***
Под болезненно бледным лунным светом он пересек границу между городом и лесом, между миром живых и мёртвых. Силуэты двоих детей, держащихся за руки, виднелись вдалеке между листьев высоких кустов. Они смотрели на Винцента, едва шепча поблекшими серыми губами о чём-то своём, на языке, который понимали только ушедшие. Его шаги не сбили ночную росу с травы, они аккуратны и тихи. Длинные пальцы перебирали горсть защитных трав, перетянутых тонкой ниткой. Прохладный ветер трепал посеревшие пряди. Он шёл к ним, но они оставались всё так же далеко. Ты сможешь? Сможешь помочь нам уйти? Их тонкие голоса сливались друг с другом. Журчали, как быстротекущий ручей. — Да, я смогу. Тогда поймай. Образы задрожали, расплылись постепенно. Как круги на воде исчезли, оставляя после себя легкую рябь в воздухе. Винцент продолжал идти в их сторону. На небольшой поляне, освещённой луной, обнаружил лежащий на криво растущем, покрытом мхом пне кусок синей ткани. От неё пахло влажной почвой, тиной и камышом, на ощупь она холодная и не полностью высохшая. Замешательство заставило его промедлить. Ты водишь! Понимание пришло интуитивно. Едва ли получилось бы в этот момент объяснить, что и как надо делать, но каким-то образом Винцент знал. Повязка легла на глаза. Винцент завязал её на затылке, чтобы остаться один на один с окружающими звуками. Холодок пробежал по спине, по рукам, участилось биение сердца от волнения и страха. Ему доводилось плутать в темноте по лесу раньше, но… Не для таких целей. Не в такой обстановке. Вдалеке завыл волк. Винцент обернулся на его одинокую песню, вздрагивая. Не там! Не там! Хлопок раздался прямо перед его носом, заставил отступить назад. На мгновение подкосились ноги. Детский голод везде и нигде одновременно. Земля под ногами стала иной: казалось, шага достаточно сделать, чтобы почувствовать край обрыва. — Я считаю до десяти, — произнес Винцент, не узнавая собственный голос. Железным обручем сжало глотку, и он звучал хрипло и сдавленно. До десяти! А мы — до трех раз подскажем! Он считал. Слышал потусторонний смех, пока мелко дрожало тело. три два один — Я иду искать! — объявил громко, оборачиваясь вокруг. И вновь прозвучал хлопок, ведущий его к детям. Лес огромен, и он не опасен — Винцент знал это. Но только не на чужой территории. Громким биением своего сердца нарушившему покой мертвых стоило быть готовым к тому, что обратно он мог и не вернуться. Винцент вытянул перед собой руки, робко делая первый шаг в нужную сторону. Зацепился носком ботинка на торчащий из-под земли корень пня, когда чуть более уверенно попытался продолжить, и упал. — Холера… — процедил, комкая траву под ладонями. Раздался детский звонкий смех. Повсюду. Поднявшись на ноги, мелкими, шаркающими шагами пошел, чувствуя себя сбитым с толку. Вновь хлопок. Второй из обещанных трех. Ближе. — Баю, бай да люли, хоть теперь умри, — воспоминания отозвались смутной тревогой, щекочущей грудь. Стало попроще. Своим же голосом Винцент заглушал завывания вдали и этот глумливый смех. — Завтра у матери кисель да блины, то поминки твои. Рука нащупала торчащую ветку дерева. Вцепившись в неё, на несколько секунд Винцент прислонился к коре, чувствуя, как у него дрожали колени. Неизвестность его спутник. Пугающий враг человечества на протяжении долгих времен. Скрывающий за собой нечто, что разум живого существа не мог вместить. Черта, за которой лежало безумие. — Сделаем гробок из семидесяти досок, — Винцент напевал колыбельную, вспоминая какой-то старый, неизвестный ранее мотив. Вместе с этим звучал в голове голос, который ему никогда ранее не доводилось слышать. Странные, не поддающиеся опознанию чувства подпитывали страх, но вместе с этим прибавили осознания собственной живучести — пусть тошнота подкатывала к горлу, а сердце словно вот-вот остановится, по крайней мере, оно пока все же билось. Последний хлопок прозвучал совсем рядом. Винцент развернулся и поймал девочку. — Нашёл. Он опустился на колени (никаких сил не было стоять на ногах), обнимая худощавые детские плечи, не обращая внимания на то, как липла к телу промокшая от текущей с девочки воды одежда. Почувствовал, как девочка тонкими пальцами вцепилась в рукав его рубашки. Она дрожала, подобно тростинке на ветру — маленькая, тоненькая, едва осязаемая. Я никогда не хотела умирать. — Я знаю. Мне было очень страшно. — Я знаю. Братика сам найдешь. — Конечно. Отдыхай, — он неловко прижался к ней. Коснулась лица застрявшая в спутанных волосах речная трава. Винцент поцеловал висок, как заботливый старший брат, ласку которого девочке не довелось прочувствовать. — Он скоро придёт. Она исчезла, оставляя после себя мокрые пятна на одежде Винцента. Продышавшись, он встал, напоминая себе, что половина дела сделано. Мальчик хлопнул в ладоши. Шаг в его сторону. Хлопнул ещё раз. — Перестань. Дай время. Ещё один шаг и сразу следом — третий хлопок. тишина Единственный звук — собственное рваное дыхание. И больше ничего. Абсолютно ничего. Винцент лихорадочно завертел головой по сторонам, чувствуя, как земля уходила у него из-под ног. Дрожащими руками попытался найти опору рядом. Он один. — Подай знак. Что я получу за это? Голос — тихий, едва слышимый шелест ветвей деревьев. — Покой. Мне он не нужен. Холодный пот стекает вдоль виска, когда Винцент понял, что дело худо. Ослабли руки и подкашивались ноги, но позволить страху проникнуть слишком глубоко и пропитать всё своё существо — непозволительно. Все равно, что подписать себе смертный приговор. — Что ты хочешь? Свою мать. — Я не могу убить её. Что насчет твоей жизни? — И что тебе это даст? «Ты заигрался, полез туда, куда не следовало, плохо подготовился, стоило быть настороже», — вкрадчиво шептал внутренний голос, отравляя разум и подливая масло в разгорающуюся панику. Не время сожалеть о собственной опрометчивости, но Винцент жалел. Он должен был предусмотреть, что кто-то из детей захочет остаться. И оставить незаконченным это нельзя… Винцент неуверенно зашагал в сторону поданных друг за другом сигналов. — Твоя сестра играла честно. Стук сердца глухо отдавался в висках. Пульсировали сосуды, по которым быстро бежала кровь. — Твоя мать придет к тебе, когда настанет её время. Почему мое настало так рано? Винцент не знал, что ответить. Застыл с вытянутыми руками, думая о том, что ему до невозможности дурно. Потому что иногда дети для родителей неравны? Потому что иногда одному приходится умереть, чтобы жили другие? Потому что твоя мать была достаточно хладнокровной, чтобы избрать наиболее ужасный путь из всех возможных? Потому что ты был легкой жертвой? Потому что… Почему? Винцент попытался сделать вдох, и рука его сжала ткань рубашки у груди, когда он понял, что ничего не получалось. Вода в его легких. Он тоже утопленник. Не получалось найти верный ответ. Он вообще был? Не оправдание, не объяснение, а именно ответ. — Потому что… иногда наши родители бывают к нам необоснованно жестоки. Он прислушался к окружающему отсутствию каких-либо звуков. Едва не вскрикнул, стоило только мальчику потянуть ткань его рубашки сзади, привлекая к себе внимание. Мне бы хотелось, чтобы она пережила то же самое. Винцент сел на траву, повернувшись к нему лицом. Не знал, как выглядел мальчик, но отчётливо слышал обиду и грусть в его голосе. Совершенно по-детски выраженные. В этом же — абсолютно невинные. Даже после смерти. — Я понимаю. Но это не то, каким она хотела бы меня видеть. Мальчик оказался ближе, небольшими пухлыми руками обнял Винцента за шею. Он плакал, и плач его стал резким порывом ветра, тревожащим кроны старых деревьев. — Ты любишь её? Да. — Это… хорошо, — выдавливая из себя слово за словом, Винцент растерянно покачал головой. Потрепал промокшие пряди коротко стриженных волос на затылке. — Но хочешь, чтобы ей было плохо? Очень. — Тогда пусть её муки совести станут для неё наказанием. Не твоими руками будет вершиться суд над ней. Мальчик, уткнувшись ему в плечо, закивал. Его ладони сжали ткань накинутого плаща, не желая отпускать. Там страшно? — Нет, там… лучше, чем здесь. Откуда тебе знать? — Я просто знаю. Знаю и всё. Спасибо за игру. — Хорошо, что тебе понравилось. Эфемерная тяжесть его тела постепенно пропала, оставляя Винцента. Он стянул повязку с глаз несколько погодя. Грудь обожгло изнутри, и Винцент резко согнулся, закашлялся. Мутная вода, полная тины и песка, полилась изо рта. Её было много — больше, чем могли вместить в себя легкие. От боли впору было кричать, но выходили лишь булькающие звуки. Винцент решил, что умрёт до того, как это закончится, но в один момент всё прекратилось, и он устало рухнул в траву.***
Остаток ночи прошёл для него, как в тумане. Первое, что Винцент осознал, так это то, что он сидел на пороге дома, обняв собственные колени, содрогаясь и шепча на древних, мёртвых языках такие же древние и забытые молитвы. Вторым оказалось прикосновение когтистых рук к лицу. — Винцент? Он вслепую нашарил ткань рубашки, вцепился в воротник, притягивая ближе и вдыхая недавно появившийся запах цветущего вереска от Амантиуса. Медово-горький, успокаивающий. Лестница крыльца ушла из-под ног, чужое лицо и шея оказались вдруг очень близко. — Ты на охоту? — спросил, приходя в себя понемногу, все ещё даже не понимая, что его, бережно подняв на руки, заносили в дом. В голове вперемешку звучали и смех, и колыбельная, и журчание воды. Амантиус ногами снял ботинки. На мгновение ослабил хватку, чтобы стряхнуть арбалет и колчан с болтами — они упали на пол с грохотом, заставляющим вздрогнуть, но в их сторону Винцент не взглянул. — Нет… Нет, конечно, — торопливо заверил он, не умея лгать. — Сегодня у меня дел не было.