***
Уэнсдей кажется, что время закольцовано, ее жизнь с момента отъезда из Невермора – цикл длиною в один полный оборот никчемной планеты вокруг светила. Разница между днями состоит только в фазе луны, и ее подсчет не дает окончательно свихнуться. Девушка подозревала, что ее ищут – отец не мог не искать – поэтому предприняла все средства для того, чтобы обезопасить собственное отшельническое одиночество. Да, она сняла с карт наличку так, чтобы хватило минимум на полгода – год тихой жизни: на съем жилья, передвижения, продукты и предметы первой необходимости. Уэнсдей умеет распоряжаться деньгами, и уж тем более никогда не страдала манией скупить пару магазинчиков. Следующим, почти болезненным шагом, стал отказ от полюбившегося автомобиля – уж слишком приметным был чертов катафалк, поэтому Аддамс, почти оплакивая железного коня, сдала его на платную парковку, а затем написала письмо родителям с адресом стоянки. пусть будет хоть какое-то утешение для разбитого отца. Уэнсдей купила отвратительную маломощную машинку, которая, однако, не привлекала внимания. Спасибо ее бывшему владельцу, который не задавал лишних вопросов и спокойно согласился на наличный расчет. Девушка колесила по городам и штатам, держа за правило принцип: не больше трех дней на одном месте. И ей везло – или полицейские и люди отца действительно плохо работали, или ее семья впервые поступила так, как она просила, в чем сама Уэнсдей сильно сомневалась. Вся ее жизнь превратилась в бесконечный путь, связанный с прошлым одной-единственной вещью, уже изрядно потасканной в постоянных переездах. Ее бы постирать – воротник в черных разводах от туши, да и в целом вся ткань уже не белоснежная, а скорее молочно-белая, так как кочует с Аддамс из гостиницы в гостиницу, но Уэнсдей позволяет себе слабость вечерами зарываться в дорогую ткань носом, комкать в руках воротник или рукава и вдыхать, вдыхать, вдыхать горьковато-терпкий аромат парфюма Торпа. Она не может взять себя в руки и смыть с ткани то последнее, что хоть на секунду позволяет ощутить его рядом, а лучше выкинуть и забыть, как очередной провал. Уэнсдей всегда считала, что в их семье слабый и безвольный Пагсли. Она готовилась стать преемницей отца – не столько по старшинству, сколько по силе духа. Брюнетка и вся ее семья были уверены в бескомпромиссности девушки, ее твердых принципах. Она – твердый стержень, она – несгибаемый лом, пробивающий любое препятствие. Она твердо знает – никакой любви, никаких детей и замужества, эмоции и близость не для нее. Но, оказывается, любой стержень можно переломить, а лом, если сильно захочется, распилить и сдать в пункт приема. И где-то на этой же чертовой планете есть гребаный Ксавье Торп, будь он трижды проклят, который рушит все ее принципы одним касанием пальцев. Я никогда не влюблюсь. Не влюблюсь. Не влюблюсь? Уэнсдей наблюдала любовь – к своему отвращению – между родителями. О, им было абсолютно не важно, в каком месте их застигла страсть, а это случалось постоянно и вызывало рвотные позывы у младшей Аддамс. Их любовь – пылающий домашний очаг, трескучий и теплый, греющий их обоих. Это не для Уэнсдей. То, что делал с ней Торп, было похоже на укусы ос – зудяще-болючие, саднящие. Аддамс лихорадило, она задыхалась как от анафилактического шока. Возможно ли, что у нее аллергия не только на цвет, но и на любовь? Шоковая терапия с рубашкой начинала работать в другую сторону – Уэнсдей почти не видела Торпа, сжимающего в объятиях Бьянку. Ему с ней было так же хорошо, как с ней? Не думай. Не думай. Не. Думай. Все стало в сто тысяч крат хуже, когда вместо Бьянки Аддамс начала видеть себя. Вот же она – вся обнаженная, вывернутая изнанкой наружу, отвратительно-беззащитная – стонет – бесстыдно, алчно, изнывающе – под Ксавье. Изумрудно-искрящаяся радужка скрыта бесконечно-черным возбуждением. Он весь с ней, в ней без остатка, как сиамский близнец – спасет только циркулярная пила. В один день становится пусто. То ли она потеряла свои способности, то ли рубашка потеряла свои магические свойства. И впервые в жизни ей становится почти одиноко. Да, она чертов ворон, но разве вороны не создают пары, чтобы окончательно не исчезнуть с лица этой странной планеты? Пусто. Пусто. Почему внутри так пусто? Аддамс привыкла к логике и сухим фактам. Если бы на ее глазах так убивалась Энид, Уэнсдей бы только отпустила пару колких комментариев или отрезала бы Аяксу пару змей на голове в качестве профилактики. До Ксавье все переживания казались глупой и нерациональной тратой времени, которого сейчас у Аддамс хоть отбавляй. Эй, может, написать очередной непечатный детектив или выучить композицию для виолончели? Сатана, почему же так пусто? Уэнсдей абсолютно нечем заняться, она спускается в гостиничный холл, где о чем-то сплетничают управляющий и горничная. Девушка хочет пойти прогуляться, как до ее слуха доносится знакомое название места. Стараясь не привлекать внимания и делая вид, будто ее очень заинтересовал отвратный кофе из автомата, Уэнсдей с жадностью ловит каждое слово. – Мистер Смит, вы слышали, какие страсти творятся в Вермонте? А ведь казалось бы, один из самых спокойных штатов... – причитает пожилая уборщица. – Бедный шериф, такой удар... – Неудивительно, служители порядка много кому мешают, особенно всяким дельцам. Мне этот колдун из телевизора всегда казался подозрительным, а сынок явно пошел в своего отца. – Говорят, что он пропал, и даже папаша-медиум не может его найти. Не такой уж он и волшебник, хотя я, не скрою, дважды была на этих его представлениях. И даже почти поверила в эти его силы. Тьфу! – злобно скрипит старуха. Аддамс хочет убедить саму себя в том, что это совпадение, что ей показалось, что, в конце-концов, это не должно ее волновать, но чертов пульс приближается к отметке сто пятьдесят, становится трудно дышать, приходится изо всех сил сосредоточиться и постараться взять себя в руки. – Они все стремятся заполучить денежки честных граждан, а потом творят беззаконие. В новостях сказали, что сын шерифа в коме и вряд ли выживет. Жаль отца – никто не должен хоронить своих детей. – Типун вам на язык, мистер Смит! С божьей помощью мальчик выкарабкается... Мистер Смит, кажется, девушке плохо! Мисс! С вами все в порядке? Уэнсдей не чувствует, как оседает на пол. Как из носа струится темная кровь. Уши почти болезненно закладывает, язык как будто присох к нёбу и не ворочается. Чертов ад. Чертов Вермонт. Чертов Торп. Вата, пропитанная нашатырным спиртом, несколько приводит в чувство – насколько это возможно, горло саднит жаждой, но все отходит на задний план, все потом – только бы узнать, что с ним? Аддамс отмахивается от суетливой горничной и побледневшего управляющего, медленно поднимается и задает вопрос, кажущийся абсурдным в сложившейся ситуации – где в вашем городе ближайшая библиотека? – Милая, вы бредите, вам нужно отдохнуть. Мы вызовем врача, – кудахчет пожилая женщина, трогая Аддамс и вызывая тем самым очередной приступ тошноты. – Не... – откашливается, – Не надо. Со мной такое бывает – видимо, организм так отреагировал на смену обстановки, – ложь кажется почти убедительной. Управляющий вздыхает, но подсовывает Уэнсдей небольшую карту и отмечает на ней здание библиотеки, попутно удивляясь, что у девушки нет смартфона – ведь так было бы гораздо проще ориентироваться в незнакомом месте. Аддамс хочется съязвить, что если бы она пользовалась современными технологиями, то ее местонахождение было бы обнаружено еще в первые двадцать четыре часа, но девушка пересиливает себя – ни к чему незнакомым людям знать, что она фактически сбежала из дома, будучи несовершеннолетней. Гостинице абсолютно точно не нужны проблемы – они с легкостью могут вызвать патруль и сдать ее копам. Уэнсдей не готова вернуться домой. Она не уверена, что вообще сможет это когда-либо сделать – у брюнетки теплится надежда, что она сможет какое-то время продержаться на плаву, а потом издать книгу под псевдонимом и начать так зарабатывать. К счастью, ее семейка не увлекается чтением детективов, поэтому вряд ли ее кто-то сможет раскрыть. Поблагодарив управляющего за помощь и в сотый раз отказавшись от врача, Уэнсдей просит вызвать ей такси. Водитель оказывается несколько болтливым, расспрашивает Аддамс о ее семье, личной жизни, и девушке приходится сочинять на ходу. – Знаете... Где-то я видел вас. Но не могу вспомнить, – добродушно улыбается таксист, и Аддамс хочется зашить этот бесячий оскал. Желательно без анестезии – чтобы не было соблазна больше улыбаться. – Исключено. Я из другого города, – откидывает мешающие волосы назад. В последнее время ее сил не хватает даже на то, чтобы заплести чертовы косички. Водитель пожимает плечами, и Уэнсдей почти удается игнорировать его присутствие до самой библиотеки. Наверное, впервые Аддамс спешит в книжный храм не для того, чтобы ознакомиться с очередным редким фолиантом или почитать детектив в духе Агаты Кристи или Артура Конан Дойла, а для того, чтобы залезть в самое грязное местечко этой планеты – помойку под названием "Всемирная сеть". Уэнсдей уверена, что выглядит глупо, не до конца понимая, как включается адское изобретение, направленное на промывку мозгов и подавление личности. Плевать. Все это не имеет значение. В глазах рябит от почти одинаковых заголовков и десятков открытых вкладок. Сын знаменитого медиума искалечил баристу в местной кофейне. Отцы и дети: правда ли, что в драке Ксавье Торпа и Тайлера Галпина замешаны их отцы? Куда пропал сын известного медиума после жестокого избиения сына шерифа? Донован Галпин дал первый комментарий о состоянии сына. Пальцы бешено стучали по затертым кнопкам общественного ноутбука. Нужно больше информации. Какого черта Торп поперся в кофейню? Почему избил Тайлера? Куда пропал? Голову разрывали вопросы, а дурацкие желтушные статьи противоречили даже друг другу. Уэнсдей не верила, что Винсент не знает, где его отпрыск – скорее всего, медиум спрятал его в надежном месте, пока не уляжется шумиха. Сын знаменитого медиума отказался от участия в бизнесе отца. Так ли сладка богатая жизнь? Провокационный заголовок рябит в глазах, Уэнсдей читает, жадно глотая всю информацию, впечатывает в себя каждое упоминание Ксавье. Ей до ужаса мало всего этого, можно попробовать узнать через Энид, но та ведь не удержит язык за зубами, а Аддамс меньше всего хочется, чтобы ее обнаружили сейчас. Кто еще может знать, что произошло между Торпом и Галпиным? Кто сможет держать язык за зубами и не выдаст ее? И ответ приходит сам собой.Часть 16
8 августа 2023 г. в 16:31
"Я просто поговорю с Тайлером. Я просто поговорю с Тайлером. Я просто выбью из Тайлера все дерьмо, если он даже просто подумает о Уэнсдей. Черт. Еще раз. Я просто поговорю с Тайлером..." – повторял Ксавье, словно мантру. С момента дурацких снов и появления в них долбаного сынка шерифа контролировать себя становится все сложнее. Гребаные сны такие яркие, такие живые, наполненные тошнотворными звуками-вздохами, привкус чужой близости почти ощущается на кончике языка. Отвратительно. Грязно. Невыносимо.
Окей, Ксавье после примерно стотысячного диалога со своей шизой понимает, что вся вина целиком и полностью лежит на нем, и дело не только в том, что он поспорил на Уэнсдей. Торп мог легко разорвать гребаное пари с Аяксом – тот уж точно должен был понять его чертовы чувства и проявить сочувствие или мужскую солидарность, несмотря на то, что с Энид Ксавье его очевидно подставил. Он должен был прекратить все и поговорить с Аддамс честно. Глядя глаза в глаза. Да, она была изначально в курсе того, что стала разменной валютой в споре, но это никак не умаляет косяков Торпа – скорее делает его еще большим скотом и мудаком в собственных глазах.
Уэнсдей знала, знала, знала, черт возьми! Знала, но каждый раз отвечала на его ласки! Знала, но упрямо шла в мастерскую, в его комнату – куда угодно! Знала, но все равно подпустила к себе. Был ли это шанс на будущее или очередной хитроумный план Аддамсов – Ксавье не мог решить, и это душило его, сжигало нахрен весь кислород в легких. Если бы сейчас ему кто-то сказал – эй, это тебе за отца, пусть будет проклята ваша семейка – Ксавье было бы легче. Если бы в этом безумии не были замешаны чувства – хотя бы с одной стороны – Торп бы справился. Да, впервые в жизни ему сделали пиздец как больно, но впереди целая жизнь, чтобы отрастить броню, чтобы переболеть, чтобы не реагировать, но гребаная неопределенность буквально сводит с ума.
Уэнсдей окажется хреновой лгуньей, если скажет, что она ничего не чувствует к Ксавье, и тот это знал и чувствовал себя персонажем дерьмовой постановки трагедии Шекспира. Из Торпа выходит отвратительный Ромео, а Уэнсдей никак не тянет на инфантильную Джульетту.
Просто поговорить с Тайлером. Поговорить с Тайлером. Не убить нахрен гребаного Тайлера.
В кофейне как всегда немноголюдно, и сейчас Ксавье почти рад этому – насколько вообще к нему нынешнему применимо слово "радость". Галпин даже не поднимает голову – вряд ли Торп приперся за чашечкой кофе в его исполнении.
– Я пришел поговорить, – не тратит времени на приветствие. Тайлер делает глубокий вдох и натягивает дежурную притворную улыбку. Меньшее, чего ему сейчас хочется – это чертовы разборки с богатеньким сынком. Отец предельно ясно выразился еще в прошлые их стычки – никаких конфликтов с этим придурком, иначе папаша разнесет весь город в поиске виновных.
– Говори, – равнодушно пожимает плечами.
– Что у тебя с У… Аддамс? – хочет выглядеть равнодушным, словно ничего не произошло. Главное – не показать чертову слабость, не сорваться и не вляпаться в неприятности.
– Не твое дело, Торп, – цедит сквозь зубы Тайлер, раскладывая трубочки, ложечки и прочие мелочи по местам.
– Я. Повторяю. Еще раз. Что. У тебя. С Уэнсдей, – контролировать себя становится сложнее, гребаная неопределенность вкупе с поразительным спокойствием Галпина действуют как красная тряпка на быка. Чертов ублюдок знает, где Аддамс, и знает, что она сейчас уязвима для его дурацких ухаживаний. Ксавье не сомневается –
Тайлер с легкостью может включить режим милого влюбленного мальчика, и на контрасте с мудаком-бабником Торпом у него все шансы завоевать девушку. Адово пекло!
– Меня не касаются отношения богатеньких детишек, мистер Торп, однако я все же позволю себе этакую плебейскую вольность. Я не знаю, где Уэнсдей – ее папаша практически спит в участке моего отца, так как она сбежала. А раз ты заявляешься сюда со своими замашками психопата, то я думаю, что ты напрямую в этом замешан. У меня появился шанс подкатить к богатенькой стерве и утешить ее, как только отец найдет Аддамс. А тебе я искренне желаю отправиться в ад к своей долбаной мамаше! – слова баристы сквозят ядом, они как рыболовный крючок – крепко цепляют, не оставляя ни единого шанса соскочить. Все это – одна сплошная провокация, и, черт возьми, она срабатывает. Защитные механизмы отключаются – по венам разгоняется неконтролируемая ярость. Порвать на куски. Убить. Уничтожить.
– Что ты сказал про мою мать?
– Помимо психиатра тебе нужно проверить слух. Катись в чертов ад за своей шлюхой-мамашей! О, она так хотела, чтобы твой конченный отец подружился с Аддамсом, и все стали жить дружно! У вас с Уэнсдей отлично получилось б отомстить обеим семейкам – ты спишь с дочуркой Аддамса, пока он с твоей матерью... – договорить Тайлеру не дает кулак, врезающийся прямо под челюсть. Ксавье не видит ничего перед собой – чертовы слова ублюдка срывают нахрен самоконтроль. Действия продиктованы чистыми инстинктами – он рвет, выцарапывает, ломает, не слыша ничего вокруг себя. Мерзкое шерифское отродье должно сдохнуть – и Ксавье устроит ритуальный костер на его надгробии.
Никто не смеет говорить что-то в сторону матери Ксавье... И в сторону Уэнсдей.
Торп почти не чувствует, как Тайлер отбивается, как кулак баристы скользит по скуле, губам, оставляет зудящие гематомы, как саднит разбитая губа. Плевать. Он вырвет нахрен Галпину язык, завяжет его узлом и поставит на полку, чтобы чертов придурок не смог больше произнести ни слова своим грязным вонючим ртом.
Впервые с отъезда Уэнсдей Ксавье чувствует себя охренеть каким живым. Все его действия продиктованы выбросом адреналина, он весь – сплошной сгусток ненависти, клокочущий и беспощадный. Наконец-то он может ненавидеть кого-то, кроме себя. Кровь из разбитой губы наполняет рот металлически-соленой вязкостью, вызывает почти садистское удовлетворение.
Ксавье – оголенный провод, уничтожающий любого в зоне поражения. Чертов взорвавшийся вулкан, несущий боль и разрушения. Он – один большой разлом земной поверхности. Заземлить. Потушить. Заполнить.
Экстаз от превращения Тайлера в кровавое месиво прерывает электрический разряд. Торп почти падает на уже не двигающееся тело баристы.
– Не стрелять! Он нужен живым! – вскрикивает человек в форме, и Ксавье запоздало понимает, что чертов Галпин успел нажать тревожную кнопку. Гребаный ад.
На Ксавье нацелены два пистолета, один из которых заметно дрожит от рук держащего его копа. О, ну конечно, папаша-шериф собственной персоной. Торп не уверен, что Донован не пристрелит его, а потом не напишет в чертовом отчете, что Ксавье сопротивлялся, но если честно, то плевать. Хочет – пусть начинит пулями тело парня хоть прямо сейчас. Ему все равно.
Однако старший Галпин проявляет сдержанность – он спокойно проверяет пульс сына, вызывает "скорую" и остается до ее прибытия, пока Ксавье заковывают в наручники и пакуют в полицейскую тачку. Не то чтобы он планировал гребаный побег, но кто его станет слушать?
А дальше допросы, беседа с отцом, выход под залог с контролем местонахождения и твердая решимость найти чертову Уэнсдей Аддамс раньше, чем до нее доберется долбаный Тайлер. Благо, у Ксавье есть фора недели в две – три точно.