Фабио

Разговоры с Марафом никогда не приносили мне особого удовольствия. Да, за те несколько столетий, как он начал управлять моей сетью, отношения наши улучшились, и я даже начал находить некоторую прелесть в его речах и взглядах на жизнь. Несомненно, его внешний облик всё ещё вызывал во мне желание закрыть глаза и отсесть как можно дальше, но я уже не уходил посреди разговора, дабы усладить взор чем-нибудь приятным, что считал немалым прогрессом с моей стороны. В общем, если забыть некоторые нюансы его внешности и поведения, он действительно был интересным собеседником, много знал о культуре, истории искусств и неплохо разбирался в политике и экономике, познаниями в коих не раз удивлял меня за годы знакомства. Он научил меня десятку диалектов Азии и языкам племён европейского континента, объяснил разницу между прямыми обязательствами и тем, что люди принимают за клятвы. Именно благодаря нему я понял, как можно использовать свою красоту и глупость, не оставаясь никому должным. Он магическим образом умудрялся сочетать в себе невероятную трудоспособность и умение держать в голове огромное количество информации с безграничной ленью, страстью к порокам и полным отсутствием властолюбия. Многие не могли понять меня, почему я при всём моём влиянии и невероятных связях (по меркам того времени) не пытаюсь лезть к власти. Для меня это было всегда лишь способом быть в курсе надвигающейся угрозы и возможностью в случае опасности скрыться, найти тех, кто сможет тебя защитить. И Мараф оказался именно тем человеком, который смог понять мои страхи и вывести их в нужное русло. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что больше не проверяю каждое его действие, не боюсь за каждое письмо, что он отправляет за моей спиной, и не жду, когда он, воспользовавшись добытой информацией, продаст меня и уничтожит. Я сам не заметил, как наши отношения из договора, основанного на страхе и шантаже, переросли в странную, но все-таки дружбу. Калисто лишил меня очень многого, но в такие моменты я ему благодарен. Если бы не он, я бы никогда не обрёл надёжных соратников и, чего уж говорить… счастья. Но не будем забегать вперёд. — А, кстати, совсем забыл тебе сказать. Тебя тут кое-кто активно разыскивает, — Мараф приторно улыбнулся, смакуя эффект, который произвели на меня его слова. — Решил, что тебе будет интересно узнать. Всё внутри меня сжалось в ужасе, и только его весёлый беззаботный вид не дал мне впасть в панику. На мгновение грешная мысль о том, что он всё-таки решил меня предать, проскользнула в голову. — Нет! Я не то имел ввиду, — поняв по страху на моем лице, что я ещё не готов к подобным шуткам, он, неожиданно хрюкнув, подскочил с места и, мельтеша короткими тощими ногами, начал оправдываться, пытаясь меня успокоить. — Ничего такого! Я бы не стал! Просто не так выразился! — Ты же знаешь, как я реагирую на такие вещи, зачем пугать? — я улыбнулся, стараясь сгладить напряжение. — Кому я потребовался на этот раз? — Не поверишь! — он хохотнул, понимая, что смог всё-таки избежать бури. — Смертный. Один из царьков. — Смертный? Ему-то я каким образом умудрился помешать? — Ну почему сразу помешать. Там всё намного веселее, — потирая руки, Мараф потянулся к бокалу. — Он тебя боготворит. Пообещал отсыпать золота, равное твоему весу, лишь за информацию о местоположении. Собрал целую коллекцию твоих портретов и статуй. Не поскупился даже на мазню того лихейца, что пару лет назад пытался продать тебе свои услуги. Говорят, у него есть даже бюсты времён Троянской войны и несколько картин из Спарты и Египта. — Ну, бывает. Не он первый. Мало что ли я встречался с фанатиками за своё время, — я удивленно посмотрел на него, ожидая продолжения. — Чего вдруг ты о нём заговорил? Я знаю тебя достаточно давно, если ты решил об этом упомянуть — значит тебе что-то нужно. — Ну не то, что бы нужно… — его мелкие глазки задорно сощурились, почти исчезнув с жирного лица. — Просто он внушает надежды. В свои неполные восемнадцать лет уже умерил часть Греции и не планирует на этом останавливаться. Говорят, что есть все шансы, что он покорит весь античный мир. — И? — я закатил глаза, давая понять, что пока не понимаю, к чему он клонит. — И я подумал, что это неплохой способ расширить твоё влияние на восток. Римский мир — это, конечно, прекрасно, но представь, какие перспективы откроются, если новый царь будет есть у тебя с руки. — Попахивает амбициями, — я рассмеялся, — неуж-то ты решил в повелители мира заделаться? — Фабио! — демонстративно тряхнув полулысой головой, возмутился советчик. — Не хочешь — как хочешь. Я же не настаиваю. Просто подумал, что тебе будет интересно встретиться с воздыхателем. Тем более, ты всё равно туда едешь в следующем месяце. А ещё, — он сделал паузу, хитро наклоняясь ко мне. — Говорят, он довольно хорош собой. — Ах ты, старый извращенец! — разговор начинал меня изрядно веселить. А то, как Мараф менялся в лице, делало нашу беседу ещё забавнее. — Я не собираюсь спать со смертным! — А с бессмертными тебе нельзя, — он, почувствовав настроение, подхватил манеру разговора, — даже у меня жизнь поразнообразнее будет. — О, всё. Вот что я не планирую с тобой обсуждать, так это твои гаремные оргии. Даже думать об этом не хочу. — А зря. Ну так что? Заглянешь к нему? Побалуешь свое самолюбие. Неужели не интересно? — Не знаю, обещаю подумать. Ты действительно уверен, что он может стать правителем Греции? Сколько таких выскочек было? Только пока я там жил, сотни две сменилось. Он откуда? Афины? Спарта? — Македония. — Это вообще где? Впервые слышу. — Это на северо-востоке. О ней вообще особо никто не слышал, пока они земли соседние проглатывать не начали. — Точно. Что-то слышал. Царь, отогнавший персов и сломивший гордость Афин. Наверное, ты прав. Это может быть забавным. Не знал, что человек, создавший один из самых пугающих военных союзов, промышляет коллекционированием картинок. — Ты говоришь про Филиппа. Он тоже был хорош, но он умер в прошлом году. Я говорю про его сына. Этот пока ещё не столь знаменит. — Да ты издеваешься? Тебе надо — ты и плыви. Какая разница, я там появлюсь или ты его присутствием сломаешь, — идея нравилась мне всё меньше. — Я не хотел этого говорить, но он потомок Ахиллеса, — выбрасывая последний козырь на стол, провозгласил Мараф. — Ну потрясающе! Хочешь обвинить меня в том, что у них весь род из-за меня разум теряет? Может, тогда не стоит меня туда отправлять. Насколько я помню, его предок погиб страшной смертью из-за нашей встречи. — Ты сам это сказал. И я не это имел ввиду. У него хранятся фрески, где ты с Ахиллом. И у него, в отличии от всех остальных, хватило мозгов срастить факты, что на картинах последние семь сотен лет один и тот же человек, — злорадно посмеиваясь, уже понимая что я сдался, прокряхтел он. — Зачем нам лишнее внимание к твоей персоне? — А ты вообще не отстанешь, если я не соглашусь? — Отстану. Но добывать экспонаты для твоих галерей будет сложнее, если у нас не будет влияния в той области. Сколько невинно убиенных художников, — плаксиво промямлил он, опустошая кубок.— Ты же помнишь, что я могу тебя одним своим словом убить? — Конечно. Но я очень надеюсь, что не будешь. Сказать на это было нечего. Да и, по правде говоря, Мараф меня заинтриговал. Он никогда не просил меня завести с кем-то знакомства. Да, иногда он давал наводки на тех, с кем было бы не плохо подружиться, но обычно это были древние сородичи, чья власть и влияние были неопровержимы. Но смертный? *** Ехать в Македонию мне не пришлось. Молодой царь, подавив восстание в Фивах, проводил всё своё время в походах, готовясь к новым битвам. Лагерь раскинулся посреди Греческих земель. Тысячи воинов, волею судьбы загнанные на столь тесные пространства, обычно порождали вокруг себя особый ореол разгула, гнева и грязи. Я ехал, закрытый пеленой затемнения, по истоптанным сотнями ног дорогам, ожидая увидеть пропахший вином и потом, праздно шатающийся народ. Но миля сменялось милей, а ночь оставалась тиха и, на удивление, свежа. Я приметил с десяток караульных, что, несмотря на позднее время и недавнюю победу, уверенно стояли на ногах, держались ровно и гордо, несли свою службу, зорко поглядывая по сторонам. Вокруг костров сидели люди, о чем-то не громко переговариваясь, без столь привычных криков, песен и драк. Они вели свои полуночные беседы, ничем не выражая свое недовольство или нетерпение. Было видно, что люди расслаблены и ведут себя столь смирно не только из-за вбитой в них дисциплины. Я спешился. Сандалии тут же промокли в липкой глине. Мой полубожественный облик начинал давать трещину. Хотелось предстать во всей своей красе, и в мой план совсем не вписывались дорожная грязь, спутанные ветром волосы и пропахший конским потом плащ. Я с удивлением понял, что переживаю. Давно я не испытывал волнения перед встречами. Я улыбнулся собственным мыслям. Наверное, вам будет странно это понять, но чем старше ты становишься, тем больше начинаешь ценить вещи, способные вызвать в тебе хоть какие-то эмоции. Найти царский шатёр оказалось непросто. Нужно было подготовиться получше и узнать у Марафа хоть что-то про характер молодого монарха, но сама мысль о том, что я буду тратить время из-за такого пустяка, казалась глупой. Плюс, тогда вся спонтанность терялась, и весёлое дело превращалось в очередные скучные переговоры, чего я допустить никак не мог. Шатры были все одинаковые. Ни ярких штандартов, ни кучи охраны, ни золочёных вышивок и гобеленов. Я даже подумал, что опоздал и царская особа уже упорхнула обратно в свой хрустальный дворец, оставив вояк волочиться по дождливым землям. Пришлось остановить одного из солдат и заставить его указать мне, куда идти. А потом ещё потратить время, чтобы стереть у него память — я не люблю, когда остаются следы моего присутствия. Внутри шатра, хотя по размерам и убранству больше чем походной палаткой я бы это не назвал, было скучно, серо и по военному уныло. На низком столе разбросаны свитки с картами, донесениями и какими-то цифрами. У дальней стены стояла узкая кровать, сейчас заваленная одеждой и бумагами. У стола, согнувшись в три погибли, щурясь от тусклого света жаровни, стоял человек. Высокий лоб его разрезали морщины, он о чём-то усилено думал, потирая длинными тонкими пальцами виски. Синие глаза, отливающие сталью, устало вглядывались в документы. Тонкий нос, поджатые губы, острые скулы и волевой подбородок. Роста он был высокого, почти на голову выше меня. Под тканью хитона отчётливо виднелись упругие жгуты мышц. Мараф оказался прав. Потомок Ахиллеса и правда был красив, жаль, что совершенно не в моём вкусе. Слишком явная мужественность. От него веяло силой и уверенностью. Он, казалось, даже не пытался скрывать своё превосходство, и это раздражало. — Тяжёлая ночь? — усевшись на кровать, я сбросил затемнение. — Разве после такой блистательной победы полководец не должен праздновать в объятиях юных гетер? Он встрепенулся, в мгновение ока схватив стоящее у входа копьё, и, ловко крутанув древком, направил остриё в мою сторону. Металл наконечника застыл в нескольких дюймах от моего лица. Это было даже красиво. — Разве так встречают гостя, которого так долго зазывали? — я улыбнулся, пальцами отводя лезвие в сторону. — Мне говорили, ты ищешь меня. — Не может быть! — замерев, он стеклянным взором уставился на меня, совсем по-детски потирая глаза. Губы его приоткрылись в замешательстве. — Ты… это сон?! Но как? — голос его, грудной и мягкий, приятно контрастировал с напряжённым лицом. — Было бы странно не наведаться после того, как ты всю империю поднял на уши. Ты в курсе, что из моих галерей было похищено с десяток статуй, дабы пополнить твою коллекцию? — Прошу простить, я не знал, — он склонился в лёгком поклоне, всё не сводя с меня глаз, — но если бы мне пришлось перерыть всю Грецию и расхитить все галереи мира ради встречи с тобой, я бы сделал это, — в его взоре не отобразилось и капли раскаяния. — А ты наглый, — его юношеская спесивость начинала забавлять. — Это не наглость. Я знаю, чего хочу, и готов отдать любую цену за это. — Какой логичный подход к жизни, — я сбросил сандалии, с ногами забравшись на кровать, давая ему возможность получше разглядеть меня в тусклом свете, — и чего же ты хочешь? — Тебя, — его взгляд скользнул по моему телу; милый смертный, даже не пытающийся скрыть своих мыслей. — Я хочу тебя! — И какова, по-твоему, моя цена? — я рассмеялся. — Не забывай, за возможность говорить со мной мне даровали империи, а что можешь предложить мне ты? — Я брошу к твоим ногам весь мир! — он бросился ко мне, пытаясь схватить меня за руки, но в последнее мгновение, уловив в моих глаза гнев, остановился и упал на колени рядом. — Нет цены, что была бы соразмерна моей любви к тебе. Но пусть это будет символом моих намерений. Будь моим, и я завоюю для тебя все земли от Персии до восточного края мира. — Не слишком ли самоуверенно для того, кто с трудом удерживает власть над Грецией? — его напор меня смутил, но уходить в тот момент мне показалось глупым, не может обычный смертный смутить меня. — Ты бросаешься словами, коим цену ты ещё не знаешь. — Нет! Не оскорбляй меня своим недоверием. Я никогда не бросаю слова на ветер. Иначе имя мне не Александр. В тот день, когда я омою ноги в Восточном море, обещай, что придёшь ко мне?! Что будешь со мной! — Вот и вся любовь, — я разочарованно вздохнул, поднимаясь, — я думал, ты окажешься интересней. Но так и быть. За то, что развлёк меня. Одна ночь, — я пальцами провёл по его щеке. Он и правда был неплох. Так почему бы и нет. Мне всё равно красота приносила только проблемы, так пусть хоть раз моё жалкое тело принесёт кому-то радость. — Я согласен. Хорошая цена за мою плоть, — в тот момент мне почему-то стало обидно. Я встал, собираясь уходить. — Нет! — его грозный крик выдернул меня из моих мыслей. — Так не пойдёт! — Нет? — я удивленно посмотрел на его испуганное лицо. — Ты же не думал, что за жалкий кусок земли я стану частью твоего гарема? Не стоит оскорблять меня такими мыслями. — Стой! — он сморщил лоб, я практически видел, как мысли бегают у него в голове. — Мне мало лишь ночи, я хочу всю жизнь провести с тобой! — Жизнь? — приступ безудержного хохота содрогнул меня. — Зачем? Ты полюбил мой облик из картин. Уверяю тебя, одной ночи тебе хватит, дабы оживить все свои фантазии и породить новые. Жизнь со мной довольна скучна, так что не ломай свои мечты. — Но я люблю тебя! В тот день, когда я впервые увидел тебя на фреске в храме Аполлона! Я поклялся, что найду тебя, чего бы мне это не стоило! — Так пусть я останусь для тебя ожившей фреской. — Нет! Знай ты меня лучше, ты бы понял смысл моих слов. Я достоин быть с тобой рядом! — Ты сейчас действительно отказываешься от ночи со мной, потому что?.. — я сам не заметил, как начал уговаривать смертного переспать со мной. Смертного, который мне даже не был симпатичен! — А что ты хочешь тогда от меня? — Будь со мной. Говори со мной. Дай мне показать, на что я способен. И ты полюбишь меня! И тогда все ночи будут принадлежать нам двоим! — А если нет? — абсурдность диалога переходила все границы, восемнадцатилетний юнец рассказывал мне про любовь. — Ты настолько в себе уверен, что действительно готов потратить своё единственное желание на это? На разговоры? — я взмахнул головой, перебрасывая волосы через плечо, дабы открыть вид на мою обнажённую шею. Его глаза загорелись, и я увидел движение плоти под хитоном. Он явно был здоров… и понимал, что делает. Вот только я совсем перестал понимать его мотивы. — Да, я готов, — слова с хрипом вырвались из пересохшего горла, он весь напрягся, тяжело дыша, но продолжал пронзать меня взглядом. — мне не нужны полумеры. Я либо получу всё, либо погибну, пытаясь. По крайней мере, я не буду ни о чем жалеть! — Ну и дурак, — я спрыгнул с кровати, легко касаясь его плеча, и, набросив полог затемнения, вышел в ночь. Мелкий дождь разрезал небо. Я насквозь промок. Проклиная себя за то, что решил ехать в это поле верхом. Я ведь мог добраться со всеми удобствами, но нет. Гордость и любовь к пафосному появлению заставили меня тащиться в такую даль одному. Я хотел было найти кого-то из солдат и заставить его отвезти меня к деревне, где меня должны были ждать слуги, но я был настолько зол от этого странного диалога, что не заметил, как пешком вышел за пределы лагеря. Мне пришлось ещё три часа пробираться по грязи, и к утру я был похож на духа болот, выбравшегося из тины в поисках легкой добычи. Бесит! Наверное, может показаться, что с той встречи все мои мысли были заняты этим смертным. Но это не так. По прибытии в Рим череда местных проблем вихрем закружила меня в своём бесконечном танце. Я не принимал особого участия в жизни империи, но столкновения с сектами, заседания совета, бесконечный сбор данных всё-таки требовали моего участия. Не спорю, первые пару лет я поглядывал в сторону востока, с удивлением наблюдая за тем, как пала Финикия, Сирия, а за тем и Египет. Но дальше лежала Персия — империя, которая держала в страхе весь античный мир. Не знаю, может, мне просто не хотелось смотреть, как выскочка всё-таки обломает себе зубы, либо, и правда, в те годы внутренних проблем навалилось слишком много, но в следующий раз я услышал об Александре лишь десять лет спустя. Вы, конечно же, скажете, что невозможно пропустить мимо ушей столь глобальные события, но это для смертных десятилетие — длинный период. Для нас же десять лет проходят как одно мгновение, мы как мухи в янтаре, застывшие во времени. В общем, следующая наша встреча, в общем-то, могла никогда и не состояться. Даже не потому, что я не планировал сдерживать своё слово, просто смертные очень часто умирают раньше, чем мы вновь вспоминаем про них. Так что за всё, что произошло после, я обязан Марафу. Если бы не его любовь к сплетням и страсть к пустой болтовне, скорее всего вся моя жизнь пошла бы совершенно по другому руслу. — Фабио, как я рад, что ты приехал! — Мараф с несвойственной ему проворностью носился по кабинету, перебирая какие-то бумаги. — Я как раз хотел тебе писать. Нужно решить, что мы будем делать с Македонией. — Я вообще не планировал сейчас что-то решать. Я хотел порыться в архивах. Махади попросил найти что-то про бруха, — я не успел закончить фразу, наткнувшись на уставший, раздосадованный взгляд, — но, в общем, я думаю это может подождать. Что случилось? — Да ничего, в общем-то, необычного, — он, наконец, присел на стул, наливая в серебряный кубок кровь, — очередной переворот власти, а мне придётся набирать новых говорунов. Всё бы ничего, но маги в той области совсем обнаглели. Мало того, что монарха решили убрать, так ещё и охоту объявили. — Думаешь, до нас дойдёт? — я потянулся к амфоре. — Может, стоит предупредить совет? — Вряд ли, — он, кряхтя, встал, по-крысиному поглаживая тонкие ручки, — они власть сменят, земли поделят да и успокоятся. Я просто надеялся, что мы ещё успеем воспользоваться царём, коли у вас такие тёплые отношения сложились. У меня была пара идей, но кто ж знал, что он их настолько достанет своей прытью неуправляемой. — О, Зевс Всемогущий, ты про того выскочку? Он что, до сих пор жив? — Ну, пока да, хотя недолго ему осталось. Довольно талантливый был, если б не его упрямая идея захватить весь мир, жил бы да радовался. Может, я бы его даже к себе пристроил. — Скоро убьют? — Да мне откуда знать? Травят уже года два как. Кто знает, сколько он ещё протянет. — Два года? Зачем так долго? — Что б наверняка, его же мало просто убить. Надо ещё, что бы его народ боготворить перестал. А то он для своих армий почти как отец небесный. Я в магических штуках не очень, но его с ума сначала сводить начали, судя по донесениям, потом немощным выставили. Так что скоро и убивать можно. — Где он сейчас? — я подскочил, сам не зная, зачем, я даже толком не могу объяснить, почему меня так вывела из себя вся эта история. — У тебя есть точные данные? — Да есть, конечно, — Мараф удивлённо поднял на меня свои мелкие глаза, — только проще, наверное, дождаться пока этого кончат, да нового поставят. Александру уже сильно репутацию подпортили. — Мне надо с ним поговорить. Далеко отсюда? — Смотря, как добираться планируешь. Он сейчас в Вавилоне. Там скорее всего его и прикончат. Я бы так сделал. — Проложишь мне маршрут? Корабли, лошади и всё остальное? — Ты в своём уме? Мы же с тобой только так прекрасно работать начали, — я впервые услышал в его гнусавом голосе беспокойство, — там не Ваша земля. Римский венец тебя не спасёт, да и я же тебе только что говорил. Там маги! Они его к власти привели, им его и убирать. Ещё не хватало, чтобы ты умер из-за такой глупости. — Поэтом я и прошу тебя проложить мне маршрут. Ты же умный. Неужели нет способов провести меня туда, чтобы никто не догадался? — Да не буду я это делать! — он подскочил со стула и начал нервно нарезать круги по комнате, отчего его жиденький живот раскачивался из стороны в сторону, делая его похожим на взбесившегося воробья. — Тогда придётся мне ехать без маршрута. — Да зачем? На кой Аид тебе это надо? — Ты поможешь или нет? — я сам не понимал, зачем мне это было нужно. Но тот факт, что Мараф был настолько против, заставлял меня желать сделать это. — Помогу. Но не дайте боги, ты там погибнешь! Я тебя из Тартара достану! На самом деле сейчас, смотря на эти события с высоты прожитых лет, кажется, будто само проведение несло меня в те земли. Но в тот момент всё выглядело для меня иначе. Не сказать, что я искал смерти. Но к тому времени жизнь моя утратила последний смысл. Я перепробовал все способы себя чем-то занять. За те без малого семь сотен лет я пытался найти смысл в искусстве, путешествиях, сексе, людях и нелюдях. Я объездил весь доступный мне свет, выучил с десяток языков, нашёл сотни новых знакомств и попытался понять тысячи смыслов их вечных жизней. Но всё это было напрасно. Я никому не признавался, но жизнь стала для меня тюрьмой, из которой я не видел выхода. Всё чаще я возвращался к мыслям о Калисто. Всё чаще ловил себя на том, что с теплом начинаю вспоминать те времена, когда мы были вместе. Память до сих пор хранила причины, почему я сбежал от него, раны на моей душе ещё кровоточили, но с каждым днём останавливать себя от прыжка в пучину этой любви становилось тяжелее. Я несколько раз думал о том, чтобы выйти на солнце, но страх и коварная надежда на то, что всё наладится, не давали сделать мне этот последний шаг. От смерти меня хранили лишь данные мной обещания. Я раздавал клятвы направо и налево лишь для того, чтобы мне было что делать на следующую ночь. Ибо к тому моменту единственное, что во мне осталось — это верность собственному слову. Это бесспорно мешало мне наложить на себя руки, но не спасало от поисков гибели. Я считал, что если я погибну не по своей воле, то это будет отличным решением. Поэтому, даже будучи максимально бесполезным в битвах, я влезал во все эти авантюры совета Рима, именно поэтому я без страха ехал в новые земли, где каждый встречный мог оторвать мне голову лишь за одно имя. Наверное, стоит сказать спасибо всем тем, кто в тот период был со мной. Если бы не мудрость Махади, не сила Опис и не прямолинейность Паулы, скорее всего, я бы никогда не дожил до нынешних времён. В общем, опустим те причины, что заставили меня отправиться в Вавилон. Несмотря на страхи Марафа, дорога прошла легко. Меньше чем за неделю я оказался в стенах Великого города. Последний раз я был там более шести веков назад. За это время город стал больше и величественнее. Люди, те немногие, что не спали в столь поздний час, поражали своим разнообразием. Казалось, что боги собрали все известные народы и высыпали их за стены Вавилона. Одежда пестрила яркими красками удивительных узоров, а гвалт из десятков несхожих языков поражал разнообразием звуков и мотивов. Я на время даже забыл, зачем приехал, покорённый изяществом домов и скульптур, что тянулись вдоль главной улицы. Египтяне резво приложили руку к облицовке местных строений. Почти в каждом доме угадывалась их страсть к аляпистым орнаментам и угловатым рисункам. Стеллы, как символы побед, пронзали острыми шпилями ночное небо. Флаги поверженных врагов развивались на ветру, олицетворяя начало новой эпохи. Пришлось поторопить себя, дабы, вновь засмотревшись на очередное творение великих мастеров, не забыть о цели моего визита. Дворец я увидел сразу. Высокие каменные ворота, покрытые синей глазурью, украшенные литыми бронзовыми фигурами, сейчас были закрыты. У стен в полном боевом облачении стояли солдаты. Их взгляд мне сразу не понравился. Они смотрели по сторонам с нескрываемым презрением, будто чего-то ждали. Так выглядит стая гиен, предвкушающая смерть льва. Звери, что облизывают кривые зубы, мечтая набить свои бездонные желудки плотью непобедимого врага. Ненавижу падальщиков! Нужно было торопиться. Я почти физически ощущал, что времени не осталось. Забыв об осторожности, я открыл себя. Приказав начальнику охраны открыть ворота, я со страхом смотрел, как не понимающие ничего солдаты решают, стоит ли выполнять приказы осоловевшего от моих слов командира. Первое правило, когда ты идёшь совершать глупость — не сомневаться. Допустив любую логичную мысль в голову, ты передумаешь, и эта заминка неминуемо приведёт тебя к гибели. Я не боялся смерти, но и умирать пока не планировал. Поэтому, только пройдя за стены, я, стерев память о своём присутствии, под покровом двинулся во внутренние палаты. Это, признаюсь, была не самая лучшая из моих идей. Дворец оказался огромный. Я никогда не отличался особыми способностями к ориентированию, так здесь ещё и все коридоры замыкались сами на себя, старые здания мешались с новыми пристройками и всё было настолько богато и безвкусно украшено, что в какой-то момент я осознал, что не могу понять, где нахожусь, и что из этого есть царские покои, а что лишь жалкие склады дешёвой утвари и комнаты слуг. Пришлось набросить на себя облик вояки и надеяться, что мне укажут дорогу. В общем, если опустить мои унизительные скитания по дворцу, спустя какой-то час я, наконец, смог найти нужную мне опочивальню. У входа в спальню монарха стояла толпа. Они о чем-то переговаривались. У самых дверей на полу сидела беременная женщина и рыдала. Она несколько раз пыталась пробиться к дверям, но узколобые мужи в дорогих одеждах отталкивали её, недовольно морща уродливые рожи. Лавируя между людьми, я проскочил в комнату в тот момент, когда старик с напыщенно печальным видом отворил двери, дабы выпустить партию скорбящих. В комнате царил переполох. Все о чем-то ругались, спорили, кричали. И посреди всего этого безумия, кутаясь в белоснежных простынях, словно в саване, лежал Александр. За последние десять лет он сильно изменился. Юношеская мягкость ушла с его лица, черты стали острее, губы жёстче, а тело, иссушенное болезнью, ещё больше стало напоминать вылитую из бронзы погребальную статую. Некогда живые синие глаза утратили стальной блеск. Он безучастно что-то шептал, уставившись в пространство, совершенно не обращая внимание на присутствующих. Я подошёл ближе, всматриваясь в его застывший профиль. Стыдно признать, но без вычурных бугров мышц и румяных щёк он стал намного красивее. Я не знал, как поступить дальше. О том, что нас будет окружать толпа орущих людей, я не подумал. Риск был огромный, но я понимал, что жить ему осталось всего несколько минут. Я коснулся его руки, открывая свой облик. В перепалке никто не обратил на меня внимания. Но его взгляд вдруг изменился, стал осознанным. С великим трудом он приподнял голову и посмотрел на меня. Белые губы расплылись в печальной улыбке. Он сжал пальцами мою ладонь и вдруг с несвойственной больным силой приказал всем уйти. Люди от неожиданности замерли, уставившись на него. На лицах некоторых их них я увидел отголосок радости, но в основном почти все скривились в нескрываемом раздражении. Труп никак не хотел занимать положенное ему место. Но несмотря на это, даже в таком положении слово Александра имело вес. Невнятно возмущаясь, толпа всё-таки покинула покои. Я понимал, что они этого так не оставят и через несколько минут они вернутся. И хорошо, если никто не решит позвать магов, дабы предупредить о внезапно возникшем посреди комнаты человеке. Но это всё будет потом. — Я думал, ты не придёшь, — слова давались ему тяжело, дыхание со свистом вырывалось из лёгких, — признаться, я начал думать, что та ночь мне причудилась. — Не трать слова, у меня есть способ тебя вылечить, — я подошёл ближе, разрезая ладонь, — не самый приятный, но болезнь должна отступить. — Я сдержал своё слово, — будто не замечая моих действий, проговорил он, — я завоевал тебе мир. Вода в Восточном море пахнет тиной. Забавно. А я так стремился к нему. Но я сдержал слово. Я ждал тебя так долго. А ты не явился. Я звал тебя, но ты был глух. Ты обманул меня. — Я не врал, — его несправедливые упрёки ножом резанули меня по сердцу, кто он такой, что бы обвинять меня во лжи? — Выпей это и ты поправишься. — И ты останешься со мной? — его глаза вспыхнули надеждой, горячие пальцы впились в моё запястье. — Ты останешься со мной? — приступ кашля согнул его ослабленное тело, на простыни брызнула окровавленная слюна. — Я… просто выпей это, и мы поговорим. Я не смогу быть рядом какое-то время, но потом мы всё обсудим, — я прижал ладонь к его губам, выдавливая свою кровь. — Ты ведь никогда со мной не будешь? — он дёрнул головой, отталкивая меня. — Ты обещал, что узнаешь меня. Дашь мне шанс, а сам пришёл только в момент моей смерти, когда на это уже не хватит времени. Ты такой же лжец, как все боги. Твоё слово не стоит ничего, — он с болью посмотрел на меня, отворачиваясь и заваливаясь на подушку. Я не успел. Тело его прошибла предсмертная судорога, испарина выступила на лице. Глаза, в последний раз вспыхнув небесной синевой, закатились, и он, издав последний вздох, покинул мир живых. Я потерянно смотрел, как душа покидает тело. Самовлюблённый идиот, не терпящий компромиссов! Я предлагал ему спасение, кто же виноват в том, что он из-за своего упрямства оттолкнул протянутую руку помощи. Я не виноват в его смерти! Никто не заставлял его мчать на край света и доводить всё до такого финала. Это было полностью его решение! Он мог остановиться, он мог сдаться, он мог отказаться от данного в пылу слова. Какое право он имеет после всего этого обвинять меня?! А теперь ещё и умер. Ушёл к богам, не дав мне сказать и слова в своё оправдание?! Я не лгал ему. Я явился, чтобы сдержать обещание. Это полностью его вина, что он не смог дожить до этого времени. И вот теперь он будет гулять по Елисейским полям, пока я буду жить и проклинать себя за его глупую и никчёмную смерть? Не соображая, что делаю, я вскочил с пола и вонзил зубы в ещё тёплое горло, высасывая тягучую кровь, всю до последней капли. Я забирал его смерть, в обмен обещая лишь боль вневременья. Чувствуя на себе недовольный взор Танатоса, я остервенело боролся за душу Александра. Его кровь стала частью меня, пришла моя очередь. Я сжал кулак, выдавливая алые капли. Кровь мелкими бисеринками потекла ему в рот. Кап-кап-кап. Я не знал, как это должно работать. Никогда до и ни разу после я не прибегал к подобному. Минуты тянулись как часы. Наконец, я увидел, что кровь больше не скатывается с его губ. Кожа, будто впитывая в себя красные ручейки, наполняет его нежизнью. Сам того не понимая, я нарушил клятву, что дал себе много веков назад. Я обещал, что никогда не обращу ни одну живую душу. Я сидел над его постелью, уже проклиная себя за свой поступок, а за дверью уже слышались разъярённые голоса. Створки распахнулись, в комнату вломилось с десяток взмыленных слуг в компании перепуганных вельмож и охраны, но было слишком поздно. Я видел, как они смотрят сквозь меня не в состоянии сфокусировать своё внимание. С трудом ворочая неподъёмное ещё не ожившее тело, я взвалил его на себя и медленным шагом вышел в коридор. Здесь нам делать было больше нечего. Я никогда не прибегал к возможностям крови, дабы увеличить собственные физические силы. Я много раз видел, как это делает Опис и остальные, но сам всегда старался избегать подобного. Обычно после такого накатывает голод, и, если вовремя его не утолить, то зверь внутри тебя начинает завывать и рваться на свободу. А такое не часто обходится без последствий. В этот раз особого выбора у меня не было. Если вы думаете, что все бессмертные обладают нечеловеческой выносливостью, силой и ловкостью, то спешу вас огорчить. Иногда встречаются и такие, что своё бессмертие потратили на бессмысленное совершенствование собственных речей, красоты или талантов, напрочь забыв про физические данные. И я как раз и вхожу в эту бесславную категорию тупиц. Честно промчавшись битых пол часа, пытаясь дотащить восьмидесятикилограммовое тело моего только что созданного чайлда, я проклял всё святое, что было до и родится после. Нас всё ещё никто не замечал, но с такой скоростью передвижения я рисковал встретить рассвет посреди необитаемых пустошей. Плюнув на собственную гордость и молясь, дабы в таком виде меня никто не увидел, я напрягся, взывая к крови. Мышцы налились мощью, вены бурыми жилами выступили на моей коже. Я почувствовал, как становлюсь сильнее и как зверь внутри меня, потягиваясь, расплывается в довольной ухмылке. С большим трудом, но к утру мне всё-таки удалось добраться до места, где меня ожидали слуги, приставленные ко мне Марафом, и я забылся сном. К сожалению, следующая ночь не принесла радости. За день мы успели проделать довольно большой путь и завтра уже должны были добраться до побережья, где был пришвартован корабль в Рим. Признаться, я в тайне надеялся на то, что нас будут преследовать и в честной, но непродолжительной битве я бы с честью погиб, и тогда мне не пришлось бы разбираться с новообращённым. Какой из меня сир? Я сам толком не умел ничего делать, кроме как в совершенстве прикидываться идиотом. Моя задача состояла лишь в том, чтобы складно говорить, мало думать и вовремя молчать. Я не мечтал о власти, не умел воевать и понятия не имел, как поступить с начинавшим приходить в себя телом, что лежало на мягких подушках в задней части, мерно покачивающейся на ухабах повозки. Первым делом стоило заняться вопросом его пропитания. По-хорошему, нужно было бы остановиться в какой-нибудь деревне, занять дом и нацедить ему крови в красивую чашку с резным узором, но мы очень спешили. По дороге нам попался путник, что не успел до заката добраться до города и ему пришлось пробираться вдоль дороги, в надежде наткнуться на обоз, который согласился бы его подвести. Я не горжусь своими действиями, но в тот момент этот одинокий человек показался мне даром небес. Я усадил его к нам и стал ожидать пробуждения Александра. Он очнулся за пару часов до рассвета. Я предварительно приказал загасить весь огонь, памятуя, как меня испугало пламя в ночь моего обращения, и открыть верх повозки, чтобы тонкий серп луны разрезал мрак звёздной летней ночи. Он открыл глаза. Я, вспоминая свое первое пробуждение, ожидал что Александр впадёт в панику, начнёт кричать, но он только молча посмотрел вокруг, и, увидев моё озадаченное лицо, расплылся в довольной улыбке. — Ты всё-таки не дал мне умереть, — с трудом ворочая онемевшим языком, прошептал он, — значит я всё-таки для тебя что-то значу. Я почти сутки готовил речь, стараясь подобрать слова и объяснить ему то, кем он стал, и что это была полностью моя ошибка, но при взгляде на полные любви и надежды глаза, все слова застряли у меня в горле. Мог ли я сказать ему правду? Объяснить, что сделал это из тупой обиды и злости, а не из-за любви? А после смотреть, как его сердце, разрываясь, заполняется болью? — Ты голоден? — пряча от него лицо, чтобы он не разглядел мои истинные чувства, спросил я. — Сначала нужно тебя накормить, пока не стало поздно. Сделай так, как я прошу, и потом мы поговорим. Я обещаю. — Всё, о чем попросишь, душа моя, — его слова ударили меня словно плетью, разрывая душу, — я сделаю всё, что скажешь, — влюблённый взгляд коснулся моего лица. Не давая ему продолжить, я кивнул человеку. Тот с улыбкой на лице, не понимая, что творит, выхватил нож и полоснул себя по предплечью. По грязной коже потекли струйки крови. Я увидел, как глаза Александра наполнились голодом. Он втянул воздух, остекленело уставившись на руку человека, и, резко подскочив, припал губами к ране. Человек издал стон, от навалившегося экстаза у него подкосились ноги, и он упал прямо в руки Александру, который, потеряв контроль, иссушал так неудачно вышедшего погулять странника. В человеке всего около пяти литров крови, чтобы умереть — достаточно лишиться половины из них. Получается, чтобы убить человека, таким, как мы, требуется не более трех минут времени и ещё с десяток лет, дабы простить себя за это. — Ты в порядке? — спросил я, когда трапеза была закончена. — Я должен был сначала объяснить тебе, что и как, а не сразу подсовывать человека, но, честно признаться, не был к подобному готов. — Что это было? Я только что убил его? — на удивление спокойно ответил он, стирая с губ алые капли. — Теперь так будет всегда? Я буду как животное, накидываться на людей при виде крови? — Нет, обычно это можно контролировать… сложно только в первый раз. — Это хорошо, — он пододвинулся ко мне, стараясь коснутся моих пальцев, я резко отдёрнул руку, чем вызвал удивлённый взгляд с его стороны. — Почему тут так темно? — оглядываясь по сторонам, он достал откуда-то кусок огнива и ловким движением запалил потухший фонарь. — Как ты это сделал? — я, не веря собственным глазам, смотрел, как он, держа лампаду за узкую скобу, прикрывает огонь от ветра. — Выбрось немедленно! Это опасно! — Ты о чем? — увидев, как я застыл, отодвигаясь от пламени, он выбросил пиалу с маслом на дорогу и пламя утонуло в мокрой грязи. — Что происходит? — Огонь нас убивает… — Он всех убивает, — шутка не удалась, и он, смущённо замолчав на полуслове, как бы невзначай придвинулся ближе. — Мне стоит что-то ещё знать? — Солнечный свет для нас смертелен, мы не можем питаться обычной пищей и днём спим, — я отстранился от него, пытаясь предать своему лицу хотя бы тень улыбки. — Почему ты так спокоен? — А почему я должен переживать? Я жив, ты рядом. О подобном я не мог и мечтать. Отказ от загара и отсутствие хлеба — не большая цена за право быть с тобой. — Мне кажется, ты не до конца понимаешь, что произошло. Тебе сейчас кажется, что ты любишь меня, но это всё обман. Это моя кровь в твоих венах говорит в тебе. Потерпи неделю — это пройдёт. Понимаешь? — Ничего такого не ощущаю, но тебе виднее. Мои чувства к тебе такие же, как и последние двадцать лет. — Ладно, ты сам все почувствуешь, когда узы спадут. Доберёмся до Рима и что-нибудь придумаем. Разберёмся, почему ты не боишься огня. Я представлю тебя совету, мы найдём тебе нормального учителя, который сможет правильно всё преподать и объяснить. Не то, чтобы я не хотел тебя учить, просто пойми, я… я не самый лучший сир. — Хорошо. Я рад, что ты не будешь меня учить, — нахально улыбнувшись, мягко проговорил он, — я бы не хотел называть тебя своим учителем… и сиром? Так ты сказал? — Да, — я окончательно перестал что-либо понимать, — почему? Ты же только что соловьём пел о том, как рад быть рядом со мной? — Потому что, если ты будешь моим учителем, значит, нас всегда будет разделять пропасть между старшим и младшим. Я навсегда запечатлеюсь в твоей памяти тем, кого ты учил и чьи ошибки исправлял. Это не то место в твоей душе, которое я планирую занять, — он опять потянулся ко мне, и в этот раз мне уже не удалось скрыть то, что я боюсь его касаний. Я выдернул руку за секунду, как его пальцы сомкнулись на моем запястье. — Тебе не стоит ко мне прикасаться. Не в таком ключе. — В каком? — брови его сдвинулись на переносице, выражая крайнюю досаду. — Почему? Ты же уже позволял мне держать тебя за руку? Что изменилось? — Тогда ты был смертный. Ему плевать сколько смертных побывало в моей постели… Но теперь… Это может быть опасным. Он не простит. — О ком ты говоришь? Что это значит? — Я видел, как тяжело ему даётся сдерживать эмоции. — Это какое-то правило бессмертных? Вам нельзя любить друг друга? — Нет… это неважно. Просто прими это, как факт. — Объясни мне, и я приму что угодно! — Не сейчас. Ты же сам уверял, что тебя не интересует моё тело. Ты хочешь душу и просто быть рядом. Так вот, желание исполнилось. Я здесь, можем говорить с тобой хоть до скончания веков, — раздражение начало застилать мне глаза. Мало того, что я совершил глупость, обратив его, но допустить то, чтобы его ещё и убили у меня на глазах лишь за то, что он, по дурости своей, решил, что влюблён — этого я допустить никак не мог. — Ладно, — будто приняв решение, он резко успокоился, — значит дождусь, пока ты сам захочешь мне всё рассказать. Тем более я не думаю, что ты сможешь долго сопротивляться моему притяжению, — он взмахнул волосами, пародируя мои движения, и лучезарно рассмеялся. — Я не хочу давать тебе ложную надежду, — с трудом сдерживая улыбку, ответил я. — Я определенно не тот, кто сможет сделать тебя счастливым. Я даже не уверен, что смогу тебя защитить, если понадобится. — Прости, любовь моя, но это уже мне решать. А защитить себя я как-нибудь сам смогу. Кстати, я никогда не спрашивал, но как тебя зовут? Я, конечно, могу продолжать звать тебя просто любовью, но ты так искренне кривишься от этого слова… — Фабио. Моешь звать меня Фабио… — Да будет так. Не переживай. Просто люби меня. Я справлюсь со всем, чего бы ты не боялся. *** По приезде в Рим у нас с Александром выработалась некая система. Он поселился в моём доме и первое время пытался преследовать, куда бы я не направился, но быстро уяснив, что поймать меня, если я этого не хочу, практически невозможно, смирился и начал осваиваться в городе. За несколько месяцев он, как мне казалось, умудрился перезнакомиться и передружиться со всеми обитателями нашего дома. Слуги были от него в восторге, купцы, с которыми я вёл торговлю антиквариатом и произведениями искусства, практически боготворили его, а охрана ждала возможности потренироваться и обсудить последние сплетни. Он чувствовал себя комфортно и расслабленно абсолютно со всеми: от рабов до высокопоставленных вельмож. И никто не мог сказать про него ни одного дурного слова. Меня поражала его способность быть хорошим для всех, и чем больше я смотрел на это, тем сильнее в мой разум вползали мысли о предательстве и ошибочности моих действий. Возможно, именно поэтому я больше года тянул и не представлял его совету, каждый раз находя всё новые и новые причины. Я понимал, что стоит ему познакомиться с представителями бессмертного Рима, как тут же найдутся много желающих обучить его дисциплинам и тогда он станет ещё опаснее. Но это были лишь мои мысли. Сам Александр не делал никаких действий, чтобы вызвать во мне подозрения или гнев. Стоило нам увидеться, и он, как зачарованный, расплывался улыбке. Он мог часами просто смотреть на то, как я рисую, а потом так же молча гулять рядом, восхищаясь красотой вечного города. В обмен на его обещание, что он не будет пытаться ко мне прикоснуться, я поклялся ежедневно уделять ему ровно час, который мы проводили только вдвоём. В это время он рассказывал мне о своём детстве, мечтах, планах и проблемах, с которыми сталкивался в человеческой жизни. Вопреки моим опасениям, он оказался довольно образован. Я думал, такие люди, как он, не способны говорить о чем-то кроме войны и походов, но он неплохо разбирался в живописи, философии, литературе и даже умел немного играть на кифаре, чем полностью выбил меня из колеи, когда впервые при мне взял инструмент в руки. Не сказать, что мне было с ним скучно. Иногда были дни, что мне удавалось забыть обо всём и я, подхваченный его настроением, погружался в наши беседы с головой и начинал рассказывать о своей жизни и людях, с которыми мне посчастливилось быть знакомым. В ту памятную ночь я пребывал в особенно хорошем настроении. Из Афин мне доставили прекраснейшую скульптуру Афродиты работы самого Питаллиона. Александр поймал меня на выходе из галереи, где я прятался от него последние недели, сославшись на большой объём работы. — Ну, хвала Зевсу, ты не занят, — очаровательно улыбаясь, он замедлил шаг, подстраиваясь под меня, — считаю, что это отличное время, дабы начать наше свидание, пока ты еще не погрузился в очередную работу. Тем более сегодня расцвели жасмины, и провести время под открытым небом будет просто великолепной идеей. — Жасмины? Не знал, что ты интересуешься цветами. — Никогда не интересовался, но ты же сам сказал, что могут нагрянуть мои бывшие покровители, и порекомендовал пока не лезть в дела города, поэтому мне ничего не остаётся, как в одиночестве бродить по городу и смотреть на деревья. — Уж так в одиночестве? — я мельком взглянул в его сторону. — Насколько мне известно, за тобой стайками бегают юные девы, не думаю, что в их обществе бывает одиноко. — Это ревность? — он резко остановился и, заглядывая мне в лицо, расплылся в самодовольной улыбке. — Или забота о том, чтобы тебе не было скучно, — неизвестно почему, но когда он так смотрел на меня, смущение, столь несвойственное, начинало подкашивать мою уверенность, — тем более кто я такой, чтобы запрещать тебе развлекаться со смертными. — То есть, если бы я проводил время с бессмертными, тебе бы это не нравилось? Ты поэтому не знакомишь меня ни с кем из них? — наивно хлопая глазами, он провёл меня в жасминовый сад, о существовании которого я даже не подозревал. — Ты зря об этом беспокоишься. Сколь бы прекрасны не были твои друзья, я не изменю своего выбора. — Как ты вообще обо мне узнал? — попытался я уйти от щекотливой темы. — Мараф говорил, что ты скупал картины, но откуда вообще такая внезапная страсть к коллекционированию? — Внезапная? Я с детства мечтал с тобой познакомится, даже в то время, когда был уверен, что ты лишь образ, давно почивший во времени. Мне тогда только исполнилось двенадцать. Мать повезла меня на развалины Иллиона, дабы почтить память моего предка. — Так ты действительно потомок Ахиллеса, — перед глазами встал давно забытый образ, — вы с ним совсем не похожи. — Не знаю, но так говорила мать. В любом случае, я был воспитан на легендах о его подвигах. Он был для меня героем с самого рождения, символом настоящей любви. Я мечтал быть таким, как он. И вот, когда мы приехали к месту его смерти, в храме Аполлона у стелы средь цветов, подношений и миниатюр я увидел тонкую резную пластинку из слоновой кости. Она уже пожелтела от времени и местами покрылась паутинкой трещин, но вырезанные профили были еле различимы. Там, направившие томный взор друг на друга, были изображены два лица — Ахиллеса и твой, — он посмотрел на меня с такой нежностью, что мне захотелось провалиться сквозь землю, — мать сказала, что это портрет Патрокла — величайшей любви Ахиллеса. И я помню, как смотрел на него и понимал, что ради такого человека я бы сам готов был пойти на смерть. Он замолчал, окунаясь в приятные воспоминания, а меня била мелкая дрожь. «Величайшая любовь?» — вот как запомнила история наши отношения. Вот как воспевают менестрели мой трусливый поступок? Я сломал ему жизнь, воспользовавшись единственной слабостью. Из-за моего слепого желания отомстить погиб один из сильнейших и достойнейших людей того времени. И вместо того, чтобы проклинать меня, они поют мне гимны? Мечтают испытать подобное?! Я не заметил, как ушёл вперёд. Скольких глупцов доведёт до смерти мой лик? Сколько «Героев» должно бесславно пасть, чтобы все это закончилось? Я смотрел на Александра, понимая, что так продолжаться больше не может. Нужно как можно быстрее спасать его от меня. — Завтра я представлю тебя совету, — я ускорил шаг, пытаясь скрыться от навязчивой луны, что открывала взору мои чувства, — ты прав, тебе пора познакомиться с остальными. Мне нужно это подготовить, мне пора, — я почти бежал к к выходу из сада, игнорируя его попытки остановить меня. Ночь стремительно становилась хуже, а до рассвета было далеко. Я хотел вернуться в мастерскую, но перед глазами ещё стоял образ умирающего Ахиллеса. Мне нужно было спрятаться. На время раствориться. Я думал, что давно стер из памяти, как он, пронзённый сотней стрел, умирая, кричал моё имя, но оказалось, что я лишь спрятал это воспоминание в потёмках моей прогнившей от лжи души. Разбитый и обиженный на себя и на весь мир, я, наконец, вернулся домой. В коридорах было подозрительно тихо. У меня никогда не было много слуг, тем более, что обычно все дела они делали днём, а ночью лишь несколько человек обитало в доме. Но сейчас, казалось, даже они пропали. Стараясь не впадать в преждевременную панику, я дошёл до моей спальни. Там кто-то был. Тусклый свет пробивался в щель дверей. После встречи с Локусом я объехал пол мира, пытаясь найти того, кто бы смог научить меня чувствовать опасность рядом. За этот дар я дорого заплатил, но зато сейчас был уверен, что кто бы не ждал меня за дверью, нападать он не планировал. Нацепив спокойное выражение лица, я вошёл в комнату. Укутанный лунным сиянием, словно серебряной шалью, посреди комнаты стоял Он. — Ты все ещё помнишь уроки, мой мальчик, — хрустальный голос пригвоздил меня к полу, — техника определённо стала лучше, — лёгкий взмах руки, тонкие пальцы указали, на картину висящую над кроватью. Я сотни раз представлял нашу встречу. Прокручивал в голове слова, что скажу ему, когда он объявится у меня на пороге. Но сейчас, глядя, как пряди его волос золотом стекают по белоснежной до дрожи манящей спине, все слова разом вылетели из головы, а язык присох к нёбу. Я думал, что смог выдавить яд его любви из собственного сердца, но в тот момент, чувствуя, как ноги мои подкашиваются лишь от одной возможности находиться рядом, я понял, что прошедшие века ничего не изменили. Я всё ещё целиком и полностью принадлежал ему. — Что тебе нужно? — стараясь, чтобы мой голос не дрожал, спросил я. — Разве мне нужна причина, чтобы проведать своего мальчика? — наши глаза встретились, и я понял, что пропал, — просто соскучился, а от тебя совсем никаких вестей. — А я… нет, — губы мои предательски дрогнули. — Твои движения говорят об обратном, — он томно улыбнулся, открывая объятия, — ну зачем ты себя мучаешь. Обними меня. Ты же так этого хочешь. — Нет, пошёл прочь! — срываясь на крик, я сделал шаг назад. Воля покидала меня, я с трудом устоял на ногах. — Уйди! — Фабио? — в изумрудных глазах вспыхнуло разочарование. — Ты что боишься меня? Это из-за Локуса? Он напугал тебя? Подойди ко мне, и мы все решим, — нас разделяло всего с десяток шагов, но ему было важно, чтобы их прошёл я сам. — Тебе не стоит бояться. Я наказал его. Он больше никогда не посмеет прикоснуться к тебе. — Уйди! — притяжение, что исходило от Калисто, стало просто невыносимым, я мечтал прикоснуться к нему, ощутить под пальцами мрамор его кожи. Мысли путались, я больше не видел ничего, кроме его профиля. Воспоминания о холоде его поцелуев разрывали мне сердце, я пытался сопротивляться, но как? Я сделал шаг вперёд, неосознанно вздымая трепещущие руки, ещё мгновение — и мы вновь будем вместе. — Умница. Я знал, что ты не разочаруешь меня, — он протянул свою ладонь ко мне, — а ты говорил, что он не послушается, — обратился он к темноте. И только тут я заметил в полумраке Локуса. — Нет! — закричал я, замерев в полушаге. Помутнение спало — Оставь меня! На остатках собственной воли я выхватил из тонких ножен клинок, что всегда висел у меня на шее, и полоснул Калисто по лицу. Алая капля выступила у него на щеке. Он замер, уставившись на меня, не до конца веря в случившееся. Быстрая тень мелькнула рядом, и, только когда рука Калисто остановила лезвие, что Локус направил мне в грудь, я понял что произошло. — Не лезь! — ледяным голосом приказал Он. — Я разве давал тебе разрешение двигаться? — Но мой сир! — взмолился Локус, падая на колени. — Он… он ранил вас! Я же говорил, что он не достоин вашего времени! — Замолчи! — тонкими пальцами он стер кровь с лица. — Фабио, мальчик мой, — мягко ступая, оказался совсем рядом, забирая нож из моей руки, — не стоит играть с оружием. Ты можешь поранить кого-нибудь. — Я… Я… отпусти, — жалобно пролепетал я, последние силы покинули меня, — Не подходи… — Милый мой, — он прижал меня к груди, поглаживая по волосам, — не волнуйся. Я здесь, чтобы дать тебе то, что ты хочешь. Я отлично умею читать твои желания. Не волнуйся, я всё вижу и понимаю. Давно мы не играли с тобой, давно не творили. Но ты взялся за нож. Это прекрасный выбор! Так пусть его лезвие будет нашими кистями. Иди ложись, — он мягко подтолкнул меня к кровати, — не заставляй меня ждать, когда муза уже постучалась в окна. — Нет, пожалуйста, не надо, — слезы алой дорожкой расчертили лицо, но я, как безвольная кукла, подчинился, — умоляю. Я почувствовал, как металл, порхая словно живой в его руках, вспарывает мне кожу. Рубиновые капли, подобно искрам пламени, взмывают в воздух. Боль, давно забытая и от того манящая, пропитывает меня насквозь. Я не кричу. Навыки, что годами вбивались мне в мозг, в одно мгновение вплывают из глубин памяти. Я — холст, я — картина, что принадлежит ему. Я не могу сопротивляться, я не могу кричать, я не могу спастись. Столетия, что я провёл вдали от него, лишь подтверждают исход. Я вздрагиваю, когда он начинает ускоряться. Его движения становятся не видимы для глаза, и вот, в облаке кровавого тумана начинает выступать тонкая, хрустальная нить, сотканная из моих нервов и жил. Он, словно Мойра, сплетает из них узор моего будущего, в котором нет надежды и счастья. «Как же я скучал по тебе!» — шепчет он мне на ухо, одним движением вырезая розы на отслоившейся коже — «Ты мой, моё величайшее творение и достояние. Ты принадлежишь только мне, мой мальчик!» — я тянусь к нему, молясь, чтобы он позволил мне коснуться его манящих губ. Последние остатки разума, что кричат о том, что нужно спасаться, смолкают. Круг замкнулся. Вдруг яркая вспышка проносится мимо. Горящее копье пронзает Калисто, отбрасывая к стене. Мир обретает очертания. Я поднимаю глаза и вижу, что уже вся комната объята пламенем. На входе кучей сожжённого мяса вереща носится Локус. Зверь внутри меня начинает вопить. Первобытный страх даёт силы, и я на мгновение обретаю власть над собой. Раны затягиваются слишком медленно. Тело не двигается. Обезумев от ужаса, я ищу Калисто. Он обещал быть рядом, клялся, что спасёт меня! Но его нет. Я вижу, как гонимый ужасом, продолжая гореть, он выпрыгивает в окно, бросая меня на верную гибель. Следом, вылетает то, что осталось от Локуса. Пламя наступает. Я вновь остался один. Зверь внутри уже не кричит. Он тихо скулит, осознавая неминуемость смерти. В это мгновение всё становится не важно. Может, это и есть самый лучший конец для меня? Я закрыл глаза. Мышцы почти срослись, но это было уже неважно. Вдруг я почувствовал, как чьи-то руки осторожно обхватывают моё тело, вынося из пекла. Холодная ладонь ложится на лоб, забирая все страхи. Мастерская. Я чувствую запах краски, масел и гипса. Кто-то, аккуратно придерживая, опускает меня на кушетку. Больше всего не свете я не хочу вновь остаться один. Не открывая глаз, я цепляюсь за человека. — Ты в порядке, душа моя, — слышу я тихий голос рядом, — я так испугался, когда увидел тебя растерзанного и всего в крови, — мягкие пальцы убирают волосы с моего лица, — я думал, что не успел! — сталь и гнев, столь незнакомый и чуждый, наполняет слова. — Всё в порядке. Я сам виноват, — слезы, так долго сдерживаемые внутри, наконец находят выход, — это моя вина. Я должен был поступить иначе. А я не смог. Я опять не справился!— я не выдерживаю и начинаю рыдать, уткнувшись ему в грудь. — А теперь всё кончено. Он не простит. Он убьёт тебя за то, что ты сделал! Я не смогу защитить тебя! Я опять ничего не смогу! — Тихо, всё будет хорошо, — он обнимает меня, прижимая сильнее, — скажи мне, кто это был, и я уничтожу его. Я сотру его с земли! Я не позволю ему мучить тебя. — Нет! — вздрагиваю, отрываю глаза и наконец вижу перекошенное от бессильной злости лицо Александра. — Не говори так! Он сильнее, он быстрее и он, — я с мольбой смотрю в его глаза, — пожалуйста, только не сейчас! Пообещай мне, что не будешь искать его. Искать свою погибель! — Но почему? Я же смог справиться с ним один раз, смогу и впредь! — Просто пообещай! — как передать ему то, что бушует во мне в этот момент? Как я могу сказать, что боюсь за его жизнь столь же сильно, как и страшусь того, что он сможет причинить боль Калисто? Нет слов, дабы объяснить, что сейчас в его объятиях я вспоминаю прикосновения мраморных пальцев к своим щекам. — Ладно, — наконец произносит он, — но дай мне слово, что позволишь помочь. Доверишься, когда придёт время. — Обещаю, — его губы касаются моих волос, — я расскажу. Но пожалуйста, не сейчас. Я хочу забыть то, что произошло, как страшный сон. Мы молчим, каждый блуждая по своим мыслям. — Мне так стыдно, что я счастлив, — он прячет лицо в моих волосах, продолжая шептать, — я понимаю, что это ужасно… но я наконец-то смог прикоснуться к тебе, — его пальцы останавливаются у меня на спине, — убожество, как я вообще могу о чем-то подобном думать? Только после его слов я осознаю происходящее. Это намного страшнее того, что произошло в доме. Я уверен, Калисто простил бы мне нападение. Он бы, наверное, даже согласился оставить Александра в живых, если бы я согласился вернуться… но измена. Я прикоснулся руками к лицу Александра, разворачивая его к себе. В его синих, как ночное море, глазах сейчас бушевал такой ураган чувств, что я понял — он не даст мне уйти. Калисто, никто не поверит, что между нами ничего нет. Он убьёт его, ибо пока кто-то смотрит на меня таким взглядом… Он ещё не понимает, но приговор уже вынесен, и я не в состоянии этого изменить. Так стоит ли бояться, если исход всё равно один? Если смерти всё равно не избежать, то почему бы не даровать ему напоследок счастья? Это всё, что я могу дать. Не давая себе возможности передумать, я обвил руками его шею, притягивая к себе. Губы наши встретились, и я почувствовал, как плотина его чувств рушится. Меня всего трясло. Что я творю? Это ошибка! Нужно бежать! Никогда я не вымолю прощения, никогда мне не будет после этого дороги назад к Калисто. Никогда! — Прости, я не должен, — прохрипел он, с трудом размыкая наши губы, — тебе страшно. Я не могу. Завтра ты не простишь мне это! — я видел, как тяжело даются ему эти слова. Перекошенное от страсти лицо горело. Я смотрел на пылающий жизнью лик, понимая, что встреча со мной обрекла его на смерть. Ещё одна душа на моей совести. — Будь со мной, — я повалил его на спину, нависая сверху, — хватит! Я устал следовать правилам. Просто сделай то, что хочешь. Ты боишься завтра, но оно может не наступить! Покрывая его тело поцелуями, я чувствовал, как он распаляется. Как он начинает гореть мной. Я ждал, когда он полностью утратит контроль. Пусть это будет моим наказанием. Моей расплатой. Я почти мечтал снова ощутить ту боль, собранную из разорванной плоти и поломанных костей. Коли я для них кукла, так пусть кукла хоть приносит радость! Я добился своего. Взревев, Александр разорвал на мне остатки хитона. Я не успел понять, но вот уже он, извернувшись змеёй, подхватил меня, и я понял, что придавлен его разгорячённым телом. Сильные руки, столь странно нежные и живые, обвивали, будто он пытался слиться со мной. Он был силён и безумен, но каждое его касание было столь аккуратным и нежным, что я начал терять голову, неосознанно ища его ласк. Предательские стоны вырывались у меня из груди, я искал боль и унижение, но вместо этого впервые в переплетении тел я обрёл блаженство. Моё тело изогнулось в экстазе, мне стало страшно, вдруг он увидит это? Вдруг поймёт, что я кончил без его разрешения. Вдруг я увижу в его взгляде отвращение, которое так часто находил в глазах Калисто, когда не выполнял все, что от меня требовалось. Меня затрясло. Тело сжалось в ожидании неминуемого наказания. Я почувствовал, как Александр остановился. — Я сделал что-то не так? — в его голосе звучала лишь забота и любовь, — у меня было мало мужчин… я,.. — он, смущаясь, уткнулся лицом в мою грудь, легко касаясь губами кожи, — я не хотел причинить тебе боль… — Всё прекрасно. Не останавливайся, — вид его встревоженного лица накрыл меня новой волной возбуждения. Последние барьеры, что ещё держали моё тело в оковах разума, рухнули. Я обхватил ногами его талию, чувствуя, как он глубже проникает в меня. Мы стали единым целым, в одном ритме убегая от проблем и страхов, что донимали мой разум последние семь сотен лет. Смерть будет завтра, а пока… мягкость губ, сила рук, песни стонов, пока нас не разлучит рассвет.