Не присылай мне роз

ГЛАВА 6. Марид аль-Самум 25 мая 1989 года, Кап д’Антиб, вилла «Убежище» У Руди не было никакого определенного плана поисков Анхеля. Он вообще не имел понятия, где на Лазурном берегу, среди роскошных отелей и респектабельных особняков, модных ресторанов и клубов, в обрамлении пышного цветения южной природы, скрываются мрачные и гнусные логова современных работорговцев. Сам факт продажи и покупки живых людей в конце двадцатого века, и не где-нибудь на задворках третьего мира, а самом сердце цивилизованной Европы, казался чем-то невозможным, немыслимым… Марсель, где Руди родился и вырос, был далеко не самым спокойным и законопослушным городом — пресса постоянно писала о драках, грабежах, изнасилованиях и убийствах. Несколько раз он самолично наблюдал гангстерские разборки, и это было не очень-то приятным воспоминанием. Да и семейный бизнес Колонна предполагал самый разный уровень знакомств, и не всегда работа велась в белых перчатках… К тридцати годам Родольфо, фактически с пеленок воспитанный отцом на кораблях разного назначения и тоннажа, морских терминалах и судоремонтных верфях, прошел все ступени обучения бизнесу и понимал, как делаются дела. Налоговые махинации, контрабандный ввоз и вывоз подакцизных товаров, сделки с таможней, взятки чиновникам за преференции в тендерах госокомпаний на жирные контракты по морским грузоперевозкам — все это имело место, но зато были и щедрые взносы на благотворительность, и пенсионные трасты для сотрудников, и меценатские проекты, и университетские стипендии… и еще много всяких забот, проистекающих из ответственности, налагаемой огромным богатством. Но рабство и работорговля! Эти слова еще в детстве вызывали у Руди глубокое отвращение, но соединение их с образом отца, превышего всего на свете ценившего свободу и честь, повергало сына в кромешный ужас и стыд. Пожалуй, он готов был понять Колонну-старшего, потерявшего разум от неземной красоты Анхеля, поскольку и сам не устоял перед искушением… но принять его в мерзкой роли рабовладельца никак не получалось. Вопреки воле Руди, в воображении то и дело возникали сцены с участием «Синьора Дуки», по-хозяйски распоряжавшегося своей живой игрушкой — и эти сцены мучили его хуже любой пытки, отравляли душу и превращали светлую грусть об усопшем в безудержный гнев. Только Анхель теперь мог снять это проклятье… Руди убедил себя, что если он разыщет парня и все-таки даст ему свободу — или убедится, что тот уже свободен — и если Анхель дарует свое прощение и отцу, и сыну, то к нему снова вернется покой… может быть… или хотя бы видимость покоя, которая позволит нормально жить и спать по ночам. Так или иначе, он решил следовать принципу детектива и вернуться на «место преступления», на виллу «Убежище», в точку, где его жизнь безвозвратно разделилась на «до» и «после», туда, где он впервые увидел Анхеля. Руди надеялся, что сможет отыскать или следы исчезнувшего парня, или хотя бы ниточку, за которую можно потянуть, чтобы распутать дьявольский клубок. На вилле было на удивление тихо и спокойно. Дом, погруженный в молчаливую скорбь, как будто вздыхал, встречая нового владельца шорохами и скрипами, а может быть, это скрипели ставни и скреблись под полом мыши… Старик Альваро, которого Родольфо потерял из вида сразу после похорон, оказывается, тоже был здесь. В компании горничной, секретаря, пары охранников и какого-то скучного субъекта с рожей типичного помощника нотариуса, Альваро занимался разбором вещей покойного и составлением предварительной описи. Это заставило Руди вспомнить, что времени у него совсем немного — только до конца выходных, поскольку в понедельник должно было состояться вскрытие отцовского завещания, и начнется подготовка к совету директоров, где ему, если все будет благополучно, передадут бразды правления «Судоходной компанией морских перевозок Колонна». И прежде, чем Альваро заговорил с молодым патроном, Руди как раз успел придумать благопристойную версию своего неожиданного визита. — Альваро, как хорошо, что ты здесь один распоряжаешься! Я уж боялся, что на въезде будет не протолкнуться от папарацци… ведь наверняка приезжали, вынюхивали?.. — Приезжали, синьор, приезжали… как же без этого… так и лезли во все щели, проклятые тараканы… но будьте спокойны: мы с охраной сумели их выкурить. Никто ничего не узнал… и не узнает… будьте спокойны. У Родольфо отлегло от сердца: Альваро не просто понял его с полуслова, но и в который раз подтвердил свою личную преданность семье Колонны. Значит, он может говорить без экивоков и прямо заявить о своей главной цели; но вываливать все сразу тоже не следовало — старик мог и не сдюжить. — Хорошо, это хорошо… А кроме этих еще кто-то приезжал или… звонил в мое отсутствие? Что-нибудь искали? Интересовались кое-кем? — Звонили, синьор. Вот перед самым вашим приездом звонили. — Из агентства? — Нет, из поло клуба… (1) Просили вернуть инвентарь и амуницию… которые синьор Никколо брал в аренду. Руди опешил: — Что? Какая еще аренда инвентаря?.. Это давно в Сен-Канна (2) такие правила? Да и с чего бы отцу держать дома инвентарь для поло и амуни… Старик кашлянул и опустил глаза долу, помялся, как будто боялся оскорбить память покойного упоминанием о его грехах, и сказал чуть слышно: — Синьор Руди… Это не тот клуб… и не та амуниция… Помните мальчика, который был здесь в ночь смерти патрона?.. — Еще бы не помнить… — Руди ощутил, как его щеки загорелись, будто от пощечин. И даже уши стали горячими, как будто их только что кто-то хорошенько надрал… — Ну так вот… У нашего синьора Никколо был особый договор с тем поло клубом… значит, на разные услуги, на инвентарь, на… жеребчика породистого, из ихней конюшни… а молодой человек, значит, был вписан в договор в качестве… грума и… инструктора по игре. — По какой еще игре?.. А впрочем, плевать… — Руди стало так жарко, словно его уже натуральным образом черти поджаривали на сковороде… но Альваро неожиданно подкинул ему даже не нитку, а целый швартовый канат, за который он немедленно и ухватился: — Где отец хранил этот… документ? — Да в сейфе, синьор Руди, в том, что в спальне, а не в том, что в кабинете… и ключ всегда держал при себе. — Ключи от того сейфа теперь у тебя, надеюсь? — А как же! Я их первым делом прибрал, как только патрона… нашего бедного синьора Никколо… унесли! — Альваро громко всхлипнул, принялся тереть и без того красные глаза — но все-таки не сдержал рыданий. Смотреть на это было невыносимо, и Руди, чтобы не дать слабину, сказал нарочито резко: — Ну, будет, потом, потом поплачешь по своему синьору Никколо! Хотя что плакать — он-то теперь радуется со своими дружками в раю! — Дай-то Бог, синьор Руди, дай-то Бог… — судя по вздохам Альваро, он не был настолько уверен в счастливой посмертной судьбе патрона, однако рыдать перестал и, пошарив во внутреннем кармане пиджака, вытащил нужный ключ: — Вот он, ключик, в целости и сохранности! — Давай! А сейф-то наверняка секретный… — Да уж какая там секретность… в нише он спрятан, под картиной… странной такой… — старик насупился, поковырял ногой пол и зло проворчал: — Сжечь бы ее, мазню проклятую, содомскую!.. Руди пропустил ворчание старика мимо ушей. Сейчас его куда больше заботила доступность документов, а не какая-то там картина, что скрывала сейф. Отец был заядлым коллекционером живописи, в последние годы с особенной страстью скупал и классику, и модерн, и всяческий абстракционизм — для него это было или хорошим вложением денег, или меценатством, желанием поддержать талантливых, но пока что безвестных живописцев. Так что на стене в спальне и впрямь могло висеть что угодно — и шедевр Боттичелли, и дикая абстракционисткая мазня. «С коллекцией этой тоже ведь теперь возиться придется… может, лучше какому-нибудь музею передать…» — Код есть у сейфа? — Нет никакого кода… ключом запирается, ключом открывается… по старинке… а вот сам замок на заказ делали… такой не вскроешь, не сковырнешь… — Ладно, уже легче… Давай-ка так, я сейчас займусь содержимым сейфа, пока до него не добрался нотариус, а ты проследи, чтобы ко мне в спальню никто не лез! И распорядись отнести в машину папину коллекцию трубок, мама попросила привезти их ей. — Конечно, синьор Родольфо… я сам упакую все трубки, патрон не доверял их никому, кроме меня… ох, бедный, бедный мой синьор Никколо… на кого ж вы нас оставили… Родольфо предпочел ретироваться, предоставив Альваро полную свободу причитать в гордом одиночестве, и отправился в ту самую спальню с внутренней дрожью и быстро бьющимся сердцем…

***

Времени было в обрез, но Руди, вместо того, чтобы заниматься вскрытием сейфа, стоял перед альковом, где висела картина, освещенная маленьким бра — и, превратившись в соляной столп, смотрел на «проклятую мазню». Он не узнал руку художника (хотя кто бы ни был этот парень, талантом его Бог не обделил!), но зато отлично узнал натурщика, изображенного на портрете. Волна золотых волос, лицо безукоризненной лепки и глаза цвета персидской сирени… Анхель выглядел совершенно живым и, казалось, вот-вот выступит из рамы — но если бы это вдруг произошло на самом деле, то и Руди, и всему дому настал бы конец. Портрет был не совсем портретом, а жанровой картиной, написанной в какой-то действительно странной манере, одновременно изысканной и мрачной, и напоминавшей наркотическую галлюцинацию… Каждый, кто смотрел на нее, как будто оказывался в пустыне Сахаре, во всем ее мрачном великолепии, среди красноватых мерцающих песков, под тревожным лиловым, багровеющем по краям небом… и в самом сердце песчаной бури! Самум шел от горизонта, громадной, страшной, величественной волной, смешавшей оттенки золота, пепла, лазури и первозданной черноты. Из самого центра стихии проступало божественно прекрасное лицо Анхеля, в обрамлении развевающихся волос, увенчанное странной зубчатой диадемой — в которой, если присмотреться, угадывались очертания полуразрушенных башен. На подрамнике художник написал: «Марид аль-Самум» — «Джинн Самума». И немного ниже та же самая надпись была сделана арабской вязью… — Плохи мои дела, если ты действительно джинн, — пробормотал Руди и коснулся кончиками пальцев теплого холста. — Похитил душу моего отца… а теперь пришел за моей, да?.. Тут ему следовало бы воспротивиться, осенить себя крестом и рыкнуть: — «Ничего у тебя не выйдет!» — но он чувствовал себя скованным, связанным, пленённым… и черт возьми, влюбленным по уши, влюбленным так, как не влюблялся никогда и ни в кого в своей жизни. Сердце почти выскакивало из груди, член снова стоял, и Руди еле справился с искушением высвободить его и прижать к проклятой картине… Хватило бы нескольких движений рукой по стволу, чтобы довести себя до оргазма, добавить к нарисованным песку и ветру настоящие брызги семени — но это означало окончательно расписаться в собственном безумии… — Нет, нельзя, нельзя… я же не извращенец, чтобы трахать картины и статуи… ты нужен мне живой… и добровольно… чтобы ты по-настоящему хотел меня… и сам хотел быть со мной… Анхель… — он поймал себя на том, что все еще поглаживает холст и бормочет вслух свои признания, как самый настоящий псих!.. Эрекция стала почти болезненной, проще всего было пойти и снять ее в душе, расслабиться в удовольствие под теплой водой, на несколько минут полностью отдавшись сладким воспоминаниям и фантазиям… но Руди счел, что этот приятный путь ему заказан, да и времени не было на то, чтобы раздеваться, одеваться и сушить волосы. Он бросился на пол, сделал несколько быстрых отжиманий на кулаках, постоял в планке, снова отжался десяток раз, на сей раз на пальцах — и почувствовал себя намного лучше. (3) Кровь отлила от члена и вернулась в мозг. Руди встал и снова посмотрел на компрометирующую картину, на сей раз взором хозяина и прагматика. «Надо убрать ее отсюда… пока нотариус не добрался… да и маме незачем это видеть!» Снять портрет со стены, открепить холст от подрамника и свернуть в плотный рулон, вокруг жесткой основы, было не слишком сложно, но потребовало терпения и сноровки. Все время, пока Колонна возился с этой задачей, ему приходилось обуздывать воображение, чтобы не представлять в подробностях, как проходили сеансы живописи. Особенно он старался не думать о том, как его Анхель позировал художнику, с этой своей небесной отрешенностью, будоражащей и возбуждающей в миллион раз сильнее, чем самые развратные позы и сладострастные улыбки… и как отец принимал готовую работу. Кровь сразу же закипала в жилах, и страстное желание соединялось с безумной ревностью в опасную взрывчатую смесь… Наконец, волшебная картина была упакована надлежащим образом и готова к транспортировке, и Руди занялся сейфом, который и в самом деле прятался под произведением искусства. Ключ не подвел: легко вошел в извилистую скважину и без всяких усилий повернулся в замке. Дверца открылась… Внутри лежали пачки денег — навскидку не меньше миллиона франков и тысяч сто долларов, вероятно, на карманные расходы «герцога» в связи с молодым любовником, коробка с Ролексом (классическая модель, с браслетом из восемнадцатикаратного золота) — вероятно, подарок, который так и не успели вручить, но Руди на миг показалось, что отец в своем посмертии потешается над ним. Похоже, у всей мужской части семейства Колонна развивается мания дарить любовникам швейцарские хронометры… Под деньгами и часами обнаружился объемный бумажный конверт, без надписей, но с монограммой «DP» в верхнем правом углу. «DP — должно быть, Doppia P, кажется, Анхель так называл это проклятое агентство…» Руди забрал всю наличность и часы, сложил конверт вдвое и запихнул во внутренний карман пиджака, решив, что прямо сейчас отправится в Валлорис, в свою личную резиденцию, где уж точно никто не помешает спокойно и подробно изучить этот отцовский контракт с дьяволом… да и портрету Анхеля там найдется подходящее место.