Звуки, исходившие из разных концов квартиры, доносились через кажущуюся толщу воды, пока организм только-только начинал просыпаться. А после кто-то словно выдернул пробку из этой ванны, и вся вода из-за мощного слива разом исчезла, подвергая незащищённые уши всем ужастям внешнего мира. Ещё у кого-то на улице запищала сигнализация, и какие-то дети на площадке решили орать громче.
Не помогала даже рука, которой я зажал ухо, лишь бы не слышать раздражителей головной боли.
Вчерашнее празднование выпускного вылилось из обычной школьной тусовки в попойку с бегами на рассвете через фонтан в парке. Вспоминая обо всём этом, я присаживался, когда в голову заплыло одно воспоминание. Раскрыв один глаз, надеясь, что не увижу того, что не хочу видеть, я опустил взгляд на себя.
«Не переодевался», — констатировал внутренний голос.
Раздосадованно накрыв лицо руками, я просто замер ненадолго без каких-либо мыслей.
А затем стащил постельное бельё и отнёс со своей одеждой в ванную, кинув в корзину. Приняв душ и относительно приведя себя в порядок, наклеив патчи под глаза, я направился на кухню, чтобы угомонить уже длившиеся около получаса урчания.
Пока я выдавливал майонез на варёную картошку, что вытащил из кастрюли себе в тарелку, на пороге кухни появился отец. Подойдя, он присел за стол и сложил на небольшом от себя расстоянии – половине стола – пальцы рук в замок.
— Доброе утро, — проговорил я, незаметно всматриваясь в родителя, маскируя всё под обычный взгляд. Оперативники, может, и классные психологи (по крайней мере, должны быть таковыми), но жизнь с одним таким восемнадцать лет умеет научить подмечать даже мелкие изменения. Так у отца присутствовало тогда небольшое волнение, а в глазах виделась какая-то борьба.
— Я вновь насчёт твоей учёбы хочу поговорить, — спустя пару мгновений произнёс он, а я на рефлексе напрягся, но пока не вступал в отстаивание своей позиции, наблюдая за отцом, который всем своим видом показывал, что ещё не закончил. — В Воронеже есть хороший институт, можешь записаться туда на дневную смену.
Это опешило. И не просто опешило в тот момент, а заставило перестать жевать картофель, проглатывая так, как получилось – не совсем пюре.
— Так далеко? — скептически спокойным тоном спросил я. Отец весь подобрался и наклонился вперёд, ко мне. Его тяжёлая аура, морально давящая лишь в паре случаев, дала чётко понять, что либо я где-то сплоховал (а это возможно, потому что я не помню, как пришёл домой), либо ситуация редкая и очень важная. — Что? — не выдержал я зрительного контакта и увёл глаза вниз, на картофель. Слабак.
— Я знаю один театр, где ты сможешь проявлять свои актёрские таланты. Сегодня к нам придёт один мой друг, который там работает.
— Мама дома? — спросил я тогда, а в голове уже припоминал друзей отца. Каких-то простых гражданских среди них нет и не было.
— В зале.
«Вот оно что», — пронеслось у меня в голове.
Как-то раз папа уже брал меня в место, подобное театру. Измазали сажей, одели в разодранную одежду и послали попрошайничать возле одного заброшенного здания. А потом всё произошло так быстро, что я и не помню, как словили и задержали какого-то преступника. Я был в качестве жертвы. Шестилетний ребёнок и жертва, которого могли прирезать, удушить или взять в заложники, если бы такую лазейку просекли. Я думал, что тогда был похожий случай.
— И что она? — проговорил я почти шёпотом и вгляделся в блёклые голубые глаза.
— Ничего не должна знать.
Я кивнул. И мы друг друга поняли.
После двух, когда мама ушла к соседке, к нам пришёл папин друг. Антон Захарьин. Тоже оперативник, но по другой специальности – не по кражам, а наркообороту. С ним были оговорены все важные аспекты операции, в том числе и моя сохранность. Перспектива отсидеть в тюрьме, конечно, не привлекает до сих пор, да зарплата низкая, но плюсом шла возможность служить в театре.
Я согласился. А после сдачи экзаменов улетел в Воронеж.
Поначалу всё напоминало игру в бандитов: дают задание, ты раскладываешь по нужным геоточкам закладки, обязательно фотографируешься, шлёшь отчёт и прячешься. И при этом идёт совмещение с учёбой на факультете культуры и искусств и службой в театре.
А потом...
Потом всё завертелось так быстро, что одним октябрьским днём я проснулся с желанием послать всё в Тартарары и спрятаться под одеялом. Болезни никакой не было, просто в один миг наступила настолько сильная апатия, что захотелось или плакать, или подраться (а я стараюсь держаться от этого подальше), или просто мирно умереть, лёжа в своей постели.
Первую неделю я старался держаться, правда. Но потом усталость валила с ног, а моя крыша грозила настучать мне по голове за тунеядство. Крыша – та организация, куда я заделался латентным актёром и о которой должен докладывать Захарьину.
Антон Захарьин. Сам по себе он тип подозрительный и странный одновременно. Его с хрипотой голос даёт почувствовать себя дома, в безопасности, в спокойствии, но меж тем приводит в некий ужас, когда тому что-то не нравится или в голову резко стукает гиперопека в отношении меня. Да, мне восемнадцать тогда было, ещё совсем зелёныш, но голова всегда при мне. Единственный мой глупый поступок случился тогда, когда я ещё не осознавал – хотя казалось наоборот – реальных последствий, которые грозили мне за неосмотрительность.
На дворе стояла глубокая зима. Полгода прошло с того момента, как меня завербовали. Каждую первую субботу месяца я встречался с Антоном, передавая ему какую-то информацию или же слыша от него новый план действий. И так случилось, что, пусть я и был одет в мешковатую одежду, меня узнал один из моих «коллег» по группировке. Прижал как-то в подворотне через пару дней. Если бы не мои актёрские навыки, то не смог бы отвести от себя подозрений. С тех пор с Антоном стали встречаться в разных местах, а чуть позже и маскарад начался с дополнительной конспирацией. Так и появилась Кьяра.
Дальше вновь всё смазывается одним сплошным месивом, пока одним солнечным мартовским днём на улицах Воронежа я не встречаю свою подругу из Омска. Алёна очень красивая, умная, миниатюрная, с виду хрупкая, а на деле с тяжёлой рукой. Она тоже служит в театре, но в Омском, а ещё приехала по просьбе моего отца. Тот знал про наш прошлый роман, поэтому сговорился как-то с родителями Алёны, чтобы нас поженить. Как бы странно это не звучало, но Антон чётко дал понять, что это и моя дополнительная защита, и личные интересы самой Алёны.
Позже, когда я уже около или чуть больше года пытался найти какие-то наводки или доказательства, чтобы выйти полиции на главарей, дабы от меня, наконец, отстали, мне на глаза попались какие-то мальчишки в подворотне. Они уже ловили приход, на меня не обращали внимания, поэтому я тихо прошёл мимо. В следующий раз мой глаз цепанул их из окружения в парке «Динамо». Обсуждали что-то с одним моим «коллегой». Мысли о том, что занятие, которым я занимаюсь, превыше моих сил, посещали меня уже давно, но не так сильно, как в тот момент. Вспомнил, как морально устал от игры одного актёра под натиском двух сторон и большой ответственности. Захотелось бросить это дело, спокойно пойти работать тем, кем хочется, служить в театре, играть в кино, а из-за моего согласия быть контрагентом этого всего уже не будет – никто не захочет иметь дело с подсудным человеком.
— Пацаны, а чёй это вы в карманах прячете? — спросил я с ухмылкой, подойдя к тем ближе, когда мой знакомый ушёл. Ребята ещё совсем юные были в тот момент, поэтому страх в их глазах читался отчётливо.
— А ты кто ещё такой? — подал голос один полненький карапуз с веснушками и рыжими кудряшками. Это через года два он вытянется, немного сбросит вес, будет зализывать волосы и станет негласным авторитетом в их четвёрке, но тогда это был неизвестный мне мальчишка.
— Смотря, как вы отреагируете на моё предложение, — произнёс я и обвёл всю компанию взглядом, вглядываясь в их глаза и вызывая тем самым немного поёжиться. Тишина дала мне более-менее чёткий ответ. — Предлагаю вам делать закладки за определённую сумму денег. Но так, чтобы ни грамма не пропало, а то придётся писать мамке ой какую грустную телеграмму...
— Ты из какого века, дядь? Рамсы не путай, — пискляво и немного боязливо спросил худой и лопоухий мальчишка. Тогда, стараясь держать лицо, я хмыкнул на попытку дерзости и одобрительно кивнул головой.
— А для тебя лучше сдохнуть от передоза, чем порадовать мамку каким-то подарком? — я целился именно в этого мальчишку, но напыжились на меня все, что доказывало их сплочённость. — Даю срок на подумать до восьми вечера. Я приду сюда. Ждать буду только пять минут.
После своих слов я ушёл и старался не оглядываться. В тот вечер никто так и не пришёл. Но через неделю, когда я уже перестал волноваться и забыл об этих мальчишках, они сами нашли меня. Выглядели ужасно: все в синяках, у одного даже зуба не было, и, что греха таить, нет и по сей день. После моего обещания научить их драться, они согласились быть со мной, а я тем времени почувствовал, как на плечах отчего-то сделалось легче.
Затем я стал присматривать за ними, пытаясь отучить от наркоты, говоря, что это не круто, лучше прожить долго и сделать много, чем мало и почти ничего. Также незаметно я пытался взрастить в них человечность, которую почему-то не развили родители. Правда, с взрослением становилось всё труднее за ними уследить, а в их разговорах всё чаще проскальзывало пренебрежение к школе. Отчасти я их понимаю – таким же подростком был: прогуливал уроки, связывался с дурными компаниями... Но при этом учился на «хорошо» и «отлично», чтобы дома не ругали и я мог подольше погулять.
Я пытался всеми силами влиять на этих детей, но для становления авторитетом приходилось идти на проступки: украсть что-то по мелочи или нашкодить где-то – детское озорство, которое чудил в свои годы я.
И вот, наконец-то я стал забываться благодаря ним, но в плохом смысле: слишком вживался в роль бандита. А одним днём всё вновь попыталось измениться. Точнее поздним вечером. Когда настало время нового заказа, я привычно пришёл в присланную смс-кой местность. Хорошо замаскированный небольшой пакет мне выдавал какой незнакомый мужчина. Внешность у того одновременно и интересная, и отталкивающая. За разговорами о моей жене, гражданской жизни, о которой я говорил абстрактно, я не заметил, как подошли двое парней. Как именно началась драка, не помню, но после неё я дня два лежал навзничь на кровати, а через пару месяцев у меня вырезали аппендикс. Но перед операцией я успел совершить ещё одну ошибку.
После драки мне пригрозили расправой, либо же я должен был объясниться и привести тех, с кем вечно тусуюсь по вечерам. Как и зачем, не знаю. Когда я представлял в заброшенном здании своих мальчишек, то пытался вести себя максимально расслабленно и держался рядом с ними, хотя и отходил куда-то в сторону, и всегда был в поле зрения хотя бы одного из них. Подсованный мне косяк я, уже как профессиональный фокусник, менял на сигарету, перекрученную подобным образом. Возможно, из-за этого мои мальчишки вели себя более раскрепощённо, вливаясь охотно в разговор. Но больше, конечно, говорил Илья. Было страшно за них, но серьёзные парни, когда не под наркотой и без ломки, вполне дружелюбные. Просто на всей этой почве нервные и паранойные.
Так в нашу организацию были приняты и совсем юные головы. И это я сейчас понимаю, насколько облажался, но тогда и думать не мог в связи со своей неопытностью.
Дни начали вновь сливаться в один. На третьем курсе я уже сильнее зашивался и лишь чудом закрыл сессию без троек. Со стороны вновь начала капать на мозги крыша. Отчасти я был рад, что мальчишки ушли с головой в преступную деятельность, пока не ужаснулся этой мысли после двухнедельного невидения с ними. Всё, чему я пытался их научить, вся та мораль, к которой я пытался привести их, – этого всего вновь не было. Они стали дерзее и ужаснее. Я хотел уже идти к Антону, отказываться от этой работы, потому что вновь морально не вывозил, даже корил жизнь за то, что повернулась ко мне огромной своей задницей, придавив, когда садилась на свой стул, но в голове поселилась давно забытая мысль, которую я не развивал и отбрасывал подальше. Мысль о нормальной работе. Работе, которая будет меня радовать. Работе, которая будет спасением для меня. Но Антон был категорически против, хоть и понимал меня (или делал вид, что понимал). Я много раз ему говорил, что это не моё, что уже меня тошнит от этого всего, что я чуть на стену не лезу, лишь бы всё это поскорее закончилось. Но оно не кончается уже как третий год, и мне хочется просто вскрыться. Мысленно я всякими способами уже себя отправил на тот свет. В реальности же просто сидел на своей кровати и никуда не хотел выходить. Абсолютно никуда. Только на кухню. Взять там что-то острое и уйти в небытие. И в один момент, февральский днём, через четыре месяца ни туда ни сюда, меня перещёлкнуло.
Я просто поплыл по течению. Стало всё настолько бесцветным, что я не заметил, когда в театре перестали делать даже намёк на получение роли даже менее главной, чем второстепенная, в которой на сцене я бывал максимум два раза по пять минут за полуторачасовой спектакль. Моя психика не позволила памяти чётко запомнить период, когда я учился, выступал, делал закладки, гулял с мальчишками и возвращался домой, чтобы лечь в кровать, дабы поскорее наступил новый день, ещё один день на пути к моменту свободы. Но становилось только хуже…
После вручения диплома я словно глотнул свежего воздуха. Через месяц понял, что прожить на десятку от работы контрагентом и пятёру от распространения наркоты никак не смогу, поэтому на ближайшей встрече с Антоном сообщил тому, что нужна основная работа. Я предложил работать в школе, Антон, подумав, согласил.
Потребовалось много времени, сил и моих нервов, чтобы в двадцатых числах августа мне позвонил секретарь школы и сказал, когда нужно прийти. Впервые за долгие годы я ощутил внутри себя светлый прилив сил. Слабый такой, еле ощутимый, но вызывающий радость.
Но стоило мне прийти на первое заседание, как все чётко дали понять, что я здесь никто и, по сути, звать никак. Да, я по блату, но иначе никак. За свою жизнь я был всяким, но с новой страницей в жизни меня окрестили отшельником – водиться с учителями не было никакого желания не только из-за высокомерных и косых взглядом коллег, но по большему счёту из-за опыта учёбы в школе. Зато я сделал упор на учеников, и уже в середине второй четверти нашёл общий язык с десяти- и одиннадцатиклассниками. Почему Антон договорился насчёт ведения именно у таких подростков, почти взрослых людей, не знаю, но положительный момент всё же был: с этими ребятами меньше времени тратится, а актёрский навык помогает интересно вести уроки. Со временем я и материал подтянул с помощью Антона, и вновь почувствовал реальность жизни, песчаный берег под ногами, а не бездонную толщу чёрной воды.
Когда меня поставили дежурным на дискотеку в честь Нового года, ко мне подошёл один мой коллега и с ничего протянул свою загорелую руку. Матвиенко Сергей Борисович, физрук и трудовик, решивший недавно сбрить виски и отрастить хвост на макушке. Я ответил ему на рукопожатие, хотя внутренне напрягся и стал всматриваться во всё вокруг – необычно такое поведение по отношению ко мне.
— Классно выступил в театре, — первое, что произнёс Сергей, встав рядом со мной и став всматриваться в площадку с детьми.
— Благодарю, — ответил я, продолжая хотя бы раз в пару секунд кидать на того взгляд.
— Слушай, тебе правда двадцать два?
— Угу.
— Переспал с нашей секретаршей?
— Что, прости?
— Ну, ходят слухи, что ты не просто так стал учителем старших классов. Да и без практики, к тому же. Никто тебя здесь не знает.
От этих размышлений мне сделалось смешно, да и сам Сергей выглядел неловко и немного мялся, пока говорил. Я посмеялся в кулак, хотя долбящая из колонок музыка перекрыла бы и мой заливистый смех в голос.
— Думаю, мне просто боготворит судьба. Я не знаю, как так получилось. Подал заявление, приняли, преподаю.
— Ты и старшикам просто так понравился, да? — у Сергея на лице появилась улыбка, и я заметно расслабился.
— Ну, это уже мой талант, — сказал я, приподняв брови и сложив руки на груди. И, видимо, настолько самоуверенно это прозвучало, что при переглядках с Серёжей мы оба рассмеялись.
— Ты прикольный чел. Обращайся, если что потребуется. Помогу, чем смогу.
Обменявшись ещё одними рукопожатиями, Сергей пошёл к углу со стендами расписаний и другими данными о школе, а я остался стоять в уголке под телевизором на пару с цветком.
Если с новой работой я выплыл из реки головой, продолжая плыть на поверхности, то первая мель настигла меня через полтора года, одним августовским днём, вырвав из омута.
Я привычно гулял в свой законный отпуск вечером по двору с уже повзрослевшими мальчишками, когда те в какой-то миг выкрикнули: «Шухер!», — и попрятались в тёмных углах двора. «Шухером» у нас обозначалась цель, на которую нужно напасть, дабы отработать приёмы. Я спокойно продолжал сидеть на зелёном низеньком заборчике, когда через арку прошла долговязая фигура.
В тот момент хотелось припугнуть этого парня, показать авторитет своим. Я уже незаметно для себя входил в нужную для момента роль. Играл, ходил, припугивал, но не трогал – не моя задача. Я позволил своим шестёркам сделать то, что им хочется, поиздеваться над тем, кто им не нравится. Но впервые наблюдение за дракой не вызвало того самого ролевого наслаждения.
— Харе, — произнёс я спокойным голосом, чуть надавив большим пальцем на кончик своего ножа.
Даня с Мишей прекратили, а Илья с Толиком словно и не услышали. Я выждал секунду, а потом внутри меня взорвался воображаемый вулкан, из-за которого я вскочил с забора и выкрикнул громче:
— Завалились, блядь, я сказал!
И, наконец, меня услышали. Замерли и пристыженно отошли на шаг от парня.
Взяв чужой рюкзак, я осмотрел его содержимое. Нашёл какую-то мелочь. Ключи отпихнул в сторону. «В идеале взять бы и телефон… Молись, чтобы не зазвонил», — подумал я и раздражённо посмотрел на попавшегося под руку какого-то Антона, на бок которого уронил рюкзак.
— Пятихатка и мелочёвка. Братва, всё ваше, — произнёс я тогда и протянул всё найденное своим. — Можете идти. Я тут один закончу.
Когда моя четвёрка почти исчезла с поля зрения, я опустился к парню.
— Съеби, — прохрипел тот, еле подняв руку и слабо толкнув меня в колено. Его рука явно больно ударилась о землю. Знаю, чувствовал когда-то подобное. От его кашля и жалкого вида, до которого его довёл я своим бездействием, в груди давно забытое нечто заныло, а в голове зазвучал голос совести. Всё вокруг стало в тот момент ощущаться как никогда реально, что не верилось, что это происходит со мной.
— Какой ты грубый, — произнёс я с наигранной досадой и бесшумно выдохнул, чувствуя, как совесть заходится внутри всё сильнее, давая трещину в моей маске. — Ну-ну. А я говорил вести себя прилично, сейчас бы не валялся тут доходягой. А ты сразу обзываться… Смотри, расскажешь кому про нас, простыми разговорами ты не отделаешься…
— Урод.
Когда тот после кашля с небольшой кровью расслабился так, словно потерял сознание, я почувствовал укол где-то под диафрагмой. Но дрожащие ресницы, брови и губы, служащие показателями жизни, не дали грузным мыслям развиться.
— Хах, забавно… — я всячески пытался придумать, чтобы остаться подольше и помочь, смягчить вину, но на ум ничего не шло, даже специальное медленное поднятие на ноги не подсобло. — Ну, бывай,
женишок.
Я отошёл в тень, поглядывая по пути на парня. Ведя себя тихо и скрытно, не находя логики своим действиям, я проводил того до дома, юркнув незаметно следом в подъезд, и ещё некоторое время просидел на лестнице, вслушиваясь в шумы за дверью квартиры. В этот момент я понял, насколько мои подопечные стали жестки, настолько я потерял в себе человечность, поэтому в следующую ночь я проводил с ними долгую беседу, убеждая своим влиянием, давя своим авторитетом и даже подравшись с Ильёй, что нужно быть сдержанным и умнее, потому что это круче, это намного лучше, чем быть «лупящим всех подряд уёбком».
К встрече первого сентября с Антоном, учеником, которого я не замечал, как и остальных, пришлось морально подготовиться, но маску спокойствия в момент уединения оказалось держать тяжело. А выходка следующего дня, связанная с написанием теста, обескуражила. Внутри даже закралась надежда, что всё может наладиться, и я без задней мысли тыкнул Антона в кончик носа, ощущая в себе тот самый подростковый страх, когда задираешь девчонку в начальном классе. И незаметно для себя стал звать его «Антошкой», потому что это показатель моего главенства над ним. Да просто потому что захотелось, нет причины, просто потому что. А ситуация с возникновением моих ребят, отчего пришедший друг Антона выглядел слишком настороженно, привела меня самого в напряжение. Я вслушивался в разговор вплоть до их ухода, а потом проверил местонахождение своих и немного успокоился – у тех и в планах не было нападать.
Школа – место комфортной среды для сплетен, поэтому о каких-то романах узнают даже до возникновения самих этих романов, ведь со стороны всегда виднее, а ещё так легко навязать объекту подобные мысли, неосознанно или специально подталкивания на деяние. Так я узнал об Антоне и Ире, сделав из этого повод для подкалывания, хотя немного по-белому завидовал. Алёна мне всё же формально жена, поэтому с ней играть пару я мог только для каких-то целей, а она слёту подхватывала мои идеи, как и я её.
Но когда данная парочка разошлась, то из-за своей чёрной жизни я слегка обрадовался такому исходу. Да и это новый повод для подколов, потому что придумка ответок от Антона меня восхищали, на них хотелось отвечать достойно. Своеобразное соревнование. Но не более. Мне нравится его доставать, видеть огонёк в его глазах, дающий надежду на позитивный исход наших взаимоотношений.
Когда я проводил время у Паши, сдружившись с ним в конце прошлого учебного года, к нам прилетела Ира. Потребовалось усилие, чтобы рвануть из кабинета и побежать разнимать своих детей, которые что-то не поделили. Именно своих детей, в список которых мой мозг не включал Антона. Да, для общественности, конечно, мы учитель и ученик, и я подготавливаю его к взрослой жизни, по советской закалке, а не нынешнему порядку, когда учитель не учит, а преподаёт и более ничего не делает в отношении ученика, ведь нынешние подростки, не умеющие уважать чужих, топят за уважительное отношении к себе… но когда звенит звонок, и тот остаётся после урока, чтобы перед самим уходом, когда уже никого нет, сказать мне какую-то шалость, на которую за секунду я не смогу придумать ответ, я так и хочу по-дружески, словно мы одногодки и вместе сейчас пойдём на завтрак или на другой урок, швырнуть в него свой пенал. Антон, отличающийся от современных парней, выглядя больше на пацана из нулевых, всё же тот ещё репейник для других – не пойми когда стал ещё одной занозой в моей голове, о которой я по своей же оплошности теперь не могу не думать. Я оставил разборки за Пашей, выслушивая его злые бурчащие фразы, пока мы пересекали этаж и спускались по лестнице, и пока я писал эсэмэс Матвиенко о том, что тот лох и проёбывает драку в своём спортзале.
Столкновение с Антоном спровоцировало небольшой тупой укол в груди. Тогда, не став уходить в самоанализ, я надел на себя маску невозмутимости, складывая руки на груди и расправляя плечи, создавая так своеобразную защиту вцепившемуся в рубашку на моих лопатках ребёнку.
Первым меня заметил Илья. Миша крикнул «шухер» за поворотом, а после я понял – Серёжа вышел.
Когда Антон стал пытаться отпрашиваться у Паши, я, сам не ожидая, поддаваясь своему импульсу, увёл его за собой, но не в свой кабинет, а к доброй и приятной учительнице по химии. С ней я знаком мало, но она никогда не выказывала по отношению ко мне негативные сплетни, поэтому, если что-то нужно, а Серёжа не может помочь с какими-то вещами, я обращаюсь к ней. И, видимо, не прогадал в тот раз, так как узнал об Антоне немного больше, но шутить об интересе к мультфильмам не стал – сам к ним неравнодушен, пусть, по большему счёту, из-за Поли.
К чему-то приплёл печенье и чай. И потащил парня в кафе, где вновь узнал о нём нечто новое: любовь к рэпу и желание записывать свои треки. Это искреннее желание откликнулось внутри меня, внутри такого же подростка, отчего я без секунды на размышления предложил помощь. Захарьин не только опер, но и хороший звуковик, так что помощь была реальна. А потом привёз Антона к себе домой, где выдал приготовленный собственноручно утром гарнир за Алёнин и где облажался. Да вообще звать к себе ученика – дерьмовая идея и непедагогично, но я буду полным идиотом, если и за пределами школы буду играть в игру "учитель-ученик".
До сих пор тот случай у меня дома вспоминается с некой смешинкой. Со стороны всё кажется даже сейчас комичнее некуда. Злости на глупость своих мальчишек оказалось хватило, чтобы тряхануть шкаф со сломанной ножкой и уронить на себя же. А потом Антон узнал правду от матери, что было утром (вообще, вчера поздним вечером, но сути дела не меняет). Да, я знал, что мои где-то нашкодили. Да, я пытался утром что-то придумать с ними. Но я не знал, что именно они учудили, пока не позвонили и не сообщили.
А потом я вспомнил, как Антон поднимает на меня полные отчаяния глаза мальчишки, маленького мальчика, который очень любит маму, а та – его, поэтому и стремится выполнить обещанное, дабы её не расстроить. Я когда-то давно был немного такой же, но с иным немного чувством и восприятием маминой реакции. Это не объяснить словами. Я тоже не хотел расстроить маму, но по-другому. Возможно, это связано с тем, как отреагирует мама, ведь у Антона, как я узнал позже, та очень забавная, милая, добрая и открытая, когда у меня – милая, добрая, немного зажатая и стеснительная. Поэтому я не мог не помочь, да и почему бы нет, когда появился человек, о которой заботиться хочется просто так, а не с бременем на плечах. В тот момент, наверное, наши взаимоотношения с Антоном для меня, наконец, начали восприниматься в другом ключе, более дружеском, и разница в восемь лет совсем не ощущалась.
Антон.
Я всё чаще начал думать о нём. Стал переживать за него и неосознанно контролировать его действия. Как скользкому человеку, мне достаточно просто находиться неподалёку, чтобы узнать какие-то данные, или незаметно вывести на разговор. Правда, последнее сработало с Серёжей, а вот с Пашей пришлось действовать прямо и отыгрывать скрытого волнующегося человека.
Следующим воспоминанием, мелькнувшим в голове, стало моё спонтанное решение прийти на репетицию спектакля. То, что Антон придёт первым, я не знал, но вышло забавно. Видео с его примеркой и за столом с аппаратурой звуковика хранятся до сих пор где-то в памяти смартфона. А скрин с упавшим Антоном на видео, записанном Матвиенко, я установил на заставку контакта Шастуна – задница того в самом центре кружочка. Номер взял из журнала на всякий случай, пока Воля не видел.
Вспоминая себя в каморке актового зала, до сих пор не могу осознать свою смену простого наблюдения на ребячество. Оно случилось неосознанно, как по щелчку, когда я устал уже сидеть на одном месте и решил походить. К тому же, был перерыв – самое время, чтобы подоставать актёров. А на деле в полумраке комнаты выдал свои переживания. Та надежда, возникшая в начале сентября, подпиталась отношением Антона к произошедшему летом. Всё же, иногда дети бывают и со вполне разумным складом ума и намного взрослее в каких-то аспектах большинства паранойных взрослых. Хотя Антон скорее прошёл все стадии принятия и для него есть более важные дела, чем желание отомстить. Он простил меня каким-то неизвестным мне способом.
Подвозя ребят, поющих и спорящих о том, что плейлист Антона – говно, я невольно вливался в их настроение и сдерживал улыбку, чтобы не засмеяться. К тому же, я довольно согласился на авантюру с кружением по дворам, специально снизив скорость на сорок километров в час, пока пассажир справа от меня наслаждался своими песнями и записывал на пару с Ильёй сторисы. Я думал испортить им какое-то видео собой в кадре, но отмахнулся от этой мысли, не желая портить веселье и слишком сильно сдружаться с ребятами.
Подарок Антона на день учителя просто подвернулся под руку, отчего я вспомнил, что так и не ответил на эту выходку. План осуществления задумки пришёл спонтанно на вечерней прогулке. Я хотел добиться лёгкой симпатии от Антона, но после ночного разговора с ним, решив даже не врать насчёт себя, а выкладывая так, как есть, этот план провалился. По итогу если бы не Оксанин рахат-лукум, который та мне подсунула следующим утром, я бы заманил Антона сразу на обман. Всё же, когда Антон не бурчит и не пытается сам закрыться от внешнего мира, он по-детски мил, а из-за своей зацикленности на «той самой» не хочет пытаться построить отношения с какой-нибудь девчонкой, которая как раз-таки «той» может и оказаться. Бережёного Бог, конечно, бережёт, но не до старости же. Даже если окажется, что это не та, ничего страшного, ведь на то отношения и есть отношения – попытка принять другого человека со всеми его недостатками и построить комфорт для двоих.
Кольцо, которое подарил Антону, я нашёл на выходных, когда вместе с Захарьиным прогуливался по улице и на пути попался ювелирный магазин. Конечно, что-то этакое и дорогое я не мог позволить, да и странно бы было, но Антон посоветовал человека, который по скидке и за короткий срок может изготовить любое кольцо. Про заказ я вспомнил только ночью воскресенья, поэтому пришлось потревожить изготовителя, чтобы забрать рано утром. После я долго искал в своих действиях смысл, но за два года работы с подростками, которые с каждым годом становятся всё больше детьми, я перенял их настроение «делать что-то только потому что хочется». И всё шло дальше таким чередом, что ощущение неправильности ситуации ни разу не обрушивалось на меня. Лишь мысли о том, что я, возможно, зашёл слишком далеко, чем хотел в этой игре с влюблённостью, иногда посещали.
При встрече с Антоном у него дома я, будучи намалёванный своей мужской рукой, волновался сильнее, чем при знакомстве с родителями Алёны, которым пришлось врать. Пока собирался, сильнее обычного измазался тональным кремом с приятным персиковым ароматом, пока не заметил, как пальцы начали тонуть в нём на лице. В театре, где все обращались в предоставленные роли, бывало такое, что я целовался с парнем, загримированным девушкой, или наоборот, когда гримировали подобным образом меня, поэтому в подконтрольной ситуации поцелуй вышел вполне сносным.
Я плыл по течению, дурачился с Антоном и отыгрывал влюблённого человека, придерживаясь установленных собою же рамок. А чтобы всё точно шло по задумке, пришлось наплести, что я для его девушки крёстный, а Серёже заказать какой-то там вкусный рассыпной чай и вкусности без сахара, лишь бы молчал и перестал подшучивать.
***
День выдался снежным. Хлопья замёрзшей воды в хаотичных направлениях стеной спускались с неба, кружась друг с другом и укрывая по итогу землю. Из-за этой спокойной метели идти куда-то вообще не хотелось, и мотиватором служила мысль, что нужно всё подготовить и порепетировать в голове возможные варианты развития событий, чтобы быть начеку.
Танцевать вальс, конечно, не входило в планы, и нужно было держать небольшую дистанцию, но это помогло расслабиться и вновь поплыть по течению событий. Мель, из-за которой ранее было трудно плыть, осталась позади, позволив нырнуть в море, но без медленно затягивающейся удавки на шее. Применяя меры предосторожности и еле сдерживаясь от каких-либо звуков, я понимал, что никогда не умел так долго плавать, так как вечно какая-то из ног заходилась судорогой, и я начинал тонуть.
Сознание мутнело с каждой секундой соприкосновений с чужими губами, шеей, в груди в своей приятной судороге всё сжималось. Было непривычно от чужих связанных рук, которые бы направляли в нужное направление, поэтому я ориентировался на свои предпочтения и отголоски сверху после каких-то моих действий, попутно удовлетворяя себя.
Накрывшее после с головой наслаждение держалось, пока я наскоро уничтожал улики произошедшего, пока развязывал Антона и сидел с ним ещё какое-то время, позволяя себя обнимать и целовать, пока набирался сил на уход из гаража, и вплоть до возвращения домой, где перед сном накрыло осознание. Одно дело просто играть, а другое – чувствовать длящиеся после выхода из роли ощущения и внутреннюю ответную тягу. За размышлениями я не заметил, как уснул.
Утром проснулся с раскалывающейся головой, болезненно пульсирующими щеками и жгущимися уголками губ, когда пил кофе. И если один уголок прошёл на следующие сутки, то второй даже и не думал, раскрасневшись и чуть припухнув. Понятно, что от минета, хоть и не заглатывал глубоко, будут такие последствия, но была надежда, что всё же пронесёт. Может, и пронесло бы, если бы я не кусал и не прикасался к губам пальцами. В доме имелась только одна помада, которая не гигиеническая, поэтому пришлось ходить с чернотой в уголке.
С Серёжей я даже косвенно не мог поговорить из-за его осведомлённости. Алёне обычно звонил, когда нужно было что-то, и то же самое было от неё по отношению ко мне, поэтому, чтобы вот так просто созвониться, мы не созванивались. Психологически я не мог кому-то из них написать или позвонить.
Своеобразное помутнение рассудка, мучавшее меня все выходные, прошло в понедельник, когда, не заметив Антона за партой, я почувствовал некую лёгкость на плечах. Не написать ему я не мог, поэтому в шуточной форме, припомнив то, что я наговорил ему в прошлую встречу, поинтересовался о праздновании Дня Конституции. Такое совпадение произошедшего с именитым днём вызывало усмешку в тот момент. Особенно на фоне выборов об изменениях в ней в июле.
— Доброе утро, — сказал я, когда распознал в зашедшем в аудиторию человеке Антона.
Всё же внутри присутствовало небольшое волнение насчёт своей помады, и я не мог отогнать его. Не услышав ответа, я отложил свой блокнот в сторону и проследил за передвижениями парня.
— Не хотел бы ещё день побыть дома? — спросил я, вовремя заглушив голос беспокойства, поэтому интерес вышел вполне обыденным, как мне показалось. Смотря в тот момент на Антона, я, пожалуй, не мог не отметить, что соскучился по нему. Всё же наши встречи длились больше, чем требовалось, вошли в привычку, и небольшой сбой в эмоциональном плане был вполне ожидаем. Я переключился на другое. — У тебя лицо как у поганки. Всё ещё плохое самочувствие?
— Не мог уснуть просто.
— Пойдём, у меня есть мармеладные мишки, — предложил я тогда и направился в лаборантскую, чтобы не слышать каких-либо возражений. А потом начался спектакль. Но удивление от уверенного заявления, никак не граничащего с правдой, было правдивым.
Пока Антон говорил об образе, который я придумал, в груди отчего-то неприятно потянуло, поэтому пришлось отвлечься на что-то – кружку с чаем. Слова о цепочке вернули к процессу слушания, нагоняя небольшой холодок на спину. Если бы не Серёжа, то я не знаю, как выкрутился бы тогда. Но паникующий Шастун это одновременно и тревожность за него, и смех с него. Поэтому пришлось взять себя в руки в тот момент и за пару секунд войти в роль.
Ещё Антон очень по-милому забавный, когда счастливый и лезет с телесным контактом. А стоит мне обратиться в Кьяру, так он больше стеснительный.
Всё же обнимать и поглаживать его по голове в своём обличии, без каких-либо масок, намного приятнее и душевнее… И больнее.
Конечно, Кьяру пришлось вернуть в ближайшее время. Так как собственные заказы, из-за которых я начал зашиваться по дедлайнам, были выполнены в ближайшее время, то в привычном ракурсе установил камеру и сделал несколько снимков себя с новым украшением. Правда, с ним пришлось повозиться дольше планируемого, поэтому на встречу со своими подопечными я запаздывал. Но тех, как оказалось, самих не было, а на телефонные звонки они не отвечали, поэтому, сидя в каком-то дворе, в машине с выключенными фарами, я отправил фотографию Антону. Увидев, что его аватарка в этот же момент обрамилась зелёным кольцом, я нажал на неё и просмотрел сторис, в которой легко узнал водохранилище, находящееся от меня по правую руку. Закрыв машину, я пошёл искать этого парня. Всё же, одному сидеть скучно, а так хоть время скрасится. И я тупо
соскучился. Сейчас это понимаю, но тогда…
— Эм… Спасибо тебе, — неожиданно произнёс Антон, отчего у меня перехватило дыхание. — Ну, что передал мой подарок Кьяре.
— Я, конечно, не сторонник подобного, но у тебя глаза блестели, словно ты готов был расплакаться.
— Да ну тя, — произнеся, закатывая глаза и пытаясь сдержать свою улыбку, он отвернул от меня голову и напыжился воробьём. Истинный воронежский ребёнок. Зато, наконец-то, в пуховике, а я его в образе Кьяры очень долго на это уламывал. Но и я не без греха – сам ходил всё время в своём пальто, которое никто не видел на мне без маски…
— Кстати, Шаст. Лучше делать не ради кого-то или чего-то, а из каких-то своих внутренних побуждений… — говорил я хоть и Антону, но отчасти и себе. Пытался хоть как-то подать ему знак, что Кьяра не совсем та, которая нужна. Ну кто из нормальных девушек будет всё время ходить в маске? Хотя, Антон, ведущийся на уловки, сам недалеко ушёл… — В жизни ты всего заслуживаешь, и ничего доказывать не нужно. В том числе свою любовь. Если она есть, её видно.
Смотря на него в тот момент, я надеялся, что он, наконец, поймёт что-то, потому что по деталям, даже максимально отчётливым, видно сходство между мной и Кьярой. Отчётливо. Но, видимо, тот слишком сильно влюбился, что через розовые очки не видел всей ситуации в полной мере. И я, видимо, тоже, глупо надеясь.
— А Кьяра меня любит?
Вопрос ударил поддых.
— Думаю, если бы это не было взаимно, она не стала бы проводить с тобой так много времени. Она явно тобой заинтересована, — попытался повторить слова, которые сказал ранее Антону от лица своего образа, но тот вновь не срастил. Тогда я вовремя вспомнил про свою гигиеническую попаду, которого в первый момент встречи с Антоном в образе Кьяры обильно намазал свои губы, лишь бы перекрыть их трещины. Вообще, её Алёна как-то давно забыла у меня, но по итогу не стала забирать.
Я просто сошёл с ума от отчаяния. Почему же ты такой тупой в это плане? Упёртый баран…
Усадив Антона в машину, ёжась лишь для приличия, я расспрашивал его об услышанном пару дней назад в своих кругах. Плюсом стало то, что эту же информацию подтвердил и Захарьин. А Антон – парень общительный, думал я тогда, явно же знает хоть какую-то информацию. На ссору я не хотел нарываться, поэтому потребовалось спрятать свои эмоции и довериться Антону. Друзей у него много, поэтому перелавливать и проводить беседы с каждым из них – себе дороже, ведь всё могло в таком случае полететь в Тартарары. Именно об этом я и сообщил Захарьину с помощью ключевых слов, пока мы ужинали в блинной. И за собой слежки в лице Шастуна я не заметил. В ту же ночь я и подстригся, отрезая себе все пути для продолжения игры в отношения с Антоном, о чём ему и хотел в скором времени сообщить в Direct'е. Я испугался тогда.
В школьной столовой я ещё раз попытался добиться желаемой информации, но разговор ушёл в тему, которую я не хотел бы развивать в тот момент. Ещё и по спине холодок прошёлся. Мне становилось всё страшнее признаваться.
Я следил за всеми на первом этаже, пытаясь не проворонить нужный момент. Но момент всё же проворонился, когда я неосознанно вновь ушёл в меланхоличные мысли о грядущем вечере. Пара ребят начала вести себя не очень-то и похоже на трезвых или подверженных алкогольному опьянению. Наскоро окинув взглядом создавшийся танцпол, в груди в тот момент кольнуло беспокойство. Шастуна не было. А давно ли? Как давно не было этого Шастуна, который своими состояниями и действиями прыгает от грани, чтобы вдарить, до грани, чтобы держаться в стороне по отношению ко мне настоящему?
Словив двух парней, я направил их к Матвиенко, который должен был поить тех водой и заставлять делать физические нагрузки. Как только я вышел из кабинета трудов, тут же напоролся взглядом на довольно плохо спрятавшихся в раздевалке для старших классов ребят. Выловив и их, заметив одного из своей группировки, я молча отвёл их в уже озвученное место, а найденные две бутылки понёс к раздевалке у спортивного зала, где всё вылил в унитаз.
В спортивной раздевалке вспомнилось то, как Шастун упирался и отрицал наличие наркоты в алкоголе. Я резко мотнул голову, отгоняя болезненное воспоминание. Но поразмыслив рационально, предположил, что наркотическое вещество могли засыпать в бутылки уже здесь, в школе, а если это так, то ликвидация алкоголя – пустая трата времени. Сверху ещё давило понимание, что такая борьба и утилизация порошка, если узнают свои, может дорого мне обойтись, и я позвонил Захарьину.
На кой чёрт я решил тогда искать Шастуна, не знаю и на данный момент, но колющееся тогда беспокойство не позволяло скрыться с места, и мне нужно было найти этого парня в нормальном сознании как можно скорее. К тому же, тот точно был где-то в школе – куртка висела в раздевалке. Скорее всего, это ощущение вины за содеянное, которого набралось уже сполна.
Первый этаж был проверен весь, поэтому я направился на второй со стороны туалета. Антон нашёлся почти сразу. Поза его взволновала довольно сильно. Я сразу потянулся проверить его состояние.
— Ещё дуешься на меня? — спросил я, присев рядом на корточки. — Пойми, дело правда очень серьёзное, поэтому я не мог тебе довериться конкретно в нём. Уже пятерых я словил. Видимо, я облажался, и употребить решили внутрь в чистом виде, а не подмешав в бутылки…
— Ты был прав, — подал голос Антон и немного открылся, а я всем своим вниманием обратился к нему.
Пожалуй, эта ситуация дала толчок к моему внутреннему доверию к Антону. А находка, добытая, правда, пусть и таким способом, поставила твёрдую точку. Сердце тихо ухало в груди.
Отвозя Антона домой, видя при этом его состояние, я не свернул, когда нужно было, а поехал дальше, поворачивая на Чернавский мост. По пути у Антона случилась небольшая паника, поэтому пришлось остановиться на обочине и объяснить, почему мы проехали поворот на его дом. Дополнительно я попросил его написать матери, что он останется у друга, дабы та не волновалась. Я знал по слухам и из личного опыта, что могут вытворять люди под действием наркотиков, поэтому бдительно следил за парнем, который, на славу судьбе, вёл себя относительно тихо, лишь ковыряя пальцем бардачок.
Наркотик уже действовал на того, просто никаких раздражителей для буйности, кажется, не было. Я даже смог спокойно, держась рядом, завести его в подъезд, а затем и в лифт.
Почувствовав голову на своём плече, я положил на неё ладонь, придерживая, чтобы та не упала, и поглаживая её пальцами. Когда Антон стал передо мной заносить руку, я подумал, что тот просто хочет обняться, поэтому перевёл взгляд на него с дисплея, на котором тройка перескочила на четвёрку.
Хватка на моей шее не позволила мне отстраниться, а Антон не отпускал, пока двери не стали открываться.
— Антон, — нахмурившись, проговорил я сквозь зубы. Поцелуй хотелось продлить, хотелось поддаться искушению и зацеловать, но нужно было учитывать состояние парня и их отношения.
Тот, открыв глаза и, немного отстранившись, оглядев дверцы, которые только благодаря мне, нажавшему на кнопку, до сих пор были открыты, отошёл на шаг, взяв при этом крепко за свободное запястье, и повёл куда-то. Дошли мы до окна, но Антон просто смотрел на улицу.
— Антошка, пошли в дом, — произнёс я немного усталым голосом и потянул его в другую сторону, к своей квартире.
От нервов, накаленных с давних времён, я еле заметно дёрнулся, когда почувствовал на своей шее мокрые губы, а чужие руки оплели мой пояс. Такое поведение напрягало в двух смыслах: во-первых, внутренне из-за целующего меня, а не Кьяру Антона, и, во-вторых, внешне из-за приятных поглаживаний и поцелуев, щекочущие импульсы которых червячками ползли вниз живота. Идти так, конечно, не слишком удобно.
В коридоре пришлось со скрипящим сердцем уворачиваться от поцелуев, дабы нормально закрыть дверь на замок и снять с обоих верхнюю одежду. Антон ещё что-то неразборчиво проговаривал себе под нос.
Вливать в него воду и заставлять отжиматься или приседать было сплошным мучением.
— Если выполнишь то, что я тебе сказал, то позволю себя поцеловать, — приказным, как псу, тоном произнёс я, уже не зная, сидя на столешнице, как достучаться до того. Но это дало эффект; Антон сощурился, оглядел меня с неким недоверием, а потом взял кружку в руки, пробубнив:
— Манипулятор.
— Пей и приседай. Или не хочешь целоваться?
Смотря на такого недовольного и надувшегося Антона, я не мог не злорадствовать в мыслях.
Когда через время из того уже начала выходить поджелудочная желчь, я накормил его остатками супа, умыл, как ребёнка, и повёл спать. Всё равно пора менять постельное бельё, поэтому не так уж и жалко было если что вдруг.
Пока я прикрывал дверь, то слышал шуршания и звуки падения чего-то весомого, но недостаточного для падения тела, позади себя. Морально я готовил себя к неизвестному исходу, успокаивая, на всякий случай, но всё же надеялся, что у того мозги не все стёрлись и что-то этакого не будет. Не спорю, хотелось, но одно дело поцелуи и зажимания по углам, а другое – близкий и взрослый контакт.
Обернувшись, я заметил, что тот сам улёгся на кровать под одеяло. Вещи разбросал по всему полу. Тихо вздохнув, я подошёл к кровати и присел на край.
— Тазик рядом, на всякий случай, — произнёс я, поглаживая Антона по макушке. Когда он присел, поставив руку на матрас рядом с подушкой, я вопросительно глянул на него. — Что такое?
— Ты обещал поцелуй, если я выполню твои издевательства, — немного заплетающимся языком произнёс он.
— Уверен, что хочешь?
До этого блуждающие на моём лице глаза перенесли свой центр обзора вниз и чуть в сторону из-за опустившейся голову. Тот заторможенно кивнул и возвратил зрительный контакт.
— Понимаешь, кто я?
Очередной кивок, но уже без промедлений.
Не кладя на него руки, используя обе для собственной опоры, я медленно притягивался к нему, с той же скоростью укладывающемуся на подушку, и осторожно коснулся его губ своими, обхватывая одну и слегка посасывая. Поцелуй не похож на многие предыдущие, сейчас он не ленивый, не страстный, не перекрывающие пути для дыхания, не скучающий и не радостный. Он такой, когда вокруг все шумят, крутятся, но не замечают кулёк одеяла, под котором происходит своя мирная и спокойная жизнь. Он такой, когда хочется просто насладиться друг другом без каких-либо иных мотивов. И внутри ощущение идеально ровной глади воды, которую не тревожит ни стихия, ни ветер, ни подземные толчки.
Уложив Антона спать, я ещё немного посидел с ним, а после вытянул из его кисти свою и ушёл в зал.
На утро тот, конечно, ничего не помнил. Но зато за ночь не словил галлюцинаций и вполне спокойно проспал.
***
Новый год праздновался в одиночестве под звуки разрывающихся петард и детских возгласов. В парке Динамо – в Центральном парке Воронежа – пришедшие туда люди резвились и просто отдыхали, наслаждаясь праздничной атмосферой. Нормально праздник я уже давно не отмечал. Слетал бы, конечно, в Омск к родителям, но приходилось время от времени контактировать с Захарьиным, поэтому уже который по счёту год проходит именно вот так – простенько и на улице. Были варианты отпраздновать с кем-то из актёрской группы, но и там процветает легенда с женой, поэтому приходится отказываться.
Зато такая тишина спокойно даёт отдохнуть в рутинных закладках и подумать над вариантом, как разорвать отношения с Антоном.
Вариантов, как предоставить информацию, было не так уж и много, всего лишь два. Один из них больше по типу «русское авось», где мне нужно раскрыть себя, а второй – чётко и прямо, не раскрывая себя. Я хотел до последнего осуществить второй план, но за полчаса до прихода Антона в гараж всё же передумав, решив рискнуть и убрав эту занавесу недомолвок, тайн и прочего. Отношения, построенные на лжи, не живут долго. Я всегда плыл по течению, всю свою жизнь, даже когда казалось, что сошёл на берег, вырвался из-под контроля родителей, но на деле просто каждый раз по пути находил небольшие бревна, служащие для меня, ребёнка, плотами на какое-то время, пока не были разрушены временем. Антон – крепкий плот, и лучше спрыгнуть с него, чем неожиданно почувствовать, как он ломается под ногами, расплываясь в разные стороны, больше не спасая от неумения плавать в черно-чёрной воде.
От Антонового «так» сердце заходится с разными частотой и силой удара. Момент раскрытия всё близок, но нужно держать маску до победного. На любой возможный случай продуман план, даже по поводу убийства Антоном себя или меня. Когда тот начинает уходит, я вливаюсь в роль морального урода и расслабляюсь на диване, при этом не смотря на того.
Удар ощущается оглушающе, с моментальной болью и привкусом железа. Ничего не разбилось, не сломалось, не выбилось, просто в какой-то момент вся щека начала жечь, а в месте, где содрали кожу, выступила кровь, но это всё приходится стоически выдержать.
Разбираемся по-пацански, хотя у Антона до конца разговора держатся шок и непонимание на лице. А конечные слова Антона преследуют меня до самого момента, пока я не возвращаюсь домой и не ложусь в кровать. Я прячусь, это правда. Всегда прятался и всегда буду. Пока я занимаюсь тем, чем занимаюсь уже пятый год, я не могу быть открытым и перестать контролировать всё, что происходит вокруг меня и внутри меня. Просто не могу.
***
Как только начался второй семестр, большинство вещей вернулось на свои места. Я как всегда провожу по четыре урока в понедельник и в среду, после них прихожу домой, вожусь с подготовкой к следующим урокам, проверяю какие-то задания, а вечером ухожу на привычные прогулки вплоть до глубокой ночи. Мои сорванцы начинают опаздывать даже на наши встречи, или вовсе не приходят, предпочитая время сну. Зато в школе появляются чаще и что-то даже отвечают.
С Антоном я солидарно веду себя так, как и положено с самого начало. Скучаю, конечно, по его отношению ко мне, по тому процессу, происходящему внутри него при мне, когда мы одни, но корю себя за эту ноющую привычку, которую никто не хочет осуществлять.
После каникул я краем уха ловлю речи, что кому-то из учеников не нравится мой новый внешний вид. Это, на самом деле, удивляет и немного подвергает в шок. По сути, никто не имеет права обсуждать чужие вкусы, особенно посторонний человек. Мне самому жаль свои отрезанные волосы, к которым я привык, порой подвергаюсь стрессу от самого себя же, и при этом сверху придавливает, как смачный мазок цемента по кирпичу, общественное мнение, которое я не просил и к которому, увы, имею небольшую слабость. Но это моё решение, мой выбор, и установленные школьным регламентом правила не нарушаю своими изменениями.
Так пролетает месяц, за который я успеваю отдохнуть и даже привыкнуть к спокойному и однообразному образу жизни. Конечно, иногда это подбешивает, и тогда хочется что-то поменять, но в такие моменты максимум, подвергающийся изменениям, – мой комплект одежды на данный момент носки.
— Арс, пойдём с нами в ресторан? — вопрошает десятого февраля Оксана за учительским столом в столовой. — Будет ещё Лёша, Паша с Лясей и Серёжа. Четырнадцатое февраля хотим отпраздновать. Если хочешь, позови Алёну, мы найдём общий язык, можешь не волноваться. Будет здорово!
Иногда Оксана не в бровь, а в глаз выстреливает, хотя, вроде, и не стрелок, а простой школьный учитель биологии.
Окинув всех собравшихся на завтрак взглядом, я спокойно скрываюсь в гранёном советском стакане с цифрой «шестнадцать» на внешней стороне дна и беру паузу на подумать.
— Если Лена согласится, то мы придём.
— Здорово! Тогда напиши в нашу беседу в вэка, как решится у вас там. Будем очень ждать! — улыбается Оксана и, кинув взгляд на Лёшу, который отвечает на зрительный контакт и кивает, уходит в коридор. Информатик следует за ней.
Вот и вернулись те времена, когда я начинаю немного загоняться о том, что вся моя жизнь – выдуманная история, а я – просто кукольный человечек, которого дёргают за ниточки. Отвратительное ощущение нереальности.
Придя рано утром пятницы в школу, я застаю Антон рядом с коробкой валентинок, которую поставили справа от лестницы, почти под телевизором, в холле первого этажа. Их будут раздавать после десяти, так что до этого времени сбор ещё открыт.
— Доброе утро, — говорю и останавливаюсь в паре шагов. Не хочу спугнуть или дать понять, что я увидел цвет, размер и объём его валентинки.
— Угу, — глянув на меня, привычно за этот месяц отвечает и кидает небольшое сердечко, сделанное из синего картона, в коробку, украшенную тематическим дизайном.
Я прослеживаю, как он уходит, а после подхожу сам к коробке. Достав из нагрудного кармана чёрной рубашки самодельный конвертик со сложенным небольшим листком бумаги внутри и небольшим примирительным подарком, подношу его к разрезу и отпускаю. Я не мастер подобных подарков, мне легче прогуляться с человеком и с помощью этого взаимодействия выйти на перемирие, но Антон всячески игнорирует и держится в стороне. Временами подпускает к себе, когда забывается, наверное, тоже поддаваясь нашему прошлому взаимному порыву, но после тут же вновь игнорирует, убирая во взгляде огонёк. В груди неприятно больно, одним вечером даже становится страшно за свою жизни, так как сердце так ноет, как никогда в жизни. Внутренний голос ещё подначивает на перемирие, поэтому опустить ситуацию, как мне хотелось с самого начала, я уже не могу. Но и решить её нормально, по-человечески, тоже нет – Антон не делает шаг навстречу, отчего мне приходится пить утром по три таблетки успокоительного, дабы нормально вести уроки.
Уйдя в свою лаборантскую, я остаюсь там, пока ближе к десяти не выхожу на первый этаж. Раздавать валентинки в этом году идут две девчушки из седьмого «Б» класса.
— Здравствуйте, — приветствует с лёгкой улыбкой на лице одна из них, подняв на меня короткий взгляд, а после вновь опуская, продолжая разбирать валентинки на классы.
— В этом году их больше, не так ли? — спрашиваю тихим и спокойным голосом, разглядывая кучки разноцветных бумажек в виде сердец, сложенных тетрадных листиков и купленных тематических открыток. Они почти закончили.
— Ага.
— Слушайте, девчонки. Хотите, помогу вам? — спрашивая, я подтягиваю рукава облегающей рубашки повыше и склоняюсь, упирая локти в край парты.
Те, переглянувшись, смущённо улыбаются и согласно кивают. Одарив их лучезарной улыбкой, я присаживаюсь напротив них на корточки, беру из коробки неразобранную кучку и приступаю к раскладыванию, интересуясь методом расфасовки.
Закончив всё к звонку, я вместе с ними иду в начальные классы в другом здании, а после, после перемены, вместе с ними хожу по кабинетам.
Я замечаю синюю валентинку в руке одной из девчонки. Окинув десятый класс взглядом, подмечаю присутствие своих несмышлёнышей и на короткий миг ловлю взгляд Антона. Нечитаемый, и нижняя часть лица закрыта сложенными руками, где ладонь накрыла кулак.
Валентинка отдаётся Ире, а внутри меня раздаётся небольшой удар, лопающий нечто, что растекается, как лава, неприятной желчью по всему вокруг. Почему такое возникло, я не хочу понимать, потому что чувствую, что там нечто неладное, которое я точно не хочу ощущать.
Конечно, тот мог положить её от чьего-то лица, по-дружески, или от себя, но также по-дружески…
Я прощаюсь с классом, сдержанно улыбаясь, прошу прощения у Оксаны за отнятое время и выхожу вслед за девчушками, направляясь в сторону одиннадцатого класса и понимая, что всё же налажал я сильно и, пока не погряз в этом сильнее, стоит уйти.
На следующий день я прихожу в выбранный Серёжей и Оксаной ресторан один. Алёна не смогла прилететь, поэтому одно место остаётся пустым.
В компании друзей я заметно расслабляюсь, пытаюсь выпустить пар и просто отдохнуть. Встречу с Захарьиным я перенёс на завтра, поэтому дел на сегодня никаких нет. Привёз в ресторан Серёжа, непьющий наш человек, а это значит, что можно спокойно выпить.
— Я отойду покурить, — шепчу Серёже, который, запихивая в рот большой кусок курицы, просто кивает, кидая на меня взгляд, и продолжает дальше ужинать под рассказы Ляси и Паши о том, как они заботятся о своих детях – Оксана спросила.
Выйдя на улицу и немного отойдя от здания, плотнее прижимая к шее ворот накинутого на плечи чёрного пальто, дабы скрыться от прохладного ветра, я с попытки четвёртой, наконец, поджигаю сигарету и закуриваю. Отдыхать, так отдыхать. Горечь на языке чувствуется с каждой затяжкой всё сильнее.
Заслышав приближающиеся к себе шаги, я поворачиваю в сторону их источника голову.
— Привет, — нахмурившись и напыжившись, как воробей, в своей кожанке в минус десять по Цельсию, проговаривает и останавливается в шаге.
— Привет, — отвечаю и отвожу взгляд на дорогу.
Тишина между нами начинает затягиваться, когда я уже дохожу до фильтра. Но как приступить к диалогу, не знаю.
— Поговорим? — предлагает он, заправляя направо свою запутанную чёлку, состоящую из направленных в хаотичные стороны прядей.
