Возвращение к себе.

Середина июля 1962, Франкфурт-на-Майне . Старая еврейская мудрость говорит: меняешь место, меняешь счастье. Наверное этим руководствовался Бено, когда пригласил меня к себе. Но в дополнение ко всему, он проявил немалую тактичность, поселив меня в отдельной, небольшой студии. Недалеко от нее находился дом самого Бено, и при желании, я всегда мог его навестить. Почти с первого дня он начал вводить меня в курс дела и учить всему тому, что знал сам. Обложившись книгами я штудировал премудрости игры на товарной бирже и пытался понять все тонкости фьючерсных контрактов. А еще я очень хотел увидеть Брю. Но не чувствовал себя готовым к этой встрече. Во-первых с момента нашего расставания прошло больше года, помнит ли она еще меня? Во-вторых, если допустить, что она помнит, то кого конкретно она помнит? Эйтана Бен Ами? Здорового киббуцника с берегов Кинерета который собирался призываться в боевые части. Лично я уже не совсем ощущаю связь между тем Эйтаном Бен Ами и тем, что я есть сейчас. Я даже не знаю, кто я на самом деле. В задумчивости я стал перебирать клавиши пианино. Студию обычно снимали студенты консерватории Хоха и наличие инструмента было для них весомым преимуществом. Играть довольно неплохо, меня научила Рут Розенталь. То есть по факту она учила Иче, но в итоге владеть инструментом научился я. В задумчивости я не заметил как переборы арпеджио переросли в мелодию старого танго. Его слова как нельзя точно отражали мою нынешнюю жизнь, человека без родины и адреса. — Не знал, что ты владеешь инструментом, — стоявший в дверях Бено с большим чувством начал аплодировать, — браво. — Ты наверное думал, что мы в киббуце умеем только тяпкой махать и коровам хвосты крутить, — в пику ему ответил я. — С этим танго связана одна любопытная байка, может быль, а может небыль. — Расскажешь? — Расскажу, если просишь. Я ее услышал там, в Аушвице. На нефтеперегонном заводе работал со мной один еврей. Был уже 44, конец. Позже он погиб. Я сейчас и имени его не вспомню. Так вот, рассказал он вот что. В 1942 он только попал в лагерь, еще при Хёссе, почти на полтора с лишним года раньше меня.Бензинового завода тогда еще не построили, хотя с его слов, там был один ретивый замкоменданта, который по три шкуры с подчинённых спускал, ради ускорения строительства. Что уж о нас, заключенных говорить. Вот с этим служакой и связана рассказанная история. Вообщем задумала комендантша праздник устроить. И ее подруга, жена того самого замкоменданта, с этим ей помогала. Со слов пианиста, была она на вид, что называется истинная арийка, высокая блондинка. И тут она является и говорит им, что среди прочего нужно сыграть это танго. Все тогда подумали, что это будет их последнее выступление. Кому-то удалось услышать, что сам Гиммлер приезжает. Перед тем как пойти на виллу все парни прочитали Видуй. Подумай сам, что эти злодеи могли с ними сделать. В принципе, что им было итак ясно, вопрос каким образом — был открыт. Дальше как раз небыль начинается. Знакомый мой, утверждал, что такого пронзительного, трогающего за душу исполнения в жизни не слышал. «Только неприкаянная аидише нешуме могла так петь». Правда вот пела она для одного, а танцевала с другим. Потом на селекции, он этого другого увидел, это был новый главврач лагеря, штурбанфюрер Виртс.Самое поразительное, что никакого наказания за это не последовало.Вот такая история — Ну и почему небыль? — спросил я — Парень, ты представляешь что такое жена офицера СС и как их проверяли? , — не подумав о моих мыслях ответил Бено, но увидев мою удрученную физиономию спохватился — Выходит, что я немец, которого по ошибке записали евреем? Кто я тогда Бено, откуда я и что мне делать? — У Него мой мальчик не бывает ошибок, просто мы ограничены в понимании. Попытайся не думать об этом, просто живи. Кстати ты уже виделся со своей подружкой? Чтож, не стоит рубить хвост по частям. В полдень следующего дня я уже стоял во дворе Художественной школы где училась Брю. Я уже посмотрел расписание и ждал окончания ее занятий. — О, какой красавчик. Я тебя тут раньше не видела. Я, Инга, давай я покажу где у нас кафетерий. — Я взглянул на яркую, эффектную брюнетку. Не то, чтобы я был совсем новичок с девушками, но к такому стилю общения я еще привык. — Прости, но я сейчас несколько занят, я жду Брю, Брю Линдманн. — Ну и зря красавчик. Только время потеряешь. Ты для нее, как бы это сказать по-вежливее, слишком немец. Она с прошлого лета страдает за одним евреем. Так что для нашей заучки Брю ты не вышел ни ростом, ни носом, ни цветом волос, — ее прервала вылетевшая молнией Брю. — Эйтан, не могу поверить, наконец-то я тебя вижу, — она с разбегу повисла на моей шее, так, что раненная нога предательски подогнулась и выстрелила залпом боли. Чертов инвалид, в кого я только превратился. — Эйтан?! Нет, не может быть, — Инга выглядела ошеломлённой, но ни мне ни Брю не было до нее никакого дела. — Нам нужно поговорить Белочка. Это было прозвище, которое ей дал я, за цвет волос и удивительную быстроту и даже некоторую суетливость движений. — Ты не должен ничего объяснять, Дов мне все рассказал, это все не важно. — На секунду, я почувствовал, как мое сердце оторвалось и камнем полетело вниз. — Что именно не важно? — Твое ранение, что же еще? Он рассказал, что все это время ты был на реабилитации. Я даже прощаю тебя, за то, что не писал. Тани это не важно. Главное, что ты сейчас здесь, рядом. Понятно, Дов решил превентивно подстелить соломки. — Белочка, есть еще кое-что. Ты не против, поехать ко мне. Пожалуйста. Теперь я рассказал все. Я намеренно смотрел в окно, сумерки начинали спускаться на город. Если после услышанного, она захочет уйти — я пойму её. — А теперь послушай меня. Я не знаю, что там у вас в Израиле, но тут…мы все дети тех, кто состоял в партии, служил в Вермахте или даже в СС. Они, наши отцы, никогда об этом не скажут, потому как проиграли, некоторые даже будут скрывать, особо ретивые будут доказывать, что были как минимум в Белой Розе. Но мы, их дети, мы знаем правду, хотя и никогда не слышали этой правды от наших отцов. Да, мы повязаны этим молчанием, но я не собираюсь делить с ними еще и их прошлое, каким бы оно не было. Я не несу ответственности за своего отца, который служил на Восточном фронте, как и ты — за своего. Они сделали свой выбор, но мы тоже вольны сделать свой и груз их вины не должен лежать на нас. Какими мы станем людьми, какие поступки мы будем совершать, не зависит от того, кем были наши отцы или матери. Она потянулась и ее цепкие руки, замком замкнулись на затылке. Это было совсем недвусмысленное предложение, на которое он ответил долгим нежным поцелуем. В этот момент, оба не принадлежали ни прошлому, не настоящему ни даже собственным мыслям. Только чувственные всполохи ощущений и яркость прикосновений и наконец единение. Октябрь 1962 г., Франкфурт-на-Майне — Брю, подумай еще, все что было между твоим отцом и мной, это касается меня и его. Ты тут не при чем, по своему он любит тебя и ты обязана пригласить его на свою свадьбу, — Эрна была всерьез расстроена неуступчивостью и упрямством Брю. Да, их личная с Вернером жизнь не сложилась, по сути и не могла сложиться. Тогда в 1942 ее старший брат приехал с восточного фронта в отпуск по ранению. Приехал не один, а с ефрейтором, спасшим ему жизнь. Эрна была молода и очень романтична. Симпатичный герой — фронтовик мгновенно разжег в ней коктейль самых разных чувств. Особенно, когда рассказал ей о своей неразделенной любви. Старая как мир история — он ее любил, а она его не дождалась и вышла замуж за офицера, да еще СС. Только с высоты прожитых лет, она поняла что сама себе выдумала любовь, но тогда. Она прямо заявила, что его прежняя девушка наверняка была меркантильной дурой, а вот она — она готова ждать его сколько придется. Потом все случилось и даже в моменты наивысшей близости, он называл ее чужим, любимым именем, а она выдернув шипы из сердца уговаривала себя, что ничего это пройдет, он оценит, забудет и полюбит. Спустя три недели отпуск кончился и брат с Вернером вернулись на фронт. А еще через месяц она поняла что беременна. Родителей уже не было в живых, так что читать мораль было некому. Зато государство весьма помогало и поощряло таких матерей. От него она даже получила единственное письмо, прежде чем он пропал в Сталинграде, в нем он обещал вернуться и просил, если родиться девочка, назвать ее в честь своей любимой сестры. Так и вышло. А потом, была горечь поражения, попытки выжить с маленькой дочкой на руках. Все это время она предано ждала его и даже дождалась. Но семейного счастья не случилось. К несчастью для всех. Она уже не видела в нем солдата героя, это был сломленный войной и пленом человек. Единственное желание которое хоть как-то держало его на плаву — найти обожаемую младшую сестру. Известие о том, что она была убита вместе со всем персоналом госпиталя сломало его окончательно. Начались проблемы с алкоголем, запои, скандалы, пьяные исповеди. Эрна ушла, но никогда не держала зла на Вернера. В отличие от дочери, которая просто возненавидела отца. Вот и сейчас, упрямится и злится. — И не уговаривай меня. На свадьбе будет Макс, а его, даже духу его не будет рядом со мной в такой день. Противного алкогольного духа. — Брю замолчи, я запрещаю тебе так говорить о своем отце. — Пожалуйста можешь заткнуть мне рот, но думать то о нем, то что я хочу ты не запретишь, поняла?! — Кажется вам всем стоит успокоиться. Эрна, дорогая, что ты взъелась на девочку. Ее право видеть тех, кого она хочет в этот день. Я думаю не будет ничего страшного, если молодые навестят отца невесты после свадьбы, познакомятся получше, — Макс как всегда умел предложить компромисс и служил буфером между Эрной и Брю, с тех пор как появился в их жизни. Тогда Брю было 12 и она была еще более бескомпромиссной чем сейчас. — Никогда Макс, никогда я не познакомлю Эйтана с этим человеком. — А вот тут ты не права детка. Эйтан вправе узнать твоего отца и сложить о нем собственное мнение. Ты сейчас злишься на мать за тоже самое. — Так, так я смотрю тут речь обо мне. И кого же я должен узнать? — улыбающийся Эйтан стоял на пороге. — Никого, — с поспешной яростью ответила Брю. — Брунгильда, ты не можешь называть своего отца никем, ты можешь считать все, что угодно, но твой отец любит тебя, по своему но любит. — Мама, он меня настолько любит, что даже имени мне собственного не дал, или тебе припомнить его пьяные излияния, когда он плакал пьяными слезами и думал, что я, это потерянная его сестра которую я знать не знала? Это он во мне любил? — лицо Брю пошло красными пятнами, глаза метали яростные молнии. — Брю ты готова? Собственно мы уже опаздываем к Бено, — Эйтан хорошо изучил девушку и знал, что в такие моменты самое действенное — это переключить ее внимание. Вот и сейчас, словно спохватившись она взяла свою сумочку и вышла за ним из квартиры, даже не хлопнув дверью напоследок. Ужин у Бено и Роми немного задерживался. За эти месяцы, проведенные в Германии, Керны стали очень близки Эйтану. Ни он, ни она никогда не лезли к нему с распроссами и советами, но их теплота и молчаливая близость помогли ему частично обрести утраченное душевное равновесие. — Простите, что ужин задерживается. Просто у Бено какой то важный гость, которого он внезапно пригласил. Кто- то из прошлого, ты знаешь как это у нас бывает. Под словом «у нас» Роми понимала всех, кто пережил нацистские лагеря, — А вот и они. — Добрый вечер, Меир познакомься это Роми, моя жена. А это Эйтан и Брю, наши молодые друзья. — Меир Ландау, мы вместе были Там. Я даже не думал, что он среди живых. Да что там думать, от пережитого запамятовал даже как его зовут. А он нет, узнал меня на улице. Такая встреча. Кстати Эйтан, я тебе о нем рассказывал, это тот самый музыкант из Аушвица. Наутро, придя на работу, Эйтан был немедленно вызван к Бено. Он никак не мог понять такой срочности, дела шли хорошо и Бено даже хвалил парня за успехи и деловую хватку. Еще больше он удивился, увидев в кабинете вчерашнего гостя. — Что происходит Бено? Откуда такая спешка? — Сядь Эйтан, тут такое дело. Вообщем, мы всю ночь с Меиром думали говорить тебе или нет. Но все-таки лучше сказать. Лично я считаю это игрой воображения, но в свете того, что с тобой произошло. — Бено, я прошел лагерь, выжил на марше, я видел многое, чего бы предпочел никогда не видеть. Но я не сумашедший и это не игра воображения. — Я вам напомнил кого-то не так ли? — устало спросил Эйтан — Как вы догадались молодой человек? — Увы вы не первый Меир. Итак кто же он? Как его зовут? — Штурбанфюрер СС Герхард Зауэр, замкоменданта лагеря Аушвиц. Поразительное сходство. Вот только глаза, глаза у вас материнские — Вы видели мою маму? Кто она? — Ты не помнишь Эйтан? Я рассказывал тебе, она та самая девушка которая пела и танцевала танго. — А та самая истинная арийка? Конечно, как я мог забыть — Знаете Эйтан, она даже заботилась о нас те две недели перед праздником. Нас не гоняли на работы, кормили. — Вы хороший человек Меир, но не надо этих попыток смягчить удар. Не стоит — Бено прости, но кажется мне здесь больше нечего делать. Я должен вас покинуть господа. Брю, Макс и Бено сидели вместе в гостиной. На счастье Эрна ушла в парикмахерскую, дочь не хотела посвящать мать в то, что уже три дня ее жених не выходит из дома и отказывается встречаться и с ней и с Бено. Просто кричит из-за двери, чтоб все ушли и оставили его в покое. — Какого черта ты мне сразу все не рассказала девочка? — кипятился Макс, — ты хоть понимаешь, что он переживает? — Макс, я думала, что это в прошлом, лично мне не важно кем были его родители, я думала, что все позади, что прошлое нужно оставить прошлому — Прошлое всегда часть настоящего и отголосок будущего Брю, я как никто это понимаю, — глухо отозвался Бено. Из всех троих, его всех больше мучила совесть. Зачем только он решился на эту встречу. Но задавая себя этот вопрос, он с поразительной ясностью понимал, что доведись ему заново встать перед выбором, он сделал бы тоже самое. — Так, я поеду к Эйтану. Вы оба возвращайтесь к своим делам. Посмотрим, что тут можно сделать.