Треснувший фарфор

      Скарамучча не любит сны. Не любит хоть как-то взаимодействовать со своим миром грёз. Темнота же давно стала привычной картиной, которую наблюдает парень всякий раз, как закрывает глаза. В этой темноте комфортно: нет холода, нет никакого жара. Просто липкая пустота. Но, как бы то ни было, отсутствие снов лучше их наличия.       Сны Скарамуччи однообразны, а мир грёз на первый взгляд представляет собой комнату. За сёдзи ничего не видно. Кажется, сейчас лунная ночь, поэтому вокруг царит полумрак. Сама комната обставлена просто: пара ширм с изображением пейзажей, чайный столик, маленький переносной тётин и толстый слой пыли — всё, что было здесь. Это место никогда не убиралось, потому как с самого начала не подразумевалось, что кто-то будет жить здесь. Дабы понять, насколько это место заброшено, стоит сказать, что роспись на фонарике и ширмах потускнела, а васи в них стала настолько хрупкой, что до сих пор не порвалась лишь благодаря тому, что её никто не трогал.       Каждый сон Скарамуччи начинается в тот момент, когда парень открывает глаза. В осмотре комнаты нет нужды хотя бы потому, что в ней он уже бывал в реальности. Да и обстановка во снах веками не меняется, как и сюжет.       Скарамучча осторожно зажёг фонарь. Парень подошëл к выходу, с хрустом отодвинул сёдзи, которые уже давно не жалко, и двинулся вперёд по коридору.       Просторный коридор абсолютно пуст. С одной из сторон, через полуприкрытые оконца попадает всё тот же тусклый холодный свет одинокой луны. С другой стороны — стена. В ней, а вернее, в проходах иногда попадаются красивые, но всë ещë старые сёдзи, которым не суждено открыться. Скарамучча пытался, но ничего никогда не выходило. Огонёк в тётин дарит тёплый свет; первое время обстановка кажется вполне приятной, хоть одиночество и тишина неимоверно давят.       Чем дольше идёшь по коридору, тем больше удивляешься тому, насколько он длинный. В какой-то момент эта монотонная прогулка наскучивает, и парень оборачивается. За спиной, где должен быть коридор, ничего нет. Всë буквально разваливается на части, парящие в пустом пространстве.       Из следующего по пятам ничего послышался разгневанный голос. Сначала один, совсем тихий, но вот к нему присоединяется второй, третий, десятый. Парень сбился со счёта. Не мешавшие первые пару минут, они медленно становились всё громче и громче, пока не начинала болеть голова. Каждый голос требует чего-то, обвиняет, проклинает. Злость и ненависть голосов разъедает изнутри. Скарамучча никогда не замечает, когда начинает бежать, но это едва ли помогает. Всё чаще на пути приходится закрывать за собой массивные двери, скидывать на пол вазы, тумбы, сëдзи, — всë подряд, в надежде задержать то нечто, что преследует его. Эти противные, склизкие и холодные руки, тянущиеся из темноты.       Вот поворот, внезапное падение, такое же неожиданное приземление на пыльный деревянный пол. Здесь голоса тише, но они явно приближаются. Нужно бежать. Бежать до тех пор, пока он не проснётся или пока его не разбудит что-нибудь извне. И надеяться на то, что следующий поворот и падение будет совсем скоро, на то, что можно будет вновь оторваться от погони.       Каждый сон — игра в "Кошки-мышки", побег от неизвестного нечто, от своих переживаний, от материнских слов… От самого себя.

***

      Эи не знала, что ей стоит сделать. Как бы она ни ругала Скарамуччу, сколько бы ни придиралась, она всё ещё помнила о том, что этот глупый и импульсивный мальчишка — её родной сын. Видеть, как он тихо плачет, было до странного больно. Что же снится этому ребёнку?