«Мы теперь одной веревкой связаны —
Стали оба мы скалолазами.»
В.Высоцкий «Скалолазка».
Пещера только называлась таким гордым и понятным словом — пещера, хотя, на самом деле, она мало чем была на неё похожа. От пещеры у этой странной…
локации — всё никак не удаётся назвать помещением вот это вот недоразумение — были только одни минусы. Пусть даже и не все такие уж большие, но зато все. Все минусы, какие только возможны у любой мало-мальской пещеры.
Холод, — не такой сильный, но зато пронизывающий до костей и свободно проникающий под полы слишком широкой, не по фигуре, да и немного длинноватой мантии, то ли затхлый, то ли спёртый воздух, наверное, из-за того, что окон в этой, тьфу, пещере, нет и никогда не было, потому что они даже не предполагались изначально, из-за чего в помещении всегда было не только затхло, но и темно. Не слишком темно, впрочем, чтобы без конца жечь свечи, — но и не так светло, как могло бы быть в нормальном доме. Да хоть в старой лачуге, где есть только кровать, стол и дверь, и крыша над головой. И где в любое время можно дверь открыть, если захочешь, не рискуя ни простудиться, ни заплутать в темноте по бесконечным переходам и лабиринтам, и потерять свои старые свитки и гримуары, потому что в самый неподходящий момент выяснится, что в пещере — чтоб ей провалиться прямиком в Обливион! — ещё и сквозняки есть.
Поживёшь в такой вот «пещере» — и начнёшь завидовать чёрной завистью тем же медведям или волкам, которые тоже вроде бы в пещере живут, но по сравнению с такими вот изгнанниками просто всеми благами цивилизации пользуются. Там не затхло — там свежо и просторно, а во многих таких пещерах, помимо только (или аж, это смотря по обстановке) двух выходов, ещё и очень высокие потолки, которые даже можно рассмотреть без дополнительного освещения, если только поднять голову. К тому же, в таких пещерах лежат сокровища, в старом резном сундуке, потемневшем от времени. Говорят, что каким бы ни был ветхим сундук — его заветное наполнение никогда не устаревает, само обновляется, что ли? да, чем даэдра не шутят! — и то, что там найдёт искатель приключений, обошедший все ловушки и не сгинувший бесследно ни в чьих-то зубах, ни в когтях, ни в лапах, — всегда будет именно тем, что скитальцу в тот момент понравилось бы. Что этого безвестного, никому на целом свете, кроме себя самого не нужного, бродягу обрадовало бы, помогло бы ему. А то, глядишь, и просто кладом желанным бы для него стало, сокровищем целым, ради которого и стоило заходить в такую даль, рискуя здоровьем, а то и жизнью, — и обратный путь безопасным сделает.
Из той пещеры был ещё и второй выход, находившийся совсем близко от сундука, так что безусый порывистый и наивный юнец, он же будущий дед, собрал всю свою добычу и спокойно пошёл к выходу. В тот день, да и не только в тот, но и в другие дни тоже, его определённо хранили все аэдра и даэдра тоже, — потому что он и вышел из пещеры невредимым, и не сгинул никуда по дороге. Да и тогда, рядом с кладом, даже не понял, из-за чего там можно было найти свою смерть. А смерть была там совсем рядом. Только руку протяни или маленький шаг в сторону сделай — и поймёшь, почему. Везучим был его дед, что и говорить. Да и многих знаний ему не хватало: когда — к сожалению, а когда — и к счастью. Да и умер он, хоть и нелепо и в принципе бессмысленно, — но зато очень быстро, вряд ли успев даже понять, что его жизнь сейчас оборвалась и он уже умирает.
Парень смутно помнит, как умер его дед, но из-за того, что ни на кого факт его смерти не произвёл особенного впечатления, он даже не испытывал ни страха, ни грусти. В Скайриме смерть всегда была очень близко: казалось, что она просто ходила по пятам, прячась под заклинанием невидимости, стояла за спиной и ничем не выдавая своего присутствия. Так что потом, когда она наконец нападала на давным-давно выбранную жертву, иногда в броске выходя из невидимости, никто, на самом деле, не был так уж сильно удивлён. Некроманты как маги, как никто другой, уже давно привычны к смерти. А вот привычна ли к ним смерть — это большой вопрос. Вот только… стоит ли задавать его? Вдруг кто-то там, наверху, аэдра или даэдра, возьмёт ещё и, чего доброго, на этот вопрос ответит? Что же потом делать, с ответом этим?
Адевальд помнил, как его отец давным-давно любил рассказывать в подробностях, как его собственный отец ещё во времена беспечной молодости нашёл такую пещеру, где в конце пути ему удалось найти такой вот старый сундук, наполовину вросший в землю и потемневший от времени. Помянув недобрым словом всех даэдра и сломав около десятка отмычек, он извлёк на свет божий десяток идеальных зелий, и старое, — вернее, старинное — оружие с хорошим зачарованием. Много там ещё всякого-разного добра было, всего уже никто и не помнит, но вот хорошая такая, увесистая, на две большие пригоршни, горсть золотых монет, даже не потемневших от времени, примирила тогда ещё молодого деда со всеми привратности жизни. И даже несколько полностью высушенных временем — или кем-то давно и основательно обглоданных — скелетов, лежащих прямо около сундука, и свежий труп медведя за сундуком не вызвали у него никаких подозрений. А какие могут быть подозрения, или он всё-таки добрался до этого места, спрашился, не погиб — а теперь ещё и сокровищем великим владеет!
Пещеры… Всякие, любые и разные, — но уж точно получше этой. Пещера Морозной мглы, и кто вообще додумался так её назвать? Мгла — есть, редкий день можно провести без свечи, уже дышать здесь тяжело, особенно, когда на улице холодно и нельзя дверь открыть. Морозная — да, такое объяснение тоже имеется. А в других пещерах или растёт какая-то буйная сорная трава, такая жизнелюбивая, что она просто растёт и думает только о хорошем, или лежит снег, исчерченный вдоль и поперёк мелкими, словно летящими, стремительными волчьими следами или крупными, круглыми, словно старательно, с ударением в нужном и особенно важном месте поставленном, медленно и уверенно написанными, большими — медвежьими.
Даже не будучи охотником, в том числе и потомственным, Адевальд знал, что у этих зверей и характер, и поведение различаются; в случае чего, конечно, лучше встретиться с волком, а не с медведем, — но в идеале было не встречаться вообще ни с кем. Звери они хоть и не слишком, на первый взгляд, умные, но магов, как и многие люди, не любят. И некромантов совсем не боятся, правда, уже по каким-то своим, волчье-медвежьим общим причинам. Мало кто любит самих некромантов. Разве что только сами некроманты им подобных и любят, но с этим утверждением тоже можно поспорить. Допустим, можно прожить без любви, особенно если раньше ты её или не знал, или особенно, волей предков, и не привыкал к ней, — но вот как прожить собственно без своей жизни? А жить как-то со временем входит в привычку, пусть даже ты и прожил, по сравнению с другими, и не так уж много.
Или неплохо было бы жить даже в каком-нибудь захудалом форте. Захудалом — потому что оставленном, брошенном или потерянном своими первоначальными обитателями. Куда те делись или ушли? А даэдра их знает. Если, конечно, их там всех попросту не перебили, потому что и такой исход тоже был возможен. Это только новоприбывшие,
со спокойной совестью оккупирующие форт, никогда не уходят далеко, если однажды кто и придёт, чтобы перебить непутёвых обитателей за дурную привычку швыряться огненными шарами в прохожих, или приветствовать их другими непирятными заклинаниями вроде морозной бури.
Практика показывала, что кто-нибудь из простых людей, эльфов, аргониан или всё тех же неунывающих и вездесущих торговцев-каджитов к таким местам даже близко не подойдут. А тех, кто всё-таки сунется, одним огненным шаром можно и не упокоить. Двумя — тоже. И эти «прохожие», которые и не прохожие какие там вовсе, если и побегут — то уж точно не куда подальше от форта, захваченного магами. А — только по направлению к форту, его главным воротам.
При воспоминании об одном из таких… хм…
сражений Адевальду стало как-то неуютно и холодно. Словно кто-то подкрался с другой стороны к замшелой и больше всего похожей на саму скалу каменной двери, ведущей в негостеприимные недра Пещеры Морозной мглы, бесшумно отворил её, а теперь на цыпочках крадётся к потерявшему бдительность и задумавшемуся беззащитному магу. Или — что, наверное, ещё хуже — он всё-таки заболевает, потому что враг, кем бы он ни был, рано или поздно убьёт его, а слабое здоровье некроманта не позволит врагу даже пытать его слишком долго. Он умрёт в его руках гораздо быстрее, чем от любой болезни, которую ему попросту нечем лечить. А умирать от болезни может оказаться даже более мучительно, чем от рук врага — и также дольше. Были у них в пещере, конечно, какие-то зелья, — но вот для настоящего лечения это совсем не то. И маг точно знал, что ни в этой пещере, ни в окрестностях, ни во всём Скайриме, но во всём Нирне не было никого, кто не то, чтобы захотел его лечить, но и просто не пожалел бы для него доброго слова.
— Наверное, показалось. — вполголоса сказал Адевальд, и звук его голоса, хоть и показавшийся непривычным и неожиданным, успокоил его.
Его не услышал никто, потому что в пещере он был совершенно один. Никто не усмехнулся, услышав его слова, никто не стал шёпотом, едва шевеля губами, читать заклинание, которое должно было убить неосторожного мага со спины, пока тот ещё не успел обернуться к нападающему и создать оберег, никто не перехватил и не сжал покрепче рукоять меча. Тишина безмолвно приняла короткую реплику мага и поглотила её, как стоячая вода брошенный камень, без кругов на поверхности и без всплеска.
Форты… Эта мечта многих магов. Магов-отступников и магов-изгнанников. Чьи бы войска ни занимали форт, они не всегда могут быть побеждены воисками своих политических противников. Иногда всё население того или иного форта может быть выкошено за одну ночь какой-нибудь болезнью, или перебито совсем другим отрядом, пусть даже — или особенно? — попросту проходящим мимо и идущим, по сути, просто в никуда, по своим делам. Да хоть теми же мародёрами, например. Все силы брошены а приготовления к гражданской войне, за другой и, наверное, более серьёзной опасностью, следили вполглаза — или не следил никто.
Обстановка вялотекущей гражданской войны свелась к тому, что даже в отсутствие объявленных военных действий война стала локальной, как воспаление, и вспыхивала то тут, то там, как тлеющий пожар. Здесь погасишь, или само потухнет, или выжгет всё и погаснет — а там загорится. Кто бы ни выигрывал бой — братья Бури или легионеры Империи, — война не заканчивалась. И те, кому посчастливилось покинуть поле боя, оставляя за собой трупы противников, продолжали как ни в чём ни бывало свой путь, до новой стычки или встречи с неприятелем. А куда уж вёл их путь — даэдра их знает. Попробуй уследи за маленькой группой людей, бродящих по пустынным дорогам и окрестностям Скайрима! За каждым путником следить — и в мирное время никаких войск не напасёшься.
Жизнь была беспокойной и каждый день начинался с вестей с разросшегося и непонятно где находящегося фронта.
Всё население Скайрима было на волоске от смерти.
Военачальники готовились к более крупномасштабному сражению и не разменивались на всякие мелочи. А им, с высоты занимаемых ими постов и на огромном расстоянии, отделяющем их безопасное и комфортное убежище от остального Скайрима, мелочью казалось всё — или почти всё. Да и потом, даже если ты настоящий «отец солдатам», нельзя при этом приютить в своём сердце абсолютно весь Скайрим. Сердца не хватит и жизни не хватит. А всех беречь — тогда и отправляться воевать нужно одному, что равносильно смерти. Нельзя любить всех больше своей жизни, — особенно тех, о ком ты и слышал-то всего один раз, но ни разу и в жизни не видел.
Новости доходили с опозданием или не доходили вообще.
Целители, не будучи дураками, на фронт отказывались идти категорически, — а ответ на всякого рода увещевания ещё и отказались выходить из ворот большого города. Ну, не военные они, и не хотят становиться ими. Они готовы варить зелья в промышленных масштабах, за определённую плату, конечно, — но сами не пойдут никуда, и не просите. Уговоры не действовали. После краткой «экскурсии» в храм Кинарет после того, как туда привезли выживших из одного захваченного форта, удел сестёр и братьев милосердия не интересовал уже никого. Даника Свет Весны с аэдрическим смирением была вынуждена справляться одна, кроме её обычных помощников никто не спешил ей на помощь.
Понять можно было всех, хотя временами не было сил уже ни на что. Даже у последнего разбойника тоже была своя правда, — другое дело, что разбойничья, его собственная. Но ведь была же? Целители тоже были живыми и боялись перейти в категорию мёртвых. Сидеть дни и ночь напролёт с больными, ранеными и умирающими не хотел никто. И не в зельях была проблема. То не хватало людей — то не хватало силы. А когда не хватает людей, у которых больше нет сил… Храмовые целители предпочитали об этом просто не вспоминать. Рано или поздно всё забудется, — а если вдруг и всплывёт отрывок чего, то всегда можно будет сказать себе, что это всё просто приснилось — да и поверить в это.
Когда всё исконное население занимаемого форта попадало в плен или погибало, отправить весточку было некому. А зачастую, когда подмога наконец приходила, было уже попросту слишком поздно. Да и кто сможет защитить защитников, если времени мало, людей мало, да и гонцов, чтобы лезть в такое пекло, попросту может и не быть? Бывало и так, что посланный с вестью гонец приходил с большим опозданием или не приходил вообще, и те, кому удавалось выжить, приносили печальную весть сами. Форт Амол потерял своих защитников, причём не по причине гражданской войны. Никто не знает, что там произошло на самом деле; люди просто исчезли, и никто не успел послать за подмогой. А может, гонец просто не дошёл? Да и успел ли хоть кто-нибудь послать его?
Так и стоял форт Амол, захваченный не в гражданской войне, пока однажды мимо него не прошёл высокий и статный мужчина в простом рогатом шлеме и железной броне. С ним шли двое: мужчина в хорошей коричневой мантии мага и женщина в стальной пластинчатой броне. Непонятно, что они забыли рядом с этим фортом, который хоть и не был расположен в глуши, но и не находился совсем близко от главных скайримских дорог. Форт был скорее уж каким-то полустратегическим местом сбора войск, тем более было непонятно, что рядом с ним забыли не военные и не маги. На предупреждения с башни они никак не отреагировали; мужчина в броне посмотрел в сторону башни, задрав голову и держа руку козырьком, словно от Солнца. Получив огненный шар, упавший совсем близко от него разетевшийся быстро гаснущими искрами от огромного камня, мужчина выругался, — кратко, ёмко и грязно. В его соображении, как раз под стать этому месту,
населённому безголовыми балахонщиками и погаными некромантами.
Непонятно, что произошло дальше и кто, как говорится, начал первым. Потеряв своих товарищей, мужчина отступил, кляня враждебных магов всеми нехорошими словами, какие только знал, — а знал он их отнюдь не мало. Кое-как взвалив тела своих погибших спутников на лошадь, он отбыл куда-то так же неожиданно, как и появился.
А спустя некоторое время он вернулся к форту снова, но уже один. Его железная броня переливалась неярким, но зловещим красноватым зачарованием, а в инвентаре чёрно-фиолетовым дымом курились десятка два три пустых чёрных камней душ.
За спиной висел лук, переливающийся тройным зачарованием, как свернувшаяся клубком, но готовая к смертельному броску ядовитая змея, а рядом висел двуручный меч, окружённый характерным красноватым дымком, похожим на рой крошечных тихо гудящих мушек, — зачарованный на высасывание жизни.
Клинок меча был таким острым, что даже от одного взгляда на него на коже ощущалось ледяное кусающее прикосновение и чувствовалась какая-то тянущая боль, а сердце билось чаще.
В обманчиво-маленькой поясной сумке покачивались бутылочки с ядами собственного изготовления, — преимущественно на остановку дыхания и полный долговременный паралич. Мститель помимо всего прочего был ещё и опытным алхимиком, с гордостью, но втайне ото всех, не желая слишком распрстраняться, носившим звание Змеиной Крови. Его яды были исключительно сильными, как и лечебные зелья, и у противника шансов просто не будет.
От воспоминаний о зельях мужчина почувствовал, как что-то кольнуло в левой стороне груди, — там, где даже у него предположительно должно быть сердце. Странно, оно ведь раньше никогда не болело — и иногда ему, то ли в шутку, то ли всерьёз, говорили, что у него нет сердца.
В тот день он взял с собой много зелий лечения болезней и излечения ран, для себя и для своих спутников, но… каким бы хорошим и идеально сваренным по всем алхимическим традициям зелье ни было, излечить мёртвых оно уже не сможет. Против уже наступившей смерти алхимия, увы, бессильна.
В тот день мужчина убил всех магов в форте Амол, каких только встретил. Тех, кто успел спастись и скрылся где-то неподалёку, он, разумеется, не нашёл. Но догадывался, но были выжившие — и им удалось спастись.
О том, что и как он тогда делал, он никому не рассказывал — и никто его не спрашивал. У ярлов, знаете ли, свои дела — а знакомые и друзья Довакина предпочитали не знать о нём больше, чем им хотелось бы знать на самом деле.
Выжившие маги, которые, очевидно, вернулись в форт, не стали отправлять гонца к ярлу требованием покарать Довакина, или к кому бы то ни было ещё. Они вообще ни к кому не обратились за помощью. Они уже слишком долго были не нужны никому, до такой степени, что словно оказались по другую сторону от добра и зла. Кто знает, хотели ли они сознательно быть добрыми или быть злодеями, когда для их
племени уже давным-давно обычные и нерушимые, казалось, границы медленно осыпались, словно песчаная стена, исчезая и погребая зазевавшихся под завалом.
Потом он пошёл к ярлу и сказал, что маги в форте Амол были перебиты. Не все, некоторым удалось спастись. Форты в принципе невозмоно зачистить, вот если бы туда кто отряд военных отправил, чтобы они этот форт заняли… Теперь его, довакина, усилиями форт пустует, и любой отряд военных может запросто занять его. А выжившие и сбежавшие просто уйдут куда глаза глядят, потому что он всё-таки не дураки, сунуться к вооружённым солдатам, которых будет там гораздо больше, чем их.
Ярл отнёсся к его заявлению с непониманием. Ради чего было заниматься зачисткой форта, если на скайримской земле и без него хлопот полно? Или все драконы уже перевелись? А может, уже гражданская война выиграна? А то страна истекает кровью, вялотекущая война в провинции, беспорядки на дорогах — совсем уже, уважаемый, заняться нечем?
Награду ярл, конечно, тоже не выдал. Про такой форт он уже и думать забыл — и зачем-то послал Довакина, ошеломлённого несправедливостью и равнодушием, в коллегию магов Винтерхолда. С каким-то заданием или во временную ссылку — а как хочешь, так и думай. Понимай, дорогой друг, как знаешь. Дорога длинная, авось сам придумаешь ту версию, которая будет тебе больше по душе.
Герои не каждый день занимаются геройской работой, и не всё им мечом махать за врагов с одного удара крушить. Скайрим устал от бесконечного геройства, постоянного соседства смерти, которая теперь кажется уже не опаснее, чем хроническая простуда, и беспорядков на дорогах. Пойти и найти нужную книгу, которая неизвестно, где теперь находится — это тоже геройство. Не военных же на такое дело отравлять, в самом-то деле! Военные мейчас заняты немного другим. Они поддерживают порядок как могут и хотя бы в своих частях а также в окрустностях лагарей, где они сейчас и живут в ожидании чего-то. Война и мир уже давно у них с перерывами а ты про какой-то давным-давно всеми позабытый форт говоришь.
А Довакин скупил в городе все имеющиеся там запасы спиртного и, вернвшись в свой дом, заперся там и пил не переставая, пока не забыл своих друзей, которых в тот день невольно привёл на гибель, просто сойдя в сторону с дороги.
В Скайриме смерть подстерегает повсюду. Как он мог об этом забыть? Он был героем и защитником, и он не спас людей, которые доверились ему. Он даже не понял, в какой момент и как эти даэдровы маги смогли смертельно ранить их. Но его спутники тогда хотя бы умерли быстро и, скорее всего, безболезненно… и то, и другое в отличие от этих даэдровых выродков, засевших в форте.
В хмельном тумане, как сквозь толщу воды, пьющий и не пьянеющий герой видел двоих. Один — молодой худощавый мужчина с тонкими изнеженными руками, не знающими физического труда. Тогда, подходя к форту, он ещё сказал, что ему это не нравится; наверное, хорошо, что он погиб быстро, даже не мучаясь. Он не был рождён для работы наёмником и по-детски открыто и доверчиво стремился к любви, признанию, поддержке и уважению. Взрослый мужчина, временами ведущий себя, как боящийся потеряться ребёнок, был опытным магом, но его это не спасло. Кажется, он ещё всё время мечтал о костре? Во имя Восьми, он тогда и подумать не мог, что следующий костёр будет уже его собственным — и погребальным!
Рядом с колеблющимся призраком темноволосого мужчины стоит высокая статная девушка. Тёмные волосы заплетены в косичку, и она решительно, внимательно и строго смотрит в лицо своей уже давно прошедшей отвернувшейся смерти. Настоящие норды не сдаются, не так ли? Довакин мог поспорит, что он видел, как девушка держала мужчину за руку и что-то ободряюще шептала ему на ухо. Если он не захочет в Совнгард, она останется с ним, и пойдёт с ним туда, куда он захочет. Потому что настоящие друзья никогда не оставляют и не предают.
А оставшийся в живых герой пил долго, забывая живых и погибших, до тех пор, пока не нашёл случайно на полу бесформенный осколок зеркала, не посмотрел в него внимательно — и не спросил сам себя, кто же этот незнакомец там, в этом маленьком и остром осколке.
Не чувствуя боли, он медленно проводил кончиками пальцев по острым поблёскивающим краям, которые сговорчиво и послушно окрашивались и из зеленовато-белого и голубого становились красным. Возможно, здесь есть какая-то магия, — или всё-таки нет? А там, внутри, видно не только какого-то заросшего бородой незнакомца, там есть и ещё кто-то… Жаль только, нельзя понять, кто они. Подойти бы поближе, рассмотреть их, догнать… Иногда мужчине казалось, что там, в глубине этой маленькой светящейся двери он видит ещё двоих, — мужчину и женщину. Они медленно уходят куда-то, держась за руки; и почему-то так сильно хочется догнать их, посомтреть им в глаза, и больше никогда не отпускать их одних. Что же они могли там забыть? Как они вообще туда попали?
Оставшись в полном одиночестве, даже не наедине с самим собой, а скорее уж даже без самого себя, герой Скайрима пил так долго и упорно, что алкоголь больше не оказывал на него никакого ээффекта, и нордский мёд, и сиродильский бренди, и коктейли типа «Скального наездника» и «Башни белого золота» он мог пить теперь совершенно спокойно, как воду, не сразу ощущая вкус. Но зато если он выпивал с утра кружку холодной воды, чтобы прогнать остатки сна и привкус дурных кошмаров, в голове начинал гудеть колокол, и ноги становились мягкими и слабыми, а перед глазами всё двоилось и плыло. И казалось, что он не кружку воды из деревянной бочки, подёрнутую хрупким ледком, зачерпнул, а заглянул в какой-то другой мир, за что какой-то суровый дух предков или аэдра, стоявший на страже, ударил его по голове дуиной наотмашь, чтобы не заглядывал за грань, не лез туда, куда живых не пускают.
«Интересно, что же это такое? — думал он — Вроде бы что-то знакомое, но вот что именно — никак не вспомню. Тонкое и острое, блестит… Похоже, это грани чего-то, — кажется, я такое уже видел, и не раз. Эти грани, я думаю, должны чему-то соответствовать, войти во что-то, чтобы… ну, это всё стало одним целым. Так, как сейчас — это просто кусок, неполная часть, вроде ключа. А там, внутри, кто-то есть. Может, и правда, что это у меня, в руке, ключ? Интересно, где та дверь, которую он отпирает.»
***
Дул свежий и чистый ветер. Очевидно, где-то за сладко цветущими дикими зарослями, отбивающими солёный запах водорослей и лёгкой нотки свежего морского тления, было море. Или просто озеро со смешанной водой; может, какая-то речушка брала своё начало здесь, рядом с озером, а потом впадала в море. Шума волн слышно не было — возможно, его заглушал шум ветра. На крутых склонах горы, которые находились так близко, что, казалось, их можно было коснуться рукой, спокойно, серьёзно и мудро шумели вековые сосны, видевшие ещё, наверное, середину третьей эры, а то и её начало.
Адевальд смотрел на свежевоскрешённое его усилиями недоразумение, которое даже ничего не делая умудрялось как-то демонстрировать неподчинение своему призывателю. Что-то здесь было не так, и он отлично это понимал. Конечно, где-то на периферии сознание пролетали испуганными птицами разные мысли, в том числе и более чем здравые, — но только не все они чем-то помогали в трудную минуту, или могли помочь. Например — вопрос, задавшийся сам по себе, касательно… хм… материала, который он решил использовать для своих некромантских опытов. Думал ли он привязать к более чем мёртвому скелету какую-то душу, которая давным-давно уже отправилась куда подальше и от тела, которое теперь телом даже слепой не назовёт, и от этого места? А что он вообще знал об этом скелете, который решил для чего-то то ли поднять, то ли воскресить?
Как бы там ни было, — теперь скелет, как и полагается добропорядочной нежити, уже давно должен был упасть и рассыпаться прахом. Но то ли скелет вовсе не был добропорядочным, то ли что-то пошло не так, но теперь он просто стоял…
лицом к запущенному и заброшенному цветнику и, казалось, занимался какими-то своими делами, которых у скелета уже по определению быть не могло.
Конечно, официальных книг по этому вопросу не было, да и в библиотеках такое тоже найтись не могло, но, кажется, кто-то из древних нкромантов когда-то записал небльшой трактат на пергаментном свитке, о разнице между воскрешением и подниманием нежити. Получилось не совсем точно, с ощущением, что колдун явно чего-то не договаривал, потому что то ли не мог раскрыть чей-то секрет, то ли ему просто было нельзя этого делать.
Если просто поднять нежить — в пустое тело вселится кто-то из слабых младших даэдра. Если у некроманта достаточно сил и необходимых знаний, он сможет держать под контролем весь процесс от начала и до конца. Не факт, что поднятый труп будет что-то сображать, — скорее уж он просто будет слепо идти за «своим» человеком, пока его мёртвое тело не умрёт уже повторно и окончательно. По мере своих сил поднятый может сражаться с врагами, хотя качество их посильной помощи в большинстве случаев оставляет желать лучшего. И дело не только в силе самого некроманта, но и в том, кого он в недобрый час решил поднять. Например, будь ты хоть самим Маннимарко, но если ты решил поднять, к примеру, задушенную лисой курицу, не стоит ждать от неё, что она теперь сможет задать жару подошедшим слишком близко волкам. Охотиться на медведя в её компании тоже идти не стоит. Поднятие трупа и трансформация — абсолютно разные вещи, для второго надо ещё суметь снять ограничения, но такое теперь уже никто не может. А вот раньше — могли. Да только ушли, не оставив после себя ни заметок, ни указаний к действию.
Раньше Адевальд никогда не пробовал совершить обряд воскрешния и, честно говоря, вообще не был уверен, что оно у него получится. Поднять какого-нибудь упокойника, чтобы совершенствовать своё мастерство — это он умел, и при соблюдении всех необходимых условий у него даже получалось. А вот воскрешать… Душа ведь после смерти отправляется куда-то или её ещё можно успеть поймать, а потом привязать к телу, так ведь? Или вообще не так?
Хотя он стоял к нему спиной, колдун словно увидел внимательный и обманчиво рассеянный взгляд поднятого им скелета и его нпроходящую широкую ухмылку, кажущуюся теперь ехидной и зловещей. Где ты, немил человек, нашёл у скелета тело — и где, хотелось бы знать, ты его душу нашёл? Может, у тебя рядом заполненный чёрный камень душ лежит, или ты только что совершил ритуал по умерщвлению, а? И теперь, глядя на скелет (или скелета?), который вместо того, чтобы ходить за своим человеком, как привязанный, отошёл куда-то в сторону и явно даже стоял там по собственной инициативе, а не потому, что ему приказали, Адевальд чувствовал возрастающую панику. Теперь ему казалось, что если б вдруг скелет обернулся к нему, его пустые глазницы засветились бы ярко-голубым светом, как у драугра, и он бы зловеще расхохотася, — горе-волшебник уже не удивился бы ничему.
Конечно, Адевальд как маг, волшебник, да и просто некромант теоретически был привычен ко всему, — или же оперативно стал бы привычным, и сориентировался бы уж точно побыстрее какого-нибудь другого человека или эльфа, но… Это вовсе не означало, что он привык к смерти даже чуть ли не больше, чем какой-нибудь мертвец, спокойно спящий в лучшем случае в своей уютной могиле, гробнице или крипте, или драугр, коротающий время во сне или за патрулированием своего древнего упокоища. Тех мертвецов, которые были уже полностью и качественно мертвы, надо было ещё каким-то образом поднять, воскресить — короче, дать ему если не жизнь, то хотя бы какую-то грубую иллюзию оной. А вот с драуграми разговор был совершенно другой и настолько особенный, что мало какой мало-мальски нормальный и адекватный некромант захотел бы иметь дело с этим древненордским хитропродуманным…
народцем.
Некроманты древние упокоища не любили. Как, впрочем, и не только они, но и многие бандиты, разбойники и более или менее разумные и осторожные искатели приключений. Драуграм, живущим, обитающим или просто коротающим вечность в пыли и тишине огромных подземных захоронений некроманты были чужды, потому что они и так жили-не тужили, вернее, существовали своей неестественностью и непонятностью не-жизни и без посторонней помощи. Адевальд помнил, как кто-то кому-то когда-то сказал, что кто-то кому-то сказал… короче, что один совсем уж отчаявшийся или отчаянный некромант, возможно, маг-самоучка, проник в древний нордский курган и там решил воскресить драугра.
Вопреки его ожиданиям, драуг ничего не понял. Или понял, — но не то и не так, как предполагалось. Хотя, скорее всего, горе-воскреситель вообще перед началом ритуала таким вопросом не задался, никакими соображениями собственной безопасности не озаботился, да и вообще ничем не озаботился. Разве что, наверное. предупредил кого-то в разговоре куда он идёт. Там их потом и нашли. Обоих. Оба были мертвы. Окончательно — и бесповоротно.
Судя по всему, драугр или сам как-то умер повторно — неизвестно, как это вообще было возможно, никто не понял, а сами драугры о таких вещах почему-то не распрстраняются — или же просто спал, но был при этом, скажем так, «обычным» живым жмуром, поджидающим свою жертву, которая то ли придёт, то ли нет — но так или иначе, некромант и правда нашёл в нордской усыпальнице смерть. Правда, только свою. Что случилось с драугром — история об этом умалчивает. Мёртвый некромант, даже не похороненый, а брошенный прямо там, где он нашёл свою смерть, тоже не мог рассказать уже ничего. И даже если бы его кто воскресил, разговаривать он всё равно не стал бы. А всё-таки… если там все умерли и не выжил никто, откуда всё-таки стало известно, что там вообще случилось?
Почему-то воспоминания о непонятно как отличившемся драугре Адевальда совсем не обрадовали. Всё это было давным-давно, и вообще непонятно, было ли оно всё на самом деле, а если и было, то как. Не драугр же потом вышел из своего упокоища и пришлёпал к ближайшему ковену, чтобы рассказать во всех пороностях, что именно там произошло! И ничего этого на повестке дня не было. А вот скелет — есть. Во он. Стоит, даэдра его побери, и кажется, будто даже сейчас он своему «воскресителю» не подчиняется. Конечно, он ничего не делает — но любой мало-мальчки разбирающийся в тёмном искусстве некромант сразу же понял бы, что здесь что-то не так.
Оживлённые трупы не будут оставаться «в живых» так долго. Ещё — они не пытаются никуда так своевольно свалить. Конечно, здесь, во внутреннем садике-дворике особенно и некуда было идти, да и врагов поблизости, или вдалеке, не было — но не будет обычный поднятый скелет так себя вести. Он не станет рассматривать растения и цветы, не станет проявлять никакого интереса к окружающему его миру, потому что, как ни крути, на момент своего «оживления» он был бесповоротно и окончательно мёртв. Хотя Адевальд прожил на этом свете и не так много лет, но что скелет сам по себе никаких признаков жизни уже не имеет, он знал очень хорошо.
Вот он уже занёс для удара ту самую деревянную дубину, которая обычно служила совсем для других, гораздо более мирных целей… Конечно, сил у него не так много, и сражаться с врагами он не сможет, — для этого он предпочитал или прятаться, атакуя из скрытности или изподтишка, или используя дорогостоящие заклинания, — но развалить на составляющие этот непонятный, словно застрявший — или задумавшийся? — скелет он сможет.
И больше он ни с чем экспериментировать не будет, пока в пещере не будет никого. Ну их в Обливион, эти эксперименты и приключения. Их в жизни юного некроманта было ещё не так много, но не сказать, чтобы они ему очень понравились. Получалось как-то совсем уж не героично, — а ещё непонятно, напряжно и хлопотно.
Что случилось дальше, он понял далеко не сразу.
И если бы он уже не лежал на вытоптанной земле, разве что из чистого энтузиазма покрытой густой и жёсткой шапкой рыжевато-морковных сорных трав, то он упал бы заново. А так — он только хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная не сушу, и не мог произнести ни звука.
«Ты, что, совсем уже все мозги потерял, дитя подземелья? — прогремел у него в голове рассерженный мужской голос — Долго думал, да? Надеюсь, тебе хотя бы было больно!» — добавил невидимый незнакомец. Кем бы он ни был, жалеть бестолкового некроманта он вовсе не собирался. Но и добивать почему-то тоже не спешил. Он, что, хочет взять одинокого некроманта в плен? Но зачем? Становилось всё страшнее и безнадёжнее. И никто в целом свете не станет искать Адевальда с целью выручить, спасти, и заплатить любой выкуп, чтобы с ним ничего плохого не случилось…
Почувстовав, что его уже начинает тошнить от внезапно охватившего его липкого животного ужаса, колдун отполз назад, одновременно вставая на колени и оглядываясь, чтобы увидеть, кто смог незаметно подкрасться к нему со спины и ударить по голове, пока он пытался дезинтегрировать непонятный и, откровенного говоря, пугающий результат своих нечестивых экспериментов. Получилось, на его удивление, сразу, — но при этом как-то беспомощно и жалко. Сердце билось где-то в горле, а упирающиеся в непримиримо-жёсткую руки дрожали, словно под действием электрического заклинания.
К его удивлению, сзади не было никого.
Это и было странным. Настораживало и пугало до злобно скалящихся зелёных скампов. Но вот голос… кто-то, выходит, был здесь совсем рядом! И этот мужской голос он слышал совершенно явственно. Кто же был этот незнакомец и где он прятался? Почему он не хотел выходить?
— Эй, выходи! — дрожащим голосом крикнул неромант, даже не пытаясь встать. Голова болела, как… после удара по голове, нанесённым чем-то тяжёлым.
Получилось совсем не впечатляюще и не грозно, — скорее уж звучало, как отчаянная мольба о пощаде.
Невидимый голос, неожиданно успокоившись, добавил в адрес нерадивого некроманта ещё пару ласковых, — даже не пару, а скорее уж несколько десятков; причём проведение прямой параллели между Адевальдом и, скажем так, результатом преждевременных родов собаки женского пола показался обидным.
— А… ты кто? — наконец спросил Адевальд, оглядываясь вокруг — Где ты прячешься?
Пересохшие губы дрожали и плохо слушались его, а голос был непривычно хриплым.
— Идиота кусок. — неожиданно спокойно, с явственными нотами усталости, подвёл итоги невидимый собеседник. Незло, а словно констатируя факт. — Ты сейчас на меня смотришь. И, если не ошибаюсь, ты меня этим поленом сейчас отоварил? Полено и то умнее тебя. — Адевальд перевёл безумный взгляд на… скелет, в пустых глазницах которого, похоже, виделось явное неодбрение. — Да хватит так трястись уже и вставай! Мне так вообще больно не было. — говоривший явно ухмыльнулся. — А ты, что, некромант? — спросил он уже строго, словно от ответа по-прежнему сидящего на земле мага что-то могло измениться. — Может, ты уже объяснишь мне, куда это я попал?
Картинным жестом скелет медленно вытянул обе руки вперёд, после чего сложил костлявые руки на грудной клетке, по пути ещё успев сначала погрозить испуганному волшебнику пальцем, а затем показав ему кулак. Получилось почему-то очень реалистично и достоверно.
***
«Да, похоже, зря я выпусил его из поля зрения. — мрачно думал Павел. Но не так, словно он пропустил что-то очень важное в своей…
жизни, — скорее уж, будто он не уследил за каким-то идиотом, а тот, почувствовав свободу, отмочил что-то совсем уж дурацкое и непредсказуемое. С того момента, как он ощутимо, но совершенно не болезненно получил по голове, вернее, черепу, чем-то тяжёлым, некромант окончательно стал для него идиотом. И пока, до новых событий, этот факт обсуждению не подлежал — Хорошо хоть, я от этого удара не развалился, а то я не знаю, как можно поправить скелету здоровье. Не факт, что медицина здесь у них такая же, как и у нас, — да и я теперь не слишком-то живой. Значит, надо на будущее быть всё-таки поосторожнее. И этого чудика не надо пугать, а то ещё помрёт, и я здесь совсем один останусь.»
Очевидно, у Павла вместе с его новым…
телом появилась и какая-то новая, до сих пор не изведанная интуиция, иначе как ещё можно было объяснить то, что он чувствовал то, что происходило у него за спиной? Сначала — словно медленно нарастающее двление, словно от надувающейся манжетки танометра в районной поликлинике, чёрт его знает, что это могло быть. Потом — мужчина мог поклясться, что он то ли слышит, то ли чувствует биение чьего-то сердца. Что сердце билось не в его груди, он был более чем уверен: выпуклые и белые костяные рёбра не скрывали за собой никаких внутренних органов, в том числе и сердца, хоть мёртвого, хоть живого. Значит, он, что, мог почувствовать или услышать, как бьётся сердце этого некроманта?
И пока Павел не знал, плохо это или хорошо. Значит, там, в своём мире, он от чего-то умер или погиб, и пути назад для него уже не было. Теперь ему предстояло начинать свою не-жизнь ли посмертие в этом мире. Скайрим, так называлась эта страна; нервный чудик, воскресивший его и по-прежнему валяющийся на земле, сказал именно так. Ну, что ж, тогда пусть будет.
Павел, попаданец в тело, тьфу! скелета был полностью спокоен и быстро обдумывал все особенности, возможности и нюансы нового мира, в коорый он попал. Нежить — она как-то не особо эмоциональная и чувствительная, а потому и не тратит ни время, ни силы на эмоции, предпочитая всему прочему рационалистическое мышление.
***
— Паовэль! Оказывается, в твоём мире тоже есть магия! — восхищался его новый знакомый, раскрасневшись от волнения и стакана, вернее, кружки местного спиртного — Так вот почему ты не был похож на обычную поднятую нежить! Потому что ты — сильный маг, и в своём мире тоже был магом! Магия твоего мира привела тебя сюда!
Уже почти успокоившись, мальчишка-некромант сидел за столом в пещере, а Павел стоял перед ним. На предложение нового знакомого присесть он ответил, что совершенно не чувствует усталости, и что ему всё равно что стоять, что сидеть.
Разговор — со стороны Павла, по известным причинам, телепатический, и громко-взволнованный со стороны некроманта — длился уже долго. Адевальд рассказывал попаданцу о мире Скайрима, в который тот попал, а Павел взамен рассказывал ему о своём. С некоторой долей удивления Павел открывал для себя заново свой прежний оставленный мир, который, как оказывалось благодаря Адевальду, был на самом деле очень интересным. Правда, каким образом он, Павел, был в своём мире магом, для него оставалось загадкой.
Но это — только пока. Теперь он не устаёт, не болеет, не спит и не ест, у него полностью или почти полностью отсутствуют эмоции, а значит, он сможет прочитать какую угодно книгу и не только ничего не забыть, но и выделить то, что будет там самым важным.
А что, если его мир и мир Скайрима и правда были чем-то похожи? Не зря же, наверное, он после своей смерти попал именно сюда? Может, его душу сюда каким-то потоком магии и правда занесло?
Он, Павел, при жизни простой электрик, оказывается, был магом и имел дело с чистой магией в одном из своих самых могущественных проявлений. Элетрические заклинания, кто бы мог подумать.
Теперь он, Павел, и правда подумает. И об этом, и обо многом чём другом.
У него теперь, скажем так, вся жизнь впереди. Вернее, всё посмертие, если, конечно, его ещё какой чудик не укокошит. Вот последнее, как ни крути, было бы более чем несвоевременно — и обидно.
И за этим оболтусом, который уснул прямо за столом, тоже надо будет присмотреть. Тем более, что они с Павлом как-то оказались теперь связаны. А заодно и узнать, до какой степени и как именно.
Была уже глухая ночь. Адевальд спал, положив голову на руки и прямо за пустым столом, а скелет всю ночь стоял около него, оберегая его покой и глядя в голубоватую насыщенную прозрачную темноту пустыми глазницами.
