And They Were Roommates...

Среда — это благословение. Лекции Джона кажутся легче, чем обычно, и все, что он делал, наконец-то начинает приносить плоды. Он может быть в курсе всех новых тем и даже задавать преподавателю более сложные вопросы в конце занятий. Обеденное время заполнено обычной возней с Джефферсоном. Мэдисон и Берр смирились с тем, что дружат и имеют дело с этими двумя и их обычными подшучиваниями во время обеда. Сегодня Джефферсон и Джон спорят о путешествиях во времени и о том, будет ли интереснее путешествовать в прошлое или будущее. — Ты хочешь сказать, что не хочешь увидеть, какими будут технологии через 20 лет? — восклицает Джефферсон, яростно размахивая руками, чтобы подчеркнуть свое мнение. — Зачем? Я все равно увижу это через 20 лет. Не говоря уже о том, что все, что я, вероятно, увижу — выпуск iPhone 100 или что-то в этом роде. — Джон отвечает, скрещивая руки на груди и ожидая ответа Джефферсона. — Хорошо. Но зачем вообще возвращаться в прошлое? Ты можешь просто все испортить. Плюс у нас уже есть книги по истории. Мы знаем, что произошло. Будущее неизвестно! Куда более захватывающе. — Мы знаем лишь то, что люди, написавшие эти книги, хотят, чтобы мы знали. Мы никогда по-настоящему не узнаем прошлое, если не сможем вернуться назад и прожить его. Представь себе все великие события, свидетелем которых ты мог бы стать! — Чума. — Вмешается Берр, всегда оптимист. — Или ты больше предпочитаешь бороться с динозаврами, Джон? — Теперь даже Мэдисон дразнит его. — Ребята, вы отстой. — Он стонет, отталкивая поднос после того, как доел остатки картофеля фри. — Эй, не ненавидь участников, ненавидь дебаты. — Джефферсон усмехается, начиная собирать свой мусор. Они вместе идут по кампусу на последнюю за день лекцию. По улицам видно, что осень действительно в самом разгаре. Дорожки покрыты увядающими листьями, которые хрустят под ногами, когда они плотнее заворачивают шарфы вокруг шеи и начинают накидывать куртки поверх летних нарядов. Джон уверен, что скоро увидит фонарики из тыквы и другие украшения для Хэллоуина. Он не был уверен, как колледж отнесется к празднику, но у него такое ощущение, что это будет очень бросаться в глаза. — Ребята, хотите устроим ночь Super Smash Bros? Вчера я закончил сочинение, так что смогу пораньше пойти в комнату отдыха и достать нам консоль. — спрашивает Джефферсон, когда они заходят в следующий душный лекционный зал. Двое других быстро соглашаются с планом, но Джон вынужден отказаться. — Извини, у меня рисование сегодня вечером. Джефферсон игриво закатывает глаза. — Ну, тогда нам придется обойтись без нашего Пикассо. Джон смеется над этим. Как будто Джона можно было сравнить с кем-то из великих людей, он лишь немного рисовал. Он никогда не был особенно хорош в этом. — Да, придется. Это даст вам шанс узнать какого это, когда я не надираю вам задницы. За этот комментарий его освистали друзья, а Джефферсон игриво толкнул его в тот момент, когда лектор привлек их внимание, и им пришлось начать конспектировать.

***

Лоуренс ненавидит опаздывать. Вероятно, это привычка, которую он выработал за годы, когда ему приходилось посещать политические мероприятия и вечеринки со своим отцом. Его отец всегда говорил, что если кто-то опаздывал или выглядел неподобающе, это отражалось на всей семье. В результате Джон чувствовал себя дерьмово, когда наконец-то зашел в художественную комнату. Две его знакомые, Сандра и Лили, очевидно, думали, что он не придет, поэтому его обычное место было занято. Они бросают на него извиняющиеся взгляды через всю комнату, но он просто отмахивается от них с фальшивой ухмылкой и находит последний свободный мольберт. Они не всегда пользовались мольбертами. Некоторые недели они просто сидели большими группами и рисовали на столах, иногда у них были подсказки и темы. Эта неделя была более конкретной. Они собирались заняться портретной работой. Джон думает, что там просто будут модели, которые они будут рисовать, ну или они начнут рисовать автопортреты. Он не особо задумывался об этом, пока разводил краски: на этой неделе он отдал предпочтение акрилу, а не маслу. Пока он выжимает основные цвета, в центр комнаты выходит арт-директор общества. — Хорошо, ребята! Портреты. Одно из самых сложных произведений искусства или, по крайней мере, самое опасное! Художник никогда не может быть слишком осторожным, пытаясь раскрыть чью-то хорошую сторону. — По комнате разносится пара смешков и хихиканий. — В проекте этой недели мы хотим сделать все более личным, добавить немного времени для общения в нашем клубе. Итак, в течение следующих трех часов вы будете работать в парах и рисовать друг друга, а это значит, что каждый из вас сможет взять с собой домой свой портрет. Интересная концепция. Джон никогда раньше не был моделью, но, по его мнению, это не будет слишком неловко, учитывая, что он будет сосредоточен на рисовании другого человека. Он молча надеется, что ему придется рисовать мужчину, ведь женские волосы сложно детализировать. Как будто директор прочла его мысли, она начинает указывать на людей в комнате и распределять их по парам. Лоуренсу действительно следовало быть более осторожным с тем, где он сидел, в любую другую неделю этого бы не произошло. В любую другую неделю он был бы на другом конце комнаты. Он никогда бы не сел рядом с… — Лоуренс и Лафайет. Джону трудно даже повернуть голову и встретиться взглядом с французом. Он быстро оказывается под невпечатленным и испепеляющим взглядом. Следующие три часа должны были стать наслаждением… но нет. Они вдвоем молча устанавливают мольберты, а затем оба неловко смотрят друг на друга, не зная, что им следует сказать и с чего начать. — Мой лучший совет вам — начать с рисования по пятнадцать минут, пока другой человек позирует. Это даст вам возможность получить основу, а затем вы сможете подкрашивать ее, пока вы оба работаете. Между парой наступает еще одно напряженное молчание, в то время как остальная часть комнаты, кажется, заполнена болтовней, нервным хихиканьем и звуками рисования. Джон быстро откашливается, когда Лафайет выжидающе поднимает бровь. — Хочешь сначала рисовать или позировать? — Джон говорит как можно ровнее и вежливее. Однако его усилия могут оказаться напрасными, поскольку он просто получает насмешку от более высокого человека. — Я рисую. Это все, что Джон вытянул из него, пока он сидит там в течение следующих пятнадцати минут, пока Лафайет царапает карандашом свой лист бумаги. Лоуренс изо всех сил старается не двигаться, но время течет мучительно медленно. Он никогда не любил, когда на него пристально смотрят. Не помогает и то, что каждый взгляд, брошенный на него Лафайетом, полон пристального внимания и отвращения. Джон не мог не думать о своем носе странной формы или о том, что его глаза были слишком далеко друг от друга. Хотя через десять минут, когда в игру вступают более сложные наброски, Лафайет начинает выглядеть сосредоточенным. Он начинает смотреть на Джона больше как на загадку, а не на грязь. Небольшое улучшение. — Хорошо. Можешь рисовать. Слова резкие и несколько грубые, но Джон учитывает тот факт, что английский не является родным языком мужчины, и вместо того, чтобы начать спор, начинает свой собственный набросок. Волосы Лафайета не так-то просто рисовать, но он пытается, исправляет некоторые пряди для последующей детализации — это весело. Лафайет коротко усмехается чему-то, и Джон мысленно улавливает этот момент. Рисовать ослепительную улыбку было гораздо интереснее, чем хмурый взгляд, который мужчина имел на протяжении большей части процесса. Возможно, у Джона не самое лучшее мнение о другом мужчине, но Лафайет чертовски красив. Джон пытается не краснеть, когда эта мысль проносится у него в голове. Этот парень его ненавидит, напоминает он себе, сейчас не время глазеть на него. Через пятнадцать минут у Джона появляются более грубые наброски, и он мягко кивает Лафайету, сообщая, что тот снова может двигаться. Не говоря ни слова, они возвращаются к своей работе. Еще через десять минут постоянные взгляды друг на друга становятся все менее и менее странными, поскольку они поглощены своей работой. Лишь через час кто-то из них издает новый звук. Лафайет стирает что-то, что нарисовал, и сутулится на табурете. Он сердито смотрит на Джона, жуя кончик карандаша. На этот раз мужчина, похоже, злится не на Джона. — Почему оно не может выглядеть правильно? Мозгу Джона требуется мгновение, чтобы понять, что Лафайет говорит на своем родном языке, французском. Лоуренс свободно владеет этим языком уже много лет, но прошли месяцы с тех пор, как кто-то из его окружения говорил на нем. Он удивлен, что смог так быстро перевести это. — Проблемы с моим лицом? — Джон не уверен, откуда взялась его уверенность или тон, но он почти уверен, что просто подшутил над одним из своих смертельных врагов. Бровь Лафайета недоверчиво приподнимается, и он, кажется, подавился собственной слюной. Он выпрямляется на стуле, опираясь на колени и смотрит на Джона, анализируя больше, чем когда рисовал его. — Ты говоришь по-французски? — Ну, да? Хотя звучать может немного… — Он наклоняет голову, пытаясь подобрать слово. — ломанно. — Нет, нет. Это очень хорошо! В Америке так мало людей, которые так хорошо говорят на этом языке. Так приятно, что… — Лафайет, кажется, настолько взволнован и рад тому, что Джор говорит по-французски, что мужчине требуется мгновение, чтобы понять, с кем он разговаривает. Радость мгновенно смывается с его лица, когда мышцы плеч напрягаются, и он сдерживает эмоции. Лафайет откашливается. — Мне следует вернуться к работе. — Он снова говорит по-английски, как будто французский его предал. — У тебя были какие-то трудности? — Лоуренс вздыхает, задаваясь вопросом, не приведет ли попытка помочь этому человеку к проблемам на его голову. Лафайет искоса смотрит на него, слушая вопрос. Мужчина выглядит готовым это отрицать, но стоит лишь взглянуть на свою работу, и он просто вздыхает. — У тебя очень кудрявые волосы. Трудно заставить их выглядеть… — Он замолкает, свободно махнув пальцем на волосы Джона, пытаясь подобрать слово. Джон знает, о чем он говорит, еще до того, как тот произнес это вслух. У Джона самого была такая же проблема еще в старшей школе, когда ему пришлось делать автопортрет. — Не плоскими? — Джон надеется, что предыдущий разговор на французском смог немного расположить к себе Лафайета. Француз недоверчиво прищуривается и неохотно кивает головой. Джон достает из сумки альбом для рисования и кладет его себе на колени. Они не должны были видеть портреты до конца занятия, поэтому он проводит для Лафайета небольшой двухминутный урок, чтобы показать ему, как он рисует кудри и как он подходит к рисованию своих собственных, когда это необходимо. Лафайет кивает и медленно пытается повторить процесс на своем листе. Это не так безупречно и легко, как Джон показывал, но постепенно ему удается создать линию волос так, как он хочет. Лафайет настолько сосредоточен на задаче, что забывает поблагодарить Джона за помощь. Пока он думает об этом, Лоуренс полностью сосредоточен на своем произведении. Лафайет кратко смотрит на мужчину, наблюдая, как он кусает губу, концентрируясь. Как он хмурит брови, а рука инстинктивно заправляет одну и ту же прядь волос за ухо. Когда Джон Лоуренс выглядит таким умиротворенным… он выглядит как милый молодой человек. То, как он помогал Лафайету, заставляло его казаться сверхвежливым, но казалось, что Джон сделал это потому что искренне хотел помочь. Любой другой человек и Лафайет дали бы ему шанс. Даже узнав, кто его отец, Лафайет мог бы дать ему шанс. Но разбитый Гамильтон, который ввалился в его комнату всего несколько недель назад, рыдая из-за надписи на двери, настолько запечатлился в сознании Лафа, что он никогда не сможет проявить доброту к кому-то вроде Джона Лоуренса. Вскоре пара берет в руки кисти и начинает раскрашивать и улучшать свои работы. Джон использует акриловые краски, а Лафайет предпочитает масло. До сеанса осталось еще около полутора часов, когда Джон чувствует, что его мозг начинает думать не о том. Воздух в комнате напряженный, и ему кажется, что он сходит с ума от того, как долго он молча смотрел на другого мужчину. Он решает, несмотря на их не совсем звездный разговор ранее, попробовать еще раз. — Ты часто рисуешь? — Джон задает вопросы по-английски; у него создается впечатление, что Лафайет теперь обеспокоен тем, с какой легкостью Джон говорит по-французски. Лафайет напрягается, прежде чем ответить, рука, держащая кисть, слегка дрожит возле холста. — Для этого я и в клубе, не так ли? — Тон сдержанный, но Джон воспринимает любой ответ как победу. — Правильно… Я просто имел в виду материалы. Ты предпочитаешь диджитал или карандаши или что-то еще? Лафайет некоторое время размышляет над этим вопросом. Он смешивает несколько темных цветов, Джон предполагает, что это для его волос, прежде чем он смотрит на Джона с нечитаемым выражением лица. — Желательно диджитал. Я не люблю совершать ошибки, которые не могу исправить. — Ответ кажется двусмысленным, но Джон игнорирует подтекст и просто кивает головой в знак согласия. Он мог это понять. Джон возвращается к штриховке вдоль линии подбородка другого мужчины, прежде чем Лафайет удивляет его собственным вопросом. — А ты? Что ты предпочитаешь, Джон Лоуренс? — Лоуренс на мгновение задается вопросом, как другой мужчина может заставить свой вопрос звучать так угрожающе. — Мне нравится мел. Это тот еще беспорядок… и очень легко допустить ошибку. Но это дает стиль, который трудно повторить другими материалами. Лафайета чрезвычайно трудно оценить, но Джон оптимистично полагает, что француз немного впечатлен. Джон определенно дал ему ответ, которого он не ожидал. Джон на самом деле не знает, как поддержать разговор, но каким-то образом им удается продолжать, отвечая на странные вежливые вопросы и комментарии в течение следующего часа. Они придерживаются безопасных тем. Джон рассказывает ему, как в детстве он выучил французский как третий язык у частного репетитора. Лафайет рассказывает ему о своем репетиторе по английскому и о том, как тяжело было переехать в Америку и большую часть времени говорить только по-английски. Они хорошо говорят о Франции. Джон посетил ее дважды, и они обменялись мнениями о стране и о том, чем она отличается от Америки. Однако в последние полчаса они замолкают, изо всех сил пытаясь закончить свои произведения. Джон начинает сомневаться в себе, заканчивая свое дело. Он нарисовал это не совсем традиционно и оглядываясь вокруг, он замечает, что портреты, которые он видит, выполнены в очень реалистичном стиле. Все похоже на фотографии. Он кусает губу, внезапно опасаясь, что Лафайет может обидеться на то, как он справился с заданием. Возможно, французу это не понравится и, таким образом, он возненавидит Джона еще больше. По какой-то причине, снова взглянув на Лафайета, хотя Джону больше не нужно его изучать, мысль о том, что этот человек его презирает, причиняет боль. Это болит немного сильнее, чем раньше, до занятия. В конце концов часы звенят, их время истекло. Джон заканчивает, рисуя свою подпись в правом нижнем углу портрета. Он чувствует, как у него пересохло во рту, когда они с Лафайетом встают и идут смотреть на работы друг друга. Джон так беспокоился о том, понравится ли Лафайету его портрет или нет, что забыл поволноваться о собственном портрете. Однако, подходя к мольберту, ему не о чем волноваться. Лафайет явно очень талантлив. Француз придал этому произведению нотку собственного стиля. Рисунок необычный, Джон видит все свои выделяющиеся черты. Его волосы в порядке, бесчисленные веснушки и даже небольшой шрам на правой скуле заметен. Джон вырывается из мыслей, когда слышит, как Лафайет быстро вздыхает, поворачиваясь и рассматривая работу Джона. Лоуренс никогда не умел поступать просто и ясно, когда дело касалось искусства. Ему всегда нравилось придавать своим произведениям изюминку. Его собственное изображение Лафайета было нарисовано просто: мужчина улыбался и выглядел непринужденно. Однако с покрасом дело обстояло иначе. Когда Лафайет улыбается, это похоже на чистый цвет. Это как ослепительная радуга, которую невозможно не заметить. Джон попытался передать это красками. Вместо обычных белых и черных цветов для светлых и темных участков Джон использовал разные неоновые оттенки. Цвет придает творению гораздо более абстрактное ощущение. С волосами Лафа Джон зашел ещё дальше. Он начал рисовать кудрявые волосы, собранные в хвост, но капля белой краски, и Джон, кажется, сделал волосы похожими на галактику. Неоновые цвета остальной части работы сливаются с линией роста волос и совпадают с цветами, разбросанными по всей галактике. В зависимости от того, как вы посмотрите на произведение, в один момент вы увидете портрет, а в другой — снимок глубокого космоса. Однако сейчас эта концепция кажется запутанной. Лафайет недоверчиво смотрит на мольберт, как будто не может понять, чему он становится свидетелем. Джон ненавидит это. Лоуренс на мгновение задается вопросом, можно ли вылететь из клуба, если ты, например, достаточно оскорбишь кого-то ужасной картиной. — Это невероятно. — Джон задается вопросом, забыл ли он весь свой французский, потому что он почти уверен, что Лафайет только что похвалил его работу. — Джон… у меня нет слов. Как ты… цвета потрясающие! Настолько оригинально, я и подумать не мог, что ты можешь иметь подобный стиль. — Лафайет, кажется таким впечатленным, беспомощно указывая на работу. — Я даже не улыбался! Как ты это сделал? — Когда я заканчивал набросок, ты улыбнулся чему-то в другом конце комнаты. Я просто взял и украл это выражение. Надеюсь, ты не против. — Джон чешет затылок. — Против? Нет, нет. Это… я имею в виду, я… я обожаю это. Правда. Джон не может сдержать румянец, который расползается по его шее и расцветает на лице, он не привык к такой интенсивной и искренней похвале его работы. — Ты счастлив? — Лафайет указывает на свою работу. — Ох, да! Правда, это тоже потрясающе. Я выгляжу… ну, я выгляжу как очень порядочный студент. Они оба смеются над этим заявлением, прежде чем думают, что им не следует смеяться вместе. Что у них не должно быть такого момента. Как будто они думают об одном и том же, Лоуренс смотрит на Лафайета с большей настороженностью, в то время как более высокий мужчина задумчиво покусывает нижнюю губу. — Хорошо, ребята! Пора привести класс в порядок. Не забудьте забрать с собой портреты и поблагодарить коллег-художников. Джон и Лафайет быстро чистят свои кисти и палитры. Они молча упаковывают свои краски и бережно передают друг другу работы, оба бережно держат их, как новые сокровища. — Джон. — Использование его имени немного раздраженное, но Лоуренс все равно поворачивает голову. — Куда ты сейчас пойдешь? Ладно, Джон не ожидал такого вопроса. — Ну, наверное, в комнату отдыха в общежитии, если мои друзья все еще там. — Лафайет кивает, как будто это приемлемый ответ, и указывает на дверь. — Я тоже направляюсь в общежитие, прогуляешься со мной? Лоуренс просто молча кивает, позволяя Лафайету придержать для него дверь, поскольку они одними из последних покидают комнату. Сейчас конец октября, небо уже становится черным, когда они идут по тихому кампусу. Джон понятия не имеет, что сказать этому мужчине, понятия не имеет, почему они вообще идут вместе. Что случилось с гневными взглядами, когда они проходили по коридорам и явно игнорировали друг друга? — Могу я задать вопрос? — По-моему, ты уже задал. — Лафайет каким-то образом может выразить одновременно радость и отвращение к ответу Джона, улыбаясь невысокому мужчине. — Извини, да, продолжай. — Джон засовывает руки глубоко в карманы куртки, чтобы Лафайет не видел, как он тревожно играется пальцами. Несмотря на это, француз, кажется, на минуту потерял дар речи. Они всего в паре минут от общежития, но он, видимо, затрудняется сформулировать свой вопрос. — Иногда Джон, ты кажешься… порядочным человеком. — Спасибо? — Джон не уверен, стоит ли ему обижаться или нет. Что это вообще значит? Лафайет слегка стонет, понимая, как это звучит. — Будет ли легче спросить на французском?— предлагает Лоуренс, все более заинтригованный. Однако Лафайет покачал головой, и тень прошла по его лицу, когда он встретился взглядом с Джоном. Они перестали ходить. Теперь они стоят в свете фонаря. Теплота, исходящая от мужчины, кажется, исчезает, когда он выпячивает грудь и усмехается Джону. — Почему ты написал ту ужасную вещь на доске вашей двери? Ты правда так думаешь? Находишь это смешным и забавным? Я знаю, что вам с Алексом в первые несколько недель нравилось причинять друг другу боль шутками, но действительно ли ты воспринимал это как шутку, а не как ненавистную отвратительную вещь? Акцент Лафайета становится сильнее, когда он злится. Это первое, что Джон вынес из вопроса. Во-вторых, Джон понял, что отвлеченный своими самыми ценными вещами, свисающими с потолка его спальни, так и не прояснил, что это не он писал на их доске. Что он никогда не использовал слово «пидор» и не называл так Алекса. Внезапно враждебность Лафайета в течение всего вечера приобрела гораздо больше смысла. — Эм, насчет этого… — Джон собирается все объяснить. От проблемы с Ли до того факта, что Джон на самом деле не был гомофобом. Но вспомни дьявола, и он явится. — Джон? Так и думал, что это ты. Ты беспокоишь моего друга, француз? — Голос Ли ворвался в тихий переулок, мужчина уже полностью подкрался к паре, когда они остановились. — Чарльз, привет. Нет, он не- — Как насчет того, чтобы отвалить, Ли? Здесь разговаривают двое взрослых. — Судя по всему, тон Лафайета с Джоном в этот вечер не был даже частью того, насколько ненавистным и отвращенным мог звучать этот человек. Кажется, он приберег этот уровень враждебности для Ли. Чарльз усмехается Лафайету, скрещивает руки на груди и стоит слишком близко к Джону, аж некомфортно. Его бровь поднимается, выражая некоторую форму веселья. Впервые с момента их встречи его приспешников нет с ним. — Серьезно? Насколько я вижу, какой-то низкосортный грешник-иммигрант загоняет моего дорогого друга в темный переулок. Не самое лучшее зрелище, не так ли? — Чарльз, это не… — Джон пытается разрядить ситуацию, пытается вернуться к тому моменту, когда он собирался сделать все лучше, а не хуже. — Забавно, Чарльз, а вот я перед собой вижу только скользкого папенькиного сыночка и труса. — На долю секунды Лоуренс предполагает, что Лафайет говорит о нем, прежде чем он понимает, что оскорбление направлено на Ли. Пара, кажись, и забыла, что Лоуренс здесь. Ли усмехнулся на этот комментарий, прежде чем завести руки за спину и прижать их к пояснице. — Трус, да? Думай, что хочешь, Лафайет, но я, по крайней мере, не какой-то жалкий плаксивый ребенок. Я слышал, что Гамильтон был в полном беспорядке после моего маленького подарка. — Лафайет напрягается при упоминании своего брата. Его руки сжались в кулаки. — Подарка? — Тон Лафайета напряжен, как будто он сдерживает себя чтобы не повысить голос. — Да, подарка. — Ли выделяет слово, явно высмеивая способность Лафайета говорить по-английски. — О, конечно, я слышал, что ты и твой другой приятель не видели этого. Смотри, фото стоит у меня на экране блокировки. Лоуренс чувствует, как бледнеет. Этого изображения было достаточно, чтобы кровь его замерзла, он знал, что это ударит по Лафайету гораздо сильнее. Как и было предсказано, более высокий мужчина встает перед телефоном, выражение его лица за долю секунды меняется из ужаса в ярость. — Ты отвратительный, мерзкий кусок человеческой грязи. Джон наблюдает за взмахом кулака Лафайета в замедленной съемке. Он ударит Ли по челюсти, он этого заслуживает, но Лоуренс понимает, что, если Лафайет ударит Ли, он будет сожалеть об этом. В мгновение ока, годы занятий по самообороне, на которые отец отправлял, чтобы «закалить» его, пригодились. Джону удается одним шагом протянуть руку вперед и поднять предплечье достаточно быстро, чтобы заблокировать удар Лафайета и оттолкнуть француза на шаг. Выражение предательства на лице Лафайета болезненно. Другой мужчина уже даже не выглядит таким разъяренным, ему просто больно. Лоуренс хочет выпалить, что ударить Ли было бы ошибкой, что отец этого парня платит университету тысячи, если не миллионы, и что любой, кто свяжется с его сыном, в лучшем случае будет исключен. В худшем случае — предъявят иск на тысячи долларов и обвинит в физическом насилии, нападении. Вместо этого Лафайет говорит первым. — Ты знал об этом, не так ли? — Лафайет указывает на изображение на телефоне Ли. Чарльз ухмыляется, похлопывает Джона по спине и подмигивает Лафайету. На этот вопрос трудно ответить, потому что Джон знал. Он узнал, но гораздо позже, после факта. — Конечно, Джон знал! Он человек с отличным чувством юмора. Джон слегка вздрагивает от этого комментария, сейчас ему стыдно. Ему стыдно, он чувствует себя обиженным. Ему следовало прояснить все это с Алексом раньше, в тот же день, когда он узнал об этом. Теперь, что бы он ни говорил, это будет выглядеть так, будто он просто прикрывает собственную задницу и оправдывается. Лафайет только качает головой, глядя на них двоих с выражением чистого отвращения на лице. Он отворачивается, не говоря ни слова. Он шагает быстро, оставляя между собой и Лоуренсом как можно больше места. Джон открывает рот, чтобы окликнуть мужчину, но закрывает его, понимая, что совсем не знает, какой волшебный набор предложений мог бы вытащить его из этого беспорядка. Он не может себе представить, какая атмосфера будет ждать его сегодня вечером в комнате.