***
Пятью минутами позже Азирафаэль расположился на барном стуле у кухонной стойки — хотя и не без трудностей, беря во внимание то, что сидушки, очевидно, не относились к категории Все Больше В Америке. Гарриет тоже была уже здесь и попросила одну из горничных принести Азирафаэлю кофе, прежде чем одарить его всем своим вниманием, зачиная Двадцать Вопросов: Специальный Гостевой Выпуск. «Хорошо спалось? Как комната?» Азирафаэль победно улыбнулся в ответ. Его все еще качало на волнах теплых воспоминаний от того, как смущенно хмурился Кроули этим утром, так что легко было изображать приподнятое настроение. «Все было чудесно, дорогая. Благодарю покорно. Все такое просторное!» «Не слишком холодно, надеюсь? Разжигали камин?» — спросила она. Они продолжали в такой манере некоторое время, пока не принесли кофе, и пока Азирафаэль не стал медленно переключать ее внимание на другие вещи. Они обсудили одну из его последних книг, а потом погоду, а затем Таддеуса, который, видимо, все еще спал, хотя и ‘точно высунет нос к обеду’ — то были собственно слова Гарриет, и звучали они довольно угрожающе, но, возможно, она просто так вела себя за столом. «Мне правда жаль, что он так вел себя прошлой ночью», — сказала она, и Азирафаэль поломался бы подольше, если бы она в ту же секунду не пододвинула к нему тарелку с коричными булочками с изюмом. «Он немного отстал от жизни. И он не-- Он не совсем был готов к тому, что вы э-э… Будете эм». Она сделала неловкую паузу. «То есть. Заранее прошу прощения за любые странные комментарии с его стороны. Боюсь, все это было моей идеей — нанять Вас писать книгу, я об этом». Азирафаэль выцепил с тарелки булочку и откусил от нее. Теплое масло попало ему в рот, и он понял, что ни с того ни с сего сегодня довольно благосклонен. «Не скажу, что удивлен, — сказал он, сохраняя легкость в голосе. — Я про то, что это была Ваша идея. Я могу уже сказать, Вы довольно деловая женщина». «Честно, даже особо выбирать не пришлось! Ваши работы потрясающи, и куда важнее ведь акцентировать внимание на достижениях, а не на особенностях личности, не так ли?» «Это очень мило с Вашей стороны, дорогая, и я ценю, что Вы так дружелюбны, несмотря ни на что». Они некоторое время пили кофе в общей тишине, а затем она снова вдарилась в следующую стадию расспросов. «Аштарот все в кровати?» Несмотря на невинную суть вопроса, мозг Азирафаэля во впечатляющем выкрутасе действия проскакал плоской галькой по самым невинным интерпретациям и глубоко засел в самой неприличной. Кроули определенно был в кровати, был же? В его кровати. Они спали в одной кровати. Одной единственной. Сложно было сейчас вспоминать, как вообще-то близко они были, без угрозы в последствие раскраснеться. «Он в душе», — поделился Азирафаэль и сразу же пожалел об этом, потому как воображение его, жадное как никогда, снабдило его соответствующим визуалом и для этого. Он определенно был в душе прошлой ночью, был же? Пока не вышел из него. Прямо перед Азирафаэлем. Это был тот еще вид. Он едва успел опомниться, где они были, и кем они были, и чем они были (и чем не были), чтобы остановить себя от совершения чего-либо невероятно дурацкого. «Ему хорошо спалось? На вид он был совсем не в себе за ужином, хотя, думаю, у вас обоих была та еще дорога досюда от самого Нью-Йорка». Гарриет была в блаженном неведении, как в метре от нее он играл в мысленный тетрис. (Несмотря на почти полное отсутствие знаний о современных видеоиграх, Азирафаэль знал о Тетрисе. Он знал технику игры, и ему нравилась простота. Может, если он составит факты в том самом правильном порядке, проблема исчезнет!) Он попытался вернуться в русло и выбрал легкий тон, примеряя его. «Не так уж и плохо было, довольно приятная поездка. Но длинная. И после самолета, сами понимаете, иногда довольно неприятно сидеть в ОЧЕРЕДНОЙ металлической трубе, несущейся на огромной скорости в непонятном направлении… И он--». Азирафаэль задумался, неуверенный, насколько прилично было бы в данных обстоятельствах раскрывать факты о своем ‘супруге’. Прошлой ночью он был в первом ряду гимнастических изощрений бровей Кроули, когда он ударился в рассказы о незаконченной Астрофизической докторантуре. Может, он поторопился? «Понимаете, он не особенно человеколюбив. Это одна из причин, почему нас не так часто встретишь в людях. Он довольно скрытен». Гарриет поморщилась сочувственно и наклонилась вперед. «А, понимаю. Должно быть, нелегко. Надеюсь, что Таддеус не обидел его. Он был как-то мрачен, когда уходил». «А, не беспокойтесь об этом», — ответил Азирафаэль со смешком в аккомпанемент, чувствуя больше уверенности от того, что они вернулись на хорошо исследованные территории Кроули-вилля. «Мрачный — это его естественное состояние. Человек так и не сообразил, где выход из Гот-фазы, а теперь он навсегда застрял в эстетике». «Смелые слова для того, кто носит клетку». Гарриет посмотрела за плечо Азирафаэлю, загораясь от вида Кроули, а это не мог быть не он, в дверях. «О, доброе утро!» Азирафаэль не обернулся. Он все еще был опасно близок к воспоминаниям о душе. Вместо этого он стащил еще одну булочку и помахал Гарриет, чтобы привлечь ее внимание. «Темные скинни джинсы, — сказал он. — Черная футболка с длинным рукавом, v-образный вырез. Черный вязаный джэмпер». Она посмотрела на него, потом на Кроули и затем рассмеялась. «Ого». «Я не прав?» — спросил Азирафаэль. «В самую точку». Кроули подобрался ближе — разве что только затем, чтобы построить лица, пока Азирафаэль не видит. «Очень смешно, ангел». «И не говори, дорогой», — сказал Азирафаэль, и они встретились взглядом чуть на дольше, чем было нужно. Хмурость Кроули покрылась румянцем, а губы его растянулись в почти достоверное изображение беззвучного рычания горгульи, после он отвернулся и запрыгнул на барный стул как паук, прыгающий на свою добычу, слишком усердно используя ноги. «Кто-нибудь из вас будет завтракать?» Спросила Гарриет, видимо, не заметив напряжение в комнате. Азирафаэль радостно согласился. Кроули отказался от предложенных оладушек, согласился на кофе, а затем впал в мрачное молчание, пока остальные бесцельно трещали, что не осталось незамеченным для хозяйки. Как и почти все остальные светские львицы, она явно страдала от задержек в области общественной инженерии. «Кто из вас обычно готовит, когда вы дома?» — спросила она, когда еда-таки появилась и смогла исполнить свою роль в качестве зачинщика беседы. Азирафаэль взял вилку и посмотрел в сторону Кроули в, как он надеялся, обычной манере. Ну да. Пришло время для ад либа. Либерального. «Боюсь, на кухне я ужасен», — признался он. Пока шло нормально — по всем параметрам он даже не врал. «Так что Эн… Аштарот больше по этой части». «Ох, это прелестно! — заулыбалась Гарриет. — Что Вы обычно готовите?» «Да много всего. Пеку хлеб в основном», — Кроули сразу же спрятал лицо в кружке с кофе. «Легче готовить что-то свое, когда пытаешься избегать животных ингредиентов». «А, точно, Вы упоминали, что Вы веган», — ответила она и затем перевела взгляд на Азирафаэля. «Но… Вы едите мясо, верно? Не сложно ли придерживаться разных диет?» «Вообще нет, — сказал Азирафаэль. — Если я хочу чего-то такого, что он не будет есть, мы идем в ресторан или заказываем доставку. Все довольны, да и я никогда не против свежего хлеба». Кажется, это нашло, слишком уж сильный отклик в Гарриет, она рассмеялась и наклонилась вперед, заговорщически подмигнув. «Так и скажите, Вы поэтому за него вышли?» «Нет», — сказал Азирафаэль. «Да», — одновременно с ним сказал Кроули. «Да ну, ангел, — сказал Кроули, отошедший первым. — Я знаю путь к твоему сердцу, у тебя, как в твоем книжном, — ты все двери держишь закрытыми кроме одной, и она ведет к твоему желудку». «Не неси ерунду, я всего четыре года назад узнал, что ты можешь печь!» — запротестовал Азирафаэль. А потом, понимая, что они колебались в опасной близости от развилки в их прошлом, попробовал вдарить по тормозам. «То есть-- Да, я ценю готовку, но это едва ли причина». Он жутко запереживал, несмотря на то, что это было простое разногласие. Но это было не честно — Кроули выставлял все так, будто он был с ним только ради вкусностей — а это было вообще не романтично. Он выставлял все так, будто брак их был по расчету! Он такой и есть, прозвенел тихий и крайне незваный голос где-то в его голове. Это и есть брак по расчету. Фиктивный брак. Он сдулся, загнанный с позором в секундную тишину, когда осознание обрушилось на него. Он сам об этом просил. Варианта жаловаться у него не было. «А что насчет Вас, Аш? — продолжила Гарриет, напирая дальше без намека на осознание. — Вы зачем замуж вышли? Деньги?» Она поиграла бровями. «Нет, конечно нет, — ответил Кроули. — У меня есть такая--» «Репутация?» — подначила она. Кроули и Азирафаэль прыснули в унисон. Несмотря на широкую популярность Азирафаля, легко можно было оспорить ее и сказать, что Кроули был самым популярным из них. Его влияние распространялось куда дальше, и публика его, хотя и никогда не признала бы этого на людях, не имела проблем с тем, чтобы оценить преданность в денежном эквиваленте. «В некотором смысле да», — без предупреждения согласился Кроули. Он посмотрел на Азирафаэля и налепил очередную дерьмовую улыбочку, откидываясь на стойку и сгибая позвоночник под таким драматичным углом, что какой-нибудь студент-медик где-то в Лондоне проснулся в холодном поту. «Какая честь провести жизнь рука в руке с Мистером Феллом, самым любимым писателем духовной литературы этого десятилетия. Годы я мечтал о богатстве и достатке, но теперь я, наконец, могу получить огласку, которой заслуживаю, в качестве Трофейного Мужа!» Не в состоянии удержать лицо, Азирафаэль сощурился и осуждающе сжал губы. Кроули и в самом деле пользовался возможностью поиздеваться над ним за все. Настоящий дьявол — он должен был догадаться. Ему это нравилось! И все это в то время, пока Азирафаэль старался ради них, пытаясь, чтобы все звучало убедительно, а не высосанным из пальца! Его прошило неожиданным рефлексом, искрой, разжигающей огонь, — он не собирался терпеть, пока над ним издеваются на людях. Они были в этом вместе, черт побери, и Кроули не будет ходить всю неделю и измываться над ним так, чтобы ему не отплатили той же монетой. «Ох, не глупи, дорогой, ты же знаешь, что это не все, — запротестовал он, очень довольный. — Есть еще кое-что, что могу только я, не так ли?» Гарриет повернула голову, следя за невидимым мячом разговора, который попал на чужое поле. Выглядя так, будто его приложили чем-то тяжелым по голове, Кроули попробовал произнести что-нибудь. «Э-э-ннг… чеито?» — тратя попытку выстрелить на жалкое бормотание. Азирафаэль дал словам осесть. Наклонился вперед, будто хотел заложить свободный волосок за чужое ухо. Протянул руку и в последнюю секунду дал наглой улыбке расплыться на лице. Напротив, Кроули замер, когда кончики его пальцев коснулись уха, но неожиданно перевернулись и сменили направление. «Фокусы», — просто сказал он, показывая золотую монетку между пальцев с ненужным росчерком. Словно по сигналу, Гарриет ахнула и захлопала в живом одобрении. Под ее нескончаемыми комплиментами у Азирафаэля едва хватило времени глянуть на свою жертву — и обнаружить, что та была приятного бордового оттенка от смеси испанского стыда и ужаса на лице. «Нет! — громко простенал он, а затем громче, уже Гарриет. — Нет! Не хвалите его-- Он так и будет продолжать все время! Он невын-- Ты слушаешь вообще? Ты невыносимый! Я-- Минуты я с тобой провести не могу, ты свои эти делать начинаешь-- Я--» Выдохнув под конец что-то неразборчивое, мужчина затолкал полусъеденные предложения в метафоричный кулек и демонстративно спрыгнул со стула. Азирафаэль тоже обзавелся собственной гордой дерьмовой улыбочкой. Он даже не был против, когда Кроули выкинул руки и схватился за кофе, громко объявляя, что он уходит куда-нибудь, где тихо и спокойно. Когда другой обошел его, он мог поклясться, что слышал, как другой шепотом говорит прямо у него за плечом: «Да начнется, ангел». Объявлением войны это не было, ну, не совсем. Даже если война и была замешана, то она была холодной. Кто первым дотянется до красной кнопки, образно говоря. И дотягивались здесь не оружием, а проверкой на слабо. Провокациями. Цепляясь за несуществующие проблемы в несуществующих между ними отношениями. Цепляясь за настоящие проблемы в их несуществующих отношениях. (Очень может быть, что имел место язвительный комментарий в сторону Азирафаэля о том, как его взяли под стражу в Международном Аэропорту Шарль де Голль в Париже, и еще один язвительный комментарий, что, очень может быть, был возвращен в такой же манере о том, в каком наряде кое-кто прилетел в названный Аэропорт на импровизированную спасательную операцию. «Тебе ли говорить о том, в чем я был, ты вообще сидел в обезьяннике, похожий на чертов клубничный торт, Ангел!» «Я не собирался путешествовать в мешке из-под картошки, у меня есть принципы!» «Ну да, отличные принципы, но для преступника — я ж говорил, что он собирался контрабандой вывезти--» «Да, дорогой, все тебя прекрасно услышали и в первые пятнадцать раз». Если спросят, Азирафаэль, конечно, будет из чистого принципа отрицать свое участие в подобных безнравственных эксцессах. Он не такой. Но, при всем при этом, Кроули помог ему в такой каверзной ситуации. И он должен был оставить все комментарии и благодарить его за все каждый день, не меньше. Но вместо этого он безмерно наслаждался перепалками, что случались между ними. И, что важнее, он наслаждался тем, как легко Кроули смущался, когда Азирафаэль менял тактику и начинал хвалить его за то, каким ‘романтичным’ и ‘лихим’ мужем он был. Он много времени потратил на то, чтобы додуматься, как разыгрывать собственные карты так, чтобы Кроули начинал заикаться, краснеть и пытаться отрицать новоявленные подробности ослепительной версии вечера, что они провели вместе 2, или 3, или 5 лет назад. У него не было ни одной причины измываться так над другим, ни повода наслаждаться тем, как они кружили друг вокруг друга волками, прикидываясь, что кусают друг друга за пятки. Ну, конечно, это не было полностью правдой. Причина существовала — но она была эгоистична, и не та, которую Азирафаэль горел желанием исследовать слишком уж подробно. Список покупок с грешками, чтобы пойти с ним исповедоваться, был бы он только все еще не отлучен. Чревоугодие, гордыня, жадность… похоть. Ах, похоть. Он знал, что ему бы посерьезнее задуматься над ней, смотря на то, что он постоянно бросал взгляды на объект своего влечения, но в реальности это был только один кусочек от пазла. Истинная проблема состояла в том, как же много среднестатистического эгоизма было вовлечено в ошеломляющем желании, что он испытывал к человеку. Конкретно чревоугодие — он хотел больше. Всегда хотел больше, несмотря на то, что прекрасно знал, что больше он не получит. Они спорили между разговорами об Анне Декло, дискуссиями о группе Блумсбери и последующими спорами на любую тему, которая приглянется Азирафаэлю. Что-то, чем можно было отбить послевкусие перед следующим кусочком суши, аппетайзер и десерт для бесконечно развивающегося меню тем для разговоров. И до этого все это было редким удовольствием, чем-то, чем Азирафаэль не мог себя побаловать, кроме тех редких моментов, когда они были вместе. Но теперь у него была возможность не только препираться по поводу всякой всячины, но и делать это постоянно. Ему не приходилось делать паузу и убирать руки от тарелки. Он мог кусочничать и кусочничать, пока не лопнет. Он мог наблюдать за всеми милыми его сердцу реакциями Кроули средь бела дня в высочайшем качестве, как на тех телевизорах, что он отказывался покупать. Несомненно, это было плохо для его здоровья, все эти излишние потакания своим желаниям. Он перебьет себе аппетит перед ужином, испортит его, испортит все. Должен же быть лимит для этой плохой привычки. Несомненно, вселенная накажет его, в конце концов, за излишество. Но все же, вселенная пустила его сюда, за стол с Кроули на всеобщем обозрении, на расстоянии вытянутой руки. Приправила мягким светом, льющимся через заиндевевшие окна, прогрела до хрустящей корочки свечением от камина, отражающемся в его волосах, завернула и карамелизировала в черной рубашке с рукавами в три четверти, которая так элегантно обнимала чужой торс, подчеркивая жилистые руки и мышцы на них, когда он перегибался через кухонную стойку, чтобы украсть с тарелки Азирафаэля печенье. Со стороны Кроули все точно было добровольно. А как иначе? Азирафаэль позаботился о том, чтобы большинство их встреч в течение года проходило по ночам, под покровом темноты, чтобы ему, может, не пришлось смотреть так уж пристально на Кроули. А теперь, при свете дня, человек, видимо, пользовался во всю свободой выставлять напоказ все, что у него было, да так, чтобы Азирафаэль смотрел на него напрямую настолько часто, насколько это было физически возможно (тот факт, что Азирафаэль уперто смотрел напрямую на Кроули, было просто совпадением). Каждое движение бедра, делающего рисковый заворот вокруг угла, будто он компенсировал так отсутствие Бэнтли, каждое аккуратно выверенное ‘уупс, блин, извиняюсь, скользкие пальцы’, когда он ронял очередной предмет, который ему вручали, и складывался вдвое, прогибаясь в пояснице, чтобы поднять его, каждое движение длинных изящных пальцев по длине собственной шеи, пробегающих по восхитительной коже… все это было специально, Азирафаэль был в этом уверен. Хуже всего было знать. Отлично знать, как хорошо это тонкое идеальное тело прижималось к нему. Знать силу этих пальцев, вжимающихся в его спину, пока другой дрожал под его весом и молил в задыхающихся стонах о большем, прижимая его ближе, обнимая его собой. Змий, думал Азирафаэль уже не в первый раз. Это уже долгое время было что-то вроде шутки только между ними двумя — началось все с того момента на ранних этапах их дружбы, когда Кроули устроил разнос в чат-руме о том, как эдемский змей просто делал свое дело и, ну, если Богиня не хотела, чтобы люди в самом деле ели яблоко, не лучше бы было посадить его там, где было бы не достать? Может, на луне. Азирафаэль тогда смеялся. Смеялся по-доброму в темноте перед компьютером, гадая, стоит ли ему узнать получше этого крепкого на слово пугливого незнакомца. Теперь ему было не до смеха. «Вы в порядке?» — спросила Гарриет, прерывая его внутренний монолог и возвращая его в реальность, где он сидел за кофейным столиком с хозяйкой дома и (поддельным) супругом. «А, да, прошу прощения». К счастью, умение его отвечать вежливо цвело и пахло, даже когда голова его была занята другим или пустовала. «Просто немного рассеян, боюсь, все еще живу по Лондонскому времени». Кроули посмотрел на него со своего места, где присел на корточки у камина, и поднял одну изящную бровь. Азирафаэль посмотрел в ответ, пытаясь притвориться, что он был в порядке, все было в порядке, он со всем справится. Что его не вело от силуэта другого, гнущегося в огнях камина. Что форма его волос, затянутая в полу пучок и свободно лежащая на плечах, не вдохновляла наплыв воспоминаний о похожем его состоянии, когда волосы его на затылке держала не резинка. Не в том была проблема, что он прислонился к яблоне, пытаясь не укусить предложенное ему особенно убедительной рептилией. Нет — все было хуже. Он уже попробовал, уже поглотил яблоко целиком и теперь, с соком, капающим с подбородка, он весь зудел желанием забраться на ветви, настроенный избавить дерево от целого урожая за один вечер, листая в голове рецепты яблочных слоек. Чревоугодие, не меньше. «Что насчет перерыва на кофе?» — сказала Гарриет. «Я принесу». По какой-то причине встал Кроули, разгибая долговязые ноги и шагая мимо стола и за диван. «Надеюсь, я Вам не наскучила», — сказала Гарриет, когда сумела перехватить внимание Азирафаэля, пока отвлекающего демона не было видно. «Думаю, Вы хотели бы обсудить дела с Таддеусом, но для него, к сожалению, обычное дело — висеть на телефоне в любой час дня. Он должен хотя бы освободиться к ужину сегодня, но пока что вам придется довольствоваться мной». «Глупости, дорогая, — уверил ее Азирафаэль с теплой улыбкой. — Мне нравится Ваша компания. Я просто-- Должно быть, я устал больше, чем стараюсь показать. Не высыпаюсь, сами понимаете». «О, я-то понимаю, — сочувственно протянула Гарриет. — Я разваливаюсь каждый раз, когда нам приходится путешествовать. В пределах нескольких штатов — это одно дело, а вот в другие страны — это полный пиздец-- о-ой!» Она прижала руку ко рту и виновато посмотрела на него. «Что?» — спросил Азирафаэль, смущенный на секунду, пока не понял, о чем она беспокоилась. «Боже правый, нет — пожалуйста, не беспокойтесь о мате. Кр-- Муж мой сам любит крепкое словечко. Если бы меня это беспокоило, могу сказать, брак бы наш долго не прожил». Гарриет расслабилась и затем откинулась на спинку, пока думала о сказанном. «Вы такие разные, — сказала она. — У меня ощущение, что я бы в нормальных обстоятельствах не предположила, что вы вместе. Как все случилось?» Азирафаэль невинно пожал плечом. «Противоположности притягиваются? И, даже если между нами много различий, у нас и много общего». «Чего, например?» Взгляд Азирафаэля на мгновение стал далеким. Он открыл рот, попытался выдумать историю, попытался сообразить какую-нибудь затейливую ложь идеализированного брака, но остановился посреди пути, ловя мысль где-то в горле и сглатывая ее назад. У него и Кроули было много общего. По правде, чем больше он об этом думал, тем больше вещей приходило на ум. Он смял чертеж дома с белым заборчиком и выбросил его, метафорично отправив в полет за собственное плечо. Карточки с подсказками со стуком посыпались за подиумом. Почему бы просто не… сымпровизировать? подумал он. «Мы оба ценим хорошие вещи». Устойчивое спокойствие растекалось по нему, пока он говорил, роясь в поиске слов, выбирая их аккуратно из файлов, будто вел церемонию. Никакой лжи — лишь бережное разделение, когда обнажаешь некоторые детали, пряча остальные в карман. «Вино, хорошая еда… Искусства туда же. Опера, театр. У нас разные вкусы, но мы любим хорошие дискуссии, и это создает некоторую экосистему споров и прений, которая заполняет время, что мы проводим вместе». Он улыбнулся легко самому себе и уличил мгновение посмотреть в сторону кухни, которая теперь была вне зоны видимости. Он так и видел Кроули там, свернутого знаком вопроса у стойки с элегантными руками, обхватившими кружку. Он видел другого в этой позе достаточно, что ему даже не приходилось представлять. Гарриет промычала и поставила локти на стол, наклоняясь к нему. «Вы часто спорите?» «Разве что о чем-то не важном, — ответил Азирафаэль. — Например, когда мы идем куда-нибудь ужинать или… какую бутылку портвейна мы хотим открыть этой ночью. О чем-нибудь теологическом». Она снова промычала. «Вы сказали о ‘не важном’, но теология — не такая простая тема. Ваши книги все о религии и духовности. А Аш, он-- Он же атеист?» Азирафаэль разрешил себе смешок. «Это сложно. Он скорее против организованной религии как концепта». «И Вас это не беспокоит?» Беспокоит? подумал Азирафаэль, будто забыл, что такая вещь вообще существует. Он осознал с некоторым изумлением, что не рассматривал их противоположные взгляды на мир как проблему уже как пол десятка лет. Да даже дольше. Это всегда было разве что приятной перчинкой, чтобы балансировать на ней разговоры. Но одно — ходить по теологическому лабиринту собственных верований, обходя чужие, и совершенно другое — объяснить это полному незнакомцу. Пока он только смог додуматься до того, откуда начать, сзади послышались шаркающие шаги с кухни, и оба они оглянулись на Кроули, приближающегося с несколькими кружками, ненадежно балансирующими в его руках. «Сделал три». Без лишних слов кружка оказалась у Азирафаэля в руках. Другую он отдал хозяйке. «Гарриет, эта Ваша. Итак… что я пропустил? О чем говорили?» «О тебе, в основном», — сказал Азирафаэль, вертя кружку с руках, чтобы понадежнее обернуть о нее пальцы. «Гарриет устраивает мне допрос». Женщина рассмеялась и отмахнулась. «Нет, нет, все не так! Просто природное любопытство. Я спрашивала Азирафаэля, о чем вы спорите». «Мы не спорим», — ответил Кроули, садясь рядом с Азирафаэлем, но оставляя между ними приличные полметра. «С ним спорить невозможно. Я просто говорю ‘да, ангел’ и держусь ниже травы. Иногда, когда я больно самонадеян, я предлагаю, куда бы нам сходить поужинать». «Ой, да ладно тебе, — запротестовал Азирафаэль. — Я не так уж плох». «Ну да, если кому-то нравится объяснять свою точку зрения стене, — фыркнул Кроули и затем, ловя косой взгляд, смягчился, — что, знаешь ли, мое любимое времяпрепровождение». «Но я думала, Азирафаэль сказал, что вы любите дискутировать», — сказала Гарриет, хмурясь слегка. Надо отдать должное Кроули, он даже не смутился. «Так и есть», — согласился он, делая хороший глоток из кружки и причмокивая. «Все становится лучше, когда в нем немного алкоголя. Поэтому я говорю с ним только после того, как в антракт в него попадает шампанское и делает свою магию». «Ты о том разе, когда мы ходили на Весну Священную? — спросил Азирафаэль недоверчиво. — Забудь ты уже о ней — я сказал все, что мог!» Кроули закатил глаза, позаботившись, чтобы эффект прокатился по всему лицу и выражение не потерялось за очками. «Ты сказал больше того — Толстой бы был в шоке от того, какую Войну и Мир ты наговорил по этому поводу». «Очень умно, — ответил Азирафаэль и цокнул языком. — Для того, кто половину всего представления гуглил полуголые фото Нижинского». Кроули театрально прорычал. «Да это единственные, которые есть. Уж прости мне, что я искал немного исторической точности». «А, это так теперь называется?» «Ладно, ладно», — торопливо сказала Гарриет, ошеломленно смотря, как быстро между ними все занялось. Какое бы любопытство (или скептицизм) у нее ни был, оно на данный момент было удовлетворено. Частичка Азирафаэля была довольна этим, но другая даже не знала, как себя чувствовать. Если бы он мог гордиться тем, что сочиняет на ходу, то это было бы одно — бонус его карьере писателя, очки, присужденные его воображению. Но ничего из того, что он говорил, не было ничем иным, как удивительной мешаниной событий, которая занялась несколько лет назад, когда Кроули однажды помахал парой билетов перед его лицом и бросил недоугрозу о том, что хотел бы поучаствовать в восстании, если уж истории суждено было повторяться, или, может, даже начать его, в зависимости от того, как ему понравится шоу. Азирафаэль пошел тогда с ним, чтобы проследить, что ничего, в самом деле, не случится (угрозы от Кроули были опасными, да и, в конце концов, кто-то же должен был за ним присматривать), и, в итоге, они чудесно провели время, даже несмотря на полупьяный спор о возмутительном выборе костюмов. «Должно быть здорово, — сказала Гарриет посреди очевидного перехода к более спокойному разговору, — до сих пор ходить на такое количество свиданий, даже когда вы были вместе так долго». Азирафаэль почувствовал, как по нему бегут мурашки. Да, такое вот, в самом деле, удачное стечение обстоятельств, подумал он осторожно, будто семеня по льду, который трескался под ногами. Приятная незначительная подачка удачи, что у них оказался запас историй на такой вот конкретный момент. Сбоку от него Кроули фыркнул, удивленный. «Если б я его из книжного не вытащил, он бы никуда вообще не выходил», — сказал он. «Он только и хочет, что торчать в нем постоянно. Иногда я думаю, что случится, если я вообще перестану его куда-либо звать». Азирафаэль повернул голову. Кроули уже смотрел на него с губами, вытянутыми в тугую линию, вызывая его на спор. В отражении темных линз Азирафаэль видел на собственном лице довольно шокированное — почти несчастное — выражение, которое он не помнил, чтобы строил. Глаза его раскрылись шире. «Стоит думать, мне стало бы одиноко», — очень тихо произнес он. Кроули сглотнул и быстро вернулся к кофе. Какая бы смелость ни сочилась из него секунду назад, вся она снова была упрятана и заменена на что-то, что отдавало стыдливостью. «Сомневаюсь», — пробурчал он. Сердце Азирафаэля взбрыкнуло волнительно, и дискомфорт разлился по животу, будто кто-то ударил его. Воспоминание о Кроули забилось в его мыслях — шесть лет назад на углу улицы, подсвеченного неоновой вывеской Сада, пинающего землю от тревоги. Будто он думал, что сейчас его отвергнут. Будто он не знал, как сильно Азирафаэль хотел его. Он не особо-то хорошо это скрывал. Не думал ли Кроули в самом деле…? Но стоило моменту прийти, как он уже испарился — Кроули уже дернул подбородком, фокусируясь на Гарриет и держа телефон, рассказывая что-то о русском балете. Он не обращал внимания на то, как Азирафаэль смотрел ему в спину, кусая губу. Хруст мягкой кожицы яблока, сдающейся под напором зубов, теперь был лишь замылившимся воспоминанием.***
Как вы понимаете, что у вас что-то есть, если не можете схватить это, подержать в руке, ощутить физическое давление массы на ладонь? Владение, имение, возможность назвать что-то своим — это всего лишь образ мышления. Можно дойти и до того, чтобы говорить, что ничем, по сути, владеть нельзя. Мы просто берем вещи попользоваться, не важно, на короткий или длинный, длиною в жизнь, срок. Люди не вечны. Несмотря на веру в загробную жизнь или на отсутствие оной, никто не может отрицать смертность, ограниченный срок нашего физического бытия. Можно держать что-то, только покуда у тебя есть ладони и руки, на которых это можно держать. Когда кожа, кости и зубы сотрутся в пыль, как кто-то заявляет права на тех, кого любит? Как религиозный человек, Азирафаэль часто думал о Рае. Еще чаще он думал об Аде. Иногда он скатывался до мыслей о Чистилище. Но он не думал ни о чем из этого так много, как он думал о постоянстве Кроули. О том, как он возвращался. О его обещании — молчаливом и уверенном как фазы луны. Как древний календарь, неписаный и нечитаный, не оставляющий никаких подсказок, как им пользоваться, кроме неизменной пунктуальности. Звуки шагов у двери. Звяканье колокольчика. Росчерк рукой с чем-нибудь всегда в ней. С билетами, с буклетом, с телефоном, показывающим мутные фотографии какого-то далекого бара, в котором они бы не попали никому любопытному на глаза. В зависимости от времени года — мягкая улыбка или подначивающий хитрющий оскал. Азирафаэль был прилежным верующим. Он придерживался календаря. Следил за каждым святым днем. Он изучал, делал мысленные заметки, рисовал звездные карты, и он знал — всегда знал, когда Кроули придет. И Кроули всегда приходил. В эти моменты, когда он чувствовал себя ближе некуда к тому, что люди называют ‘Раем’, Азирафаэль ловил мысли об Аде. Он брал билеты из этой руки и чувствовал жар, когда пальцы их касались. Он разворачивал буклет и чувствовал дыхание, когда к нему наклонялись ближе и смотрели через плечо. Он приближался посмотреть в экран, и глаза его слезились от яркости. Что такое Ад? Некоторые скажут, что это наказание. Другие скажут, что это просто отсутствие Богини. Азирафаэль больше склонялся к последней теории. Он представлял, как в святом календаре кончаются дни. Он представлял, что порог его пуст. Он представлял неожиданное отсутствие Кроули в его жизни. Он представлял, как постоянство обещания резко обрывается, оставляя его хвататься за воздух, наказывая его за то, что он не был достаточно смел, чтобы дотянуться и схватиться за него до конца. Когда-то давным-давно, на одну ночь, Кроули отдал самого себя без боя. Теперь он даже не предлагал. Но он предлагал время. Предлагал постоянство. Предлагал уверенное пульсирующее существование, что было здесь, которое шло с ним в паре, даже когда он ни о чем не просил. Каждый раз, когда их выход в люди подходил к концу, когда бутылка вина была пуста, когда они заканчивали очерчивать черновые заметки, Азирафаэль смотрел, как он идет к двери книжного. И сжимал горло вокруг мольбы. Молитва оставалась в его сердце. Пустая и жаждущая, привязанная к календарю, который не подводит. Если ты любишь что-то, отпусти. Если оно вернется…