***
Это была темная и штормливая ночь. Могла бы быть еще штормливее, но никто не мог просить большего у погоды. Приукрашивание, где необходимо, было одним из его признанных талантов. Нотка драмы тут и там неплохо помогали выявить истинные краски прозы, которая страдала под его рукой. Страдание — в этом и была суть, не так ли? Человеческое страдание. Клей, на котором держалось множество мягких обложек. Истинная движущая сила повествования. Боль, скорбь, беды, с которыми все сталкивались. Никто не хотел страдать один — несчастье любило компанию. Это и было, возможно, тем, почему жанр самопомощи был так популярен среди религиозной аудитории. Никто не любил страдать и страдания настолько сильно, как Католики. Храни их Бог, на самом деле. По крайней мере, им было легко что-то продать. Он не хотел этого признавать, но, возможно, и сам имел некоторую тягу к драматизму и страданию. Дело было то ли в его воспитании, то ли в его характере, то ли в том, что он был сыт после приятного ужина, внутри теплой машины, торопящейся по загруженным лондонским улицам и страдающей под рукой безжалостного водителя, который, казалось, слишком уж радостно игнорирует скоростные ограничения и в целом физические границы углов поворота. Это неслабо угрожало его приятному ужину выходом обратно — в этом и заключалось страдание. Что ж, были и другие причины для страдания, но он был полон решимости пропустить сегодняшнюю хандру. Данный конкретный план полетел в мусорное ведро сразу же, как только телефон Азирафаэля начал играть первые ноты Зимы Вивальди, отвлекая его от художественно смазанных уличных огней за окном. Он повозился с мгновение, без дела посмотрел в телефон (Гавриил — кто еще это мог быть?) и затем прижал тонкий черный прямоугольник технологий к щеке. «Да?» «У меня есть хорошие новости и плохие новости». Начало разговора было не из лучших, но могло быть и хуже. «Хорошо». «Сначала хорошие новости, — Гавриил решил за него. — Ты сидишь?» «Я в такси», — ответил Азирафаэль, бросая взгляд в сторону, где водитель старательно притворялся, что следит за дорогой. Мужчина бросил на него взгляд и затем переключил внимание на светофор, будто не интересовался разговором ни капли — хотя, конечно, еще как интересовался. Азирафаэль снова заговорил в телефон. Голос его был тих, но достаточно внятен, чтобы различать слова, пока они остановились, и машина затихла. «Да, — говорил он в ответ на вопрос, в суть которого водитель посвящен не был. — Да, я о нем слышал. Но я не так, чтобы знаком с--» — он остановился, напряженно слушая, и затем его голос подпрыгнул на тон вверх. «Че-го?» Светофор сменился на зеленый, и водитель не без сожаления нажал на педаль газа. Сожаления его, однако, быстро исчезли, когда он понял, что что-то, видимо, выводило разговор на тот уровень слышимости, что его можно было различить и за мурчанием двигателя. «Погоди, и ты уже--… ты уже согласился?» — очередная пауза. «Но это…» — еще одна пауза — видимо, его собеседник тяготел к перебиванию посреди слова. «Гавриил, ты это не в серьез! Нет, я понимаю, что это отличная возможность, конечно…» — пассажир затих, заметно сползая ниже по сиденью. «Да… Да, очевидно, что я бы хотел. Просто-- на целую неделю? Ты же знаешь, как я с людьми, это не совсем-- Нет, нет, я понимаю. Да, да, конечно. Да…» — он глубоко вздохнул и потянулся потереть висок, где уличные огни раскрашивали его платиново-белые кудряшки в красный и голубой. «Хорошо, тогда… какие плохие новости?» Даже зная, что это было невозможно, водитель предпринимал лучшие попытки ехать тише, желая, чтобы двигатель притух. Он силился услышать, что говорит другой, но вместо этого получил только замершую тишину. Невольно, он бросил еще один короткий взгляд, — и увидел, как мягкие голубые глаза раскрываются все шире и шире. «Мой… что…?» — подавился словами Азирафаэль. Водитель снова посмотрел на дорогу и сразу же вдарил по тормозам, чтобы не влететь в машину перед ним. Должно быть — плохие новости, в чем бы они ни заключались — потому что пассажир даже не заметил резкой остановки. «У меня нет--» — Азирафаэль сглотнул комок в горле. «Я не-- Чего? Нет, я в курсе, но как я должен--» Он потер лицо дрожащей рукой, выдававшей его более сильные эмоции. «О боже правый… так и сделали? Нет, я не имел в виду… я так не могу». Он напряженно слушал еще несколько секунд. «Гавриил, ты шутишь». Очевидно, Гавриил не шутил. Спустя несколько секунд, плечи Азирафаэля опустились еще ниже, он пробормотал слабые согласия в трубку и затем убрал ее от уха, прижимая вместо этого к груди. Светофор над ними сменился на красный. Машина замедлилась и нехарактерно аккуратно остановилась. «Плохие новости?» — спросил водитель. Азирафаэль вынырнул из очень вежливой панической атаки и заставил себя вспомнить, где находился. Он убрал телефон, сжал ладони в кулаки на коленях. Позади глазных яблок зарождалась жгучая боль, а вместе с ней — большая дилемма. «Может, мне сначала в алкомаркет заскочить?» — попробовал водитель с надеждой. Азирафаэль прикрыл глаза и выдохнул. «Вообще-то, думаю, мне нужно немного свежего воздуха — можешь выпустить меня?» «Что, прям тут? Мы в пяти минутах езды, а там льет как из ведра!» «Я прогуляюсь. У меня есть зонт». «Но…» «Я вынужден настаивать! — сказал автор через зубы. — Мне нехорошо. Возможно, укачало. Не хочу, чтобы все случилось на твои сиденья». Водитель посмотрел на него, раскрыв рот в немом вопросе, но битва приоритетов, видимо, была выиграна, потому что три секунды спустя машина была подведена к тротуару, и пассажир вылез наружу. Это была темная и штормливая ночь.***
У Азирафаэля не было на самом деле зонта — он на такое не рассчитывал — но у куртки был капюшон, который он попытался надвинуть на уши как слабую попытку защитить себя от дождя. Он не оглянулся на машину — которая все еще стояла у тротуара — и вместо этого развернулся на пятках и твердо зашагал через парк, быстро исчезая в тени деревьев. Получасом позже он был в пункте назначения — на последнем этаже дорогущего комплекса. Он один раз нажал на дверной звонок и немного подождал. Звуки шагов по деревянному полу не заставили себя долго ждать. Секунда, и тяжелая металлическая дверь открылась, полоска золотого света резанула по его влажному раскрасневшемуся лицу. «Ты поздно». Тяжело вздохнув, Азирафаэль протянул бумажный пакет, не скрывающий своего содержимого. «Зашел в алкомаркет», — предложил он в качестве объяснения. Дверь открылась шире, и хозяин квартиры сделал шаг в сторону. Азирафаэль сразу втиснулся плечом внутрь, уже наполовину стряхивая с себя куртку. «У меня есть вино, ты в курсе». «Думаю, нам понадобится что-нибудь покрепче этим вечером», — ответил автор, отдавая в руки бутылку. Его верхняя одежда расположилась на крючке рядом со знакомой черной курткой — и обувь присоединилась к соседям у входа. Они смотрелись там дико — мягкий карамельный беж рядом с кучей черных ботинок — с металлическими носами и высокими каблуками, такого типа. «Ты мокрый насквозь». «Я на самом деле не брал зонт», — признался он. «Ого, правда? Никогда бы не догадался», — сардонический тон в его голосе ничем не помогал, но Азирафаэль чувствовал, что вполне заслуживает такого после того, как повел себя. «Конечно, было бы хорошо, если бы был кто-нибудь, кто смог бы… я не знаю… подбросить тебя? На машине? Конкретно прям до сюда, где ты и так собирался в конечном итоге оказаться?» Шаги протопали за ним, когда он направился в кухню мимо однообразного угловатого интерьера — и недостатка оного. «Как жаль, что никто не предложил… хотя, погоди». «Прости — я запаниковал, — признался Азирафаэль, открывая кухонный шкафчики и доставая стаканы, не глядя. — Мне нужно было немного времени, чтобы… подумать». «Что случилось?» Он попробовал развернуться, но остановил себя. Поставил стаканы и потянулся за бутылкой коньяка. «Сперва выпивка. Потом работа. Затем…» — отвинтил крышку у бутылки и храбро устоял, чтобы не хлебнуть прямо с горла. Нет, дела пока не были настолько плохи: «Возможно, мне придется попросить у тебя одолжения, Энтони». «Ты же знаешь, как это пугает, когда ты используешь мое имя? — сказал Энтони, опираясь одной рукой на стойку, рассматривая его взглядом, который можно было бы назвать взглядом значительного беспокойства. — Я сейчас испуган до чертиков». Азирафаэль вздохнул и, наконец, поднял взгляд. Энтони — не просто какой-то Энтони. Единственный и неповторимый — Энтони Дж. Кроули. Было легче игнорировать детали того, о чем Азирафаэль старательно и долго забывал между их редкими встречами, когда не смотрел прямо на другого. Когда мог только бросить беглый взгляд в тусклом свете какого угодно маленького семейного ресторанчика, где они теснились в самом углу. Когда он мог разве что едва различить черты лица Кроули в свете со сцены, пока играл оркестр на каком угодно концерте, куда они пробирались украдкой. Было легче игнорировать все, когда они были в машине, обернутые декабрьскими ветрами, когда было темно достаточно, чтобы не видеть, как свет фар мелькал по чужой линии челюсти. Было легче, когда он не мог различить скулы и темно-рыжие волосы, обычно спадающие на плечи аккуратными почти что кудрями. В данный момент они были забраны в пучок, оголяя излом шеи, демонстрируя достаточно много кожи, которая стекала изящно в выемку темного v-образного выреза, что был на нем. Непрошенный голос молодой женщины, которую он встретил на автограф-сессии неделю назад, всплыл в памяти. 'Я вас вообще не так представляла'. Он был-- Азирафаэль вообще не так его представлял. Собственное воображение никогда не воздавало должное действительности. Но было слишком поздно причитать. Ему было достаточно нескольких лет за спиной, чтобы определиться с тем, как Энтони Дж. Кроули выглядел, и с несправедливостью жизни, и с тем, как удача их всех обыграла. Вот он, пухлый автор Христианских книг о самопомощи. И вот — Кроули. Само соблазнение в мягком свитере, с выразительными орехово — перетекающими в золотой — глазами и слишком узкими штанами. Воплощение самого жанра, в котором он стал популярен. Романтическая фантазия на ножках. И какие же это были ножки. Но нет, ничего из этого не было ново. Надо было возвращаться в реальность. «Так что, мне придется играть в двадцать вопросов?» — спросил Кроули, держа руку в ожидании стакана, который Азирафаэль бы опустил в его тонкие пальцы, если бы не был так основательно отвлечен. Он не преминул заметить черный облупившийся лак у него на ногтях. Кроули тяготел грызть ногти, когда нервничал. (Было ли это знаком, что прошлое выступление Азирафаэля возымело эффект больший, чем он допускал? Было лучше не вдаваться в эту мысль.) «Давай пробежимся по рабочим моментам, до смерти хочу узнать, что заставило тебя драться за побег из машины после одного телефонного звонка. Раньше я такой реакции не получал даже после нарушения всех скоростных ограничений. Я даже слегка оскорблен. Теряю хватку?» «Дашь мне минуту, нет?» — сказал Азирафаэль. Он отхлебнул неприлично много коньяка и пожалел об этом — но только слегка. «Сначала работа. Последняя глава для рукописи Возрождения Европы — есть прогресс?» Кроули скривил лицо и прислонился к стойке напротив Азирафаэля. «Можно и так сказать. Но это скорее всего не то, что ты ищешь. У меня все немного ушло… в готику». «Ты имеешь в виду буквально или эстетически? — спросил Азирафаэль, хмурясь. — Потому что, ты же знаешь, я не против твоих изворотов про архитектуру — но после той штуки, что ты написал про вампиров, лучше не надо». Он отпил еще, меньше в этот раз. «Гавриил подумал, что я рехнулся. Месяц прошел, пока он не перестал спрашивать, не вступил ли я в культ». «Без вампиров, — пообещал Кроули. — Я просто немного вдохновился с той поездки в Прагу два месяца назад. Соборы и старые городские улицы — твои читатели оценят. Особенно Американцы. Они любят старую Европейскую хрень больше всего». «Ох, славно», — выдохнул Азирафаэль. Он посмотрел еще немного, как другой мужчина пьет, и попытался заставить свой древний рептильный мозг двигать разговор дальше вместо того, чтобы фокусировать на том, как чужой язык проходится по кромке стакана. «У меня тоже. Я имею в виду — твои главы в середине почти закончены. Мне нужно только просмотреть все и проверить пару моментов на историческую точность. Никогда раньше не делал исследований по поводу дикой природы Сибири». «Пытаешься подтвердить использование имбиря в 18 веке в России? — спросил Кроули и оскалился, когда Азирафаэль на него глянул. — Мне это и в первый раз показалось довольно смешным». «Это не шутки. Последнее, что нам надо, это чтобы твои читатели воплощали в жизнь непроверенные художественные решения, — упрекнул он. — Ты же знаешь, что они в самом деле пробуют это на себе? Прочтут однажды и вдохновятся». «Выживает наиболее приспособленный, как я всегда говорю, — ответил Кроули. — Премия Дарвина была введена не просто так. Тем более, — добавил он, — мы теперь помещаем предупреждения на обложки. ‘Не повторяйте это в домашних условиях!’ — это все Веез». «В самом деле, для них же лучше, — пробормотал Азирафаэль. — Но пока мы на этой теме, я еще хотел спросить насчет сиквела. Ты в самом деле планируешь--» «А, да, — осклабился Кроули. — Возвращение Нечто из Пруда». Он раскрыл ладонь и указал в зал, где знакомый диван и кресла стояли в ожидании, обтянутые вязаными белыми пледами, которые смягчали углы современной мебели. «Пошли в мой офис, и дай мне рассказать, как я планирую вернуться в замечательную нишу, которую мне нравится называть 'монстроебля'». «Ты кошмарище», — прорычал Азирафаэль, но улыбка уже пробивалась на его лице. Плеснув себе еще немного духа, он оттолкнулся от поддерживающего угла стойки и проследовал за другим к старой приглашающей глубине дивана. У них были свои привычки — и это была одна из них. Всегда вместе с выпивкой. Другие детали сквозь года тоже заимели место в чем-то похожем на ритуал. Тенденция встречаться поздними вечерами или по ночам, особенно в плохую погоду — коей Лондон мог снабдить от души. Тенденция ужинать в крохотных кафешках и сидеть за дальними столиками, зажатые в темноте, и обсуждать сюжеты — делить, какие главы кому писать, и кому нужно будет оправдывать определенные ожидания. Азирафаэль, к примеру, набил руку в постельных сценах. Он это не выпячивал — наоборот, если кто-то из тех, кто обычно его читает, увидит хоть слово из тех параграфов, что он выдает в особенно вдохновенные ночи, у них может случиться что-то вроде сердечного приступа, не редкого для их возраста. О, он был хорош и в других вещах, конечно, — вдохновляющие параграфы, духовные зарисовки. Это было то, что вывело его в свет в конце концов. Но одно — это наслаждаться карьерой писателя, и совершенно другое — быть задвинутым в рамки специфического жанра, которые были уже голубиной клоаки, настолько, что ему почти запрещалось писать что-либо иное. Кроули тем временем, несмотря на свою приверженность художественному разврату, с годами устал от того, что славился только ей. Сегодня он был более заинтересован в искусствах и философской прозе — но это было не его темой, не тем, что его читатели искали для прочтения. Но было, однако, тем, что высоко ценилось — читателями Азирафаэля. И все это, конечно — под именами друг друга. Это было правилом. Они писали вместе и публиковались раздельно. Распутывали почерки между строк, утюжили струны собственной души произведения и отдавали редакторам как личную работу. Это было чисто. Это было просто. Оба получали то, что нужно было сделать, — и все ниши были полны бурного вдохновения. «Я тут над новой идеей работаю», — сказал Кроули почти три часа спустя. Это было, если быть точным, три часа и много-много стаканов алкоголя спустя. Они значительно расслабились — Азирафаэль развязал бабочку и закинул ноги на столик, его клетчатые носки в нескольких сантиметрах от красных носков Кроули. Автор Любовных Романов пытался вывести стул, на котором сидел, из строя чистым нелепием самого концепта человечески возможных поз для сидения. Это было умилительно, то, как только Кроули мог это делать. «Тебе точно понравится». Он немного икнул и попробовал распутать узелок собственного позвоночника, но в итоге сдался и свалился обратно в беспорядок конечностей. «Готов?» «Никогда не готов», — хихикнул Азирафаэль с дивана. Он переместил стакан из руки на столик. «Но ты продолжай». «Компиляция исторических ЛГБТ фигур в искусстве и смачных порно-историях, основанная на их жизни и доступных биографических деталях. Я назову это… Гейская История — Ебучие Искусства». Кроули потянулся вверх и раскрыл над головой невидимую радугу обеими руками, ошеломленно смотря в потолок. «Это--» — Азирафаэль почувствовал, как прыскает со смеху при виде этого. «Это ужасно». «Почему? — сразу же спросил Кроули, очевидно обиженный. — Что ты против имеешь?» «Это ужасное название!» «А вот и нет! Выдумаешь что-нибудь лучше?» «По крайней мере, — пьяно вступил в спор Азирафаэль. — Там должна быть какая-то шутка. История — Голубые Деньки». «Я, может, и в Розовых очках — но Чайковский Был Голубым», — продолжил перечислять Кроули, сильно ради одобряющего ворчания другого. «Просто чтобы сделать ситуацию голубее». «Позвольте мне у-Би-дить вас в этом — Все Ваши Любимые Исторические Личности Геи!!». «Слишком длинно», — пробормотал Азирафаэль. «Это не то, на что целевая аудитория будет когда-либо жаловаться», — сразу же отозвался мужчина. Образовалась пауза — и затем оба они рассыпались в кудахтающем смехе, цепляясь за мебель поддержки ради, пока комната вокруг пьяно оплывала. Что-то было в этих моментах — которым Азирафаэль очень аккуратно старался не вести счёт, даже не думать особо о них — что расслабляло его в каком-то первобытном смысле. Оно разливалось у него в груди как горячий какао, согревая его до кончиков пальцев и делая трудным путь обратно к реальности. Эти податливые точки, где можно было отпустить себя, чего, кажется, не случалось нигде больше в его жизни. Что-то в них заставляло его чувствовать, будто он был на грани чего-то великого — чего-то хорошего. Чего-то, что было слишком хорошо, чтобы быть правдой. И именно поэтому ему незамедлительно пришлось оборвать этот момент. Ну или это была предположительная причина, потому что он всегда портил эти крохотные кармашки блаженства без просчётов. Так он сделал и теперь, открывая свой большой глупый рот и неожиданно говоря: «Мне нужно, чтобы ты притворился моим мужем на неделю». Широкая улыбка Кроули умирала медленно — но каким-то образом так было только больнее. Он ещё улыбался с секунду, потом еще с две, прежде чем уголки его рта дернулись, и несколько противоречивых эмоций прорезали выражение его лица, и были стёрты снова с быстрым успехом. Смятение — возможно, злость — затем боль — затем ещё больше смятения. Азирафаэль шумно простонал в ладони, в которых теперь прятал лицо от стыда, и с трудом принял более ровное сидячее положение, возвращая ноги на пол и пытаясь поставить их ровно на землю, которая раскачивалась под ним как корабль в море. «О боже правый… Я не так… Я не так хотел это преподнести. Я забыл тебе сказать». Кроули пока не попытался придать себе более вертикальное положение. «Забыл… Сказать мне что?» — выдавил он. «Одолжение, — вздохнул Азирафаэль, втирая глаза в череп, затем выдыхая и начиная заново. — Телефонный звонок в машине. Это был Гавриил. По поводу сделки с книгой. Американский… Посол? Дипломат — так или иначе — хочет меня нанять для пиар кампании. Он слышал об успехе той повести, что я написал после поездки в Японию — хочет чего-то похожего для Штатов. Предложил оплатить мне целый год, бесплатные поездки всюду — туры разной стоимости по континентальной Америке». Кроули все еще не двигался. «Звучит… Неплохо», — сказал он, хотя в тоне было что-то сдержанное. «Да, что ж, — Азирафаэль потер кончик брови, смотря куда угодно, но не на другого мужчину. — Сперва он хочет встретиться со мной. Предполагаю, хочет убедиться, что я заслуживаю доверия. Обсудить планы. Хочет, чтобы я остался с его семьёй на выходные в каком-то их домике в… Нью-Хэмпшир? Где-то на севере». «О, — голос Кроули был все еще напряжен. — И штука с ненастоящим мужем тебе нужна, потому что...» На этом моменте Азирафаэль снова потерял часть с трудом полученного контроля и начал волнительно перебирать руками. Он надеялся, что алкоголь поможет, но вместо этого он чувствовал только тошноту. Он и не думал, что все зайдет так далеко. Или, возможно, надеялся на это. Теперь пути назад не было, и рот его двигался сам по себе. «Этот-- Этот посол. Он немного, ну знаешь. На… Консервативной стороне. Весь в семейных ценностях и все такое». «То есть он чопорная гомофобная задница, — подвел Кроули. — И что? Делов-то. Найми актрису, бум, у тебя есть жена». Он с трудом распрямился, стягивая километровые ноги с подлокотника кресла. Возможно, что это было только в воображении Азирафаэля, но он вместе с этим упорно смотрел куда угодно, только не на другого человека в комнате. Азирафаэль воспользовался шансом, чтобы проглотить напоминание о его неуверенности. «На кой черт я тебе нужен? Муж сделает все только хуже--» «Они уже знают, что я гей». Кроули поднял глаза. Несмотря на то, как раздражен он был секунду назад, выражение на лице Азирафаэля, кажется, значительно его смягчило. Стало тихо — только скрипнули зубы у Азирафаэля, когда он их стиснул. «Гавриил сказал, что он видел-- были, очевидно, фотографии, в существование которых их поставили в известность». «Фотографии, — повторил он. — Фотографии… Меня». Кроули был неестественно тих. «С… Мужчиной?» «С тобой, Кроули». Это было бы даже смешно, если бы не было так пугающе. Напротив, Кроули, кажется, спидраном проходил все стадии принятия горя. Он резко остановился где-то около Отрицания и испытывал трудности с тем, чтобы двинуться дальше. Некоторое количество слогов, казалось, предпринимали хилые попытки превратиться в цельные слова, но сразу же претерпевали акцию с Массовым Вымиранием, так что вырывались наружу в качестве ряда доисторических звуков. «Эт-- поч-- но-- Не было-- Мы не-- Какие фотографии?» — выжал он наконец. Азирафаэль закрыл глаза, глубоко вдохнул и откинулся назад. Отсюда пути обратно уже не было. «Одна, шесть лет назад. В Саду». Кроули моргнул. Мотор начал набирать обороты — движение возобновилось, наконец-то проезжая мимо Отрицания в Депрессию — потом в Злость и затем к Принятию. К счастью, никто не взял пит-стоп на Торге. То, что другой хотя бы помнил, что случилось, было облегчением. «Блять, — сказал он, роняя голову на руки. — Сад. Та, которую ещё фанатка сделала…». «Да», — подтвердил Азирафаэль. Разговор снова вернулся к беззвучному, пока каждый участник насыщался собственными нервными тиками. Азирафаэль крутил кольцо на мизинце. Кроули утащил руки в рот и пытался прогрызть ногти до кости. Обычно это служило основанием для мягкого, по крайней мере, упрека — он никогда не заботился о том, чтобы приобрести не токсичный лак, так что это не могло быть безвредно для его здоровья — но Азирафаэль был слегка занят в данный момент. По крайней мере, на время. После старые привычки взяли верх. «Они сказали — Гавриилу, то есть — что они хотят встретиться со мной и моим… Партнером». Он поднял глаза на Кроули и был удовлетворен тем, что увидел, как успешно отвлек его внимание от того, чтобы поужинать трескающейся черной краской. «Вероятно, это что-то вроде теста. Они приняли тот факт, что я гей, — но они хотят знать, такой ли я… Знаешь. Удобоваримый тип гея». Брови Кроули осторожно поднялись на его слова, задавая невыразимый вопрос. Азирафаэль устало вздохнул. «Такой тип, который моногамен, — вместо того, чтобы… Ну… Такого типа, который…» «Такого типа, который гуляет», — закончил Кроули. Плечи его начали терять часть напряжения, а брови медленно заскользили обратно вниз. «Они хотят знать, есть ли у тебя беспорядочный гейский секс каждый день на неделе с первым парнем, которого ты найдешь в баре, — или ты нео-Христианский Одобренный Гей с Семейными Ценностями, которого они могут использовать, чтобы продвинуть себя как принимающих, — он шумно простенал, когда конечные штрихи принятия осели. — И лучшая лакмусовая бумажка для этого — это… Вынудить тебя показаться с тем же человеком, с которым ты был на фото шестилетней давности». «Именно», — откликнулся Азирафаэль сквозь зубы и снова потянулся за выпивкой. Стакан был тоскливо пуст, но он все равно опрокинул его на себя, слизывая последние капли с кромки видимости ради. «Гавриил сказал 'без разницы, что тебе придется сделать, — но найди его или двойника, заплати, чтобы он пошел с тобой; сделай так, чтобы это сработало'». «Ебейшая удача, получается, что я прямо тут, а». Глаза Азирафаэля резко вернулись к нему в шоке. Он единственный это начал, конечно, но быстрое согласие было последним, чего он ожидал. «Пардон?» «Не придется искать двойника, если у тебя есть оригинал в доступе». «Нет, Кроули-- погоди, думаю, я заговорил слишком рано, — проблемой было то, что он заговорил вообще. — Я не хочу втягивать тебя в это. Я и сам могу разобраться с этим или… Или просто сказать Гавриилу, что это невозможно». «Зачем? — Кроули подался вперёд в кресле, острая настойчивость заменяла предыдущие признаки сомнений. — Азирафаэль, это большая сделка. Если ты ее получишь, у тебя будет тур по колониям и старое доброе время для себя — на целый год? Представь, сколько дверей это тебе откроет!» «Я-- Это не… Это вранье, Кроули!» «Да какая разница?» «Для меня есть разница!» — воскликнул Азирафаэль и рывком встал на ноги, почти что падая обратно в процессе. Он моментально забыл, что был пьян, но ноги не забыли. «Тем более, а если они выяснят, кто ты? Понятия не имею, как они не узнали тебя--» «Потому что я своё лицо держу в большем секрете — Веез не лепит мое рыло на каждую мягкую обложку как Гавриил--» «Так это теперь! Что насчет шести лет назад?» — настаивал Азирафаэль, цепляясь за спинку дивана, чтобы сохранить баланс, пока он зло ковылял по гостиной. «В тот вечер в Саду у тебя не было проблем с тем, чтобы посветить лицом перед всеми обожающими тебя фанатами!» «Именно!» — огрызнулся Кроули, тоже вскакивая — и резко накреняясь вперёд как подрубленное дерево, врезаясь в кофейный столик перед собой. Сразу же последовала брань, во время которой Азирафаэль метнулся вперёд, чтобы автоматически схватить другого за локоть, и оба они в итоге с трудом остались в стоячем положении. Азирафаэль постепенно осознал, что вцепился в рукав Кроули, пока другой пытался встать ровно, и быстро отпустил, заставляя себя сделать неестественно скоординированный шаг назад, чтобы умножить расстояние между ними до более формального. «Азирафаэль, — Кроули начал снова, в этот раз куда более мягко. — Я перед тобой в долгу. Это моя вина, ладно?» Большого смысла в этом не было, и Азирафаэль так ему и сказал в недвусмысленных выражениях. «Шесть лет назад — в Саду. Ты был там из-за меня». В его голосе было сожаление, но и упорство. «Если бы ты пошел--» «Я согласился пойти. Я согласился на то фото». «Мы оба согласились на фото, такими дураками были. Но мы же не знали, хорошо?» Мужчина пропускал волосы сквозь пальцы, распуская пучок и завязывая его снова. Он боролся с резинкой пару секунд, прежде чем сдаться и пустить волосы спадать искусными волнами, обрамляющими лицо. Азирафаэль заставил себя отвернуться. Я мог бы поцеловать тебя, подумал он. И это было пугающе — он мог. Он мог потянуть за должок, который остался за Кроули. Он мог потянуть за десятки. Они прикрывали друг друга сотни раз сквозь года. Даже без инцидента в Саду всегда было то, что он мог использовать как рычаг в свою пользу. Он мог найти способ сделать Кроули своим на неделю — жить в одном помещении, играть свою роль. Им, предположительно, придется целоваться для неё, по крайней мере, немного. Это будет оправданно, если уж они притворяются, что в браке. Кроули был готов согласиться. Я мог бы поцеловать тебя, подумал он снова, но я не должен. Закрыл глаза, сглотнул возможность, зарывая её глубоко под тем местом, где у него было сердце, пропуская через систему, как и все стремления, что у него были. Превращая это в отходы и избавляясь от этого снова, и снова, и снова, и снова, игнорируя факт, что голод всегда возвращался день изо дня. «Тем более, — сказал Кроули, прерывая его пищеварительные метафоры, — где ещё ты найдешь кого-то, кто выглядит так же хорошо?» Азирафаэль оторвал взгляд от пола и приклеил его к мужчине напротив — руки широко разведены в демонстративном жесте, притворная улыбка налеплена на лицо, чтобы спрятать нервозность, которую он чувствовал. Его выдавали глаза — его попытки хорохориться были более убедительными, когда никто не мог видеть тревожность, которая обычно была хорошо запрятана за парой очков. «Типа, — сказал мужчина, оседая чуть-чуть и неловко горбясь под напряженным взглядом Азирафаэля (который был куда более одобрительным, чем осуждающим, хотя, возможно, Кроули не был в состоянии обратить на это внимание через дымку их совместной паники), — знаю, я выглядел лучше шесть лет назад, но я все еще узнаваем. Небрендовая версия». «Ты и на день не постарел, коварный дьявол», — откликнулся Азирафаэль — и, возможно, он сказал это слишком мягко для того, чтобы это было платонически, потому что Кроули покраснел в ушах, и сразу же прочистил горло, и повихлял обратно в кухню в качестве пьяного метода обороны. «Ладно, это решено, да? — позвал он из-за плеча. — Мы поедем, заимеем маленькие каникулы в Америке, обдурим какой-то гетеро народ, чтобы те думали, что мы замечательная, адекватная, уважаемая пара геев в длинносрочных исключительно моногамных отношениях — и все будет хорошо! Ты получишь свою книжную сделку, и я получу… бесплатные обеды. Попытка-- — голос у Кроули, кажется, обломился — возможно, он наткнулся на что-то, пока шерудил по шкафчикам в поисках выпивки. — Попытка — не пытка, да?» Азирафаэль открыл рот, чтобы ответить, — и обнаружил, довольно случайно, что не может найти ни единой вещи, чтобы ее произнести. Говорить легче не становилось от кома в горле, который бился громко и болезненно, будто собственное сердце решило закогтиться у него в трахее. Но это было то, к чему он привык, не так ли? Нескончаемое желание, извечное сдерживание, непрестанное страдание. Бесконечная ложь, что все разрешиться само. Он зарабатывал на этом. Связывал все между собой, сшивал вместе страницы с прозой и продавал другим. «Наверное», — сказал он слабо, закрывая глаза. Это определенно точно будет пытка.