и правда умер, его надо было зарядить. Джон просто… изменил истину. Алекс сердито захлопывает холодильник, оставляя сок, который налил себе. Гамильтон снова пролетает мимо них, даже не комментируя. — Что на него нашло? — Размышляет Лоуренс, когда Гамильтон находится вне пределов слышимости. — Серьезно? Сейчас ты сосредоточен на Гамильтоне. Джон понимает, что это первое, что сказал Берр. Во время разговора мужчина выглядел самым бесстрастным, но теперь, когда он привлек внимание Джека, стало ясно, что его друг зол и устал. — Извините. За это и за то, что заставил вас всех волноваться. Правда, я не хотел. Я не думал, что мое исчезновение на один день покажется таким уж странным. — Дело не только в этом. — рявкает Берр, его тон оборонительный. — Гамильтон сказал, что ты вернулся вчера в три часа ночи, измотанный и в хламину. Он думал, ты был с нами. Ох. Теперь все приобрело гораздо больше смысла. Джон по-совиному моргает, глядя на своих друзей, которые все ещё с нетерпением ждут его ответа. Вот и пришлось разобраться с этим самому. — Да, я ходил в бар вчера вечером, когда вы все пошли домой. — Правду о том, где он был, говорить было намного проще. Он отвечает затаив дыхание, направляя взгляд на дрянные кухонные безделушки на стене. Он ждет, пока они сами не продвинут разговор дальше. — Почему? Почему ты нам не сказал? — Мэдисон всегда задает очевидные вопросы. Что ему делать? Что ему сказать, когда он так боится рассказать им правду? — Ну, я единственный, кому 21 год, так что… я не думал, что это имеет значение. Ложь также жалка, как и ее исполнение. Его голос звучит неуверенно даже для его собственных ушей, а его друзья выглядят ещё менее впечатленными. — Херня. — Джефферсон говорит вызывающе. Он подходит к Джеку и смотрит ему в глаза. — Как насчет того, чтобы перестать лгать хотя бы на полминуты. Разве мы не должны быть твоими друзьями? Джефферсон выглядит пугающим, но Джон видит намек на обиду за гневом своего друга. Томас искренне расстроен. От этой мысли у Лорена скручивает желудок, когда он замечает, что у двух других мужчин такие же лица. Джон сутулится в поражении. Он стоял с напряженными плечами и грудью, пытаясь выглядеть более уверенным, но теперь он просто чувствует усталость. Сегодня он слишком долго сдерживал себя. — Не здесь. — почти шепчет Джек, проводя рукой по лицу. Сфера снежного шара впивается ему в спину, когда он тянет за одну из лямок на плече. Это странно утешает. Джефферсон выглядит ошеломленным тем, как легко Джон уступает, но быстро переходит к действию. Он обнимает Джона и ведет его в их общую комнату с Мэдисоном. Остальные двое следовали за ними. Дверь спальни захлопывается, и звук, кажется, проходит через Джона. Его зрение начинает затуманиваться от усталости. Может быть, поэтому он здесь. Может быть, поэтому он готов им рассказать. Он так устал, что чувствует себя пьяным, а когда ты пьян, ты творишь всякую ерунду, которую делать не следует. Он падает на одну из кроватей, садится поперек нее и прислоняется спиной к стене, а Мэдисон и Берр сидят на краю кровати напротив него. Джефферсон садится на один из их столов. Они все просто смотрят на него, ожидая, пока он заговорит. У них больше нет вопросов… пока. Они просто хотят правды. — Я всегда пью в ночь своего дня рождения. По крайней мере, я делал это последние несколько лет. Мне… мне нравится чувствовать онемение, когда наступает полночь. Мне нравится чувствовать себя отстраненным от всего на следующий день после моего дня рождения. Когда он говорит это, он смотрит на их лица. Они выглядят обеспокоенными; заинтересованными; встревоженными. Он ненавидит это. Итак, он смотрит на свои колени. Он им расскажет. Не все. Он не может. Никогда не сможет. Но все-таки немного расскажет эту историю. — Моя мать умерла десять лет назад. — Он не смеет смотреть на них, когда говорит это. Он слишком хорошо знает, как люди любят выглядеть жалостливыми и мрачными, когда он им рассказывает. — Она умерла на следующее утро после моего 11-летия. Она ехала домой и… — Вот и ложь. — Ее машина перевернулась на мокром асфальте. Она вылетела в кювет на обочине дороги. Удар мгновенно убил ее. Мне сказали что это произошло около трех часов ночи. Он слышит резкое их вдохи. Он чувствует напряжение и печаль, витающие в воздухе. Он не осмеливается перевести дух, заканчивая признание. — Поэтому каждый год я стараюсь не думать об этом. Я не хочу смотреть на часы и вспоминать ту ночь. Отключение сознания было моим лучшим решением этой проблемы. — Он пожимает плечами, понимая, как жалко это звучит. — Тогда я провожу день в небольшом путешествии. Я посещаю новое место, отправляюсь в новое приключение. Она всегда любила исследовать. Я провожу день, делая то, что, как мне кажется, ей бы хотелось сделать. Последнее признание — через чур. Даже для Лоуренса. Однако, когда он это говорит, он чувствует, как тяжесть спадает с его груди. Он не думает, что когда-либо говорил об этом с кем-нибудь. Он всегда боялся, что вслух это прозвучит глупо. Он и сейчас внутренне напрягается, возводит стены и баррикады, чтобы, если его друзья будут подшучивать над этим или над ним, он смог бы это выдержать. Минута молчания. Во время этого Джон ни разу не поднял головы, хотя и чувствует на себе их взгляды. Он слышит, как их рты шумят, как будто они открывают их, чтобы заговорить, но так ничего и не говорят. — Джон. — Он медленно поднимает голову ровно настолько, чтобы увидеть Бёрра, наклонившегося к нему через пространство между кроватями. — Спасибо. За то, что рассказал нам. Это очень личное, и… ну, я могу говорить только за себя, но для меня большая честь, что ты рассказал мне это. Надеюсь, мы не слишком сильно давили на тебя, чтобы ты это признал. — Согласен. Мне очень жаль, если ты почувствовал, что мы вынуждаем тебя рассказать нам это. Но я очень благодарен, что ты это сделал. Благодаря этому, день, который мы провели, беспокоясь о тебе, обретает гораздо больше смысла. — Мэдисон добавляет. Джон смотрит на них немного ошеломленно. Он ожидал, что они пойдут дальше и зададут больше вопросов. Может быть, разозлятся, что он солгал. Сказали бы ему, что прошло десять лет и что он должен уже это пережить. Он многого от них ждал. Но не этого. Он ждет подвоха, ждет когда изменится их тон. Когда этого не происходит, он позволяет себе немного расслабиться. Он разжимает кулаки; он не заметил, как впился ногтями в ладони, пока не расслабиться руки. — Вы, э-э…вы больше не злитесь? — Его голос звучит жалко даже для него самого. В конце вопроса он ломается, и Джон неловко откашливается, отводя взгляд от испуганного выражения лица Берра. — Злимся? — Бёрр снова кажется растерянным. Джон не знает, что сказать дальше. Как выразить, как он привык к тому, что люди злятся, даже когда он объяснился. Он привык, что люди ставят себя на первое место, потому что Джон не настолько важен, чтобы ему угодить или утешить. Он не стоит того же, что и другие, после того, что он сделал много лет назад. — Я злюсь. — Джефферсон вмешивается, его тон разрезает тяжелый воздух комнаты. — Томас. — Мэдисон предупреждает, но мужчина игнорирует его. — Я злюсь, что нам всем пришлось волноваться весь день. Я злюсь, что мы оставили тебя вчера вечером, когда тебе явно были нужны люди, которые бы тебя поддержали. Я возмущен тем, что для тебя это происходит ежегодно, и, что наиболее важно, я в ярости из-за того, что после того дня, который вы провели, мы вынудили тебя рассказать нам все это. — Джон в шоке смотрит на обычно веселого мужчину, садящегося рядом с Джоном, их плечи соприкасаются друг с другом. — Но, черт возьми, Джон. Ты — последнее, на что мы злимся. Джон не знает, что ответить. Поэтому он молчит. Или, по крайней мере, молчит настолько, насколько это возможно, когда кто-то плачет, когда он начинает рыдать и трястись, и внезапно рука Джефферсона обнимает его, а рука Берра потирает его спину, и Джон никогда не чувствовал себя настолько уязвимым, настолько жалким. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким бременем. Он знает этих ребят всего несколько недель. Они не должны возиться с этим. Он ужасно эгоистичный человек. Им следует просто попросить его уйти. Но они этого не делают. Они остаются с ним. Они остаются, пока он ломается. Никто из них не говорил, не подталкивал и не читал ему лекций. Они просто рядом. Джон плачет, пока ничего не останется. Он плачет до тех пор, пока у него не начинает болеть голова и горло. Он не отодвигается от Джефферсона. И ему очень стыдно. Он не знает, что делать дальше. Может быть, поэтому он позволяет остальным присоединиться к нему на кровати. Он позволяет им так обращаться с ним до тех пор, пока они не установят миниатюрный проектор у своих ног и не начнут проигрывать фильм на стене напротив. Джон не мог сказать, какой фильм они смотрели. Он не мог вспомнить комментарии по поводу игры, сюжета или предпосылок. Он не мог сказать, когда он заснул и где закрыл глаза. Единственное, что он по-настоящему помнит на следует утро — то, что он заснул, чувствуя себя желанным.