All for the boy

Следующие недели в учреждении постепенно становились все более утомительными как для Эндрю, так и для медперсонала. Чем меньше лекарств давали блондину, тем менее приятным это становилось. Когда начали проявляться первые синдромы абстиненции, он отказывался вести себя как наркоман во время ломки, но чем меньше ему давали, тем отчаяннее просил его мозг. Эндрю знал, что это саморазрушительно, и на самом деле он ничего не хотел больше, чем избавиться от этих таблеток счастья, но бессонные ночи и постоянное желание блевать не шли в пользу его логическому мышлению. К черту это. К черту таблетки. К черту очищение. Блять, блять, блять. Это была его новая красноречивая мантра, которую он повторял себе день за днём. Когда ему, в конце концов, удавалось заснуть, кошмары старого и нового жестокого обращения прокручивались перед его глазами в мельчайших деталях. Иногда это было раннее детство, полное синяков и порезов. Дети толкали его, потому что он всегда был самым маленьким в группе. Всегда самый хрупкий, пытающийся спрятаться за воспитателем. Она всегда отталкивала его, говоря, чтобы он терпел это. Это просто детская игра. Ты должен быть жёстче, Эндрю, иначе они никогда не захотят с тобой играть. Но тогда Эндрю ничего не знал о том, как быть жёстче. По натуре он не был жестоким ребенком, и к грубым манерам старших парней привыкнуть не мог. Так что он позволял им толкать, тянуть и оскорблять себя. Все это не имело значения, потому что скоро у него будет семья. Кто-то же должен был усыновить такого милого мальчика, не так ли? Иногда это был Марк Томсон, который был его первым приемным отцом, который научил его всем радостям семейной любви. В то время Эндрю все ещё делал все возможное, чтобы угодить всем. Быть самым лучшим, чтобы кто-то забрал его к себе. Он был таким послушным маленьким мальчиком, что ему разрешали обслужить мистера Томсона, когда его друзья приходили посмотреть игру и выпить пива. Все говорили, что Марку повезло с таким милым ребенком, который может приносить ему алкоголь, как послушная собачка. Когда он положил руку ему на голову и взлохматил волосы, Эндрю решил, что выбил Джекпот - получил настоящую семью. Это оно. Подумал он про себя. С этого дня я буду счастлив. Так и было до тех пор, пока мистер Томсон не выпил достаточно, чтобы прийти к нему ночью. Эндрю не мог сказать, где тем временем была миссис Томсон. Может, она спала, может, он солгал ей о «маленькой сказке на ночь», а может, она просто решила не реагировать на происходящий кошмар в соседней комнате. В конце концов, это не имело значения - Марк был в постели Эндрю и прикасался к нему в тех местах, в которых нельзя было прикасаться ни к одному ребенку. Иногда это было одно из мест, где он просыпался посреди ночи от урчания в животе. Он вспомнил тяжёлые кулаки за то, что украл с прилавка яблоко. Было место, где висел замок на холодильнике. Настоящий замок. Эндрю быстро научился отпирать его, и это давало ему целую ночь полного желудка и синяков, которые были видны даже через месяц. После этого он больше не пытался взламывать холодильник или другие шкафы. Вместо этого он перешёл к более безопасному поставщику продуктов питания. Магазины. После того, как его в третий раз поймал на краже чересчур мягкий полицейский привел обратно в дом, его поджидал социальный работник. Он доставляет слишком много хлопот. Сказала женщина другой даме в костюме. Я не могу держать в доме преступника, который к тому же, ест как лошадь. Он вреден для других детей в доме. И Эндрю даже не хотел защищаться. К тому времени он уже знал, что это ничего не принесет. Хорошо, мне все равно здесь не нравилось. Сказал он себе, когда пошел упаковывать свои три футболки, которые у него были, в свой рюкзак. Иногда это была приемная мать, которая всегда была пьяна и просила его потереть ей спину, когда она была в ванной. Иди сюда, Эндрю. Будь хорошим мальчиком и помоги мне. К тому времени он должен был знать лучше, но он так устал от переездов. Эндрю просто хотел остаться где-нибудь ещё немного. Этот дом был не самым плохим. Беатрисе было все равно, чем он занимается весь день, у него была еда и даже телевизор, которым он мог пользоваться. Другой ребенок, которого она опекала, Кейси, мало с ним разговаривала, и Эндрю это вполне устраивало. Все было хорошо, до одного момента. Увидев Беатрис в той ванне он впервые увидел обнаженное женское тело. Ему было просто любопытно, но не больше. Женщина, должно быть, по-другому поняла затянувшийся взгляд Эндрю, когда схватила его за запястье и потянула, чтобы тот упал на ее грудь. Тебе нравится, Эндрю? Когда я была моложе, у меня было много таких ковбоев, как ты. Ты немного молод, но я могу показать тебе, как это делается. Не стесняйся. Она провела руками по его груди и схватила за футболку, когда он попытался отойти с широко раскрытыми глазами. Давай же. За это тебя через пару лет убивать будут. Позволь мне показать, как это делается, чтобы однажды ты мог осчастливить какую-то хорошенькую девушку. Эндрю и сам знал, как это делается, и не был заинтересован в дальнейших исследованиях. Она не слушала. Иногда это начиналось как хороший сон. С запахом блинов и вафель. С улыбкой, которая, казалось, могла растопить лёд, занимавший все ещё молодое сердце Эндрю. С бинтом на ушибленном колене, когда Эндрю в очередной раз упал, перелазя через заборы. Мягкие пальцы в его волосах означали лишь нежное прикосновение к его голове. Эндрю был дураком. Идиотом. Конечно, у этой любви была своя цена, и звали её Дрейк. Дрейк никогда не был нежным, и это никогда не длилось долго, но это случалось чаще, чем в любом другом доме. Дрейк не был случайным пьяным мужчиной или женщиной, которые беспокоили Эндрю из-за отсутствия других занятий. Дрейк большую часть времени был трезв и почти каждую ночь оказывался не в той постели. Ему нравился Эндрю. Ты такой красивый, Эй Джей. У тебя такое миленькие личико. Я мог бы трахать его вечно. После этого Эндрю часами смотрел на себя в зеркало. Если в этом теле было что-то, что привлекало Дрейка, что-то, из-за чего его так использовали, он хотел, чтобы это исчезло. Уничтожить. Отрезать. Но он не мог. Только не с нежным голосом Кэсс. Плохо спал? Ещё одна плохая ночь, Дрю? Мой бедный мальчик. Так что он остановился на единственной возможной вещи, которая заключалась в том, чтобы резать запястья до крови. Он надеялся, что однажды его рука дёрнется, и он порежет слишком глубоко. Иногда это был тот день несколько недель назад. Черный. Все чёрное. Только скрип деревянной спинки кровати, тяжёлые, горячие вздохи ему в ухо, фантомные руки на запястьях и боль. Боль - такая яркая, что это не было похоже на сон. Боль, к которой Эндрю привык. Единственное, к чему привык блондин за годы своего существования. Эндрю изменил свое мнение обо всей этой ситуацией с наркотиками. Кошмары были ужасны, но разговоры с этими полными идиотами, называвшими себя психиатрами, не помогали бедному мозгу Эндрю. Терапия у доктора Слоски была настолько скучной, насколько это возможно. Были также доктора Кнопф, Фальк и Пруст. Блондин ненавидел каждого из них, но Пруст был самым неряшливым. Эндрю не мог не посмеяться над его мятым лабораторным халатом, сальными волосами и костлявыми пальцами. Пруст выглядел как карикатура на комического злодея. Ничто в этом человеке не заслуживало его уважения. Эндрю рассказывал каждому из этих идиотов разную предысторию, и каждая из них была все дальше от правды. Никто из них не жаловался, они только вежливо кивали, и Эндрю действительно не мог этого вынести. С него достаточно. Хватит этого. Хватит быть в реальности только наполовину. Хватит этого ошеломляющего голода, чтобы в конце концов, вообще ничего не чувствовать. Он лучше будет постоянно смеяться, чем это. Пришло время бунта. Он опрокидывал книжные полки, доводил других пациентов до слёз и даже угрожал Блоссом пластиковым ножом. Каждое из этих действий принесло ему время в знаменитой комнате паники. Она была со звукоизоляцией, полностью белой и обитая тканью. Это было для того, чтобы сойти с ума. Через час или около того человек терял ориентацию в пространстве, пол вдруг казался потолком, а потолок - полом. Хуже всего было то, что Эндрю больше не принимал наркотики. Пока однажды он не совершил ошибку, отпустив шутку про то, что Пруст был самым бесполезным из врачей, и мужчина воспринял это как вызов. Он поставил его на физиотерапию. Эндрю был заинтересован, но предполагал, что это не означает ничего хорошего. Тем не менее, он не упомянул об этом, когда Би передала ему сигареты, которые он мог выкуривать у окна каждую ночь. Он не был слабым. Бетси рассказывала ему истории о Лисах и жизни в Пальметто. Эндрю было все равно. Он держал эту информацию в голове максимум двадцать минут, и это уже было много для его почти несуществующей концентрации внимания. В рамках реабилитации Эндрю прописали новые препараты, которые должны были помочь ему вылечиться. С его точки зрения, они ничего не делали, за исключением того, что невероятно мешали сосредоточиться или даже думать. Примерно за неделю до Рождества Эндрю окончательно потерялся. Пруст исключил Би из списка посетителей и часто брал его на физиотерапию по ночам. Физической комнатой оказалось помещение со сложной машиной и кроватью. Той кроватью, к которой Эндрю насильно привязывали два медбрата, которых Пруст так и не представил. По сравнению с ними даже Баттеркап выглядела дружелюбно. И они связали его с устройством, которое оказалось генератором тока. В первый раз, когда электричество пробежало по его телу, это застало его врасплох. Он все ещё был слишком сосредоточен на оскорблениях Пруста. Боль была короткой, но сильной, а Эндрю потел все больше и больше. — Блять… — прохрипел он, когда конвульсии перестали сотрясать его тело. — Снова, — приказал Пруст монотонным голосом, и они так и сделали. Никто не слушал жалобы Эндрю. Никто не слышал его приглушенных криков. Это было так знакомо. Пришли на исходную точку. Электрошоковая терапия и синдром отмены вскоре превратили все дни в один. Если в начале своего пребывания здесь он хотя бы менял окружение прогулками по общей комнате или даже ходил пару кругов по коридору, то теперь он только и делал, что лежал в своей комнате и смотрел в свой белый потолок. Спазмы от боли и рвоты. Врачи обещали, что эта фаза скоро пройдет, но это его не воодушевляло. Блоссом часто видела его. Она попыталась протереть его тряпкой, пока он лежал и дрожал, Эндрю замахнулся на неё кулаком. Он промазал, и это был не очень сильный удар, но она получила предупреждение. Медсестра по-прежнему будет оставаться в комнате и смотреть, как он страдает. Эндрю подозревал, что она такая же садистка, как и Пруст. Может быть, как и все сотрудники. На шестой неделе было улучшение. Он больше не чувствовал себя больным, но его мозг все ещё протестовал. По какой-то причине Пруст прекратил физиотерапию, и уж точно не из-за бесконечных угроз смерти от Эндрю. Блондин по-прежнему мало выходил из своей комнаты и ел самый минимум. Больничная еда была очень пресной. Все было уныло. Белый и серый. Однажды ночью Блоссом снова посетила его комнату, и Эндрю был готов к худшему. Она заканчивала свою смену, и комната Эндрю была последней её точкой, но все, что она сделала, это вытащила из сумки кекс. — Счастливого Рождества, маленький засранец, — она улыбнулась ему. Блоссом улыбнулась. Блоссом никогда не улыбалась. Её лицо было каменной статуей с хмурой гримасой. — Внутри мышьяк? — Эндрю даже не посмотрел в сторону кекса. — Могу добавить, если ты кому-нибудь скажешь об этом. Мне есть что терять, — на её лице снова появилось хмурое выражение лица, и Эндрю почти почувствовал облегчение. — Зачем? — он уставился на неё. — В последние недели ты выглядишь как кораблекрушение. Подумала, что тебе не помешает немного отдыха, раз уж самое трудное позади, маленький наркоман, — она повернулась на каблуках. — Если я услышу, что ты кому-нибудь скажешь об этом, я посажу тебя в клетку на неделю. Я обещаю. Блондин не пошевелился, когда кекс поставили на его тумбочки, а медсестра вышла из комнаты. Что ж, уже Рождество. Он сделал затяжку сигаретой и взял кекс с тумбочки. Шоколад. Раньше он любил шоколад. Мысли Эндрю снова возвращались в прошлое. Нет. Он был уже не тот. Он не осмелится узнать, что кекс сделает с ним. Может быть, он окажется таким же скучным, как и остальная его жизнь. Он скорее будет жить с хорошими воспоминаниями о шоколаде, чем испортит их навсегда. Эндрю выбросил кекс в мусорное ведро. ------------------------------------- Эндрю знал, что ему нужно, чтобы все врачи подписали его документы об освобождении, чтобы он мог покинуть Истхейвен. Он уже смирился с мыслью, что никогда больше не увидит внешнего мира, потому что Пруст ни за что, черт возьми, не подпишет что-либо для Эндрю, даже если он не бил его током уже неделю. Был Новый Год, когда Слоски вызвал его к себе в офис вне графика. — Что ж, мы все переговорились и решили, что теперь ты можешь покинуть нас, Эндрю. Твоя реабилитация официально окончена. — Что? — вырвалось изо рта Эндрю. — У доктора Пруста были сомнения по этому поводу, но он подписал твои бумаги на прошлой неделе. Он уехал в отпуск на Новый год. Однако он попросил передать тебе привет, — Миньярд сомневался в этом. Пруст, вероятно, сбежал, опасаясь за свою жизнь, теперь, когда Эндрю почти полностью восстановил свои силы. Но блондин не мог понять, почему он его выпускал. Страх, может быть? — Я думаю мне не нужно говорить тебе, что твоя реабилитация вне клиники так же важна, как и здесь. Бетси по прежнему будет твоим психиатром, и хотя по закону ты больше не обязан посещать её еженедельно, я бы все же порекомендовал тебе делать это. Что касается твоей зависимости, я не думаю, что должен напоминать тебе, что любые наркотики под строгим запретом. Наркомания - это болезнь, с которой тебе приходилось бороться каждый день, и теперь, когда ты снова выйдешь в мир, может возникнуть соблазн найти замену. Я знаю, мы говорили об онемении и бесчувственности, но со временем оно пройдет. Твое тело должно привыкнуть к новому уровню серотонина и импульсивности. Эндрю кивнул. Его глаза все ещё были прикованы к столу Слоски. — Ты рад своему освобождению? Мы позвонили Бетси, чтобы она забрала тебя. — Разве мы только что не говорили о моем бесчувствии, доктор Слоски? — Эндрю мельком взглянул в глаза психиатру. Алан улыбнулся с фальшивой добротой и кивнул. Он увидит их снова. Эндрю позволил себе впервые подумать о Лисах с тех пор, как началась реабилитация. Он задавался вопросом, не распалась ли ещё команда, к которой он собирался вернуться. Он вспоминал о Кевине и подумал, не вернулся ли парень к Воронам. Он подумал о Ниле. О Ниле с его секретами и обещаниями. Нил, который каким-то образом оказался с его домом и ключами, с его обязанностями и его самым близким человеком, которому Эндрю должен был доверять. Однако его желудок больше не скручивался, когда он думал о нем. Это обнадёживало. Он задавался вопросом, на что был сейчас похож его брат. Его кузен будет плакать. А как отреагируют остальные Лисы? Его не волновало их мнение, но все же знание того, что кто-то вроде Эндрю подвергся насилию, должно быть, было причиной для сплетен. Если бы Эндрю не знал лучше, он сказал бы, что ему было немного страшно возвращаться к ним. Он не был тем же самым Эндрю, а они не были теми же самыми Лисами для него. Это будет похоже на знакомство с совершенно новыми людьми. Эндрю не любит новых людей.