touch the stars

Скарамучча вздрагивает, однако не меняется в лице. Очевидно разъяренный мужчина - кажется, Дотторе - что-то командует остальным «работникам». Ещё выстрел. Звон бьющегося стекла и вновь крики. Ругань Дотторе, его жёсткие приказы. Снова выстрелы. К ругани Дотторе прибавляются два незнакомых голоса, глухо что-то командующие. Кажется, они приказывает положить оружие?... Снова выстрел. Мужской голос из вплетенных двух вскрикивает, звучат ещё четыре выстрела по чему-то железному. Скарамучча не в силах осознать всю серьезность ситуации. Он по-прежнему лежит, не мигающим взглядом сверля потолок, по которому сверху кто-то топает. Невдалеке слышатся шаги и дверь распахивается, ударившись о стену. В подвальное помещение вваливается Аякс с окровавленным лицом и пистолетом в руке. На лице - выражение страха вперемешку с истинным наслаждением. —Ёб твою мать. Дотторе послал меня охранять тебя от наряда полиции, но, знаешь, у меня есть идея получше... Тарталья с нескрываемой усмешкой на дне голубых глаз шатающейся походкой придвигается к полуживому Скарамучче. Тот смотрит в ответ с безразличием. —Крайне виноват перед тобой и с радостью предстану пред лицом правосудия за это. Этот старик перешёл грань, поэтому дай мн... Скарамучча перехватывает его запястье с удивительной для такого ослабевшего тела силой. Впивается до боли, пронзая его остротой глаз. —Ты... Какого... Что ты, блять... - фраза, не обличившаяся в имеющую смысл, внезапно обрывается особо резким выстрелом. —Да-да, мудак, моральный урод, высшей степени ублюдок, но оставим эти справедливые оскорбления на потом? Здесь... - Аякс взмахивает головой, что-то с тревожным прищуром ища. - Здесь есть ещё один выход с левого бока здания. Ведёт прямиком на улицу. Там совсем рядом полицейские тачки. Дотторе не должен нас заметить... По крайней мере, ему сейчас не до этого, - Аякс морщится, когда хватка на запястье крепчает. - Доведу тебя до туда. Только не издавай лишних звуков, иначе этот умалишённый обратит на нас внимание. Дальше все происходит туманно - Тарталья ведёт его под руку несколько метров, затем, осознав, что ходить нормально Скарамучча просто не в силах, легко подхватывает исхудавшего его, и движение идёт быстрее. Все это время мозг старается пробить какую-то пробку в разуме, мешающую сопротивляться этим рукам. Что он собирается делать? Что-то такое же извращённое, что до этого творили другие? От прикосновений к раненой во всевозможных местах коже тело отдает жаром и болью. Отвращение. Мерзко от этих касаний. Впервые Скарамучча задумывается над тем, что, вообще-то, прикосновения к себе для него крайне омерзительны. Он хочет вырваться и забиться в угол до того, как организм решит лишиться жизни от нехватки еды, но сильнейшая слабость не позволяет даже руки поднять. Как же отвратительно... До белой машины с мигалками Скарамуччу доносят довольно быстро. Тарталья, видимо, опасается Дотторе, потому двигается быстрее. Ещё двое полицейских у машин с рацией и оружием наготове с удивлением встречают их. Тарталья о чем-то полушепотом им говорит, пока Скарамуччу, начавшего слабо трепыхаться и что-то яростно бормотать, усаживают в салон автомобиля. Когда его отпускают, он просто разваливается на сиденье, как размякший на солнце пластилин. Что-то быстро им прошептав, Тарталья спешит скрыться в том же направлении, откуда они пришли, но его останавливает сотрудник полиции. Звуки свистящих пуль и крики замолкают. Наступает тишина. Или тишина эта только у Скарамуччи в голове?... Вскоре тишину рассекает острый, как сам нож, и яростный, как само пламя, голос Дотторе: —Тарталья! Ублюдок! Какого черта ты вызвал этих недоумков?! Какого. Черта?! - закованный в стальные браслеты и дулом у виска, он сначала порывается вырваться и броситься в драку. - Ублюдок. Я убью тебя на месте! Только попадись на глаза! —Убивать ты, грязный извращенец, больше не сможешь. За такие деяния тебя посадят надолго. Может, даже на пожизненно, - удовлетворение от поимки столь опасного преступника в голосе полицейского сквозит отовсюду. Затем взор диких обезумевших глаз падает на лицо Скарамуччи. В груди пробивает колокол страха. Наверное. Потому что сознание уплывает, когда их взгляды пересекаются. Скарамучча смутно видит, как Тарталья в компании двух полицейских уходит в сторону здания по кровавой снежной тропке, а один из оставшихся с пулевым ранением в плечо что-то судорожно пересказывает другому. Несколько других прикрикивают на Дотторе. Кто-то выводит остальных пойманных наркокурьеров. Где-то на задворках притупившегося сознания заливисто поет птица. Почему Кадзуха не пришел спасти его? *** У Кадзухи до сих пор дрожь по всему телу вкупе с волной невиданного облегчения. Только что ему сообщили, что Скарамучча, хоть и в плачевном, но живом состоянии, доставлен в больницу и срочно зовет его. Кадзухе, конечно же, ещё и нереально страшно. Он не хочет видеть, что с ним случилось, но и не прийти не может. Машина родителей превышает скорость чуть выше положенного. Кадзуха в ожидании заламывает руки, периодически поглядывая в окно, на начавшийся снегопад, на яркие новогодние вывески и гирлянды. Все смешивается в единое цветное пятно. —Блять, будь я в полиции до сих пор... вытрясла бы из этого ублюдка душу, - до побеления костяшек сжимая руль, несдержанно шипит Бэй Доу. —Ох... Милая, стоит тебе успокоиться. Его арестовали, теперь от тюрьмы ему никакими деньгами не откупиться, - Нин Гуан почти невесомо касается ее плеча, и женщина за рулём заметно подрасслабляется. Кадзуха же, в отличие от мам, успокоиться так легко не может. Его обуревают и радость, и облегчение, и страх, и тревога. Мешанина из эмоций нехило так изматывает, а неизвестность предстоящего скручивает в животе болезненный узел. Картины за окном стремительно сменяются одна за одной, и вот, проехав несколько улиц, машина притормаживает у трехэтажного белого здания с красным плюсом над входом. Кадзуха, несмотря на желание сию секунду оказаться у койки Скарамуччи, медлит. Опустив лишь одну ногу на припорошенную снегом вымощенную камнем дорогу, Кадзуха не спешит. Ему очень страшно. Ему совсем не хочется видеть его страдания, иначе его нервная система может не выдержать. Вдох. Выдох белого облачка. Собрание всего мужества и уверенности в кулак, отрицание всего плохого. Кадзуха ступает на снег. Дрожь пробивает тело. Он делает первый шаг. *** Кадзуха ступает в палату несмело, даже боязно. Скарамучча лежит на белоснежной кушетке с кучей каких-то приборов рядом. Они пищат, мигают и гудят. Стоит увидеть, во что превратилась его некогда гладкая и нежная кожа лица и рук, как подлый ком формируется в горле моментально, по щелчку пальцев. Бинты и пластыри, сквозь которые проступают темные кровавые пятна, глаз, белок которого залит красным, лицо, ставшее ненормально худым с этими выпирающими скулами. Кадзуха упорно отвергает слезы, так охотно скользящие на дне его осенних глаз, и делает более уверенный шаг вперед. Скарамучча периферией замечает движение, и резко вскинув в его сторону голову, раздражённо скалится. —Пришел... Предатель. Пришел-таки?! —Скара? Боже мой, Скара! - Кадзуха подходит ближе, чувствуя, как все сильнее его сердце трепещет от волнения и порыва несдержанного желания обнять. - Я... Я было решил, ч-что ты... —Сгинул в этом наркопритоне?! Ты, блять, оставил меня там! Понимаешь?! Ты. Оставил. Меня. В. Той. Чертовой. Дыре! - искренне раздражённо проговаривает Скарамучча, намереваясь подняться со скрипучей койки. - Ты, блять, бросил меня! - парня слегка заносит, и он опирается о стену рукой. На дне аметистовых глаз плещется неестественные агрессия, непонимание и страх. Как безумец. Так фальшиво, что Кадзуха делает безвольный шаг назад. —Что ты такое говоришь? - растерянно бормочет тот, все же поборов страх. - Как я мог тебя оставить? Ты... ты ведь сам ничего мне не рассказываешь! Да и, к тому же, меня не могло быть там! Как, в конце концов, я мог оставить тебя в таком отвратительном месте? —Не знаю! Но ты... блять, оставил меня! - перед взором Скарамуччи, устланным дымкой незаконных веществ, образ Кадзухи, полустертый и полузабытый, мешается с образами недавнего кошмарного прошлого. - Какого хера?! Кадзуха сглатывает, но делает шаг вперёд. Скарамучча, точно ошпаренный, наоборот, назад пятится, держась за стену. Ногами упирается о кровать позади и останавливается. На мгновение в его глазах мелькает страх. Настоящий, совсем не искусственный. —Блять. Не смей приближаться! Я ненавижу тебя! Искренне, блять, ненавижу тебя! Ты, Кадзуха, мне противен! - тычет брюнет во все ещё ничего не понимающего Кадзуху. Его светлый лик покрывается грязью и пылью силуэтов тех людей, что час за часом издевались над Скарамуччей, оскверняя и наполняя порочностью. Кадзуха в его обезумевшем разуме видится таким же отвратительным человеком, извращённым и безумным, покрытым образами ненормальных из того чертового подвала. Мозг, перегруженный воздействием наркотических веществ, не готов принимать реальную действительность. Только вот его Кадзуха совершенно не такой. Но сознание слишком сильно отравлено наркотиками и всем тем, что ему пришлось пережить, чтобы переосмысливать собственные слова и действия. Скарамучча продолжает, опираясь бледной исколотой иглами рукой о спасительную стену, огрызаться и плеваться острыми клинками яда: —Ты. Мне. Омерзителен! Я ненавижу твой голос, твои прикосновения и тебя самого! Надеюсь, что ты просто исчезнешь из моей жизни! Кадзуха отступает назад. К выходу. Это же Скарамучча, верно? Это он... Это точно он, но ведёт себя так по-чужому зло и холодно, что Кадзухе становится не по себе. Его Скарамучча никогда бы не сказал подобного. —Эй... Послушай... Скара, я не бросал тебя. Все то время, пока полиция разыскивала тебя, я не мог найти себе места от волнения. Знаешь, как мне было страшно, что я больше тебя не увижу? Знаешь хоть, как часто я щёлкал на чёртову кнопку вызова в надежде услышать твой голос?! - полушепот, полный обиды, горечи и злости находит выход. - Ты, блять, знаешь, чего мне стоило не отправиться самому искать тебя по всему городу?! Я бы ни за что... - несдержанный рваный выдох и слезы в глазах. - ни за что бы не бросил тебя... Скарамуччу его речь только раздражает. Что-то мелит, что-то говорит, а нужного - ноль. Вот только и сам Скарамучча не знает, что это за «нужное» такое. Какого оно цвета и как звучит? Хорошее или не очень? Кадзуха ощущает, как его ломает изнутри. Сердце расщепляется, душа по ниточкам расходится, а кости кислотой разъедаются. Больно. Холодно. Неправильно. Все совершенно неправильно! —Да-да, на красивые слова все хороши, а на деле - ничто! Ты, блять, чертово ничто! Как ты до сих пор существуешь спокойно? Говоришь складно, а на самом-то деле ничего не можешь. Кадзуха, тебе от самого себя не мерзко?! - Скарамучча кое-как делает шаг вперёд, едва не согнувшись в коленях. Обезболивающее помогает не так уж хорошо, и боль по-прежнему атакует его ослабленное тело. - Отродье ты, Кадзуха. Самое настоящее ничтожество. Кадзуха не хочет верить. Тело пробивает ледяной озноб, а руки немеют. —Ты... что ж с тобой случилось? Что эти чудовища с тобой сотворили?... —Много плохого и немало хорошего. Они дали мне прочувствовать, что такое настоящее счастье. Ты - точно не оно, - с ехидным смешком замечает тот, блеснув затуманенным взором. - Иди нахуй. Я тебя все ещё ненавижу! Кадзуха глотает горечь обиды. Он так долго изводил себя мыслями о том, что случилось с его Скарамуччей. Почти не спал, плохо ел и едва не пробил дыру в экране смартфона, пока раз за разом нажимал на вызов. И все это, чтобы встретиться с ненавистью в таких родных и любимых глазах? Кадзуха ощущает себя несправедливо преданным. Больно-то как. Точно в сердце ввели нож и раскрутили его, чтобы кровью облиться и потерять возможность дышать. Или, возможно, жизнь. Эти слова крупица за крупицей отнимают жизнь, вонзая под кожу тысячи стеклянных осколков. Мгновение - и тело покрывается мириадами незримых ран, кровоточащих и болезненных до скрежета зубов. —Если тебе так хочется... я могу уйти. Но позже обязательно вернусь. Надломленно, точно согнутая от сильного порыва ветра тонкая ветвь, чьи лепестки одним махом опали в грязную землю. —Да иди куда хочешь. Я просто хотел сказать, что искренне ненавижу тебя за то, что бросил меня в той дыре. Даже сейчас... Все ещё ненавижу. Кадзуха отходит назад, хватается за чересчур холодную дверную ручку. Он толкает дверь, делает шаг за порог. В голове пульсируют одни слова: «Я все ещё ненавижу тебя». Кадзуха уверен на сто один процент, что слова Скарамуччи - ложь, сказанная под воздействием наркотиков. По глазам видно, что он не в себе и говорит не от чистого сердца. Но больно все равно. —А я... - с тяжким выдохом произносит блондин шепотом, который человек за спиной точно не услышит, - все ещё люблю тебя. Дверь хлопает. Скарамучча раздражённо закатывает глаза, вновь повалившись на койку. Тело ноет, немеет и жжет нещадно. Свет его души уходит. До вечера Скарамучча лежит неподвижно, боясь за собственное тело, что от одного неаккуратного движения готово взорваться горящим вулканом. Врачи несколько раз приходили, что-то записывали, проверяли, вкалывали и брали анализы. Сказали, что ему очень повезло, что остался жив. С такими разрывами, ранами и количеством запрещённого в организме при раке мало кто может похвастаться такой возможностью. Правда, их мрачные лица и напуганные глаза обмануть не могут. Может, Скарамучча и остался жив, но, кажется, все просто ужасно. Врачи и медсестры молчат, тихо выполняя свою работу. Говорили что-то про дачу показаний и полицию, но он слушал вполуха и не уловил смысл сказанного. Точно скрывают, что с его организмом настоящий пиздец творится. Скарамучча успевает даже несколько отдохнуть, подремав пару часов, однако это нисколько не помогает ему. Истощенный и измотанный организм, не получавший еды несколько дней подряд, не особо радовался перспективе недолгого сна. Ему нужно иное, что, к вящему негодованию, врачи давать не собирались. Они что-то подвели к руке, воткнули трубку с иглой, и жидкость побежала по ней в вену. Что-то о родителях спрашивали. Скарамучча не стал утаивать правду - хуже уже не будет. Врачи посочувствовали, посетовали, обругали его мать на чем свет стоит, но Скарамучча только обозлился. К чему это притворное небезразличие? А к вечеру стало спокойнее. Звёзды тихо зажглись на небосводе яркой россыпью, такой знакомой и до щемящего чувства родной. Но Скарамучча все ещё чувствует себя ужасно. Кажется, теперь его жизнь прежней не станет никогда. Он точно знает, что с ним что-то случилось - он явно изменился - но пока совершенно неясно, как. Когда приходил Кадзуха, это «что-то» дало о себе знать, но Скарамучча в порыве гнева не обратил на это должного внимания. Кадзуха... Скарамучча чувствует себя мразью. Он ведь так несправедливо обошёлся с единственным по-настоящему дорогим человеком, что, невзирая на все дерьмо, что Скарамучча делает, продолжает искренне любить. В тот момент все те вколотые и употребленные вещества обострились на фоне стресса и непонимания происходящего, заставив Скарамуччу действовать у них на поводу. Затуманив разум, наркотики самолично заставили Скарамуччу разнести их отношения в пух и прах. Наверняка сейчас Кадзуха проклинает его и думает, какой же его недопарень-передруг мудак. Но, вопреки очевидным ожиданиям Скарамуччи, Кадзуха решил прийти. Пришел вечером, когда Скарамучча любовался мерцанием звезд, думая обо всем произошедшем. —Эм... Скара? Здравствуй. Как себя чувствуешь? Ты... —Мудак, мразь, идиот и все тому подобное. Прав? - горько усмехается юноша, не смея поднять на него виноватый взгляд. Он чувствует, что может сорваться вновь - всё-таки, наркотики не так легко теряют власть над организмом - но уже осознает, что натворил. - Не спрашивай о моих ощущениях. Я не хочу ничего говорить. —Ты... Ох, Скара... Я не виню тебя, правда... - блондин делает настороженный, аккуратный шаг к его койке. Скарамучча чувствует, что готов вновь отвесить ему несколько словесных гадких оплеух, но упорно подавляет рвущегося наружу чертёнка. Не время, не место. —Ты все ещё, блять... Как ты можешь быть таким охуительно хорошим?! Несправедливо к самому себе! Я ведь... - голос содрогается, Скарамучча затихает. Говорить неприятно - боль отдается пульсацией в районе шеи и подбитого глаза, что уже начал возводить вокруг стену темного синяка. - Я так, блять, отнёсся к тебе... А ты... Ты все ещё... - Скарамучча замолкает, не позволяя слезам упасть на белоснежную простыню. Кадзуха ставит принесенный пакет с вкусностями на столик и с болью и горечью в глазах подсаживается на койку. Скарамучча дёргается. —Скара... Я не отвернусь от тебя. Ударь, избей меня или живьём закопай, но я останусь с тобой. Знаешь... - Кадзуха опускает взгляд, в которых мелькает глубокая печаль. - Можешь считать мои слова девчачьим бредом, но я действительно влюбился в тебя с первого взгляда. Звучит глупо? - лёгкая усмешка и он продолжает. - Но это действительно так. В тот день, на крыше, я как увидел тебя, так сразу... —Блять, не говори мне такого! - Скарамучча отодвигается дальше, на самый край, пряча лицо в локонах кровавых волос. Сердце бешено стучит. —Ах, узнаю тебя, - Кадзуха тянется огладить его лицо рукой, но Скарамучча снова дёргается. Кадзуха вздыхает и продолжает, убрав ладонь. - В общем, я сразу понял, что мое сердце заточено на дне твоих аметистовых глаз. Я почти готов был пасть к твоим ногам, потому что те ощущения... Боже, я тогда взаправду решил, что меня хватил инфаркт, - юноша тихо рассмеялся, теплом обдав сердце Скарамуччи. - И, знаешь, с того момента я думал, что мне лучше умереть, чем находиться рядом с тобой дольше десяти секунд. Я ведь долгое время на протяжении нескольких лет верил, что все несчастья, страшные трагедии происходят лишь по вине моего проклятья, которого, вообще-то, никогда и не существовало. С каждым его словом, тихим теплым смешком безмолвный Скарамучча все больше поддается этому жару и тает мороженым на солнце. —Из-за этого я верил, что не достоин ни любви, ни дружбы. Я наносил себе физический вред, после чего стыдливо замазывал каждый шрам тональным кремом. На этих особенно печальных словах Скарамуччу ударяет под дых со всего размаху, да так, что он забывает дышать. —Я ненавидел и презирал себя и свою безрассудную любовь к тебе, но все равно хватался за тебя, продолжал день изо дня тянуться, словно слепой к свету. Я и за это себя ненавидел - за невозможность воспротивиться чувствам. А потом... Потом вдруг ты сказал мне, что проклятия не существует, - Кадзуха вновь издает смешок, но как-то натянуто, печально. - Знаешь... Я бы сам ни за что не поверил в такую очевидную и простую истину. Может, думал бы над ней, но не допустил ближе далёких мыслей. Ты спас меня. Ты... Ты помог мне вылезти из самоненависти и дал понять, что любовь я заслуживаю. Ты стал для меня глотком воздуха, спасательным кругом тонущему, водой умирающему от жажды, стал... —Понял. Я понял, - Скарамучча произносит это натужно, горестно. Чувство вины давит сильнее, впечатывая в грязь. Он действительно мудак. Самый настоящий идиот. —И... Знаешь, если после этого я просто брошу тебя... Это будет поступком мудака. —Так ты делаешь это лишь из чувства долга? - Скарамучча мрачнеет, а по сердцу разливается черная горечь. —Ну нет же! - Кадзуха обречённо машет головой. - Ох... Ты спас меня, хотя сам нуждаешься в этом даже больше моего, ты подарил мне свет и стал моей путеводной звездой. Я люблю тебя больше, чем кого-либо в этом мире. Поверь, даже мои родители тебя в этом убедят. Я им, по-моему, до дыр уши про тебя прожужжал... - на секунду Кадзуха возвращается в недалекое прошлое. - Позволь же теперь мне помочь тебе. Я не отвернусь. Не брошу тебя. Ты нуждаешься в помощи, и только попробуй отвертеться. Ты... - Кадзуха жестикулирует, что-то показывая, но мельком Скарамучча едва ли понимает его. - Ох... Имею ввиду, что тебе необходимо подумать и о себе. А я помогу разобраться. —Значит, всё-таки из чувства долга? - Скарамучча обиженно дует губы. Кадзуха отчаянно падает головой на сложенные ладони. —Нет, нет... Кажется, я не умею нормально объяснять... Ох... —Да понял я. Ты хочешь, чтобы помощь в наших отношениях не была односторонней, иначе это несправедливо, и ты будешь чувствовать себя ужасным, недостойным меня человеком и захочешь убиться на ближайшей многоэтажке. Да? - Скарамучча, однако, не теряет толики обиженности в хмурых бровях. —Угу, - удрученно отвечает тот. Молчание. Односторонней? Как это понимать? Скарамучча просто сказал ему несколько ободряющих слов, взамен получил лечение от болезни стоимостью в несколько его жизней. Это односторонне? Да здесь, кажется, именно Скарамучча должен заботиться о помощи своему... кому? Они ведь, по сути, встречаться не начинали, что бы там этот миловидный юноша ни наговорил родителям. Становится не по себе. Они даже официально не встречаются, а Кадзуха уже готов к его ногам мир стелить. —О, Боже, ладно, только не надо мне голову заполнять этими приторными моментами, когда ты понял, что любишь меня и весь прочий бред. Фу. —Тогда могу поведать тебе о том, насколько ты в моих глазах превышаешь божество. Итак, во-первых: один лишь... —Блять, иди нахуй! - Скарамучча отодвигается ещё дальше, но упирается лишь в подушку. Это его неестественно настораживает и пугает. Он боится, но чего? —Эй, Скара, - моментально весь настрой Кадзухи смывается, и на лицо приходит печально-серьезное выражение. - Их посадят. Обязательно. И Дотторе, и его приспешников. Я не допущу, чтобы ты страдал ещё больше. Скарамучча морщится от воспоминаний, и тело покрывается холодными мурашками. Он вспоминает эти неприятные детали: чужие руки, ловко шастающие по телу, сальные взгляды и похотливые слова, норовящие вывернуть внутренности, помнит их восхищение, когда Скарамучча покорно сдается им во власть и позволяет творить с собой все, что им заблагорассудится. В голове вспыхивает момент, когда из них так кусает шею, что на ней выступает кровь. Передергивает, и Скарамучча укутывается в одеяло, крепче вцепившись в края. Тишина снова мягким одеялом ложится на комнату. Первый яркий фейерверк озаряет небосвод. Толпа людей вдалеке, из приоткрытого окна, взрывается радостным и громогласным «С Новым годом!». Следуют ещё несколько ярких залпов. Их многоцветные отблески озаряют погрузившуюся в молчание и мрак больничную палату, где Кадзуха непомерно винит себя за то, что не уберёг дорогого человека, а Скарамучча винит себя, потому что позволил этому случиться. Блондин приподнимает голову, взглянув на Скарамуччу. В его осенних глазах вспыхивает надломленная нежность. Тишину прерывает его тихий голос, полный скрываемой боли и горечи: —С Новым годом, котенок.