***
Уэнсдей врывается в комнату Торпа без стука – ей абсолютно наплевать, чем он занят и занят ли в принципе. Ей нужно прекратить это, опустить топор палача на изящную шейку совести, совершить очередную сделку с дьяволом – называйте как угодно. Ей нужен Ксавье. Весь. Прямо сейчас. Девушка ничего не объясняет – к чему это – слова всегда только мешают – подходит к Торпу и жадно целует его. Смыкает пальцы в замок на затылке парня – сегодня она не позволит ему сбежать или устанавливать свои правила. Так правильно. Так должно быть. Комната Ксавье кажется одновременно крохотно-душной и бесконечной. Уэнсдей испытывает леденящее предвкушение – наконец-то сегодня будут сброшены все маски, и она сможет вытравить зудящее чувство неудовлетворенности. Она слишком долго позволяла Торпу играть с собой. Он, кажется, забыл, кто взял на себя роль ведущего, а кто – ведомого. Сегодня Аддамс намерена напомнить ему об этом. – Ты выглядишь так, словно пришла на казнь, – нахально ухмыляется Ксавье, оторвавшись от вишневых губ. Близость девушки пьянит, а ее инициатива – это что-то абсолютно иррациональное и крышесносное. – Разве не так? Смыть этот грех перед своей семьей я смогу только собственной кровью, – равнодушно пожимает плечами. Торп раздраженно вздыхает – эта реплика брюнетки абсолютно точно не входит в топ-10 возбуждающих фраз. – Тогда зачем ты здесь? Катись к своей семье, они найдут тебе подходящую партию, вы состряпаете наследников и будете жить долго и счастливо, а потом твой муженек пристрелит меня в очередной стычке между кланами! – выпаливает Ксавье. Какого черта Аддамс ведет себя так, словно он ее принуждает? Это Уэнсдей ввалилась к нему в мастерскую и чуть не залезла к нему в штаны, она же пришла по своей воле к нему в комнату после выходки с Тайлером. Торпу уже откровенно все равно на спор с Аяксом – он придумает, как сбросить с себя обязательства, а если нет – что ж, Винсенту придется раскошелиться на новую тачку. Такая себе компенсация за потерянное детство и ощущение себя сиротой, но хоть что-то. Ксавье устал от эмоциональных качелей Аддамс – то она выстраивает между ними непробиваемую стену, то ведет какие-то дела с Галпином, то прямым текстом предлагает переспать. Ощущение, что Аддамс страдает биполярным расстройством. В принципе, это было бы неудивительно и даже существенно упростило бы попытки установить контакт с этой невыносимой девчонкой. После очередной бессонной ночи в мастерской Ксавье, наконец, был готов признать, что им движет нечто более глубокое, чем простое желание физической близости, хотя и в этом плане он был почти на грани. Несколько недель воздержания и пускания слюней на миниатюрную брюнетку здорово пошатнули ментальное и физическое состояние художника, поэтому он был неуверен в том, что у него все получится как надо и что он не кончит в штаны от одного вида обнаженной Аддамс. – У тебя есть один невыносимый недостаток – ты слишком много болтаешь. Если ты не хочешь, то я могу уйти к кому-то более заинтересованному. Например, к Тайлеру, – кажется, Уэнсдей настроена решительно, И Торп мог бы съязвить по этому поводу или устроить скандал, словно ревнивый муж, но все мысли и колкие фразы рассеиваются, когда брюнетка вновь приникает к нему всем телом. Художник чувствует сбивчивое дыхание девушки, ее бешено колотящееся сердце, и гребаное возбуждение как по щелчку пальцев накрывает его с головой. Ксавье собственнически обхватывает острый подбородок Аддамс, смотрит в бесконечно-черные глаза, а затем целует ее, и этот поцелуй совсем непохож на все предыдущие. В нем отчаянно сквозит боль, смешанная с сомнениями и одновременно решимостью, а также бесконечное обоюдное желание обладать, властвовать, контролировать. Целовать Уэнсдей равносильно вдыханию фосгена. Ядовито. Смертельно. Безвыходно. Аддамс не оставляет ни единого шанса на спасение, крадет судорожные вдохи пухлыми губами. Ксавье дышит ею. Буквально дышит собственной погибелью. Сухие обветренные губы художника скользят по мраморной щеке. Ксавье выцеловывает каждый миллиметр раскрасневшегося румянца, затем прикусывает нежную кожу мочки уха, вынуждая Уэнсдей издать полувздох-полустон. Эта пытка унизительна в самом кошмарном смысле, и поэтому Аддамс даже не думает ее прекращать. Руки брюнетки судорожно шарят по спине художника, пальцы пересчитывают выступающие позвонки, обводят каждую впадинку сквозь тонкий хлопок футболки. Между их кожей несколько миллиметров ткани, и это расстояние кажется непреодолимым. Им жизненно необходимо слиться, впечататься друг в друга, срастись каждой клеточкой тела. Уэнсдей чувствует себя сиамским близнецом – это омерзительно, противоестественно, и с этим, черт возьми, ничего нельзя сделать! Время застыло, словно насекомое в янтарной смоле. Пространство сужено до пределов одной комнаты, одной кровати и сплетения воедино двух тел. Аддамс чувствует симптомы отравления аконитом – ее тошнит от накатывающего первородного возбуждения, она не ощущает ничего, кроме прикосновений Ксавье. И это злит, раздражает, выводит из себя. Почему гребаные гормоны устроили заговор против нее? Почему дурацкие биохимические реакции запускаются присутствием именно Торпа? Художник, словно в ответ на мысли Уэнсдей, грубо целует шею девушки над накрахмаленным белым воротником. Его руки – о, Сатана, его руки – шарят по спине, судорожно расстегивая пуговицу за пуговицей. – Тот, кто придумал это платье – настоящий садист, – рычит Ксавье, стаскивая с острых плеч ткань. Вот она перед ним, почти нагая, – с острыми ключицами, острым изломом вечно нахмуренных бровей, острыми коленками и невыносимо острым языком. Она вся острая, словно скальпель, с хирургической точностью делающий надрез за надрезом на его сердечной мышце. Она – глубокий шрам его души. Яд его сердца. Близость Уэнсдей была подобна катарсису, очищению, искуплению. Не было никого до нее. Никого не могло быть после. Потому что… Потому что он ни с кем не испытывал такую бурю чувств. Потому что он никого не желал так, как желал ее. И дело не в проклятом споре и не в борьбе их семей, нет. Ксавье чувствовал себя рядом с Аддамс живым, эмоции бурлили в нем подобно зелью в котле, угрожая выплеснуться наружу. С Уэнсдей не было никаких сомнений в том, что он испытывает. Она не навязывала себя, не контролировала – скорее наоборот, требовала свободы и независимости. И эта свобода пьянила, словно глоток свежего воздуха после душного помещения. Аддамс не стремилась быть с ним, от того пленительней ею обладать, быть связанным по рукам и ногам в преклонении ей. – Ты такая красивая, – не сдерживает порыв какой-то неконтролируемой, почти нежной чувственности. Уэнсдей лишь закатывает глаза на его слова и прогибается в позвоночнике навстречу его рукам, губам, телу. Ближе. Ближе. Бесконечно ближе. Теснее – до одного глотка воздуха на двоих, до совпадения бешеного сердечного ритма. Ксавье касается ее, его руки лихорадочно и преступно скользят по мрамору кожи, оставляя ожоги – и этого чертовски мало, чтобы унять нарастающее напряжение, чтобы вернуть контроль над собственным разумом. – Чего ты хочешь, Уэнсдей? – хриплый шепот вызывает проклятые мурашки, и Аддамс, наконец, понимает и принимает абсолютно простую вещь. – Тебя. Ксавье кажется, что брюнетка только что пустила пулю прямо в сердечную мышцу. Это короткое, почти невинное признание перемалывало его кости, превращало в какую-то непонятную субстанцию, расплывающуюся у ног Уэнсдей. Сегодня он не в состоянии прекратить дурацкие игры, ему до боли нужна Аддамс. Вся, без остатка. Художник судорожно сбрасывает с себя одежду, подтягивает Уэнсдей ближе к себе, ощущая жар ее тела. Располагается между девичьих ног и плавно входит, чувствуя, как Аддамс напрягается, и Ксавье хочется буквально закричать, что эта холодная равнодушная королева теперь с ним, только его. Торп двигается медленно, осыпая беспорядочными поцелуями плечи Аддамс, щеки, взмокший лоб, и это почти невыносимо. Этого чертовски недостаточно, и Уэнсдей подается навстречу движениям Ксавье, заставляя его входить глубже, грубее – так, как надо ей. Художник чувствует, что еще немного – и он не сдержится – поэтому переворачивается вместе с брюнеткой, вынуждая ее быть сверху. И это чертовски правильно, учитывая, какую власть она имеет над ним. Уэнсдей начинает задыхаться от переизбытка ощущений. Все в ней пульсирует в предвкушении разрядки. Она чувствует, как все тело бьет крупная дрожь, как Торп начинает двигаться резче и жестче, и это толкает ее к пропасти экстаза. Уэнсдей не сдерживает громкий полустон-полувсхлип, и Ксавье приходится зажать рот девушки рукой, чтобы никто в Неверморе не услышал, чем они занимаются. Чувствовать, как Аддамс вся сжимается и дрожит практически невозможно, Торп едва успевает сбросить тело с девушки с себя, прежде чем закончить себе на живот. Гребаный здравый смысл буквально орет, что он придурок, который не позаботился вовремя о контрацепции, но все кажется таким неважным, когда сама Уэнсдей Аддамс сейчас с ним. Над ним. Под ним. И это самый лучший подарок судьбы на долбаное Рождество. – Надеюсь, автомобиль Аякса стоил всего этого, – равнодушная фраза обескураживает художника. Ксавье молчит, в голове сферический вакуум, слова слепились в комок тошнотворной пустоты. Уэнсдей не простит. Никогда не прощала. Сейчас становится очевидным, почему сказки заканчиваются свадьбой и дежурными общими фразами, потому что близость принца и принцессы приносит оглушающее ничего. Аддамс молча встает, одевается и уходит, и Ксавье даже не пытается ее остановить. Какой в этом смысл? Что он может сказать? Все не так, как тебе кажется? Бред. Все именно так. Изнутри скребется противный голос совести – надо было сказать, признаться раньше. Пускай бы она злилась, презирала его, лишь бы не эта пустота. Уэнсдей молча заходит в комнату. Энид видит – и все прекрасно понимает, не такая уж и глупая, но молчит, не задает лишних вопросов. Потому что сама через это проходила. Потому что знает, каково это – знать, что ты стала разменной монетой в жестокой игре двух мальчишек. Брюнетка принимает душ, словно пытаясь смыть с себя следы грехопадения, еле доползает до кровати и проваливается в сон – абсолютно пустой, как она сама. Утро встречает девушку ноющей болью и очередным приступом ненависти к себе. Энид спит, поэтому Аддамс может спокойно воплотить свой план в жизнь. Брюнетка натягивает узкие джинсы, накидывает огромную толстовку и идет в мужское крыло общежития. Настойчиво стучит в дверь, и, наконец, перед ней оказывается заспанное лицо Аякса. – Аддамс? Что-то случилось с Энид? – голос горгоны звучит встревоженно, несмотря на то, что девушка вероломно вломилась к нему рано утром. Уэнсдей молча качает головой, смотрит исподлобья своим пустым равнодушным взглядом. – Ключи от машины. Сейчас, – голос звучит хрипло, не так, как нужно. Она гребаная слабачка, если не может сохранить лицо перед кучкой придурков в пубертате. – Какие ключи? Ты о чем? – От твоей машины. Торп выиграл ваш дурацкий спор. Я жду ключи, – чеканит сквозь зубы. На лице Петрополуса одно выражение сменяется другим – и это почти весело. – У тебя совсем крыша поехала? Это наши с Ксавье дела. Слушай, Аддамс, не будь идиоткой, все совсем не так... – начинает мяться Аякс, но у Уэнсдей абсолютно нет на это времени. – Не заставляй меня применять пытки. Ключи, – с нажимом произносит брюнетка, и Петрополус сдается – слабак – и протягивает увесистую металлическую связку. – И что ты собираешься сделать с моей тачкой? Сожжешь в ритуальном костре, что вернуть себе девственность? – Увидишь, – коротко бросает Уэнсдей и захлопывает дверь. Первая часть плана выполнена. В комнате Ксавье пусто – наверное, развлекается где-то или с кем-то, празднуя свою победу. Ей практически все равно – так даже лучше. Аддамс залезает в шкаф парня, достает белую рубашку, на которой вышиты его инициалы – очередное проявление снобизма – скидывает свою толстовку и надевает белый хлопок. Воротник рубашки не скрывает следы зубов Торпа на ее бледной шее – и она кажется себе чертовски отвратительной с этими метками обладания на собственном теле. Уэнсдей кладет на тумбочку ключи от автомобиля Петрополуса – такой себе прощальный подарок – и выходит. На улице пусто, и Аддамс может спокойно уехать из этого чистилища. Никто не увидит ее падения. Никто не будет знать, кроме Энид, Аякса и собственно Торпа. Но планы нарушает внезапно появившаяся Бьянка. – Что, Аддамс, тебя поимели и выкинули, словно дешевую куклу? Уверена, ему было трудно трахать тебя, ведь ты абсолютно деревянная. Но ради тачки Аякса можно и попопеть. Ах, да, ты же не знаешь, тебя поимели за блестящую игрушку, – слова сирены так и сочатся ядом. Уэнсдей уверена – Барклай сейчас в абсолютно восторге от себя. – Я знаю это, – смотрит немигающим взглядом прямо в глаза Бьянке. – Ты думаешь, ты лучше других? Тобой точно так же воспользовались и выкинули на свалку. Уверена, сегодня же Ксавье прибежит мириться, ведь все, что мешало ему быть со мной – это необходимость трахнуть гребаную девственницу-мертвячку! – кажется, сирена искренне ненавидит Уэнсдей. Она плюется сарказмом, не замечая, что к ним приближается Ксавье. Вот он – тот самый момент. – Запомни, Бьянка, я не считаю себя лучше других, – разворачивается к своей машине, игнорируя Торпа. – Всего лишь лучше тебя! – запрыгивает в катафалк и выжимает педаль газа. Она не слышит крик Ксавье, чтобы она остановилась. Не слышит. Не слышит.Часть 13
11 июня 2023 г. в 13:33
Уэнсдей чувствует себя унизительно восхитительно. Плод собственного грехопадения терпкий на вкус, он сочится похотью и предвкушением, истекает манящей влагой удовольствия. Она бы отрубила Ксавье кисти рук, создала бы подельников для Вещи, чтобы без зазрения совести наслаждаться ощущениями раз за разом. Это похоже на чертово помешательство, покосившуюся и съехавшую крышу собственного разума, но когда сумасшествие останавливало Аддамсов?
Торп поступил почти как джентльмен – насколько это вообще возможно в их ситуации – и не требовал ответной услуги. Не то чтобы Уэнсдей планировала ее исполнять, но сам факт почти приятно грел где-то изнутри грудной клетки. Учитывая обстоятельства, при которых происходит их... хм... взаимодействие – именно Ксавье должен стремиться получить первородное удовольствие и ключи от автомобиля Аякса.
– Уэнсдей, давай съездим в Джерико! – Энид вероломно прерывает поток мыслей Аддамс, и брюнетка почти благодарна за это. Еще чуть-чуть – и тараканы в ее голове капитулируют окончательно перед чертовым Торпом, простят и примут все, оправдывая каждый его промах. Это непростительно. Неправильно. Нелогично.
Аддамс соглашается на предложение Энид. У нее тоже есть важное дело в Джерико – нужно поговорить с Тайлером. Девушка чувствует себя почти виноватой перед ним за вспышку злости, пусть и весьма обоснованную. В конце концов, в какой-то степени Галпин даже прав – чем он хуже Ксавье? Не плане физиологической близости, а как... Знакомый, с которым можно провести время? Уэнсдей не признается никому, но она почти скучает по пустой болтовне баристы, его удивлению касательно предпочтений девушки касательно вкусовых предпочтений. С ним легко – не нужно притворяться, лгать, выкручиваться. Он словно тихая гавань в пучине ее амбивалентных ощущений.
В кофейне как всегда немноголюдно, что абсолютно точно устраивает Уэнсдей. Тайлер лучезарно-виновато улыбается ей, словно не было никакой размолвки.
– Тройной эспрессо со льдом? – на щеках проявляются дружелюбные ямочки, и в голове Аддамс тут же непрошено всплывает кривая ухмылка Торпа с долбаными ямочками. Не такая. Не та. И эти мысли усиливают разочарование в самой себе.
– Четыре порции, – поправляет Уэнсдей, глядя с интересом на баристу.
– Однажды твое сердце скажет тебе "Прощай" после очередной порции кофеина, – в голосе Тайлера слышится забота, и это абсолютно не то, что нужно сейчас Аддамс.
– У меня его нет, – равнодушно пожимает плечами, на что Галпин смеется, как над очень удачной шуткой.
– На самом деле я хотел попросить прощения. Повел себя глупо, знаю, давно бы тебе позвонил, но у тебя нет телефона, – очередной смешок. – Просто Торп... Он...
– Проехали. Я не злюсь, – пытается выдавить дружелюбную улыбку. – Я тоже скучала... По хорошему кофе.
– Так, значит... Друзья? – последнее слово царапает неискренностью и нелогичностью. Разве она может дружить? Вон Ксавье набивается в ее друзья, товарищи, приятели – и что из этого выходит? Они не могут даже находиться рядом, не прикасаясь друг к другу, и Аддамс тысячекратно солжет, если начнет отрицать, что ей это не нравится. А Тайлер... Даже со своей ограниченностью эмоционального диапазона Уэнсдей видит, что Галпин проявляет к ней абсолютно нерациональный интерес. Ей это не нужно, ей вообще никто не нужен, но почему-то сейчас она не готова бросить всех и вся и сбежать. Возможно, это кровь Аддамсов не позволяет ей трусливо сбежать, но противный голос подсознания твердит, что есть что-то еще.
– Друзья, – кивает в ответ.
Разговоры с Тайлером похожи на действие легких обезболивающих – Уэнсдей почти отвлекается от пульсирующей головной боли под названием "Ксавье Торп". Нет, конечно, этого недостаточно, чтобы выкинуть художника из головы, но сейчас мысли о нем почти безболезненны.
День проходит за почти бесполезными мелкими делами и болтовней Энид. Девушки возвращаются в Невермор вечером, обсуждая события в Джерико.
– Я так рада, что вы с Тайлером помирились! Он такой милашка… Ой! – блондинка прижимает ладонь ко рту, и Уэнсдей даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, кого та увидела. Аддамс чувствует, как пристальный взгляд прожигает в ней дыру, и это почти приятно, почти доставляет удовольствие. Девушка хочет проигнорировать присутствие Торпа, пройти мимо, уколоть, зная, как это больно ударит по самолюбию заносчивого сноба, но Энид нарушает все планы, неловко пробормотав что-то про Аякса и трусливо сбежав. Подруга хренова.
– Тебя можно поздравить? – голос Ксавье звучит хрипло и напряженно. Он разрезает, словно ножом, гнетущую тишину, рубит ее, словно заправский мясник. – Это так мило, что ты помирилась с Тайлером, Аддамс, – ядовитый сарказм кислотой прожигает ее самообладание. Какая Торпу, черт возьми, разница, где она и с кем? Он чересчур много на себя берет для парня, которому нужен одноразовый секс.
– Я в это не нуждаюсь, – смотрит прямо в глаза – вся такая гордая, безразличная.
– Не думал, что ты такая, – подходит ближе. – Тебе придется выбирать – я или он – потому что не в моих правилах делиться.
– Иронично, что с Тайлером мы не общались из-за таких же слов. У вас много общего, – легкая саркастичная ухмылка едва трогает губы Уэнсдей. Она знает, что делает сейчас Ксавье как минимум неприятно. И это чувство чужой слабости отдает приятной холодящей горечью на кончике языка.
– Никогда. Не сравнивай. Меня. С этим. Ублюдком, – слова вырываются толчками. Уэнсдей предвкушает оправданную жестокость, ни с чем несравнимую грубость обладания, но вместо это Ксавье уходит, оставляя щекочущий шлейф парфюма. Аддамс растеряна, все идет ни черта не по плану, но сегодня она возьмет свое.