Мрачный жнец

Думала ли когда-то Гексли Анри, что дойдет до жизни такой? Что заиграется и едва не подохнет, да еще и так тупо? Она была достаточно мудрой и умной, но, очевидно, в другой жизни. В этой ее вела дорога приключений, пока ей не прострелили плечо. Чертова дыра от пули болела, хоть и не так сильно, как могло ожидаться, учитывая не сросшуюся до конца с телом душу - боль пульсировала, пока из раны выливалась кровь, наполняя закуток тошнотворным ароматом бойни вперемешку с порохом. Анри тряхнула головой, чтобы собраться - нужно было закончить квест, и уже тогда можно было бы растечься разбитой лужей по полу. И она собралась, сжав волю и воротник трупа в кулак. И она держалась, вздернув голову кверху, с честью и выдержкой проходила подброшенные хитрецом Дофламинго испытания, пока он ее, мать его, не огорошил. Просто взял и вывернул наизнанку. У Анри все внутри холодеет и обрывается, ухнув в пропасть, и это несмотря на то, что вино дало в голову, порозовив жаром щеки. - Присоединиться? - Тупо таращась на с трудом поднимающийся труп, переспрашивает она. Подстреливший ее пират, чью душу она вернула на место, вставила, как потерянный паззл в мозаику, встает и ошалело пялится на их с Дофламинго тандем. Дофламинго и Анри глядят в ответ. - Он был мертв, - произносит Дофламинго заинтересованным тоном и смотрит на Анри с подозрением, чуть кривя рот в усмешке. - Был, - подтверждает она, косясь на початую бутыль и раздумывая, стоит ли ей на всякий случай накидаться и вырубиться или все-таки переждать. Дофламинго изысканно перебирает пальцами, и едва заметные нити вздергивают бутылку и плещут ей еще один бокал. Очень внимателен. - А сейчас он жив. - Ага, жив, - утвердительно качает головой Анри и прикладывается к ещё одному бокалу, но в этот раз пьет его медленнее, стараясь распробовать. - М-молодой г-господин! - Запинаясь, бормочет неудачливый пират. - Будьте осторожнее, эта девка опасна! Она что-то сделала со мной! Хотела, тварь, до вас добраться! Дофламинго хмыкает, вскидывает руку, и голова пирата катится по полу, удивленно на них таращась стекленеющим взглядом. Анри давится вином и кашляет, чувствуя, что задыхается - воздуха в лёгких нет, их переполняет сладостное насыщение чем-то иным, и ее словно распирает от энергии. Она чувствует это каждый раз, когда кто-то умирает рядом не от её руки, и каждый раз ей тошно от самой себя. - Не люблю, когда меня пытаются наебать, - говорит Донкихот и склоняется над замершей в кресле Анри. Он берет бутылку чего-то покрепче и на вид подороже и, открыв крышку, с усмешкой льёт тонкой струйкой крепкий алкоголь ей на рану, чтобы ее продезинфицировать. Сама Анри предпочла бы чистую воду и медицинский антисептик, но у пирата план иной. Видимо, он хочет ее заспиртовать живьем. Не хватает лишь бочки. По крайней мере, по запаху ее уже можно было определить в лигу хорошенько проспиртованных портовых забулдыг. Алкоголь заливает ее перевязь на груди, течёт ниже и пропитывает штаны - становится мокро и липко, а голова от запаха идёт кругом, будто одной кровопотери ей было недостаточно. Его рука зависает над ней, перебирая пальцами, и Анри чувствует легкие касания к ране, а потом более яркую, колющую боль - она смотрит вниз и видит, как начинают шевелиться края, стремясь друг к другу. - Я не планировала никуда присоединяться, - говорит Анри, словно никто их разговор не прерывал, чуть откидываясь назад - кожу щиплет и тянет, пока едва заметные нити стягивают внутри сосуды и ткани. - Что будет, если я откажусь? Дофламинго хохочет по-аристократски высокомерно, пауком шевеля длиннющими пальцами у нее над раной, а кажется, будто в ране. - Дерзкая. Меня сложно впечатлить в достаточной мере, чтобы я сам лично такое предложил. Так что тебе бы лучше хорошенько подумать, учитывая, что ты у меня в сети. В какой-то момент ее дергает особенно сильно, и она, не сдержавшись, рвано выдыхает сквозь зубы. Донкихот этот умеет доминировать, подавляя болью и страхом - в этом он как рыба в воде, тип ушлый и скользкий. Уж. Хоть и птица. Однако любая боль конечна, как и жизнь - это лишь всё закономерности, ведущие в одну финальную точку. Что это для той, кто частично властвует над смертью? Анри смотрит на его довольное и угрожающее лицо неприлично долго - он очень молод и хорош собой, гладко выбрит и уложен, но тут и там прячутся маленькие давние шрамы, а морщины между бровей не разглаживаются, даже когда он не хмурится. Определенно, его жизнь не была так уж сладка, высокорейтингово его помотала и наложила свой отпечаток на его лицо. И душу. Почему-то ей хочется узнать, куда покатится волна, если она взбаламутит здесь воду. - Скажи "пожалуйста", - наконец проговаривает она, чуть кривя рот в привычной улыбке, сбивая его с толку. На мгновение его лицо становится озадаченным, словно она вывалила на него мозгодробящую задачку повышенной сложности, и маска его трескается, едва ли не слетая, а потом он аж откидывается назад, заходясь в оглушающем смехе. Верно, что Джокер - столько смеяться, с ума можно сойти. На самом деле, она не ожидает, что он сыграет в эту игру по ее правилам - слишком уж он властный и гордый, чтобы позволить помыкать собой тому, кто заведомо слабее. Он двигается стремительно, точно клинок карающий, и нависает над ней угрожающей горой из розовых перьев, заслоняя практически весь доступный свет - его пальцы сжимают подлокотники кресла, перья щекочут ее оголенные плечи, а его лицо теряется в тени, и видны одни лишь очки и бесовская, джокеровская улыбка во весь рот. Анри думает, что, должно быть, личности с более подвижной психикой в такие моменты вполне себе успешно мочат штаны, а то и сознание теряют. Как хорошо, что у Анри подвижность эта давно отмерла, отвалившись ненужным придатком, а то никаких бы нервов не хватило! - Мышка любит поиграть? - Спрашивает он дружелюбным тоном, и от этого мороз по коже пробирает еще сильнее. Анри чувствует, что сердце ее нервно сдавливают невидимые пальцы, и оно начинает трепыхаться в груди, с надрывом колотясь о ребра - это чувство накрывает ее с головой, принося с собой сладостный укол адреналина. Она давно не ощущала себя ходящей на грани, а здесь грань уже норовила перейти в пропасть. А ведь она без страховки. - Просто люблю, когда мне предлагают вежливо. Это ведь основа уважения. Как мы сможем стать... семьей без уважения? Дофламинго весь сотрясается от хохота, сверкая очками, а его огромная, пушистая шуба просто ходит ходуном. - Ты очень забавная и смелая малышка, отдам тебе должное. И как глава этой семьи я могу пойти на некоторые... уступки, - он наклоняется еще сильнее, и теперь его лицо маячит буквально в нескольких сантиметрах от ее носа. - Поэтому я повторю в последний раз - присоединяйся к семье Донкихот, пожалуйста. Тон его приказа пробирает до самого нутра, умело выворачивая ее, как женушка постиранное белье в проруби, и звучит так, словно она уже выписала себе смертный приговор, но Дофламинго ничего не делает - выжидает, точно притаившийся в траве кот. Или, скорее, как засевший в паутине паук. Анри не отводит взгляда и не мигает, глядя в темнеющие стекла изогнутых очков. Она понимает, что заинтересовала его, и просто так он её не отпустит - только ногами вперед и по частям. А она совсем одна в этом мире, покинутая, потерянная шлюпка в открытом море, и совсем не прочь прибиться на время к дрейфующей гавани, чтобы ощутить хотя бы подобие стабильности. И силы. - Только... ты не строй высоких ожиданий. Я не кровожадный пират и вряд ли когда-то им стану. Я всего лишь нахожу вещи. И людей. И помогаю потерянным. Дофламинго хмыкает себе под нос и паскудисто улыбается, отдаляясь. Снова возвращается на стол как на насест и, закинув ногу на ногу, прикладывается к бокалу. Рана у Анри затянута и зашита получше, чем любыми медицинскими нитями - шов аккуратен и максимально не заметен и тянется короткой, красной линией. - И часто ты обрабатываешь раны девушек, попавших в беду? - Спрашивает она наконец, вопросительно выгибая бровь. Дофламинго продолжает веселиться за ее счет, и его жуткое хихиканье, хоть и приглушенное стиснутыми губами, практически не прекращается. - Это случается только с теми, кто приносит мне деньги, а не только тратит их, и может хорошенько повеселить, - наконец говорит он, будто бы предлагая ей самой прикинуть нужный ответ. - Видимо, мне повезло, - подводит неутешительный итог Анри и совершенно расплывается по креслу, чувствуя, словно ее тело немеет. Алкоголь уже начинает активно действовать, а учитывая его концентрацию у нее в крови и витающий в воздухе запах, она знает, что отрубится очень скоро. Немного сбивают причитания несчастного пирата, который что-то твердит о мамке и батьке и своем великолепии. - Расскажи мне лучше о трюке, который ты провернула с тем... несчастным. Он был мертв, когда ты его притащила. Что у тебя за фрукт, а? Анри замирает под его внимательным взглядом, и понимает, что не сможет увильнуть. Но и всю правду рассказывать ей не к чему. - Я не знаю, как он назывался - мне так никто и не сказал, а я не интересовалась. Но я... вижу души тех, кто есть и кто остался. И могу с ними взаимодействовать - видеть, разговаривать... отъединять от тела. Этот пират действительно был мертв, но не до конца - пока тело цело, я могу вернуть душу, которую забрала. - Как любопытно! Ты действительно выгодное приобретение. Я даже рад, что не убил тебя, фу-фу-фу. Анри это, пожалуй, даже льстит. Донкихот встает и протягивает ей руку, а потом поднимает её с кресла, в которое она, кажется, вросла. - Пойдём, я представлю тебя другим, Гексли Анри. И выходит из кабинета, переступая через валяющееся на полу тело так обыденно, словно делает это по сто раз на дню. Анри накидывает свою куртку и, чуть пошатываясь, идёт следом, задержавшись у причитающего призрака - тот, кажется, её не замечает. - Но Молодой Господин, ведь мамка говорила, что я стану знаменитым и богатым. Мамка говорила, что... Мамка... А батька-то.... - чуть плаксивым голосом бормочет душа, раскачиваясь на месте. Анри чувствует, что желание его расходится с тем, что он, как заведенный, твердит - да и странно это, не наниматься же менеджером к призраку. - А где они, ваша мамка и батька? - Спрашивает она, поправляя так и норовящую сползти с плеч куртку. - Дак нет уже, мамки-то с батькой. Померли, - выдает пиратская душа, к Анри не оборачиваясь. Той даже становится немного стыдно, когда она радуется, услышав это. - Тем лучше, примите мои соболезнования. Думаю, пришла пора вам с ними воссоединиться. Остается надеяться, что родители его решили дождаться сынка по ту сторону. Пират замирает, пялится в стену, а потом резко оборачивается, оказываясь нос к носу с Анри. Та, не ожидая от него такой прыти, отшатывается, так и не закончив привычный пасс рукой. - А ты скоро отправишься к своим-то, а, девчонка? - Спрашивает он вкрадчиво, словно уже в посмертии отбитая при жизни проницательность к нему возвратилась. - Кто знает, - отвечает Анри с чуть натянутой улыбкой и щелкает пальцами. Душа идет рябью, искажается, расплывается, словно мираж в пустыне, и исчезает ярким всплеском духовной энергии. Анри накрывает волной, и по телу расползается приятное томление, заполняя каждый ее закоулок. Дофламинго стоит за дверью, прислонившись спиной к стене - лицо у него задумчивое, брови привычно нахмурены, очевидно, что он все прекрасно слышал, а то и видел. - Вот значит, как это работает, - тянет он слова и остатки вина из бутылки. А потом, замахнувшись, разбивает ее о противоположную стенку и хищно, словно почуявшая кровь акула, усмехается. Он не спрашивает, наблюдает и делает свои выводы. - Все становится только интереснее. Выходит, тебе нужно будет отрубить руки, чтобы ты не смогла применить свои способности. Анри молча на него пялится, с каждой убегающей, как песчинка в склянке, секундой понимая, что ее сознание путается, как портовая шлюха с моряками. - Тогда лучше уж сразу голову, чтобы наверняка, - глубокомысленно советует, постукивая пальцем по подбородку. И не добавляет, что просто не знает своих границ - жестами ведь силу представить, как и реализовать, проще. Донкихот хохочет, словно она отвесила лучшую шутку в его жизни - за время общения с Дофламинго, у нее вообще создалось впечатление, что она тот еще шут, или же он тот еще хохотун. Или же это все маски, к лицу приросшие, корнями под кожу пробравшиеся, глубоко, что уже и не оторвать. Смех многое скрывает, как и безразличие - поди пробейся да пойми, что у него на уме. Он идет вдоль по коридору, махнув ей рукой, пару раз молча куда-то сворачивает и толкает большую, дубовую дверь, входя в комнату, широко раскинув в стороны руки, словно какой-то артист на запланированный бис. Анри он своей массивной шубой заслоняет, и она, чуть наклонившись, выглядывает у него из-под рукава. Сидящие за обеденным столом смотрят на нее с недоверием, презрением и равнодушием. — У нас в Семье пополнение, - громко произносит он голосом волнующим, обволакивающим, до самого нутра пробирающим - в таком только вываляться, чтоб с ног до головы. - Гексли Анри. Или это у Анри уже едет крыша и желание бессознательно шлепнуться на пол только растёт. Особенно, когда он кладет ей руку на загривок, так, что её дрожь пробирает, а ум за разум заходит, и выталкивает перед собой - дескать, вот она, моя пиздючка. Анри улыбается. И вяло машет. - Доброго дня! Прошу, позаботьтесь обо мне. И, картинно закатив глаза, падает в обморок.