touch the stars

Кажется, что жизнь должна стать чуть лучше - Кадзуха не убегает от Скарамуччи, некоторые секреты и проблемы развеяны, а новое открытие собственных чувств должно украсить всё это лёгким флёром нежности. Но жизнь не становится ярче. Скарамучча битый час лежит на кровати, пялясь в до тошноты изученный потолок. Уже давно он не принимал таблеток от бессонницы, ведь с появлением в его жизни Кадзухи она стремительно утекла сквозь пальцы. Но вот, спустя длительное время лёжа в неуютной квартире, он не может заснуть. Скарамучча все никак не может осознать, что произошло в его жизни за последние несколько часов. Кадзуха признался в любви, раскрыл причину танцующих в голове тараканов, Скарамучча, наконец, поведал ему о своей болезни, на что друг решительно отказался бросать его в беде. А друг ли он теперь? Скарамучча не знает. Он почти уверен в том, как зовётся это жгучее, но одновременно с тем теплое чувство, что рождается каждый раз, стоит Кадзухе материализоваться рядом. Он понимает, резоном чего является учащенное сердцебиение, дыхание и плавление мыслей на сковороде. Понимает, почему Скарамуччу магнитом тянет к нему и почему ему хочется впитывать его голос, внимать словам и котёнком ластиться к рукам. Но признать это тяжело. Незримый камень лежит на словах «любовь» и «доверие». После смерти Яэ Скарамучча перестал верить в них. Будучи обделённым любовью, он перестал верить в нее, а любое ее проявление у других воспринимал как пустую показуху. Разве любовь существует, если ее у него толком и не было? Разве могут люди любить искренне, бескорыстно и по-настоящему? Это всегда казалось далёкой сказкой, недосягаемой ложью и призрачной, глубинной мечтой. Поэтому осознать, что его любят и что может любить он, проблематично до скрежета зубов. Вся ситуация в целом кажется Скарамучче насмешливым сном, и, стоит открыть глаза, как - вжух! - ничего этого нет. Нет ни Кадзухи, ни омута его осенних глаз, ни эфемерной любви. Ни-че-го. Только холод, вечное одиночество и безмолвное мерцание далёких звёзд. Жестокий, как сам мир, звон будильника беспощадно режет слух. Скарамучча возвращается в реальность. Неужели он пролежал, не сомкнув глаз, всю ночь? Теперь, подобно ходячему мертвецу, ему придется вставать и идти туда, куда идти ему совсем не хочется. Жизнь не всегда благосклонна к своим созданиям. В случае Скарамуччи - никогда. *** —Я думал, что ты снова проспишь, - недовольно нахмурив брови, произносит Кадзуха. - На улице холод невероятный, а ты разодет, как на летнюю прогулку. Тебе следовало надеть что-то теплее, чем кожаная куртка. —Не жужжи, мамочка. Все со мной в порядке будет, - отвечает ему Скарамучча, закатив глаза. С грохотом отворивший дверцы лифт поглощает их. Но стоит ему опуститься вниз, а Скарамучче переступить дверь подъезда, как он осознает весь ужас своего незимнего прикида. Холод ужасающий. Не выше минус двадцати пяти. Мурашки сиюминутно завладевают его телом, властвуя на нем. Теперь желание поваляться в кровати до полудня становится лишь ярче. Скарамучча неосознанно обхватывает себя руками, еле сдерживая порыв застучать зубами. — Холодно? Нечего одеваться, как ни попадя, - беззлобно хмычет Кадзуха за спиной. Скарамучча не оборачивается, вновь закатив глаза. Слышится звук расстегиваемой куртки, и прежде чем Скарамучча что-то поймет, Кадзуха бесцеремонно встаёт по левую руку, притянув его к себе, сбоку накрыв правой частью своего одеяния. —Э? Что ты делаешь?! Мне не холодно! - скрывая смущение за возмущением, недовольствует синеглазый. —Я? Согреваю тебя, - Кадзуха улыбается, топя в своей улыбке сердце брюнета, и незаметно для его глаз стягивает с себя шарф, чтобы обмотать им шею Скарамуччи так, что они вместе оказываются им повязаны. —А это что?! Кадзуха, сейчас же убери! Что за девичья ванильность?! - возмущаясь пуще прежнего, Скарамучча пытается стянуть с себя нежелательный объект чужого гардероба, но лишь сильнее запутывается. Тяжко вздохнув, он с гордостью принимает поражение от шарфа. —Не выберешься из моих пут. Нужно же мне как-то согреть свою любовь, чтобы она не превратилась в кусок безжизненного льда, - и снова невинная раздражающе-смущающая улыбка. —Замолчи. Не называй меня так, - Скарамучча с ощущением алеющих щек и ушей отворачивается, чтобы этого конфуза наглый Кадзуха не заметил. Но он замечает и очень даже отчётливо. Расплывшись в злорадной ухмылке, он нарочито приторно-сладко, как липкая карамель, тянет слова: —Ну неуже-е-ели? Не нра-а-авится? Хорошо. Мне звать тебя зайчиком? Любимым? Властителем моего сердца? - перечисляя крайне раздражающие клички, с увлечённым видом Кадзуха смотрит на Скарамуччу. Тот краснеет с каждым словом только больше, но спрятаться от вездесущего взора уже не получается, и ему приходится обороняться усерднее: —Умолкни! Я не твой парень! И вообще, я не говорил, что люблю тебя взаимно! —Да что ты? - будь это переписка, Скарамучча уверен, что Каэдэхара отправил бы ему ворох ехидных улыбочек-скобок. - Целуешься, как совершенно не влюбленный взаимно, конечно-конечно. Ну все, теперь он точно горит. Изнутри. И становится совсем не холодно, а, наоборот, невероятно жарко, поэтому, полыхая снаружи и внутри, он едва не лепит ему оплеуху от безысходности. А ведь Кадзуха прав на сто один процент. Не люби он его взаимно, того поцелуя не существовало бы вовсе. Но признать и сказать это вслух все равно что петлю себе на шею повесить. У Скарамуччи находится лишь нетвердый аргумент: —Я все ещё не твой парень! —А ты хочешь им стать? —... Это невозможно выносить. Совершенно точно этот наглец издевается! Скарамучча, полыхая, злобно выпаливает: —Иди ты нахуй! Он-то всей душой и сердцем надеялся, что Кадзуха даже и не вспомнит о той ситуации, доселе кажущейся ему наваждением. Но вот он переворачивает карту рубашкой вниз, и Скарамучча вынужден терпеть перекрывающее дыхание смущение, давясь собственным переизбытком противоречивых чувств. Действительно ли он любит его и хочет начать отношения? С этими вопросами, пожалуйста, нахуй! —Это не ответ, - продолжая лукаво, как лис, улыбаться, подначивает его Кадзуха. —... —Молчание - знак согласия! —Молчание - знак того, что тебе сейчас въебут! Скарамучча выдыхает, вдыхает, стараясь взять себя в руки. Кадзуха просто издевается, шутит над ним, совершенно не разбирающимся в делах любовных. Если хладнокровно вытерпеть эту пытку, он обязательно отстанет. —Ну так ударь. Я не драгоценный, не разобьюсь. Провоцирует. Просто ледяное спокойствие и крепкое безмолвие. Дышать. Глубоко, размеренно. —Нет? - Кадзуха состраивает обиженно-недоуменное выражение, надув губы, как девица. Ледяное спокойствие трескается. Ещё немного - и в ближайшем сугробе окажется труп. И непонятно, чей - то ли Кадзухи за его излишнюю бестактную болтовню, то ли Скарамуччи, убившим себя сосулькой. К счастью, оба добираются живыми до школы, у которой Скарамучча настоятельно порекомендовал Кадзухе (всё-таки ударил его по голове) отпустить его, чтобы некие сомнительные личности не стали после этого над ним издеваться и звать обидным «педик» (чтобы не умереть от стыда, даже не дойдя до лестницы). На радость брюнета, Кадзуха оказывается чуть сообразительнее австралопитека, поэтому не собирается творить наглые бесчинства в коридорах учебного заведения. Мона, конечно же, сразу прилипла к ним на первом этаже, выказывая свое нежелание видеться с братом. Пока она нависала на плече Скарамуччи, браня Альбедо на чем свет стоит, Кадзуха успевает мимолетно пустить в передруга-недопарня пару-тройку «почему она стоит так близко? мне не нравится» взглядов. Скарамучча предпочел эти взгляды проигнорировать. —Защита Альбедо какая-то слишком душная! Ни вздохнуть, ни двинуться! Он оберегает меня почти ото всех личностей противоположного пола! Кроме вас, ему не нравится никто. Абсолютный идиот, амфибия, одноклеточный организм! - пылает подле Мона, жестикулируя увешанными браслетами руками. - Даже родители за мной так не следят, как этот мудак! Он нарочно мне жизнь портит?! Подуставший от ее вспыльчивой эмоциональности Скарамучча обречённо выдыхает. Они пришли раньше планируемого, поэтому до звонка ещё чуть больше двадцати минут! Терпеть все это время громкую Мегистус смерти подобно. Она топает, машет ладонями, дуется, возмущается, от чего у Скарамуччи начинает болеть голова. —Мона, пожалуйста, успокойся. Я уверен, что твой брат делает это не со зла. Он слишком любит тебя, вот и старается защитить, - слабая попытка Кадзухи угомонить взбалмошную девицу лишь подлила масла в огонь. —Любит? Да он меня почти открыто ненавидит! Я вижу это по его странным взглядам! Идиот, одним словом! Скарамучча падает лицом на парту, впитывая в себя запах кабинета математики. Кадзуха что-то неуверенно ей говорит, но разъярённая девушка наотрез отказывается его слушать, только повышая тон. Голова начинает болеть сильнее, и Скарамучча готов до крови биться лбом о парту, лишь бы голос ее растворился. Тошнота медленным ручьем подбирается к горлу, вынуждая вымученно выдохнуть. Когда благословенный звонок начинает кричать у уха, а Мона убегает, Скарамучче, однако, лучше не становится. Бессонная ночь под руку с растущей опухолью решает поставить ещё одну коварную подножку - слабость. Всё, теперь он не то что понимать слова учителя не сможет - теперь он своих-то мыслей не разберёт. Вся эта неприятная какофония ощущений, ставшая на фоне криков Моны лишь ярче, грозит отправить своего обладателя в длительную отключку. —Эй, Скара? Тебе плохо, - спрашивает бугристый, волнистый и несколько тихий голос Кадзухи. - Учителя пока нет, стоит выйти? Этот неуверенный вопрос не требует ответа, потому что Кадзуха решает сразу потащить своего передруга-недопарня вон из класса. На их радость, Моны не видать. Если бы она случайно заметила их, то, не дай бог, пристала бы с миллионами вопросов. В таком состоянии Скарамучча едва ли одну букву выдавить сможет, а сам Кадзуха слишком встревожен, чтобы отвечать на расспросы. Дойдя до сортира, Кадзуха буквально вталкивает полуживого Скарамуччу в дальнюю кабинку у стены. Скарамучча сидит на коленях перед благородным белым конем несколько минут, пока тошнота резким потоком не вырывается изо рта. Кадзуха на эту нелицеприятную картину смотрит с тревогой, состраданием и тихим сердечным ужасом, приложив дрожащий кулак к подрагивающим губам. Скарамучча обнимается с туалетом, извергая едва ли не внутренние органы, минуты две. Все это время Кадзуха стоит, как верный и покорный страж, и лихорадочно думает над тем, что если срочно не найти полтора миллиона, ситуация усугубится и помимо рвотных позывов может появиться что похуже. Когда Скарамучче становится легче, он выдыхает тихое «пиздец». Прикрыв глаза, он склоняется над грязно-белым спасителем, трясясь всем телом. Неприятный запах рвоты окутывает брюнета, грозясь вызвать вторую приливную волну. Кадзуха опускается рядом на колени, аккуратно касаясь пальцами его головы. —Скарамучча, тебе легче? Или стоит еще здесь посидеть? Неопределенно кивнув, Скарамучча шумно выдыхает. Преисполнившись сострадания, Кадзуха притягивает его в объятия. —Я... жив... все нормально... - хрипло, как после длительного кашля, отвечает тот. —Да как же нормально... - нежно поглаживая по волосам Скарамуччу, тихо отвечает Кадзуха, вкладывая в слова всю любовь и трепет, на которые он только способен. - Тебе же плохо, это слепому очевидно... Давай, сейчас пойдем к школьной медсестре. Кадзуха пытается встать, но Скарамучча намертво хватается за край его толстовки. —Нет. Нет, подожди... Посиди со мной ещё немного... Кадзуха противиться ему не в силах, поэтому, приняв в свои любовные объятия первого и единственного человека, которому удалось сломать каменную стену своей души, он остаётся. —Хорошо... Я посижу с тобой, сколько захочешь. Хоть всю жизнь... - прошептал в иссиня-черные волосы Кадзуха, желая лишь, чтобы Скарамучче стало лучше. Если бы дурно стало самому Кадзухе, он бы просто не обратил внимания, но если стало плохо Скарамучче, он готов хоть весь день и ночь сидеть подле, лишь бы ему стало чуть лучше. —Вот и сиди. Не отпущу ведь, даже если захочешь уйди, - хрипло хихикнув, Скарамучча утыкается носом в ворот кофты Кадзухи. Кадзуха - дом, Кадзуха - уют. С ним тепло, с ним хорошо и спокойно. Если наступит конец света или страшный апокалипсис, Скарамучча просто обнимет Кадзуху и ему станет не страшно. Ему будет не больно умирать, если рядом окажется тот, чье присутствие улучшает жизнь на сотни тысяч процентов. —Я буду с тобой до гроба. Поверь, это я тебя не отпущу, - чуть улыбнувшись уголками губ, сказал Кадзуха. - Я ведь люблю тебя. Подавившись воздухом от столь смелого заявления, Скарамучча хмыкнул, решив не заострять на этих словах внимания ради спасения своего организма от очередной волны смущения. Он лишь приглушённо отвечает: —Вот и будь. Мне умирать с тобой нестрашно будет, когда время придет. Просто будь рядом и я смогу уйти спокойно. Кадзуха замирает, и его обдаёт ледяным порывом ветра в помещении с закрытым окном. Скрывая дрожь и страх, он с небрежной усмешкой говорит: —Ха-ха, пока не стоит думать о смерти. Ты ещё молод, а старость сейчас даже не смотрит на тебя. Живи и не думай о плохом. Скарамучча замолкает. Он прекрасно знает, что Кадзуха понял, о чем шла речь. И, кажется, Каэдэхаре здесь куда страшнее, чем самому Скарамучче. Он-то уже принял действительность такой мрачной, какой она есть, принял, что он никогда не поступит в институт, не проведет свои лучшие молодые годы где-нибудь в пьяной клубной тусовке или в огромной библиотеке, готовясь к экзаменам. Скарамучча, даже зная о чёртовых семидесяти процентах, в глубине души склоняется к остальным тридцати. Он привык всегда верить в худшее, поэтому сейчас, сидя на холодном полу школьного туалета, он с лёгкостью говорит о смерти. Скарамучча почти готов к ней. Если Кадзуха окажется рядом, ему будет нестрашно. Он ощутит покой, тепло его рук и, испустив последний вздох, полетит навстречу далёким звёздам. *** Когда Скарамучче стало лучше, они вновь вернулись в кабинет, но успели лишь к концу. В таком темпе они решили пропустить посещение медсестры. Да и Скарамучча ясно дал понять, что он не пойдет к ней, ведь «она впихнет мне обычный активированный уголь и отправит восвояси». Когда уроки подходят к концу, Скарамучча, очарованный сладкими речами Кадзухи, почти соглашается пойти к нему, чтобы плодотворно (ничего не делая) провести остаток дня, но голову пулей пробивает напоминание: его новая «работа» не потерпит этого. Он едва-едва спроваживает его домой. Глядя вслед уходящему Кадзухе, Скарамучча не замечает бесшумных шагов позади. Когда рука толкает его в плечо, до Скарамуччи доходит: Тарталья. —Ну что, пора за работу. Дотторе ждать не любит, - молвит Тарталья радостно. Ну конечно, это же он переложил ответственность за свои поступки на другого человека, а теперь счастлив, как дитя малое. Сев в уже знакомый гелендваген, Скарамучча весь будто бы уменьшается, становится крохотным, как насекомое. Он уже успел отойти от этой темы с наркопритоном и торговлей незаконным, переключившись на Кадзуху. Но теперь бежать от реальности некуда - она здесь, уже сидит рядом, кокетливо приобнимая за талию. Тепло улыбаясь, приближается к губам, чтобы оставить игривый поцелуй с намеком на приятное будущее. Но нет, она приближается, чтобы открыть кровоточащую пасть и без сожалений поглотить его, раздробив каждую мелкую косточку в прах. За окном кружатся редкие снежинки, блестящие в свете зимнего солнца. Хрустящие слои снега под колесами автомобиля придают этому атмосферу приближающегося праздника. По крайней мере, должны. На данный момент это служит напоминанием того, что вот уже совсем скоро они подъедут к холодному безжизненному зданию с отсутствующими глазницами-окнами. Если бы там был Кадзуха, это неуютное место стало бы раем на земле. Визжа шинами, машина паркуется у знакомой заброшки. Скарамучча вылезает из автомобиля нарочито неспешно, будто бы чуть разморенный и сонный от поездки. Ступив на хрустящие позвоночники снежинок, Скарамучча выдыхает облачко теплого воздуха. На этот раз идти сюда страшнее, ведь он уже знает, что ждёт внутри. А внутри все те, кого он видел в прошлый раз, стоят в холле, рассовывая пакетики, скляночки и шприцы в одежду. Выглядят они лишь немного лучше, однако все же здоровее, чем днём ранее. —...Арлекино, ты идёшь к тому кривому дереву у обочины. Рядом ещё дорожный знак стоит. Ты, Синьора, отправишься в заброшенный жилой комплекс на западе отсюда и передашь заказ у детской площадки... - раздаёт приказы мужчина в маске. Его грозный вид так и норовит крикнуть «я здесь власть, я армия и король». Крутя в руках револьвер, Дотторе замечает новоприбывших и подходит к Скарамучче. —Вот и новенький! Вот, твой заказ на сегодня, - мужчина, по-акульи ухмыляясь, передает парню баночку с неизвестной жидкостью и пакетик с порошком. - Работа проста. Встречаешься с заказчиком, перед передачей товара проверяешь наличие всей суммы, указанной в приложенной бумажке, и после отдаешь. Ничего сложного. Évidemment! Скарамучча с опаской принимает товар, стараясь не глядеть. Но внутренне он уже чувствует нарастающее тусклое желание. Желание попробовать ещё раз. Как в прошлый раз окунуться в мир фальшивых ощущений, позабыв о грубости настоящего. Тряхнув головой, он кивает. Холод здешних стен проникает под одежду, но мороз острого взора сквозь маску Дотторе куда холоднее. Он почти царапает, оставляя видимые шрамы. Таким взглядом обладают либо психопаты, либо гении. Скарамучча склоняется к первому. —Адрес тебе знать необязательно. Тарталья отвезёт тебя и по пути расскажет детали, - передав рыжему его дозу, Дотторе хлопает в ладоши. - Итак, все готовы. Mes enfants sanglants, вы свободны. Можете отправляться. Скарамучча не успевает толком донести до сознания услышанное, как холл уже опустевает. Почти. Только Тарталья, сующий свой товар во внутренние карманы куртки, стоит рядом, да Дотторе поглядывает на наручные часы. Скарамучча медленно, в режиме замедленной съемки, переводит взор аметистов на «вкусняшки». Хочется от отвращения и вместе с тем скрытого желания откинуть эту дрянь в сторону и сбежать. Вот только в таком случае кое-кто лишится жизни раньше срока. Скарамучча, засунув товар в карман, покидает неприветливое здание. Наступает тишина, которую несколько секунд спустя прерывают. —Хм. Спокоен. Да и внешне неплох собой. Я его забираю, - говорит Тарталье Дотторе, тошнотворно-мило улыбаясь. Тарталья сдувает волосы со лба. —Мне нет дела. Только, пожалуйста, не как в прошлый раз. Мне не хочется ещё раз чужой труп везти в лес на морозе. Дотторе улыбается шире, зрачки увеличиваются. —О, не переживай. На сей раз я буду... предельно осторожен, Аякс.