Не присылай мне роз

ГЛАВА 40. Пустыня любви 8 июля 1989 года бульвар Либерасьон, 3 холостяцкая квартира братьев Колонна Руди втолкнул Анхеля в спальню, опрокинул на кровать, даже не дав раздеться, навалился сверху, придавил любовника всем своим весом и крепко сжал руками и ногами. Он не мог выразить словами то, что чувствовал, но надеялся, что Анхель поймет… Надежда оправдалась: горячие губы, пахнущие ягодами, послушно открылись навстречу его жадным губам, горячие руки обвились вокруг шеи, горячие бедра жаждуще прижались к бедрам. Поцелуй сразу же стал глубоким, и длился, не прерываясь, пока у обоих не закружилась голова от нехватки воздуха. Только когда их губы ненадолго разлучились, Анхель попытался заговорить: — Руди, я люб… — Да… да… молчи… сейчас молчи… — Руди зажал ему рот ладонью, другой рукой рванул тонкую ткань рубашки и мгновенно превратил ее в лохмотья. Привстав, сдернул с бедер любовника домашние штаны и одним сильным борцовским рывком перевернул его на живот. Быстро расстегнул джинсы, высвободил член и стремительно всадил его в тело Анхеля, податливое и полностью готовое принять его. — Аааааааааа… — долгий стон, вырвавшийся из горла любовника, был стоном удовольствия, и каждый новый вздох, каждое движение бедер свидетельствовали о глубоком наслаждении всем происходящим — и готовности в полной мере утолить собой все телесные желания того, кто также владел его душой и сердцем. Неистовое возбуждение от этой сводящей с ума покорности и страстности поднялось штормовой волной, захлестнуло Руди с головой и лишило остатков самоконтроля. — Анхель!.. Мой Анхель! — он вновь навалился на него сверху, еще крепче сжал плечи, несколько раз жадно и страстно поцеловал в шею — и зарылся лицом в золотой шелк волос, разметавшихся по спине. Рыча от наслаждения и упоенно слушая, как от каждого глубокого проникающего удара любовник стонет все громче, и наконец — кричит, моля не останавливаться, Руди устремился в финальную атаку и ускорил темп, ощущая всем телом, как неудержимо подступает оргазм… Через несколько мгновений они одновременно кончили, и, оглушенные пережитым пиком наслаждения, распластались рядом на сбитой постели. Едва выровняв дыхание, Руди повернул голову, встретил жаркий, обожающий взгляд любовника — и поймал грёзу, что лежит обнаженным в волшебном саду, опутанный золотой сетью, среди цветущей сирени, под теплыми, но не жгучими лучами ласкового летнего солнца… — Анхель… — Руди… хабиб альби… — Твой голос — как сладкий бальзам… — Руди нашел руку Анхеля, покрыл ее поцелуями от кончиков пальцев до запястья и выдохнул: — Теперь я хочу и готов тебя слушать, хабиби… и не пропущу ни слова из твоего повествования, мой принц… мой Самум… Расскажи мне все, что хранишь в памяти! — Моя память о прошлой жизни коротка, как летняя ночь, но история — длиннее, чем конный пробег через Аравию… Слушать ее может быть утомительнее, чем ехать в седле через «жаровню Аллаха», пустыню Руб-аль-Хали. — Я готов слушать тебя всю ночь! — Тогда… Что ты хочешь узнать прежде всего, хабиби? — Все! Не утаивай ничего, прошу… обещаю, что никакие твои признания ничего не изменят в том, что я чувствую к тебе вот здесь… — с этими словами он переместил ладонь Анхеля себе на грудь и прижал там, где ровно и сильно билось сердце. Достигнутое согласие подействовало на обоих, как снотворное. Вместо того, чтобы перейти к сцене из «Тысячи и одной ночи», где Анхелю предстояло стать рассказчиком, а Руди — слушателем, они еще тесней обнялись и уплыли в дрему… а проснувшись, решили, что стоит переместиться из постели в ванну. Поплавать вместе в теплой воде, весело бурлящей тысячами пузырьков, среди айсбергов из ароматной пены, и потом вместе улечься на дно, сплетясь телами, как морские выдры, чтобы подолгу болтать о самых разных вещах — этот вид совместного отдыха они освоили еще на вилле в Валлорисе, и с тех пор повторяли едва ли не каждый вечер. Сегодняшнее купанье гармонично вписалось в сложившуюся традицию. Разговор начался не сразу — сперва любовники мыли и массировали друг друга, потом бросались пеной и в конце концов затеяли настоящий морской бой, так что добрая половина воды из ванной выплеснулась на пол… Бой завершился успешным абордажем — Руди притянул Анхеля к себе, заключил в крепкие объятия, и бархатисто промурлыкал ему в шею: — Начни же дозволенные речи… Расскажи, как ты выживал в жаркой пустыне? Было ли у тебя всегда вдоволь воды, чтобы пить и купаться? — Да… да. Я страдал от сильной жажды только в первые дни, когда меня похитили с ночной стоянки в Сахаре, бросили в джип и увезли куда-то далеко, в пески… Мне так и не суждено было узнать, где же на самом деле находится то ужасное место, которое они называли Дарб Джемаль — Верблюжья тропа… На самом деле это перекрестье нескольких разбойничьих маршрутов, с большим постоялым двором, палаточным лагерем… и невольничьим рынком. Руди вздрогнул, ясно припомнив свой сон, где сцена из приключенческого фильма превратилась в кошмарное видение с Анхелем, выставленным на торги — и оно оказалось куда реальнее, чем он мог себе вообразить. — Святой Христофор… невольничий рынок в двадцатом веке?! — Да. Самый настоящий… — вздохнул Анхель; его глаза затуманились, плечи напряглись при страшном воспоминании — но Руди тут же положил ему на спину свои ладони и стал успокаивающе гладить. — Блядь… Это же какое-то варварство! У меня в голове не укладывается… хотя… это мы в Европе живем, как цивилизованные люди, а там… там ничего и не поменялось со времен Средневековья… — Ты думаешь, в Европе нет ни рабов, ни рабских торгов? — Анхель грустно усмехнулся. — О, как ты жестоко ошибаешься, хабиб… — Да, теперь уже знаю, что эти мерзавцы промышляют и здесь… и все же, у нас хотя бы законы прямо запрещают такое! И можно посадить негодяев на большие сроки, если попадутся… А все, что я раньше слышал про похищения и продажу людей, касалось как раз отсталых стран, Африки или Азии… Но мне и в голову не приходило, что существует целый рынок торговли людьми… и на этом делаются состояния, как на наркотиках и оружии… — Об этом мало кто догадывается среди тех, кто не продает и не покупает рабов… и я не устаю благодарить Всевышнего, хабиби, что твоя прекрасная душа так далека от всего этого — и сожалею, что мой рассказ ужасает твое чистое сердце. — А я сожалею, что раньше ничего об этом не знал или не хотел вникать! — горячо возразил Руди и поцеловал Анхеля в затылок. — Я благодарен тебе за твой рассказ, он поможет мне устранить невежество в этом вопросе. Тогда я смогу что-то сделать с тем, чтобы искоренить это мерзкое явление везде, куда дотянется рука и влияние Родольфо Колонны! Потому продолжай, пожалуйста. Получается, тебя прямо с туристической стоянки в… Тунисе, если я правильно запомнил, украли какие-то местные разбойники, чтобы… продать там? А… где же были те, кто тебя охранял и сопровождал? И как ты вообще оказался в Сахаре? Это ведь само по себе рискованно — забираться в пустыню, да еще с ночевкой… — Я не знаю, хабиби… точнее, не помню… и мне так и не удалось достоверно выяснить, какие события предшествовали моему похищению. Как я оказался в Тунисе, с кем и зачем… В этом-то и загвоздка. Я словно заново родился там, в Сахаре, среди красных и золотых песков, под громадными серебряными звездами — и, как воплощенная душа, тщетно пытаюсь вспомнить свою прошлую жизнь… А нынешняя началась для меня с грязного сарая в Дарб Джемаль, где я очнулся рядом с другими несчастными юношами. Мне еще повезло, хабиби… я пробыл в этом аду всего четыре дня, и попал в руки доброго господина, но что касается их… боюсь, их судьба куда плачевнее моей. Руди в досаде прикусил губу, снова убедившись, что провалы в памяти Анхеля требуют вмешательства искусного врача. Психиатра, гипнотизера — он и сам толком не знал, к кому следует обратиться, но не сомневался, что выяснит. А пока что решил расспрашивать как можно подробнее и слушать ответы как можно внимательнее: — Если ты ничего не помнишь о том, как тебя украли, то, может быть, узнавал у этих ребят, как они попали в руки торговцев? Они все тоже были из Европы? И… твоего возраста? — Нет, хабиби… Я почти не общался с ними. Они все были родом из Туниса или Египта, а я тогда еще почти не говорил по-арабски… и охранники запрещали нам подолгу разговаривать. К тому же поначалу я был в таком ужасе и шоке, что постоянно пытался сбежать… и думал только о себе, как… как полный эгоист. Теперь мне ужасно стыдно за это… меня оправдывает разве что юность… и глупость. Если бы мне удалось сбежать, не дождавшись Эфенди, то, скорее всего, я бы погиб в песках, в попытке добраться до города. Руди кивнул: — Бежать в одиночку через пустыню — и правда безумие… верная гибель! Значит, твой ангел-хранитель был начеку и удержал тебя от столь опасного шага… А кто такой этот Эфенди? Ты постоянно его упоминаешь с большим уважением… Я уже понял, что он тебя обучал, но… кто он такой? Посредник, вроде Меццо Морте? Или… тот, кто купил тебя у посредника? — О, нет, нет… Эфенди — да упокоит Всевышний его прекрасную душу в райских садах! — не имел никакого отношения к работорговцам. Судьба его подобна интересной и мудрой книге, и… отчасти похожа на мою. Он тоже был увезен из родного дома совсем юным, долго жил среди чужих людей и многое вынес, прежде чем стать тем, кем он стал — советником и ближайшим другом принца Мухаммада ибн Абдулазиза аль Сауда… а позднее — воспитателем и наставником его сына, Амира Амаля ибн Мухаммада. — Того самого Амира, который стал твоим первым… господином? — Руди не смог сказать «мужчиной», хотя Анхель назвал его именно так. Сама мысль о том, что какой-то скучающий отпрыск многочисленной и баснословно богатой династии саудитов ради развлечения купил себе белого юношу, будила в душе Родольфо сильный гнев, и сдерживать его стоило большого усилия. — Да, того самого… — врожденная чуткость не позволила Анхелю обмануться насчет природы чувств, кипевших в груди возлюбленного, подобно грозе, и он постарался успокоить его ласковым прикосновением и тихими словами: — Не сердись… Всевышний мудр и милостив, и, хотя мы часто не видим этого сразу, всегда действует во благо нам. Ведь и мое похищение, и встреча с Эфенди и Амиром, и годы, проведенные на Востоке, были только перекрестками на дороге, что все время вела меня к тебе… и привела, в конце концов. — Ты говоришь сейчас, как восточный мулла или сказочник! — Руди не на шутку возмутился, встряхнул Анхеля за плечи, как бы приводя в чувство, и развил свою мысль: — Эй, а не мог бы Всевышний избрать более короткий и прямой путь для нашей с тобой встречи, а? Например, сделать так, чтобы мы встретились в Европе! И лет на пять пораньше… или даже лучше — на десять! — Ты бы должен знать, что Его пути неисповедимы… — Да уж, куда неисповедимее! Вырвать тебя из родного дома, обратить в рабство, загнать в чертову пустыню, точно в задницу дьявола! Ему показалось, что истории одного Иосифа в Библии было недостаточно, и Он решил, что ты должен ее повторить! Это чудо, что тебе вообще удалось выбраться оттуда не потеряв ничего больше, кроме крайней плоти! — Руди!.. — Анхель, всерьез испугавшись, как бы в благородной запальчивости возлюбленный не совершил того, что в мире Востока называется «куфр», попытался зажать ему рот ладонью, но безуспешно. Руди ловко перехватил его руку и, после короткой борьбы, снова уложил любовника на себя и крепко стиснул в объятиях: — Хочу, чтобы ты знал: мы с Вито сегодня утром выяснили, что наши родители были давно знакомы с четой Штальбергов! — С… моими родителями? — Да, с твоими отцом и мамой! Значит, мы с тобой, возможно, даже виделись где-нибудь на рождественском балу или горнолыжном курорте, в семидесятых!.. Там могли бы и… хотя бы подружиться для начала! — Жаль, что этого не случилось… — Анхель проглотил горький комок, застрявший в горле верблюжьей колючкой… но все-таки не сдержал горестного восклицания: — А теперь уже поздно!.. Не знаю, что они со мной делали, в той лаборатории в Тифарити (1), но… с тех пор у меня только половина памяти, и как будто половина души… Знаешь, твой брат в чем-то прав: я самый настоящий урод… и моя внешность этого не исправит… Руди прижался губами к золотистому затылку любимого и пару минут почти не дышал…. овладев собой, резко вдохнул и прорычал: — Не смей так говорить и даже думать о себе! Ты неповинен в том, что с тобой сделали эти нелюди! Чудовищно, чудовищно…но мы это исправим! Вот увидишь! Пока не знаю, как, но исправим! А где… где, ты сказал, это произошло? - В Тифарити. Название места, где располагалась явно подпольная лаборатория, показалось Руди очень знакомым: — Тифарити… это же где-то в Западной Сахаре! Бандитский анклав в серой зоне, лежащей вне законов и Марокко, и Мавритании, и Алжира! Рассадник террористов и прибежище авантюристов всех мастей, разного сброда! Господи Боже, Ты и туда успел забросить моего ангела! Зачем? — О, хабиби, тише… не спеши винить Господа… — по губам Анхеля снова скользнула грустная усмешка. — Всему виной опять-таки моя мальчишеская глупость и самонадеянность… Понимаешь, я очень долго противился тому, что со мной произошло… Не хотел увидеть в этом ни знаков Судьбы, ни божественного промысла… я боролся, упрямился, и даже после того, как Амир первый раз… ммм… словом, Эфенди тоже ничего не мог поделать с моим своенравием. Так продолжалось несколько месяцев, я вел себя, как дикий жеребец, бьющийся в леваде — и все норовящий перескочить загородку, пусть и с риском переломать ноги. Мне же было всего шестнадцать!.. — В шестнадцать лет и я бился бы за свою свободу, несмотря ни на какой риск! Особенно в ситуации, когда свободу отобрали силой и принудили к… нет, я даже думать не могу об этом!.. — при одном только намеке на то, что хладнокровно сделал с Анхелем человек, купивший его для забавы, как дорогую вещь, Руди едва не задохнулся от бессильной ярости: — Пусть дьявол или этот ваш… иблис как следует поджарит яйца этого мерзавца на сковородке в аду! Тебя же я никогда не стану осуждать за то, что ты всеми силами хотел вырваться на свободу! Только перестань оправдывать этих негодяев и утверждать, что тогда ты не понимал их благих намерений… что все, о чем ты рассказываешь, тебе причинили во имя заботы! Это не так! — тяжелая ладонь Колонны ударила по воде и подняла тучу пенных брызг. Анхель терпеливо перенес гневную вспышку и мягко возразил: — Что я мог понять?.. Тогда для меня существовали только мои «хочу» и «не хочу», и никакого «должен»… Осознанному послушанию меня научили намного позже… — Научили?! — Руди нервно усмехнулся — Нет, выдрессировали! Ты же сам мне рассказывал, что это была именно дрессура! И еще смеешь защищать своих укротителей! — Нет, нет, хабиби… я был не совсем точен… Мне следовало сразу сказать, что настоящей дрессировке — с унижениями, жестокими наказаниями, увы, давшими результат — я подвергался как раз здесь, в прекрасной Франции, свободной и просвещенной стране… И такого страшного подземелья, как в доме мастера Пуни, я никогда не видел у арабов… хотя и допускаю, что у них есть нечто похожее… но для преступников, а не для тех, кого превращают в живые игрушки для очень богатых людей. — С тем ублюдком, который тебя пытал, я разберусь отдельно! — жестко пообещал Руди, но очень нежно и осторожно дотронулся до кровоподтека на шее Анхеля, начавшего сходить, но все еще заметного. — Пока же хочу знать, по чьей вине ты потерял еще и память! — Да, прости, я отвлекся, ты же спросил, как я попал в Тифарити… Это случилось месяца через три после моей первой встречи с Амиром. Он уехал к себе в Джидду (2), и… только раз в неделю звонил или присылал по факсу вести и распоряжения. Однажды ему кто-то донес, что я… плохо себя веду в его отсутствие, что Эфенди мне слишком много позволяет и не спешит наказывать. Амир рассердился и… приказал отвезти меня в частный госпиталь, чтобы подвергнуть той самой процедуре, которую ты так не одобряешь. — Ну а это что, как не самая натуральная пытка! Ты ведь не давал своего согласия на такое надругательство! — Не такая уж пытка… так… небольшое членовредительство. — Оххх, Самум… как у тебя язык еще поворачивается шутить! — Почему бы и нет? Все слезы о своем прошлом я давно выплакал… Руди стиснул зубы, чтобы не сказать очередную резкость о превозносимых Анхелем восточных варварах, сжал ладонями плечи Анхеля и вернулся к расспросам: — Зачем этот урод отдал такой приказ? Чего хотел добиться? — Почему-то он считал, что это меня успокоит, приструнит… заставит принять свою судьбу, а потом и веру Пророка… но Амир ошибся. Мне было больно после наркоза, и… стыдно, я считал, что он меня предал, и… в общем, в голову лезло еще много глупостей… и тогда я решил еще раз попробовать убежать. Дело в том, что из Дарба Джемаля Эфенди увез меня сперва в Алжир, а потом — в Марокко. — Час от часу не легче… Следы путали, лукавые иблисы! Но подожди, в Марокко ведь полным-полно французов! Хотя… их король Хасан ничуть не лучше, такой же замшелый жестокий фанатик… С саудитами в родстве и дружбе… А где ты оказался, когда попал в Марокко? — В Марракеше, там было большое поместье, оно лежало за городом, среди садов, но его окружала каменистая пустыня и горы… А вот госпиталь находился в самом городе, недалеко от Медины… и я решил, что мне повезет. У меня не было никакого четкого плана, кажется, я хотел добраться до французского посольства, или до миссии Красного Креста, или следовал какой-то похожей «здравой идее»… но мне с самого начала не повезло. Сперва я неудачно спрыгнул из окна и повредил ногу, потом за мной погналась охрана, и, разумеется, догнала. Я же, вместо того, чтобы послушно вернуться в госпиталь, стал драться с ними, как идиот. Вот тогда один из охранников ударил меня по голове… куда-то сюда… — он дотронулся до правого виска. — Ах вот как! Ты же говорил, что тебя не били, лгунишка… а получается, что били, и травма все-таки была… — Руди повернул к себе голову Анхеля и отвел мокрые пряди от висков. Ему не понадобилось долго присматриваться, чтобы заметить небольшой шрам, на несколько сантиметров выше правого виска. — Хм… странный след… как будто рваная рана была… Чем же он тебя ударил? — Не помню… кажется, царапнул камнем на кольце… скорее, случайно — он был безоружен и отбивался от меня… но удар вышел очень сильный, от боли я потерял сознание, ну а потом… потом все как в тумане… надолго… Воспоминания путаются, и я сам не знаю, какие из них — настоящие, а какие подобны снам наяву… Эфенди потом говорил, что со мной было совсем плохо. Он испугался, что я умру или окончательно сойду с ума… а местные врачи помочь не могли. И, чтобы спасти мою жизнь и мой рассудок, он решил отвезти меня в Тифарити, где саудиты, марокканцы и американцы построили какой-то особый медицинский центр… для исследований мозга и разных экспериментов… Вот там, в этом центре, Эдгар Штальберг и умер окончательно… для всего мира и для самого себя. Потому что, когда я очнулся… в лаборатории, опутанный какими-то проводами… с болящей головой и саднящим горлом… я все понимал и осознавал, но… ничего не помнил о своем прошлом. — Не могу представить, как это — взять и забыть прошлое… — признался Руди. — Оно словно растаяло… отдалилось и растаяло, как берег в тумане, если смотреть с борта яхты…. Все, что было до ночевки в пустыне, утонуло в сумраке… остались одни смутные тени, образы, фигуры без лиц… и еще имя «Анхель»… оно почему-то не покинуло ни моей памяти, ни моего сердца. И так меня звал Эфенди… Я рыдал, горько рыдал, да что там — бился в безумной истерике, уверенный, что мне просто-напросто стерли память, как в фантастическом фильме… или наложили заклятье. — Кто знает, может, так оно и было?.. Мало ли, над чем эти твари там у себя в пустыне экспериментируют, в серой зоне, вне международных законов! Нагнали туда сумасшедших ученых и медиков, которым плевать на этику и клятву Гиппократа… вот и ставят всякие опыты на чужих мозгах! Да еще деньги за это гребут немалые! — Может, ты и прав, ведь я понятия не имею, сколько времени на самом деле провел в той лаборатории. Не знаю, к чему на меня цепляли провода, делали какие-то тесты… Когда все закончилось, Эфенди был рядом и утешал меня. Он сказал, что не помнить прошлого — в своем роде благо, это как будто чистый лист, где можно заново написать свою историю… и что так мне будет легче принять свою судьбу и люб… жить с Амиром. — Анхель ненадолго умолк, провел дрожащей рукой по глазам и прошептал: — Тогда я ему не поверил, но Эфенди оказался прав. Вскоре… мне действительно стало легче. Забыв свою прежнюю жизнь, родителей, страну, где родился, имя, данное при крещении — я тем не менее сохранил знания, приобретенные в школе… то есть все, что не относилось ко мне лично… и начал быстро привыкать к новой жизни, которая стала моей единственной реальностью. (3) Эфенди учил меня всему, что знал сам, и я учился с безумной жадностью, потому что только так я мог заполнить пустоту в сознании, обрести новые воспоминания. «А заодно эти гребаные фундаменталисты забили тебе голову всякой чертовщиной с мракобесным душком! И все это ради чего? Чтобы какой-то принц наведывался к тебе, как к гаремной наложнице, и ему было о чем с тобой еще и поговорить, а ты ему — сказки почитать по-арабски?» — Руди с трудом удержался от искушения высказаться вслух, но почувствовал, что если разговор свернет в эту сторону, его сердце просто разорвется от боли и негодования. Да и Анхелю вряд ли доставит удовольствие пересказ пикантных подробностей. «Нет… если уж что-то и нужно стереть из твоей памяти навсегда, так это — жизнь у этого саудита… саудиста, мать его!» Родольфо притворно поежился, потянулся за полотенцем и заявил: — Брррр… кажется, пора вылезать, вода остыла и… не знаю, как тебе, а мне нужен перерыв, чтобы все это осмыслить и разложить по полочкам. Пойдем в постель. — Пойдем… я и сам хотел тебя об этом просить, хабиби, — Анхель поймал руку Руди и прижал ее к губам. — День сегодня начался слишком рано… и твой пятнадцатилетний портвейн еще бродит в крови… давненько я не напивался так за обедом… — О, даааа… Знаешь, я тоже был совсем пьян, но… ты же на меня не в обиде, нет? — Нет… конечно, нет… — Анхель снова поцеловал ладонь любовника и спрятал в поцелуе чувственную улыбку. — Разве я не доказал тебе это на деле?.. — Доказал… превосходно доказал… но пообещай мне, что если я случайно причиню тебе боль, или ты чего-то не захочешь делать со мной, ты скажешь сразу… Не хочу иметь ничего общего с теми, кто был глух к твоим чувствам… и желаниям. — Руди в свою очередь завладел ладонью Анхеля, вернул подаренный поцелуй и тяжело вздохнул: — А ведь наши испытания еще только начинаются! Завтра утром мне предстоит поговорить с Соньей. Потом поедем на обед к маме. — Ах да… завтра же воскресенье… Ты уверен, что мне нужно ехать с тобой? — Уверен. Во-первых, я этого хочу, а во-вторых, мама тебе будет рада. И Пипа тоже. — О, в Пипе я уверен… а донна Мария Долорес… она и правда обрадуется?.. — Да, конечно! Она огорчилась, что тебя не было со мной неделю назад. Спрашивала, когда ты приедешь снова, и… сказала, что приготовила для тебя подарок. — В таком случае не поехать было бы преступно. — Согласен. И вот что еще: как раз там, в нашем семейном доме, мы с тобой пороемся в архиве отца. Может, там сохранились совместные снимки со Штальбергами… где-нибудь в Межёве или в Церматте. (4) Вот бы найти фото твоих родителей и тебя рядом с ними — это стало бы ценным доказательством для суда! — Ты… ты правда сделаешь это для меня? — не веря своим ушам, прошептал Анхель, и, не дожидаясь ответа, обнял Руди так крепко, что обоим стало не хватать дыхания… — Разумеется! — ответное объятие Руди было не менее тесным и жарким. — Разве ты забыл мое второе имя? — Нет. Ты Рескатор, разбиватель цепей… — Да! Я — Рескатор! Разобью твои цепи, верну тебе имя, все права французского гражданина… и память! Я уже начал работу в этом направлении. Тому детективу, кто разыскивал тебя по всем клиникам Ривьеры, уже поручено поднять все материалы, связанные с твоим исчезновением. А самое главное — разыскать тех родственников, кто мог бы под присягой удостоверить, что ты и есть Эдгар Штальберг.