touch the stars

Кадзуха сидит на кровати, бездумно водя взором по полу, по лучам неяркого зимнего солнца, что так приветливо скользят по нему. Сутки. Через час будут сутки, как бесследно исчез Скарамучча - его свет, его счастье и любовь. Неужели он... неужели он действительно проклят, и Скарамучча мертв? Неужели также, как и трое предыдущих, Скарамучча просто погиб? Он в самом деле проклятый? Вырывается рваный всхлип. Кадзуха прижимает кулак ко рту, всеми силами удерживая дрожащими губами поток слёз. Сердце разрывается, душа мечется, не находя выхода из своего бесконечного круга страданий. Скарамучча. Ему нужен Скарамучча, прямо сейчас и прямо здесь, чтобы эта рвущая боль прекратила закапывать его под ледяную землю. Кадзуха просто должен удостовериться, что со Скарамуччей - его Скарамуччей - не случилось ничего ужасного. Пусть уж лучше окажется, что этот капризный котенок просто сбежал от него, не захотев продолжать их едва начавшиеся отношения. А были ли они? Они даже не успели стать парой, как один из них исчез. —Надеюсь... блять, я просто надеюсь, что ты решил разорвать наши отношения и просто сбежал! Пусть так... Пусть будет больно мне, но ты окажешься в порядке... - содрогаясь всем телом, Кадзуха склоняет голову ниже, пока горячие слезы мочат его бледные щеки и насквозь пропитывают ладони. - Пожалуйста... Пожалуйста... Он не смог уберечь его. Он виноват в том, что Скарамучча без вести пропал. *** Во рту - кляп, на запястьях - кандалы, приковывающие его к обшарпанной подвальной стене. Очередной клиент, явившийся почти сразу после Дотторе, оказался тем ещё больным извращенцем. В руках у этого обнажённого мужчины под сорок - длинная кожаная плеть. —Безумства, безумства, безумства... - умалишенно твердит тот, сжимая рукоять до побеления костяшек. Скарамучча не стремится понять его бред, потому что разум затуманен и эмоции притуплены. Под воздействием наркотиков всё нипочем, можно и горы свернуть, и океаны иссушить. Скарамучче плевать, что пожелает с ним сделать этот безумный. Взмах руки мужчины - и жёсткий удар плетью проходится по правому плечу. Кожа вмиг приобретает красный оттенок, а секунду спустя на коже выступают мелкие кровавые капли, подобно россыпи звёзд. Кажется, этот индивидуум не собирается насиловать его - он просто хочет удовлетворить свои фетишистско-садистские желания. В его тёмных глазах горит неутолимый огонь безумия, в разы превышающий пламя в очах Дотторе. Взмах - и плеть рассекает кожу на животе длинной полосой до бедра. Взмах - и конец жёсткой плети касается полуприкрытого века правого глаза. Резкая боль пронзает глаз, и Скарамучча по инерции жмурится, когда перед взором возникает алое пятно, сквозь пелену которой мужчина перед ним кажется ещё безумнее. Из глаза моментально брызгает кровь, заменяя слезы. Слезы, которых уже не осталось. Возникает ощущение, что прямо сейчас его глаз просто оторвётся и выпадет наружу, настолько боль, смешанная с густой кровью, сильна. Но закричать просто невозможно, ведь кляп, перемазанный в клубничном лубриканте, не даёт возможности пискнуть. Челюсти сводит от боли. Кажется, на этот раз наркотика недостаточно, потому что даже сквозь его блаженное воздействие Скарамучча чувствует боль рвущейся плоти и последующий жар по всему периметру ран. Вскоре ударов становится так много, что кроме жара и боли во всех частях тела ничего не остаётся, а само тело превращается в испещренное алыми линиями полотно. Раны не слишком глубоки, но крови в них достаточно, чтобы она тонкими струями стекала по всему телу. Вперемешку с наслаждением от наркотиков эти болезненные ощущения кажутся лишь частью извращённой эйфории. Мужские руки вдруг оказываются совсем близко, обхватывая горло до удушья и звёздочек перед глазами. Этот мужчина, потворствуя каким-то своим грязным желаниям, начинает то легонько сжимать, то разжимать хватку, что-то невнятно и обезумевше шепча. В уголках глаз выступают слезинки, что, смешиваясь с кровью, стремительно бегут вниз. Этот ненормальный продолжает, оставляя красные следы от сжатия горла, то давить, то ослаблять. Мозг от этого взрывается фейерверком ярких ощущений наслаждения и дискомфорта одновременно. Свет перед глазами то меркнет, то вспыхивает вновь в такт пульсирующей боли во всех частях тела. Но, в конце концов, тьма берет верх. *** Даже после подписания заявления о пропаже Скарамуччи и дачи показаний Кадзуха отнюдь не чувствует ни капли уверенности. Ему все кажется, что со Скарамуччей не всё ладно. Это очевиднее, чем дважды два, однако ленивые полицейские спокойны и и сонны, словно ничего страшного не произошло. Ну подумаешь человек пропал - обычные будни. От этого ещё тревожнее. Родители не смогли остаться с ним, поскольку на голову снегом посреди июля свалились рабочие проблемы. Поэтому Кадзуха вынужден изводить себя тревогами, страхами и мольбами, лишь бы Скарамучча оказался жив. Когда стены квартиры начинают давить почти физически ощутимо, Кадзуха срывается и выбегает из дома. Он не знает, куда идти - он просто идёт, держа телефон. Ни этот ублюдок Тарталья, ни Скарамучча трубку не берут. Плохо дело. Чёртовы полицейские, кажется, работать даже не спешат и делают всё через «не хочу». Такими темпами поиск затянется надолго. Может, когда его найдут, будет уже слишком... Нет, думать о плохом нельзя. Нужно всеми силами держаться и бесцельно идти вперёд, чтобы развеять страхи, чтобы надежда снова разгорелась ярким пламенем, осветив собою зимний день. Снег до раздражения неприятно скрипит под обувью, ледяной острый воздух царапает щеки и покрывает инеем зловонной безысходности губы. Холод забираете под одежду, ядовито обнимая тело, но он продолжает упорно идти вперёд. Куда? Неизвестно. Он просто идёт в попытке сбежать от чудовища, дышащего в спину, что так яро желает поглотить его надтреснутую веру и покрывшуюся трещинами душу. «Абонент не отвечает. Пожалуйста, перезвоните позже» *** Скарамучча вновь лежит на кровати, вдыхая затхлый запах помещения, смешанный с тошнотворным запахом крови и пота. Этот дикий мужик ушел с часа два назад, а Скарамучча все это время безвольно пролежал на старой постели. Он полностью опустошен. Тело горит, нижняя ее часть словно облита кислотой - там печет не хуже разогретой духовки. Кровь, до этого стекающая тонкими ручейками, уже успела засохнуть, покрыв тело жёсткой коркой. Волосы, ко лбу и виску потом и кровью прилипшие, полны воспоминаний о руках этих «клиентов», потных и нетерпеливых. Благо, что с рождения волосы у него достаточно крепки, иначе он бы точно остался без нескольких клочков. С потолка в углу подвала что-то раздражающе капает. Равномерно, неспеша, капля за каплей падает на сырой пол. Тусклый свет периодически мигающей лампочки нервирует сетчатку ещё целого глаза. Второй, заплывший алым, едва ли что-то видит. Слепым он вряд ли станет, но ощущения и без этого не самые позитивные. Руки в районе запястий нещадно болят от тяжёлых наручников, не говоря уж о иных частях тела. Ему просто хочется умереть. Исчезнуть, растворится пылью и взлететь к небесам. Там он сможет прикоснуться к звезде, чтобы в конечном счёте стать одной из них и неприметным гостем освещать мирскую жизнь. Мирскую жизнь людей, хороших и плохих, добрых и злых, ледяных, словно айсберг, и теплых, словно осеннее солнце. Солнце... Осеннее солнце. Теплое, успокаивающее, ласковое и только лишь его. Это солнце было рождено для него, оно светит лишь для него. Кадзуха... Кадзуха был его солнцем. Наверное... Когда-то, возможно, был, а может, его никогда и не существовало. Может, этот миловидный юноша был лишь плодом его воображения? Может, он все придумал? Может, и этого места не существует, и сейчас он лежит под капельницей в коме, пока чертова болезнь медленно забирает его жизнь? Но, даже как следует тряхнув головой, Скарамучча осознает: существует. Это место реальнее некуда, а боль чувствуется в разы сильнее, чем следует быть в мире иллюзий. Все существует. И Кадзуха, наполовину стертый из памяти, тоже существует. Голос его, прикосновения и улыбка - реальны. Только вот его здесь, почему-то, нет. Неужели Кадзуха бросил его? Оставил одного загнивать в этом мерзком месте, а сам ушел? Он ведь был здесь? Или нет? Как Скарамучча вообще попал сюда?... *** Ноги, гудящие от перенапряжения, останавливаются напротив маленькой кафешки сладостей с яркой вывеской и мигающими новогодними гирляндами. Весь город уже во всеоружии ожидает наступления долгожданного праздника, и один лишь Кадзуха готов в клочья разорвать все эти пестрые украшения и гирлянды, сжечь чёртову ель в центре города, украшенную многочисленными игрушками. Ледяной воздух, проникая в легкие, нещадно жжет морозом. Кадзуха от безысходности склоняет голову, впериваясь взглядом в натоптанный слой снега на тротуаре. Слезы, упорно сдерживаемые, теперь вырываются, прорвав каменную плотину сдержанности. Кадзуха затыкает рот тыльной стороной ладони, не позволяя всхлипам разнестись по округе. Взрослые идут, улыбаясь, дети смеются, кто-то поет новогодние песни, кто-то активно завывает в маленькие ларьки для покупки перекуса или горячего напитка. Один только Кадзуха, стоя на углу кондитерской кафешки, топит бушующее пламя паники в море слез. А если не получится? А если будет слишком поздно, и полицейские найдут лишь окоченевший труп? А если Скарамуччу похитили и уже давно увезли в другой город, страну, или вовлекли во что-то незаконное? Чем больше гнетущих мыслей копится в голове, тем тяжелее становится выносить эту моральную боль. Она сдирает кожу, обнажает хрупкие кости и безжалостно перемалывает их в мелкий порошок. Холодно. Кадзуха заходит в этот магазинчик-кафе, чтобы купить горячего кофе, капкейк, сесть у окна и постараться успокоиться. Милая продавщица смотрит на него с сочувствием, когда Кадзуха с мокрыми от слез глазами благодарит за еду и садится в углу, у окна. Редкие хлопья снега за окном не спешат закапывать его под собой, чтобы захоронить все его тревоги, слезы, и боль. Снежинки кружатся в вальсе, плавно оседая на землю. Кофе остывает. Штиль в груди так и не настает. *** Невыносимо тяжко проходит ещё несколько полных надругательств и насилия дней. И вот уже последний день декабря —Скоро Новый год. Эй, chaton, хочешь в праздничную ночь зажечь бенгальские огни? Специально для тебя купил целую коробку, - Дотторе с нежностью проводит пальцами по разодранной коже щеки Скарамуччи. - Ох, что этот негодяй сделал с тобой... Невыносимо больно смотреть, как ты страдаешь... Ноль сочувствия в голосе - исключительно игривость и смешливость. Раны начинают болеть, стоит прикоснуться к ним хотя бы мимолётно, но Дотторе плевать хотел на дискомфорт Скарамуччи. Он для него - товар. Ему нужны только две вещи - удовлетворение собственных сексуальных желаний и денежная прибыль. Как удобно, что Скарамучча сразу два в одном - пользуйся сам и получай плату за пользование другими. Скарамучче нужны две вещи - наркотики и смерть. Он хочет умереть, потому что существовать вот так, в роли игрушки - отвратительно мерзко, грязно и больно. Но наркотики, ещё не до конца утерявшие воздействия, делают эти мысли расплывчатыми, тусклыми, отдаленными. Такими, что не понять, серьезны они или это просто розыгрыш сознания. —Хороший мальчик... Заслужил награду. - Дотторе с улыбкой выуживает из-за пазухи белую непрозрачную пластмассовую бутылочку. - Эта штучка обеззаразит твои раны и не позволит начать им заживо гнить. Скарамучча неотрывно глядит на баночку, однако чувствует лишь глухое раздражение: почему это не доза?! Доза счастья намного полезнее каких-то там медицинских средств! Почему на этот раз этот мужик не принес ему наркотиков?! Раны, оставленные тем мужчиной с плетью, ещё не сошли, но разве на данный момент чёртово лекарство важнее новой дозы?! —Эй, рыжий, иди сюда! - вдруг восклицает Дотторе в чуть приоткрытую дверь. - Дело есть! Тарталья спускается через минуту с прежним выражением холодной отстранённости, но стоит блеску ясных глаз уловить Скарамуччу, как его выражение стремительно меняется от безразличия до едва скрываемого ужаса. —Д-да... —Помоги мальцу обработать раны. Слишком у него непрезентабельный вид, - Дотторе перекидывает ошеломлённому Чайльду баночку с лекарством и пачку ваты, вытащенной из кармана. - А сам я пойду отдохну наверх. Дотторе уходит, а Тарталья остаётся стоять с баночкой, переводя взгляд с лекарства на полуживого Скарамуччу, чей облик сейчас напоминает больше мертвеца, и обратно. И только сдавленно может произнести тихое: —Охуеть... *** Кадзуха выходит из того самого кафе, где пару дней назад сидел у окна, так и не сделав глотка кофе. Кадзуха чувствует, как леденеет кожа, но идти домой, где даже собственная комната - враг, пропитанный незримым присутствием прошлого со Скарамуччей - просто невыносимо. Замерзнуть в снегу куда легче. Каэдэхара, не сбавляя темпа, переходит дорогу и бесцельно бредет дальше, попутно кликая на значок вызова Скарамуччи. Гудки, протяжные и колючие, нервозности не умаляют. Кадзуха готов сломать чертов гаджет от безысходности и желания просто провалиться сквозь землю. Без Скарамуччи все такое серое, унылое и безжизненное. Снег не кажется таким белым - скорее, грязно-молочным - люди больше не видятся достойными помощи и улыбок существами. Кадзуха не видит себя достойным Скарамуччи. Он не уберёг его от опасности, так очевидно тянущей свои лапы уже на протяжении долгого времени. Скарамучча наверняка не желает о нем даже слышать, не то что видеть. Так плохо без него. Так пусто на душе. Так одиноко и больно на сердце. *** С каждым изученным ранением, с каждой новой медицинской обработкой глаза Аякса все больше наполняются чем-то необъяснимым. Это осознание вперемешку с горечью, виной и ужасом, завёрнутое в обёртку синих глаз. Когда дело доходит до самого болезненного и истерзанного места, Тарталья выпадает из мира на долгие две минуты, тупо пялясь перед собой. Его рука слегка дёргается, когда он возвращается в реальность и тянется куском ваты вперёд. Скарамучча до крови закусывает нижнюю губу, когда средство его спасения соприкасается с тем, что когда-то было его здоровыми половыми органами. Щиплет будь здоров. Аякс смотрит на это с болезненной отрешённостью, хмуря брови. Он механически убирает грязь, кровь и чужую сперму, перемешанные в единую жижу. Уходит достаточно много ваты, прежде чем удается хоть сколько-то очистить место и приступить к нанесению обеззараживающей жидкости на ранения. Смешиваясь с кровью, она превращается в розоватый оттенок, стекающий по внутренней стороне бёдер. Скарамучча, которому Дотторе на этот раз не принес в качестве поощрения ничего наркотического, жмурится от, оказывается, довольно яркой боли. Но только после сразу ненависть затуманивает боль, и Скарамучча лишь раздражается. Где, черт возьми, его обещанная доза?! —Знаю, неприятно. Но без этого ты, друг, лучше чувствовать себя не станешь... - шепотом произносит рыжий, прикусив кончик указательного пальца свободной руки. Скарамучче плевать на его бормотания. Ему просто нужны две вещи: наркотики и смерть. *** Кадзуха выходит из здания полиции удрученным. Только недавно он прогуливался по городу, как ему позвонили и сообщили, что стоит отправиться в полицию для повторной дачи показаний. Этот полицейский... такой суровый и пугающий, что Кадзуха несколько раз запутался языком. Однако после ничего не произошло. Нет, ничего произойти, по сути, и не должно было, но Кадзуха так ожидал каких-то новостей... Хоть каких-то незначительных и маленьких, но ничего. Абсолютно. Он просто бредёт в сторону от этого здания. Подальше от мнимых защитников судеб людских, что даже пропавших без вести ищут крайне неохотно и лениво, словно это не их обязанность, а что-то, что они должны делать по принуждению и без дополнительной поддержки. Как нежелательная сверхурочная работа без оплаты. Прикрыв ладонью переносицу, Кадзуха выдыхает. Рвано, судорожно. Поддаваться слабости в такие моменты нельзя, но разве ж влюбленное сердце может не тосковать по свету своему? Так, прикрыв глаза, Кадзуха бездумно идёт дальше. Подросток, не имеющий сил и власти, пред всем этим бессилен. Он не может влиять на людей хоть каким-то авторитетом, потому что его, как у многих взрослых, у него нет. Он может только вздыхать и горевать, не в силах изменить порядок вещей. От этого так противно становится. Просто мерзко. Не замечая ничего вокруг, Кадзуха не обращает внимания, когда мимо него в сторону полицейского участка, визжа шинами, проезжает черный гелендваген. *** Вскоре, что-то шепча, Тарталья удаляется с максимально тяжёлым выражением лица. Кажется, он о чем-то глубоко думал все то время, проведенное здесь, а теперь наконец додумался. В его глазах, когда он в спешке уходил, полыхал такой огонь, что он мог запросто вырваться на свободу и сжечь здесь все. Скарамучче, в общем-то, плевать, что там он задумал. Пусть хоть здание это вместе с ним подорвет или застрелит его - Скарамучче безразлична своя судьба. Ему бы только вылезти из этого живого ада, да вдоволь наглотаться наркоты. В безопасном, тихом, пустом месте наглотаться. И умереть. Исчезнуть. Никогда больше никого не видеть, не слышать и не чувствовать. В этом паршивом мире нет ни единого места, где он мог бы ощущать себя хорошо физически и душевно. Ему плохо. Во всех смыслах просто отвратительно - физически, душевно. Он чувствует, что его организм держится кое-как. Рак наверняка сейчас радостнее некуда, ведь наркотические вещества лишь помогают ему развиваться лучше. Совсем скоро, возможно, он покинет этот мир. Если не оказать помощь в ближайшие несколько дней - ему точно несдобровать. Скарамучча ощущает, как жизненные силы стремительно утекают, гонимые наркотическими веществами и чрезмерным употреблением афродизиака. Так ужасно... Так раздражающе ужасно! Скарамучча в какой-то момент просто теряется во времени. И вскоре, кажется, начинает что-то происходить где-то за гранью его сознания, он слышит брань на повышенных тонах, бег. Какой-то явный переполох там, наверху. В месте, не касающимся Скарамуччи. Значит, и его это не должно интересовать. Что-то гремит наверху, что-то звенит и щёлкает. Выстрел.