touch the stars

Скарамучча постепенно теряет веселье. Что-то ему подсказывает, что продолжать свою шалость себе дороже. Только вот Кадзуха уже вошёл в раж, и утихомирить бушующий в нём пожар не так-то просто... —Э... Да ладно тебе, сдаюсь. Я пошутил. Это неправда, Мона мне ничего не предлагала. Успокойся... - Скарамуччу захватывает беспокойство. - Кад, слезь. В осенних глазах не просто пожар - в нем темное пламя, способное достигнуть верха небес и сжечь все звёзды небосвода. Его тяжёлое дыхание и дрожь рук, расставленных по бокам от лежащего Скарамуччи, подрагивают. Кажется, он действительно старается сдержаться и не воплотить страстного желания в жизнь, но выходит у него из рук вон плохо. —Это... правда? - томный голос с хрипотцой распаляет упорно игнорируемый Скарамуччей жар внизу живота лишь сильнее. —Нет, я лгу, - очевидно саркастичный ответ своей шутливости до адресата не доносит. Кадзухе окончательно сносит остатки хлипкой крыши здравого смысла. Не самым нежным движением правой руки он захватывает запястья Скарамуччи над его головой, надёжно заключив в кольцо своей ладони. Тихий удивленный полувздох, кажущийся Кадзухе в атмосфере возбуждения сладким стоном, заставляет его поступать крайне необдуманно. Он склоняется к побледневшему Скарамучче, чьи попытки вырваться схожи с бессильными трепыханиями умирающей в капкане птицы, и впивается в эти губы поцелуем, полным нетерпения и неозвученных желаний. Кадзуха в порыве внутреннего пожара чуть прикусывает нижнюю губу Скарамуччи, и тот выпускает стон, но не понять, стон это наслаждения или боли. Но, судя по ставшим более слабым попыткам выкарабкаться, он не то чтобы сильно против. —Стой... Подожди, подожди, это слишком... - в перерывах между поцелуями Скарамучча пытается отговорить Кадзуху совершать непоправимое, но, как назло, и он, и его недопарень-передруг этого не то чтобы желают. Жар, исходящий от нависшего человека сверху, распаляет его собственный до предела. Нет, так быть решительно не должно. Слишком далеко зашла эта игра. Если Скарамучча сердцем и желает продолжения, то умом понимает, что как минимум без подготовки делать подобного не стоит. Да и, кажется, этап их отношений не на том уровне... Однако может ли Кадзуха слышать и внимать его мыслям, если сам Скарамучча явного сопротивления не выказывает? Распухшие от поцелуев губы спускаются ниже, по линии челюсти, шее, ключицам, оставляя характерные отметины красного цвета. Скарамучча готов метаться по кровати, борясь с желанием и здравым смыслом. Когда затуманенный рассудок Кадзухи подсказывает ему прикусить нежную кожу на выпирающей ключице, Скарамучча даже не пытается сдержать рвущий горло сладострастный стон, полный наслаждения. —Мона, значит... - ревностно шепчет в изгиб шеи Скарамуччи блондин. - Позвала, да? Она? Ох, как жаль, что теперь ты принадлежишь мне и тебе придется любезно отказать ей. От этих слов Скарамуччу током по позвоночнику прошивает. Тело, семнадцать лет не знававшее ласки и искренней любви, охотно поддается нежности и теплу того, кто готов этой любовью затопить сполна. Разум заволакивает дымка, а истома, сладким мёдом текущая по венам, лишь только сильнее раскаляет. Тело становится чувствительнее и отзывчивее, а влажные следы любовных меток ощущаются ярче. Разгоряченная ладонь Кадзухи, юркнув под одежду, стремительно изучает каждый ранее недоступный участок кожи, оставляя после себя незримые ожоги, от которых конечности сводит судорогой, а негромкие стоны льются безостановочно. Все полыхает, горит, жаждет большего. Больше прикосновений, больше поцелуев, больше Кадзухи. —Кад... П-подожди, это... - длительный стон, прервавший речь, отдает в ушах чем-то совершенно диким, заставляя Кадзуху целовать и кусать его лишь интенсивнее. —Мона, Мона, Мона... - полушепотом осеннего ветра негодует Каэдэхара. - Ты же соврал мне, верно? —Да. Очевидно же, идиот... - Скарамучча закусывает нижнюю губу и жмурится от переизбытка чувств. Слишком много любви на него одного, доселе ее не получавшего. Это как до отвала накормить долго голодавшего человека - станет плохо, ведь организм слишком резко перенасытится. Скарамучча ощущает, что эта горячая любовь переливается через края его треснувшей души и трепещущего сердца. Много, много, слишком много... Хлопок, приглушённый голос. Кадзуха резко отстраняется, ладонью прикрыв рот Скарамуччи. —...могла забыть? Ох, Бэй Доу, твоя рассеянность может стоить нам деловой сделки! - явно взволнованный голос с нотками досады и раздражения приглушённо отчитывает женщину. —Клянусь, это в последний раз! - не менее взволнованно отвечает вторая. - Я, кажется, оставляла папку здесь... Кадзуха сглатывает, Скарамучча под ним медленно отходит от внезапного потопа любви. И даже голоса внезапно вернувшихся родителей Кадзухи не помогают умалить жар, растёкшийся по венам полыхающей лавой. Но вот возмущенный голос Нин Гуан под аккомпанемент виноватого тона Бэй Доу становится несколько ближе. Скарамучча, услышав этот неблагоприятный звук, выскальзывает из ослабевшей хватки Кадзухи, перекатывается на другую сторону кровати и тихо шепчет радостное «я спасён». Вовремя, потому что в это чудесное мгновение дверь распахивается, и Бэй Доу, даже не поздоровавшись с гостем сына, налетает на него: —Кадзу, сынок, ты не видел черную папку? Я ее оставляла в гостиной... Не видел случаем? - Бэй Доу сжимает плечи сына, словно он знает все тайны мироздания, а Нин Гуан за ее спиной закатывает глаза. —М... Кажется, ты ее положила в верхний ящик стола у дивана... В гостиной... —О, точно! - Бэй Доу отпускает сына и облегченно выдыхает. - Отлично, просто отлично... Стой... Почему вы оба такие... красные? - Бэй Доу, кажется, мгновенно забывает о причине своего прихода, с безмолвным скептицизмом воззрившись на них. —Э... М-мы, знаешь, играли в приставку... Там это, раунд тяжёлый был, вот мы и напряглись слегка... - неуверенный ответ Кадзухи отдается глухим «идиот» в мыслях рядом лежащего Скарамуччи. Он только и может, что ладонью по лицу провести в жесте явного неодобрения. Учитывая, как далеко от них находится консоль, а телевизор выключен, это полный провал. Повисает неловкая пауза. Бэй Доу чертовски сомневается в словах сына, а он, в свою очередь, очень сомневается в том, что не умрет на месте. Скарамучча позади готов выжечь ему красноречивое «блять» на спине. Тугой узел скручивается в животе брюнета, Кадзуха же только и может, что совершенно невинно глядеть в глаза матери. —Э... Играли?... - сомнение в глазах матери очевидно. Скарамучча хочет сгореть, Кадзуха - расплавиться. - Это... «Звучит лживо? Именно так, блять, и есть, потому что способность Кадзухи придумывать отмазки осталась на уровне второклассника!» - пролетает лихорадочное в голове Скарамуччи. Нин Гуан оказывается прозорливее своей жены. Она, кажется, догадывается, в чем кроется истинная причина. Поэтому, деликатно кашлянув, спешит увести излишне любопытную супругу прочь со словами «мы же опаздываем!». Бросив сконфуженный взгляд благодарности, Кадзуха в спешке вскакивает и захлопывает дверь. На замок. На два. —Идиот... ты чуть не сдал нас. А если бы они узнали, чем мы тут занимаемся?!... - полные обиды и раздражения фразы уколом врезаются в спину. Кадзуха обреченно выдаёт: —Ну, мама Нин точно поняла... Скарамучча полон праведного негодования, лицо красно́, щеки и уши принимают оттенок заката, а возмущение остаётся на кончике языка гореть безмолвным огоньком. —Узнала? А вторая нет что ли?! —Эм... Вообще-то, они знают, что мы встречаемся, поэтому, думаю, и до нее вскоре дойдет... - виноватый тон, очаровательная смущенная улыбка и Скарамучча забывает, что хотел сказать ему что-то колкое и язвительное. —Ты!.. —Я? - вновь улыбка и вновь Скарамучча готов простить ему всё. —Ничего. Я просто... нет, все в порядке. Кадзуха млеет от этого смущенного тона, за который готов отдать все деньги, любовь и мир. Неспешно приблизившись, он угрожающе нависает над Скарамуччей. —Эй! Только попробуй опять сотворить что-то... что-то отвратительное! - предупреждает тот, выпустив когти. —Только если ты прекратишь издеваться надо мной. Моя ревностная личность довольна ранима, - Каэдэхара, словно котенок, наваливается сверху. —Да понял я! Ты ж... ты ж сейчас мне кости, блять, переломаешь. Слезь! Не лежи на мне! - отпихнуть Кадзуху не получается, поэтому, извиваясь червем, Скарамучча принимает более удобную позу, чтобы по случайности не переломать себе пару ребер и тазобедренную кость о лежащего на нем Кадзуху. Принявший поражение Скарамучча обмякает, ощущая чужое сердцебиение лучше своего. Кадзуха, лежащий на нем сверху со скучающим взором - это то, чего Скарамучче не хватало. Казалось бы, любовь - вещь изменчивая, быстротечная и почти ненастоящая. Она может безжалостно ранить, а может ласково обнять и одарить теплом. Скарамучча так изголодался по любви, что готов принять тысячи ножей, вынести сотню пыток, лишь бы она не утекала. Только вот он знает, что Кадзуха так ни за что не поступит. И только из-за этого осознания Скарамучча готов плавиться и утопать. Кадзуха лишь желает, чтобы его любовь была с ним. Он не готов терять ещё и его. Он не готов к его смерти, поэтому клянётся делать все ради того, чтобы его возлюбленный жил. Они слишком влюблены, чтобы терять друг друга. *** Для обычного человека время - это что-то, что всегда будет у него в достатке. Оно идёт для него медленно, как пластилин тянется, и он желает, чтобы оно ползло чуть быстрее. Для Скарамуччи прошедшие пять дней - это мгновение, которые хочется растянуть на год. Новый год близится, ещё четыре дня - и ночь озарится многоцветьем шумных фейерверков, улицы заполнятся радостными лицами и сверкающими гирляндами за витринами магазинчиков. Скарамучча уже предвкушает насыщенный день с Кадзухой, в конце которого он обязательно потащит его на крышу смотреть фейерверки. За ним пойдут дни каникул, после которых Скарамучче предстоит пройти лечение, и, при благоприятном исходе, лечь на операционный стол с замиранием сердца. Поможет ли? Тридцать чертовых процентов нагоняют мрак, но семьдесят радостно освещают душу. Только вот одна проблема остаётся нерешённой. Кажется, зависимость от наркотиков сведёт его в могилу быстрее рака. Он уже чувствует, что желание употреблять эту дрянь становится лишь сильнее. Он чувствует себя слабее, и словно бы не так живо. Он не может спать ночами, а снотворное не помогает вовсе. Апатия, отсутствие сна и аппетита, агрессия стали его новыми друзьями. Скарамучча слабеет. Он замечает нездоровые синяки под глазами по утрам, видит свои исхудавшие конечности, потому что чертова наркота потупила аппетит. Он ест раз в день через силу, через тошноту и отвращение к любой пище. А вкупе с болезнью все это сопровождается головными болями, рвотой, нарушениями координации и мыслительных процессов. Его мысли все чаще кажутся несвязными и абсолютно бредовыми, а движения нередко совершаются неправильно. Ему становится ощутимо хуже. Тот шприц, ранее данный Тартальей, до сих пор лежит в куртке. Невзирая на стремление вколоть эту жидкость, Скарамучча чертовски опасается сделать что-то не так и тем самым усугубить положение. Он не раз срывался, брал шприц и вводил иглу на миллиметр под кожу, но дальше этого короткого расстояния Скарамучча не заходил. Он злится лишь сильнее из-за собственного страха и несамостоятельности. Неужели так сложно вколоть чёртову иглу?! Но это лишь половина проблем. Что самое ужасное, - он изменился. Его агрессия, навеянная наркотиком, стала вырываться на Кадзуху всё чаще. Тот совсем не понимает, что делает не так, но Скарамучча не может сказать, что виноват он сам. Он чувствует себя ужасно виноватым, постоянно извиняется, но видит, что этого недостаточно. В теплых осенних глазах мелькают искорки боли и обиды, когда очередная волна агрессии выливается на него ни за что. Скарамучча просто не может сдерживать себя, не может прекратить ненавидеть всё вокруг в моменты особенно яркой вспышки. Но даже так, сквозь боль и остроту слов, Кадзуха остаётся с ним. Он продолжает прощать его, продолжает улыбаться и утверждать, что все в порядке и он не обижается. Но его глаза, лучащиеся теплотой, говорят другое. Ему больно. Ему неприятно, ему обидно. Но он молчит. Стиснув зубы, этот солнечный парень продолжает делать вид, что все хорошо. Он все ещё обнимает его, целует и твердит о своей любви. Груз вины давит на Скарамуччу с каждым днём всё сильнее, с каждым днём он осознает свою мразотную натуру всё больше. Но Скарамучча молчит. Продолжает беспочвенную ярость выплескивать на единственного человека, который готов защищать его от всего мира, продолжает осознавать себя тварью, но упорно молчит. Он не хочет подвергать опасности любимого человека, но это предостережение восполняется его гневом и болью слов. Скарамучча мечется между тем, чтобы рассказать правду, и между тем, чтобы продолжать молчать. Если сказать - станет легче. Им обоим. Но если смолчать - Кадзуха будет в порядке. Неизвестно, что сделает Дотторе, если узнает о том, что о своей «работе» Скарамучча кому-то проболтался. Он совершенно сумасшедший, и любое взаимодействие с ним подобно ходу по минному полю. Скарамучча абсолютно потерян. Он не знает, как поступить. Сейчас, возвращаясь обратно после очередного заказа, Скарамучча не может не думать об этом. —Чего приуныл? - безразлично спрашивает Тарталья, стуча пальцами по рулю. —Тебя не ебёт, - огрызается Скарамучча. Это ведь Тарталья виноват. Он подсадил Скарамуччу на эту дрянь, он втянул его в это, а теперь строит из себя сострадательного. Раздражает. —Таких, как я, действительно не ебёт. Предпочитает более миловидных и слабых, - с горечью усмехается рыжий, подняв стеклянный взгляд на зеркало заднего вида. —Чё?! —Кхм, ничего, - на мгновение голубизна взгляда темнеет, наливается тьмой, но уже секунду спустя все возвращается на круги своя. Эту неуловимую измену во взгляде Скарамучча не замечает. *** Дотторе в нетерпении перепроверяет наличие всех купюр. Его глаза жадно блестят, пальцы быстро-быстро перебирают бумажки. Скарамучча с Тартальей, стоя в кабинете этого пугающего мужчины, молчат. Скарамучча не знает, зачем они здесь нужны. Обычно после оплаты они расходятся по домам, а тут вдруг понадобились обезумевшему боссу. Точнее, все остальные уже ушли, но они до сих пор стоят здесь. —Просто превосходно, mes enfants sanglants! - Дотторе отрывается от изучения денег и кидает хищный взгляд на Скарамуччу. Очень неприятный, сальный взгляд. Таким обычно окидывают проституток полные похоти богачи, когда оценивают их фигуру. Скарамучча мотает головой, сгоняя это ужасное сравнение. Сердце начинает скулить, когда мужчина подходит ближе. Скарамучча отчего-то предчувствует худшее. Ему совсем не нравится. —Всё-таки... - мужчина изучающе водит взором, холодным и острым, по лицу и телу Скарамуччи. - Я принял окончательное решение. Что-то точно не так. Мозг кричит, что нужно бежать, инстинкт самосохранения тянет назад, подальше от логова зверя. Дотторе отдает рыжему ключ. Тот выпрямляется и бесстрастно просит: —Только, прошу, не как в прошлый раз. —О, не переживай. Такую оплошность... - масляной дорожкой скользя по шее и ниже, взгляд Дотторе даже сквозь маску ощущается тошнотворно. - я не допущу. Я осознал прошлую ошибку и более такого не повторится. —Надеюсь, - выдыхает Тарталья. Сжимая в руке холодный ключ, он разворачивается. Уйти хочет? Скарамучча планирует последовать за ним, но дверь перед самым носом громко захлопывается. Звенит ключ. Щелчок замка. Они заперты. Вдвоем. Сердце ускоряет галоп, кровь кипит, паника подступает. Что делать?! Что происходит?! Почему этот рыжий ублюдок запер их?! Почему Дотторе так пугающе улыбается?! Глухие шаги за дверью удаляются. Тарталья уходит. Он оставляет Скарамуччу тет-а-тет с безумным зверем в запертой клетке. Однако Дотторе не спешит бросаться на него с ножом и не угрожает пистолетом. Он стоит за спиной, тяжело дышит и молчит. Молчит так давяще, жутко. Скарамучча покрывается гусиной кожей. Руки дрожат. Повернуться страшно, потому что хищник всегда ожидает именно этого перед броском. Холодок бежит по позвоночнику, липкий страх тонкой змеёй обвивает горло. Сглотнуть страшно. —Наверное, это жутко несправедливо для тебя, - с напускным сожалением вдруг произносит Дотторе. Кажется, он отходит, поэтому Скарамучча с неким облегчением разворачивается, однако страха это не умаляет. —Ч-что именно? —Ну, знаешь, то, как поступил с тобой твой друг, - он кивает на дверь. - Сбросил груз ответственности на тебя. Тебе же теперь так долго мучиться с этим его долгом. А ведь ты даже ничего об этом не знаешь... Дотторе ждет ответа, Скарамучча молчит. Вздохнув, мужчина опирается руками о край стоящего позади стола и продолжает: —Ужасно несправедливо, juste dégoûtant! Я довольно снисходителен и добр к своим сотрудникам, поэтому, дабы тебе не пришлось терпеть эту несправедливость, ты оплатишь долг мне иным способом, куда более эффективным и быстрым... - акулья улыбка полна хищного желания сожрать и перемолоть кости. Скарамучча не хочет ничего знать. Он должен уйти. Он должен вернуться к Кадзухе, а не торчать здесь, будучи совершенно оторванным от мира. —П-простите, но и этот с-способ вполне годится... - Скарамучча вжимается в дверь позади себя. В единственный выход, ныне ему недоступный. —О, pardonne, не сказал сразу, - мужчина отталкивается руками от стола. Его полные шрамов запястья и ладони источают опасность. - Ты не можешь отказаться. Скарамучча осознает: это пиздец. Он срывается к окну, но и шагу ступить не выходит, как сильная рука этого гнусного мужика с лёгкостью ловит его за предплечье. —О, не так быстро, charme, - второй рукой он обхватывает подбородок Скарамуччи и резким болезненным движением разворачивает к себе. - Ты мне нравишься. Такой прелестный ребенок с прекрасными чертами лица. Миловидный, лишних вопросов не задаешь, хорошо выполняешь работу... - Дотторе тянет слова мерзким до тошноты голосом, сладким и похотливым. - Может, и для личного пользования ты подойдёшь... Твое тело способно сполна оплатить долг рыжего... Мужчина притягивает его к себе, прижав спиной к своей груди, и перехватывает его поперек туловища. Вторая шершавая рука с подбородка медленно спускается ниже, почти нежно обхватывает шею, большим пальцем поглаживая кожу. Скарамуччу тошнит от каждого движения, но ни один вскрик, ни один судорожный звук он не произносит. Терпит, но внутри все ломается с диким грохотом, а горячее дыхание у уха сквозит смрадом дорогущих импортных сигарет. Уйти. Ему нужно уйти. Он хочет уйти. Сбежать. Нужно сбежать, пока этот кошмар не перешёл границы. —Покорный... Это возбуждает, - Дотторе тихо смеётся, но смех этот так и вытягивает душу ледяными лапами. - Как же ты сладок и манящ. Люблю таких, - его ладонь очерчивает ключицы, плавно скользит под одежду. - Сhaton, я не могу это терпеть. Возьму тебя прямо здесь. Грубо и без сострадания. Будешь моей личной шлюшкой. Скарамучча хочет кричать, звать, бить, но только горло сковано ледяными цепями, а вместо слюны во рту вязкий пластилин. И лишь когда проворная рука Дотторе проскальзывает в штаны, Скарамучча оживает и выходит из оцепенения. Он невообразимым образом умудряется извернуться и ударить мужчину ногой в бедро. На это уходит немало сил, но Дотторе словно ничего и не чувствует. —Не хочешь слушаться, chaton? Тогда придется принять меры, - Дотторе с неохотой немного отстраняется от желанного тела и выуживает из кармана шприц. Без промедления, он со всей силы втыкает иглу немногим правее от сонной артерии. - Что ж, эта штучка тебя усмирит. Неведомая жидкость проникает под кожу, растворяясь в крови. Отбросив шприц, Дотторе разворачивается правее и толчком впечатывает Скарамуччу в стол. Низ живота пронзает боль острого края, а Дотторе сверху наваливается всем телом. По его вздохам и нетерпеливым ноткам в шепчущем голосе можно понять, что Скарамуччу ждёт... Слезы скапливаются в уголках глаз, и он изо всех сил держится, чтобы не выпустить рыдания. Ему плохо, ему противно, ему просто до дрожи костей страшно. Тело сотрясается, а сердцебиение до того быстро́, что готово перегрузиться и просто остановиться. Но тело отчего-то обмякает, и мышцы становятся податливее любого желе. Только вихрь эмоций и ужаса витают вокруг, да запах едкого одеколона вперемешку с запахом сигарет кружит голову. Одной рукой поперек удерживая Скарамуччу, другой Дотторе лихорадочно борется с пуговицами на рубашке. После двух неудачных попыток он плюет, выругивается и пристраивает вторую руку. Лихо справившись с верхней одеждой, он принимается рывками сдирать ее со Скарамуччи. Слезный всхлип вырывается из горла, и Скарамучча до боли зажмуривается. Но воспротивиться он не в силах - наркотик делает из его тела мягкую куклу, податливую и себе не принадлежащую. Куклу, с которой можно делать что угодно. Сорвав с его худого тела остатки верхней одежды, мужчина с остервенением принимается к нижней, попутно бормоча что-то невнятное. Скарамучче больно морально, он хочет исчезнуть сейчас и желательно навсегда. Это слишком омерзительно, слишком отвратительно и невыносимо. Слезы солёными ручьями стекают по щекам, перемежаясь с тихими всхлипами отчаяния и неизбежности. Дотторе сбрасывает с него штаны, затем менее порывисто стягивает их с себя, звеня пряжкой ремня. —Ну же, повернись, chaton, - приказывает мужчина. Скарамучча бы и повиновался, да только он собственного тела не хозяин. - Чёрт, точно... Мужчина хватает его плечи, с силой сжимая, и разворачивает к себе. Осматривает оценивающе, словно видит перед собой ценное украшение. Предмет для своего ублажения, а не живого человека, которого изнутри разрывает страх и отчаяние. Он умирает. Душой он прямо сейчас умирает. —Ох, черт... Какой же ты невинный, нетронутый, красивый... - восхищается тот, жадным взором обводя его нагое тело. - Хочу тебя. Скарамучча, не в силах воспротивиться, вынужден терпеть поцелуй. Жёсткий, требовательный, отвратительно грязный поцелуй. Язык Дотторе с привкусом сигарет с желанием проходится по нёбу, ряду зубов, вылизывая каждый миллиметр его рта, исторгающего непрекращающиеся всхлипы. Скарамучче противно от него, противно от себя самого, потому что он не может ничего сделать. Он хочет домой. Нет, лучше прямо сейчас оказаться в теплых объятиях Кадзухи, слушать его голос и видеть улыбку. Он хочет к нему, хочет к своему свету, к своему спасению. Нетерпеливо освободив чужой рот от оков, Дотторе спускается мокрыми поцелуями ниже, оставляя болезненные засосы и укусы. Мужчина дрожит от вожделения, терзая нежную кожу зубами хищника, поймавшего добычу. Скарамучча уже не скрывает своих всхлипов, не скрывает своего отвращения, но Дотторе, похоже, это лишь раззадоривает. Он только сильнее вжимает его в стол до жжения на коже поясницы. —Золотко, просто сокровище... - в перерывах между яростными попытками содрать кожу, говорит Дотторе. - Невозможно терпеть. Он отстраняется, удовлетворённо кивает плодам свой работы и одним махом усаживает безвольного Скарамуччу на стол, тут же не очень бережно уложив его на спину. Тот лишь головой машет, что-то сказать хочет, но даже шёпота не слышно - только беззвучные рыдания и море боли вместо слез. Уйти. Он должен и хочет уйти. Туда, где есть свет, где есть покой. Дотторе стаскивает с него нижнее белье, что-то возбуждённо урчит, и за лодыжки притягивает ближе лежащего на спине парня. Один из его пальцев проникает внутрь безо всякой защитной смазки. Одно это движение отдается болезненным жаром в стенках ануса, шершавый палец прокручивается несколько раз, в нетерпении расдвигая отверстие, стремящееся закрыться от нежеланных омерзительных пальцев. Второй палец попадает вовнутрь почти сразу же, вызвав лишь волну боли и отвращения к собственному телу. —Ты... ублюдок... - получается сказать хрипло и надрывно, пока на стол по щекам стекают реки слез. —Я знаю, шлюшка, знаю. Всегда им был, - дикий хохот обезумевшего болью отдается в висках. - Поэтому мне за это ничего не будет. Решив, что растяжка проведена успешно и большего не нужно, Дотторе стягивает трусы до колен, обхватив свой пульсирующий от возбуждения член рукой. Мельком увидев размер сего орудия, Скарамучче всё-таки удается сквозь пот и труд поднять руку и закрыть ладонью рот. Он точно не выдержит. Это разорвет его внутренности, превратив их в кровавую кашу. Слез становится лишь больше, когда налитая кровью разбухшая головка члена медленно, наводя страх и мурашки, подбирается к отверстию. Решив, что и на этот раз смазка не очень-то нужна, Дотторе смело вталкивется в податливое тело одним толчком. Полностью. Насухо вталкиваясь, Дотторе довольно улыбается, не скрывая наслаждения от страданий другого. Скарамучча не сдерживает болезненного вскрика. Не имеющий смазки член проезжается по внутренним стенкам анального отверстия, сдирая все в кровь. Все это горит лесным пожаром, и кровь быстро начинает заливать стол. Скарамучча чувствует, как член внутри норовит превратить его в бесформенную кровавую смесь. Ему больно так, что перед глазами пляшут звёздочки, и зимний холод с улицы даже не ощущается. Он просто хочет умереть. Дотторе продолжает безжалостно врываться, и крови становится неприлично много. Кажется, он действительно разорвал ему анус. Но столько боли, когда чужой член вбивается по самые органы, выдержать способен не каждый. Но Скарамучча не может отключиться от ужасающей реальности. Он может только лихорадочно прыгать с мысли на мысль, не в состоянии думать о происходящем здесь, в настоящем, и шептать проклятия в адрес этого гнусного мужчины. Его тело горит, и Дотторе, вбиваясь в него полностью, заставляет спину юноши елозить по столу, оставляя на нем множество кровавых царапин и ссадин. Теперь кровь полностью заливает стол и она ручьями стекает на пол. —Что же ты, шлюшья натура, не стонешь для меня?! Тебе же нравится? - злобно хихикая, Дотторе увеличивает темп. Скорость становится быстрее, и Скарамучча готов сиюминутно лишить жизни себя самого голыми руками. В небольшом количестве выделяется предэякулят, и разрыв начинает происходить плавнее, что, в общем-то, боли не умаляет. Вскоре, кончив достаточно обильно, Дотторе выдыхает полустон, полный наслаждения. Однако он продолжает с соответствующими хлюпающими звуками разносить этого парня, смешав кровь с густой спермой. Ему весело. Он улыбается, и даже сквозь маску видны его безумные глаза. Скарамучча не хочет чувствовать, не хочет быть. Лёжа на окровавленном столе пустого заброшенного здания, Скарамучча мечтает умереть. Он перестает чувствовать, низ немеет от боли, и, всхлипнув, он просто позволяет мозгу отключиться.