Фабио

Величайшее событие. Хотя, когда все это начиналось, это больше походило на безумие. Собрать в одном месте сотню сородичей, которые веками ненавидели друг друга. Заставить древних, считающих себя выше закона, снизойти до обсуждений свода правил. Объяснить молодой крови необходимость сотрудничества так, чтобы за их дерзкие слова они не лишились голов. Столько нюансов, столько моментов, где все может пойти не так. Я не знал, что меня это будет так волновать. Официально я был лишь приглашенным гостем, не имеющим никакого отношения к организации данного бала. Очередной тореадор, знаменитый лишь тем, что почти каждый присутствующий знал мое имя. Я поставил на это событие свою совесть и веру. Слишком многие погибли, чтобы это собрание произошло, и если все закончится провалом, то у меня не будет оправдания моим деяниям. Меня пугало даже не то, что это может всплыть, и мне придется ответить за свои манипуляции, хвала Зевсу, я умел скрываться и мало кто способен поверить в то, что я вообще на подобное способен. Нет, меня страшило, что если это все было впустую, то мне придется признать, что кровь сородичей на моих руках — это лишь плата за мое высокомерие и излишнюю веру в собственную правоту. Я сжал руку Александра. Если бы не он, не знаю, хватило бы у меня сил и уверенности. Только его поддержка и ощущение защиты дали мне возможности довести дело до конца. Наверное, стоит немного рассказать о месте, где проходило собрание. Я никогда не был хорошим писателем, и мне сложно передать масштаб и великолепие этого места. Сородичи не знают меры. Только смертные могут делать что-то с оглядкой на время, у нас же такой беды нет. Торн. Город воздвигнутый с единственной целью — уместить на его территории бессмертных. Город, что расцвел так же быстро, как и пришел к упадку. Десятки лет работы, несколько поколений строителей, и все ради нескольких ночей. Я не буду описывать город, хотя он действительно поражал воображение. Узкие улицы с миниатюрными домиками вдоль брусчатых дорог. Разноцветные фасады, сплетенные в единой гармонии разнообразных форм и узоров. На первых этажах ютились мелкие лавки и магазинчики, создавая ощущение непрекращающейся жизни. Люди сновали по дорожкам, ведя беседы и изображая увлеченность. Но если внимательно присмотреться, становилось ясно, что как бы не был хорош постановщик этих декораций, все это была лишь игра на публику. Люди заходили в магазины, бесцельно бродя меж прилавков, на которых ничего не продавалось, диалоги их были лишены какого либо смысла, и хорошо если вообще были разделены на слова. Костюмы и платья больше подходили по цветам и крою улицам и окружению, чем людям. Сотни кукол, вышагивающих в одном ритме в ожидании своей участи. Да, не буду скрывать, средь них иногда попадались собранные лица гулей, что с честью выполняли свой долг. Но они были здесь с другой целью — удовлетворять потребности, прислуживать и не мелькать перед глазами. Они отлично прятались и, в отличие от массовки, что наполняла город, были практически не видны. Наш экипаж ехал по извилистым улочкам к самому сердцу Торна. Я смотрел в окно, пытаясь отвлечься, но мысли и страхи, словно назойливые мухи роились у меня в голове. Огоньки гирлянд маячили над нами, пытаясь спорить с красотой звездного неба. Вокруг царила фальшивая, пропитанная приторной радостью и наигранным счастьем праздничная атмосфера. Громада замка, укутанная в вечерний сумрак, тонула в тумане на горизонте, выглядывая из-за покатых черепичных крыш. Я был наслышан о размахе стройки, ежедневно получая отчеты о том, как идет подготовка, но увиденное мной поражало даже привыкшее к потрясениям воображение. Мы въехали за высокую, увитую уснувшим на зиму плющом, изгородь. Мозаичные плиты, складывающиеся в герб города, уложенные по периметру здания, блестели в бликах лунного света. Звезды будто специально стащенные огромной рукой на небосводе, собрались у вершин шпилей крыш, пронзающих небо. Огромное белокаменное строение высотой в пять этажей нависало над нами, давило монументальностью, давая оценить значимость события. К центральному входу вела широкая мраморная лестница с фигурными перилами, состоящими из сотен искусно вырезанных статуй, замерших в изящном поклоне, приветствующих всех вошедших. На входе нас встретил гуль. Ничего не выражающим голосом он сверил наши имена со списком и проводил нас в основную залу. Стоит ли говорить, что внутри все было в разы ярче и пафоснее, чем снаружи. Огромный зал, освещенный хрустальными люстрами, свет которых отражался от начищенного до блеска белоснежного пола. Стены, будто собранные из десятков разных пород дерева, украшенные золотыми гобеленами и картинами. Из зала вело пять высоких дверей, которые пока оставались закрытыми. Была бы моя воля, я бы весь вечер провел не выходя из затемнения. Я ненавижу привлекать к себе внимание. Но долг есть долг. Я пришел туда, чтобы повлиять на ход событий, и, к сожалению, цена этого — внимание. Когда мы вошли, десятки глаз уставились на нас. Я почти физически чувствовал, как скользкие взгляды осматривают меня с ног до головы. Отвращение начало зарождаться где-то глубоко в душе. Я сделал шаг, улыбка, самая яркая из доступных мне, расцвела на моем лице. Улыбка и обаяние остаются моим единственным оружием, а в такие места безоружным входить просто опасно. Александр, почувствовав мое состояние, мягко взял меня за руку, гордо окинув взглядом всех собравшихся. Мне стало значительно легче. — Не волнуйся так, я знаю, что ты не в восторге от подобных мероприятий, но уже поздно отступать, — на ухо проговорил Александр, мягко беря меня за руку. — Так заметно, что я нервничаю? Я думал, что давно научился скрывать свои эмоции от посторонних. — От посторонних — да, но я всегда знаю, что ты чувствуешь. — И что же выдало меня на этот раз? — Никому об этом не говори, но в такие моменты твоя красота становится слишком явной. — Звучит немного пугающе. — я расслабился, отвлекаясь на нашу беседу. — Ну, у всех своя защита. Я в моменты страха становлюсь наглее и увереннее, а ты обезоруживаешь всех очарованием. — Спасибо, — крепче сжал его пальцы, — для меня много значит, что ты рядом. — Не забудь об этом, когда я попрошу тебя составить мне компанию во время нуднейших бесед с Де Мартилье. Я планирую поймать его здесь, и если он опять заведет разговор про вина, только ты сможешь остановить меня, что бы я не утопил его в них, — он улыбнулся, изображая на своем лице все страдания мира разом. — Тебя там зовут. Я поискал глазами того, на кого он указывал. С милейшей улыбкой, почти порхая над землей, лавируя между возбужденными гостями, к нам двигался Ионтис. От его напыщенного, одухотворенного вида у меня свело зубы. — Хочешь, убежим? — игриво потягивая меня за руку предложил Александр — Не будет же он в таком наряде гоняться за нами по всему залу. — К сожалению придется делать вид, что я ему рад. Тем более он один из организаторов, мне нужно обсудить с ним пару вопросов. — Жаль, ну, раз надо, то пошли. Но я ему улыбаться не планирую. — Не мучай себя. Я побеседую с ним один. — Уверен? Я готов потерпеть. — О да! Мне проще пол часа потерпеть его напыщенные фразы и слащавый смех, чем потом опять пол года слушать, как он тебя раздражает. Иди и постарайся сильно не соблазнять всех присутствующих женщин. — Обещать не могу, но буду очень стараться, — он отвесил мне насмешливый поклон и двинулся к небольшой компании бруха, которые о чем-то активно спорили. Как только Александр удалился на несколько шагов, я услышал рядом звонкий и до отвращения мягкий голос. — Фабио! Как я рад тебя видеть, — он потягивал фразы, будто наслаждаясь звуком собственных фраз. — Это ли не праздник! Нам наконец-то удалось! — И я безмерно рад нашей встрече! — невольно пародируя его манеру речи, ответил я, — ты великолепно выглядишь, — я окинул взором его блузон, сшитый из тонкой полупрозрачной материи, подчеркивающий все тонкости его фигуры. Лишь на руках и на лодыжках, контрастируя с цветом его бледной кожи, были повязаны тяжелые алые бархатные ленты, в цвет камзола, вышитого золотой нитью, вызывающе расстегнутого в легкой небрежности. — Ты тоже неплох … И — бла-бла-бла-бла… Давайте опустим в повествовании сотни его слов. Он говорил, и говорил и говорил. А мне приходилось отвечать на его фразы. Бесит! Ненавижу придворный этикет. Я знал, что он желает мне смерти, он знал что я желаю его погибели, и вместо того, чтобы просто никогда не пересекаться, как делают все нормальные существа, мы полчаса обменивались совершенно излишними любезностями, сплетнями и тому подобным трепом. Из полезного он рассказал мне о том, что за собранием смотрят трое. Те, чья сила способна остановить любые споры и разногласия. Про Авелия я знал, имя второго носферату тоже было мне известно, хотя, признаться, я никогда не имел чести быть с ним знакомым. А вот третий, что меня изрядно разозлило, решил остаться инкогнито. Я был почти уверен, что Ионтис знает больше, но показать ему, что хотя бы часть информации, коей владеет он, неведома мне, означало проявить слабость, а при нем я, к сожалению, не мог себе этого позволить. В общем, если опустить сей долгий диалог …вечер нас ждал на редкость интересный. Наконец, вырвавшись из лап Ионтиса, я смог вздохнуть спокойно. Хотелось просто сбежать от этого лживого маскарада, но цели были намного выше моих желаний. Я приветливо улыбнулся знакомым, что кивали мне в ответ, и собирался двинуться на поиски Александра, когда внезапно прямо передо мной возник человек. Я чуть не врезался в него, в последний момент успев увернуться. Я поднял на него взгляд, уже натягивая на лицо выражение насмешливого покаяния. Будто стесняясь собственного роста, возвышалась фигура. Рыжая копна редких спутанных волос, падавших на безобразное лицо. Из непропорционально большого рта, который не закрывался из-за торчащих во все стороны острых длинных зубов, капала тонкая струйка кровавой слюны, оставляя след на высоком вороте белой рубашки. — Астер! Не ожидал тебя здесь увидеть! — негативные мысли вылетели у меня из головы — Я давно о тебе ничего не слышал, уже начал бояться, что ты попал в лапы Инквизиции. — Я переживал чистки и пострашнее людских костров. Уж чему я научился за свою долгую жизнь, так это выживанию, — бархатистый голос, что так контрастировал с его внешностью, наполнил воздух. — Ты изменился, как бы странно это не звучало для подобных нам. — Сочту за комплимент, — я протянул ему платок, заметив, как он пытается незаметно стереть струйку крови, что начала течь сильнее, в момент когда он принялся говорить, — я думал ты будешь во мне разочарован, мне казалось, при нашей встрече, ты возлагал на меня надежды… которые я, к счастью, не оправдал. — Я надеялся на безвольную куклу, но и мечтать не мог, что ты станешь тем, кто действительно заслуживает уважения. Мне нравится то, кем ты стал… не буду скрывать, меня удивили твои поступки, но я рад, что все закончилось именно так. Кстати, понимаю, что изрядно запоздал, но поздравляю со свадьбой. — он попытался улыбнуться. — Хороший выбор, — взгляд его метнулся в сторону Александра, который сейчас что-то весело рассказывал компании молодых цимисхов. — Спасибо. Вы уже знакомы? — Не лично, я про него наслышан. Одно время он был довольно популярен в среде… коллекционеров. — Значит, это правда? Я хотел с этим разобраться, но он сказал мне не лезть. — Ну тебе и правда не было нужды в это соваться. Как видишь, твой муж жив, а вот кружок коллекционеров стал намного меньше. Но я не любитель разносить сплетни. Я пойду. Рад был с тобой увидеться. — Но я бы с радостью с тобой еще пообщался. Ты единственный из моего прошлого, кого я не хочу видеть мертвым. — Значит, я как-нибудь приеду к вам. Насколько мне известно, в Венеции сейчас намного спокойнее, чем в остальной Европе. Глупо будет не воспользоваться таким шансом. — Двери моего дома всегда для тебя открыты. — Спасибо. И пока я не ушел. У меня есть вопрос. Кто это был? Тот, с кем ты только что разговаривал? — Ты про блондина без вкуса в одежде? — Да. — Это Ионтис. Не мне такое говорить, но не верь его повадкам и личику… он — не самая приятная личность. А зачем он тебе? — Да так, внезапно захотелось познакомиться с ним поближе. Уж очень смех… запоминающийся. Не бери в голову. Тебе пора, а то мы и так привлекаем к себе слишком много внимания. Полночи я провел, общаясь с разными сородичами. Это было даже интересно. Из молодых меня почти никто не знал, я никогда не утруждал себя тем, чтобы заводить знакомства и налаживать связи с теми, кто еще не достиг хоть какого-то значимого влияния в этом мире. Когда-то я пытался так делать, но потом понял, что большинство из них не доживает до того времени, когда они могут стать полезными, и проще вести дела с их хозяевами. Они были не глупы и понимали, что, наверное, я кто-то значимый, коли все их сиры с такой легкостью впускают меня в свой круг, но кто я и зачем было для них неведомо. Поэтому, большинство в какой-то момент рассудило, что я выступаю здесь в роли придатка Великого Александра (про которого все были наслышаны) и являюсь то ли его любовником, то ли чайлдом. Наверное, это должно было меня злить, но такие беседы нравились мне намного больше. От тебя никто ничего не ждет, не пытается вывернуть слова, обмануть, ожидая от тебя подвоха. Когда до рассвета остался ровно час, внезапно из всех залов одновременно заиграла музыка. Не знаю, как организаторам удалось добиться такой четкости и слаженности. Мелодия сотканная из звучаний десятка флейт, скрипок и переливов арф, подчиняющаяся низким звонам литавр. Сородичи оживились. Наверное, в обычной жизни никто из них даже бы не думал пускаться в пляс, ибо почти все давно похоронили в себе страсть к такому виду развлечений. Но на собрании, где все собрались с единственной целью: продемонстрировать свои силы и власть, танец оставался последней возможностью поразить всех, не прибегая к прямому насилию. Я смотрел, как пары начали кружиться в ритме музыки. Это было поистине красивое зрелище. Ловкость и плавность движений, недоступная ни единому смертному, скорость, столь стремительная, что отменяла законы притяжения. Фейерверки из иллюзий, вспышки магии, танцы теней и переливы света. К моему удивлению, я увидел как Опис, подхватив Альмиру, закружилась на месте в безумном действе. Я на мгновение даже обомлел, ибо кого я не мог представить участвовавшей в том фарсе, так это ее. Но она, подхватив любимую на руки, изящно проскочила в распахнутые двери. С улицы, где они скрылись, в зал ворвались стебли огромных растений, при каждом изгибе расцветающие буйным цветом, резными листьями закрывающие за ними проход. Я позавидовал той легкости, с которой она это делала. Это то, к чему я всегда стремился — быть свободным от чужих ожиданий, но при этом всегда указывающим окружающим на их место. А вокруг уже царило истинное безумие. На место молодых сородичей, что могли похвастаться лишь мелкими яркими фокусами, пришли те, чья сила давно уподобилась божественной мощи. Как бы возвышаясь над всеми, под самым потолком, кружась на невероятной скорости, вальсировала в объятиях Авелия Паула. Бросая своих хозяев, тени стягивались к ее ногам. Подчиняясь ей, они начинали вторить ее движениям, создавая ощущение, что там, в высоте над этим бренным миром, есть только один властитель. Она была по-настоящему величественна, и как же четко она смогла доказать всем, что выше всех этих проблем. Смогла притянуть взгляды всех собравшихся одной лишь отстраненностью от них. Танец набирал обороты. Многие начали поглядывать в мою сторону, ожидая выступления. От их взоров мне стало дурно. В голову опять полезли воспоминания прошлого. То, каким я раньше был. Вся жизнь построенная лишь на фиглярстве и ложном обожании. Дешевые трюки в угоду чужого мнения. Меня спасло лишь то, что никто не подходил ко мне, зная, что танец мой обещан Александру. Я не знаю, что бы я делал, если бы мне еще пришлось отбиваться от толпы назойливых пресмыкателей. — Судя по тому, как ты сияешь, ты в ужасе, — услышал я спокойный голос за спиной. — Я думал, тебе нравятся танцы. Твой танец в Спарте когда-то свел меня с ума. — Дело не в этом. Просто это так вызывающе. Демонстративно. — Да, наверное. Но это способ показать всем, что ты сильнее, и занять свое место. Склонить на свою сторону. — Я знаю. Я сейчас. Дай мне минуту. — Не стоит себя мучить. Это надо мне, а не тебе. Ты ведешь дела иначе, и в этом есть своя прелесть. Не волнуйся, я не останусь без пары. Я видел, что он ждет, чтобы я оспорил его решение. Он надеется, что я смогу взять себя в руки, что я не допущу этого, что я не оставлю его одного. Я знал, но ничего не сделал. Он подождал, все еще ожидая, но увидев, что я не иду за ним, легко коснулся моего плеча и пошел вглубь толпы, выбирая достойного. Почему он всегда такой? Почему не настоял? Не разозлился? Почему забота обо мне для него важнее собственного комфорта?! Ненависть к себе заполнила мою душу. Мы давно не дышим, но мне начало казаться, что я задыхаюсь. Лица мелькали перед моими глазами. Я должен был хотя бы остаться и посмотреть на то, как Александр займет свое место среди пар, но я не мог. Быстрым шагом, стараясь не привлекать к себе внимания, я двинулся к саду. Куда угодно, лишь бы скрыться от этой толпы. Последнее, что я увидел, покидая зал, как плиты пола, взметнувшиеся в воздух, складываются в лавровый венок Рима. Махади всегда имел слабость к символам. В саду было пусто. Снег белыми хлопьями, медленно кружась, падал на землю. Вокруг стояли тишина и спокойствие. Льдинки тонкой кружевной вуалью покрыли, смиренно опущенные в учтивом поклоне, ветви. Я бесцельно брел средь прижимающихся друг к другу деревьев. Вначале мне казалось, что я случайно выбираю дорогу, но после третьей развилки ощущение, что я знаю, куда идти, стало почти явным. Я остановился. Это не было похоже на зов или гипноз. Я точно находился в здравом уме и отлично соображал, где я и что делаю. Я с легкостью мог развернуться и пойти обратно, но странное чувство, что мне нужно дойти до места, не оставляло меня. Оно не влекло, не звало, не приказывало… просто давало понять, что я этого хочу. Да, звучит очень странно, но описать это как-то иначе я просто не в состоянии. Это сродни тому, как если бы вы вдруг внезапно услышали любимую и до боли знакомую мелодию, что пела вам мать, когда вы были ребенком, или вы внезапно почувствовали запах давно покинутого дома, или вдруг где-то в толпе, лишь на мгновение, увидели любимое лицо. Неужели вы остались бы стоять на месте? Я шел по узкой аллее, скрытый от всего мира ветвями ив. Тропинка делала поворот, и я понял, что обошел здание, и еще не много, и я выйду к одному из южных выходов. Можно было уже различить звуки оркестра, что доносились из распахнутых окон бального зала. Внезапно, аллея закончилась, и я вышел к замерзшему озеру. На скамейке, уткнувшись в тонкую книжку, сидел Он. На фоне этого ледяного пейзажа его золотые волосы, закрывающие лицо, казались последним лучом света в умирающем от холода мире. Нужно было бежать. Спасаться. Делать все, дабы только не позволить ему посмотреть на меня. Только бы не дать мне снова утонуть в его глазах. Страх и ненависть — мое единственное спасение, вспыхнули в сердце, на мгновение отрезвив мысли. Это его план! Очередная ловушка! Я сделал шаг назад. Тонкая пленка льда, покрывающая землю, треснула от моего движения. Он замер, резко поднимая на меня взор. Я ожидал увидеть на его лице триумф, радость от очередной сложившейся комбинации, но, казалось, Он был удивлен не меньше меня. На его ничего не выражающем лице было замешательство. — Я не хотел мешать, — разворачиваясь проговорил я. — Мне пора идти. Я хотел уйти, но какая-то часть меня молила остаться. Я всегда думал, что это говорит во мне моя привязанность, моя «любовь» к нему, неважно, как это называть, что бы это ни было, я всегда считал Это частью меня. В тот момент я осознал, что это Я являюсь частью этого чувства. Я застыл в полушаге, закованный в чужие желания. Он ничего не говорил, зачарованным взглядом смотря куда-то сквозь меня. Многолетний фарс наконец закончился, и я стал заложником и единственным зрителем драмы, что разыграна не мною и не для меня. Музыка вдруг стала громче. Он протянул руку, приглашая на танец. Фабио, тот кем я был, бился в бессмысленных попытках сопротивляться. Мои мысли и стремления уносились все дальше, погружаясь в пучину сотен чужих страстей. Он был мне отвратителен, но есть ли дело океану до ненависти одной его капли? Сейчас я понимаю, что наверное я бы мог отказать. Наверное, я бы мог противится ЕЕ воле, ибо ОНА не приказывала мне, не заставляла. ОНА сама боялась того, что происходило. ОНА лишь просила… и это лишило меня возможности ей отказать. Я сделал шаг к нему навстречу. Замерев в пугающей близости друг от друга, на расстоянии нестерпимого, но столь страстно желанного касания. Я лишился рассудка, став лишь проводником чужих эмоций. Он закружил меня в танце, все так же смотря мимо меня. Там, в той погибельной пропасти недоступных мне чувств, ОНИ вновь и вновь стремились друг к другу, но не могли соприкоснутся. Я столько лет пытался понять, что есть абсолютная любовь. И в тот момент я познал ее и умер вместе с нею. Я пропустил через себя ЕЕ чувства. Самое существование Калисто было для нее болью. Осознание того, что среди тысяч многих, ОН стал для нее особенным. Наши взгляды встретились. Он все понял. В один миг его глаза наполнились гневом. Я уже это видел. В каждом своем творении, что он посвящал ей, в каждом своем слове о ней, что он годами стирал из моей памяти, в каждом его взгляде, обращенном в пустоту, я видел эту убийственную смесь любви и гнева, мольбы и отчаяния. Наш клан лучше всех на свете знает цену эмоциям. Мы настолько хорошо научились ими управлять, что иногда кажется, что давно забыли как чувствовать. Но иногда… Волна гнева, разрушительного, смертоносного, слепого и безграничного, разлилась вокруг Него. Одна вспышка, и на сотни метров вокруг, каждое живое существо прониклось его злобой. Музыка смолкла, раздался звук разбитого стекла и сотни криков разрезали воздух. Там, средь высоких гостей сейчас происходило безумие. Древние и молодые сейчас, как звери, вцепились друг другу в глотки. Те, чья воля была слабее ЕГО ярости. Я остался недвижим. Его эмоции разбивались об меня как бурный поток о скалистый берег. Во мне еще оставались следы той, к кому он обращал свои чувства, той единственной, которая никогда не сможет их принять. Я смотрел как он умирает. Не физически — эта смерть давно стала нашим другом. Остатки эмоции покидают его, рассыпаясь прахом сожженных надежд. Часть, что никогда не была мной, хотела припасть к нему и утешить, но Я хотел быть как можно дальше. Тело, наконец, начало меня слушаться, поток чужих переживаний схлынул, и я ринулся назад. Накинув покров затемнения, я бежал средь ополоумевших сородичей. Части из них удалось сохранить разум, кому-то повезло меньше, и их растерзанные тела сейчас валялись на белых мраморных плитах.Это все было неважно. Я искал Александра. Наконец, среди толпы я увидел его взволнованное лицо. Да, наверное мои чувства никогда не сравнятся с тем, что испытывает ОНА… но они были моими. Моими по праву. И в тот момент не было для меня большего счастья, чем находиться с ним рядом. В то утро никто не стал разбираться в произошедшем. Восход был слишком близко, и те, кто был в состоянии стоять на ногах, разбрелись по комнатам, перешептываясь и бросая недоверчивые взгляды в стороны друг друга. Наше пробуждение непохоже на отход от сна. Нет тех томительных мгновений, когда ты в полудреме ленно покидаешь мир снов. Просто в какой то момент ты резко осознаешь, что опять способен соображать и двигаться. Мой опыт, не самый приятный, что уж говорить, научил, что первые мгновения самые важные. Если ты очнулся, значит за день тебя не убили, но это не значит, что ты в безопасности. Рядом кто-то был. Комнаты в этом замке были построены так, что со всех сторон спальни были окружены еще какими-то помещениями, дабы не было возможности, сломав одну стену, пустить внутрь солнце. В комнате было тихо, но через тонкую щель под дверью, что выходила в соседний зал, еле заметно дул ветер. Я накинул халат. Опасности я не чувствовал. Кем бы не был мой таинственный гость, вреда причинять он мне не планировал. На высоких перилах балкона, выводя какие то символы на свежем снегу, сидел Калисто. Меня это не удивило. После того, что произошло вчера, я ждал, когда он решит со мной поговорить. И впервые в своей жизни я этого не боялся. Странное ощущение. — Прекрасная ночь, — широко расплываясь в улыбке, начал он, — здесь недалеко есть великолепная деревушка. — Ты пришел обсудить со мной местные красоты? — усаживаясь на плетеный стул напротив него, спросил я. — Если так, то я пожалуй воздержусь от беседы. — Что за грубость в твоем голосе, и холодность. Можно подумать, ты мне не рад. — Может, хватит? Мы оба знаем, что я не хочу тебя видеть. — А раньше ты готов был убить за возможность побыть со мной подольше. Кричал о том, что любишь и никогда не бросишь. — Раньше и ты говорил, что тебе нужен только я. Получается, мы оба врали. — Но оба верили, — улыбка сошла с его лица. Черты разгладились, как будто полностью стирая какие-либо следы эмоций. — Самообман — великая вещь. Если долго уверять себя, то можно искренне начать в это верить. Хотя, кому я это объясняю. Ты знаешь об этом больше всякого. — Избавь меня от своих намеков. — Да разве это намеки. Я практически прямым текстом заявляю, что эти игры с твоим самовлюбленным болванчиком ни к чему не приведут. Чужая любовь не лечит. — Или просто это была не любовь. — Может быть, — голос совсем лишился интонаций, будто он решил покончить с вечной игрой на публику. Он задумался, как будто выбирая слова. — То, что произошло вчера… — Случилось не в первый раз. Не в таком виде… и масштабе, — я не дал ему договорить. — Я знаю про твои срывы… я все вспомнил. Зачем бы ты не пришел, больше стирать мне память не получится. — Мило, что ты считаешь, что в состоянии противостоять мне, — в голосе его не было вызова, — даже забавно — Забавно то, что ты до сих пор считаешь, что имеешь надо мной безграничную власть. Я не буду покорно сидеть и смотреть, как ты роешься у меня в голове. — Какой боевитый. От своего любовника поднабрался? — маска веселья снова закрыла его. — Но, может, так и лучше. Я пришел не ругаться. У меня есть для тебя подарок. Надеюсь за это время ты не утратил остатки ума. Не давая мне ответить, он расслабил руки, и, оттолкнувшись, спиной вперед выпрыгнул с балкона, на невероятной скорости переворачиваясь в воздухе, а заием исчез в сумерках зарождающейся ночи. Я подошел к месту, где он сидел. На перилах, на свежем снегу были выведены пары цифр. Координаты точки далеко на юге. Следующая ночь была наполнен невероятно большим количеством событий, но, к моему величайшему сожалению, не оставила во мне никаких четких воспоминаний. Почему так странно устроена память? Я в мельчайших подробностях могу описать цвет бантов на костюме Ионтиса, я помню имя ювелира, что изготовил пояс для Опис, но я почти не помню ни слова о том, что обсуждали на самом большом и важном собрании сородичей за всю нашу историю. Но, наверное, все же стоит хотя бы в общих чертах описать ту ночь. Хотя, если честно, тот факт, что центральной фигурой опять становится Калисто, меня начинает раздражать. После пробуждения, когда всем наконец-то удалось успокоиться, присутствущие собрались в главном зале заседаний. Это был большой амфитеатр, расположенный в самом центре замка. Стоял шум, сотни голосов, перекрикивая друг друга, спорили, ругались и оправдывались. Все искали виноватого. Позор, что многие древние перенесли во время вчерашней ночи, не мог остаться безнаказанным. Дело было даже не в том, что кто-то пострадал, а в том, что многим пришлось признать свою слабость, признать тот факт, что их разум кому-то удалось сломить, а это уже удар не только по власти, но и самолюбию. Вдруг дверь, что вела на нижний ярус к кафедрам, отворилась. Спокойной походкой, с совершенно беззаботной ухмылкой на лице, в центр зала вышел Калисто, привлекая к себе всеобщее внимание. Он был все еще мне отвратителен, но не восхититься его способностью завладевать чужими взглядами я не мог. Он ничего не сказал, ничего не сделал, но сотни ртов вдруг смолкли, ожидая его слов. — Господа… и дамы, — он легко поклонился собравшимся, — я хотел сказать лишь то, что вчерашний эмоциональный всплеск — моих рук дело, — толпа вновь ожила, с задних рядов послышались крики, вопросы и обвинения, — я не собираюсь оправдываться и уж тем более извиняться за содеянное, — он бросил холодный взгляд на начавшую звереть толпу. — Я просто хочу, чтобы вы знали и не пытались искать виноватого. Примите это как данность и продолжим заседание. Крики стали громче, с десяток молодых сородичей, озверев от его слов, сорвались со своих мест и толпой бросились на него. Калисто даже не изменился в лице. Несколькими неразличимыми ударами он снес головы нападавшим. Тела упали к его ногам, а он даже не сдвинулся с места. — Еще есть желающие объяснить мне, в чем же я, по их мнению, был не прав? — переступая через рассыпающееся тело, спросил он, — или моя позиция ясна? Больше никто ничего сказать не пытался. Слабые приняли его могущество, сильные не посчитали нужным вмешиваться и что-то доказывать, а мудрые всегда понимали, когда стоит промолчать. Толпа начала рассыпаться. Споры возобновились с новой силой. Все, чем я был занят последнюю сотню лет, могло пойти крахом. Он и так отнял у меня многое. Я не люблю говорить. Я не тот, кто выступает перед публикой, заставляя прислушаться массы. — Как радостно это слышать, — я произнес эти слова раньше, чем осознал, что говорю, обращаясь ко всему залу. — Отрадно, что здесь собрались столь мудрые сородичи, что не ведутся на столь жалкие провокации, — возбужденные лица обернулись в мою сторону. — Калисто прекрасно продемонстрировал нам, что бывает с теми, кто вместо того, чтобы думать головой, ведется на поводу у эмоций и собственной гордыни, не думая о последствиях. А мы здесь собрались как раз для того, чтобы решить… подумать и, наконец, определить будущее нашего мира. Я говорил долго… наверное это была самая длинная речь, что я когда-либо вообще произносил. В какой-то момент подключились Алеорна и Ионтис, Типилит начал читать повестку нашей встречи и все, худо-бедно перешло в русло обсуждения. Если вы думаете, что дальше все пошло гладко, то вы точно не представляете, с кем имеете дело. Представьте себе комнату, полную избалованных детей, часть из которых покрупнее, и они привыкли все решать с помощью грубой силы, а часть пришла просто поиграть и посмотреть на то, как будут ругаться и спорить остальные, и, чтобы им не было скучно, они по очереди подстрекают то одну, то другую сторону. О, конечно же не стоит забывать о настоящих «стратегах», манипуляторах и лжецах, каждое слово которых имеет бесконечное количество вторых смыслов, и которые с такой легкостью готовы исковеркать все сказанное тобой, что в конце речи ты сам становишься не уверен, с чего начинал. Я уже не говорю про слепое следование авторитетам, когда любые твои доводы разбиваются о факт того, что против тебя выступает «уважаемый и сильный». Это был хаос. К концу ночи я молил лишь о том, что бы это как можно быстрее закончилось. Убедить всех не удалось. Половина напрочь отказалась принимать законы. Принимать необходимость скрытого сосуществования с людьми. Их не убедила ни возможность править, ни страх быть пойманным и наказанным. Они верили в свое превосходство и не готовы были мириться с законами и ограничениями. Они ушли, даже не дождавшись окончания. Следующие несколько недель были потрачены на согласование правил, условий, формулировок. Выбирались представители каждого клана, что должны были представлять интересы и решать вопросы. Деление на регионы, подписание амнистий, выпрашивание поблажек для одних и ограничений для других. В общем куча правил, которые в теории должны были работать и распространятся на всех и каждого. Теперь нельзя было убивать себе подобных без разрешения, нельзя было создавать себе подобных без разрешения, и еще сотни таких же нельзя, о которых я ничего не знаю, ибо никогда даже не пытался ограничивать себя сводом этих правил. Вы скажете, что это аморально и нечестно, для всех создавать оковы, от которых у тебя есть ключ? Может быть, но согласитесь, было бы глупо делать иначе. *** Мы вернулись домой. Всю дорогу Александр молчал. И это молчание разрывало мое сердце на части. — Ты его любишь? — вопрос, терзающий меня все эти годы, подобно гнойному нарыву, повис в воздухе. — Нет. — Не ври мне… не ври себе. Я устал претворяться слепцом, устал делать вид, что не замечаю, как горят твои глаза, когда ты смотришь на Него. — Это всего лишь эмоция. — А разве не в этом суть? Разве не это определяет любовь? — Нет! — мой голос впервые сорвался на крик. — эмоции слепы. Мне достаточно щелкнуть пальцами и люди толпы упадут к моим ногам в безумном восторге крича мое имя, я могу одним взглядом заставить любить, и словам зародить такую ненависть, что лучшие друзья вгрызутся друг другу в глотки. Эмоции — обман. Они ничего не значат! — А что тогда имеет смысл? Ты, знаток эмоций? Скажи мне! Я больше не могу! — он посмотрел на меня, и я впервые увидел всю полноту боли, что я принес в его жизнь. Он не обвинял меня, не осуждал, лишь молил, искал во мне ответ и спасение, что каждый день я находил в нем. — со мной ты никогда не будешь счастлив так же, как был с ним! — Счастлив?! — Нервный смех вырвался из моего горла. — О! Ты прав! С ним счастье был абсолютным! У нас с тобой никогда такого не будет! — Замолчи! — взмолился он — Я не хочу это знать! — Нет. Ты должен. Иначе ты никогда не сможешь меня понять. Иначе это будет конец! Ты прав! С ним я был абсолютно счастлив. Восемьдесят лет безграничной радости! Но знаешь, что самое смешное?! — Я уже не выбирал слова. Боль и страх того, что я могу потерять его, заставляли меня кричать. — Самое смешное в том, что вместе мы прожили больше полутора столетий! Да! Я был с ним счастлив, но лишь потому, что все моменты, когда я хоть на секунду мог усомнится в нем, все мои мысли о том, что я могу его не любить или как-то осудить его деяния — их не осталось. Половина моей жизни была стерта из моей памяти в жертвенном огне нашей с ним, так называемой, любви! Это была концентрированная радость, жизнь в хрустальном замке, в котором не бывает плохих дней! Да, ты прав! Ты никогда не сможешь сделать меня таким же счастливым! — он сидел и смотрел на меня пустым взглядом, я не в силах сдержаться упал на колени рядом с ним, беря его ладони в свои. — Если бы ты поступил так же как он, я могу поклясться, что за ту тысячу лет, что ты рядом… этих эмоций было бы настолько больше, что я бы даже не вспомнил о его существовании. Но ты хороший. Ты лучше, чем он. Все те ссоры, все наши проблемы, наши недомолвки и разногласия, значат для меня в тысячу раз больше, чем самые прекрасные моменты с ним. С тобой я живу! Пойми! Он создал меня с единственной целью, дабы я любил его. Все мои эмоции были направлены на это! Я не выбирал такой жизни! Это как болезнь, что пожирает меня изнутри. Он управляет моими эмоциями, и я ничего не могу с этим поделать! Но это все ложь! Фикция! Дешевая подделка в яркой упаковке! Быть я хочу с тобой. Я хочу любить тебя, я хочу делать тебя счастливым и стать тем, кто заслуживает права быть любимым тобой. Мое тело, душа и мысли принадлежат тебе! Неужели мой выбор стоит меньше, чем навязанные эмоции? Если тебе этого мало… я не знаю что еще предложить. Он заставляет меня чувствовать, силой вырывая из меня куски, но тебе я сам хочу их отдать. Если это не есть любовь, тогда я, наверное, никогда ее не испытывал, так как-то, что было между мной и Калисто… — слезы текли по его щекам, больше всего на свете я бы хотел прикоснуться к его лицу, унять эту боль. — О том, что было между мной и ним… я хочу забыть, но за каждое наше с тобой воспоминание, за каждое мгновение, я готов бороться! Я знаю, что ты заслуживаешь большего, чем я могу тебе дать, но знай, я сделаю все, чтобы ты был счастлив! Я не могу заставить тебя поверить в мою любовь, но помни…любить меня научил ты, жить меня научил ты, и бороться за то, что мне дорого, научил тоже ты! И я буду бороться, до последнего, даже если в этой битве мне придется уничтожить часть себя. Я буду! Даже если мой враг в этой битве — мои мысли и мое прошлое! Я сделаю тебя счастливым, только останься со мной! — Давно забытое воспоминание прошило мой разум. Это уже было, почти две с половиной тысячи лет назад. Когда я сам мечтал сбежать и объятий того, кого считал любовью всей моей жизни. От осознания происходящего мне стало страшно. Я заглянул в глаза Александра, и увидел в них ту же безграничную слепую любовь, и то же бескрайнее отчаяние, полное боли, что когда-то питали мою душу. Я так мечтал не быть похожим на Него, и, в итоге, творю то же самое. — Я тебе верю, — тихо прошептал Александр, касаясь рукой моего лица. Он хотел мне верить, но разве у меня было на это право?! — Ты жалок! — слова дались мне с трудом. Но это единственное что я мог для него сделать. — Ты нравился мне за то, что в тебе была гордость и воля, которой так не хватало мне. Я правда думал, что смогу заставить себя тебя полюбить, но… глядя на то, что ты в очередной раз готов поверить моим словам... Мне нужен был тот, кто может заменить его, тот, кто сможет заглушить во мне тоску по его образу, а ты снова и снова готов принять ситуацию и довольствоваться огрызками чувств! — А что ты от меня хочешь?! — он еще не до конца понял, что происходит, он чувствовал ложь в каждом моем слове, все-таки он знал меня лучше, чем кто-либо на этом свете. — Скажи мне, что сделать, и я сделаю! Прикажи мне убить его, и я подчинюсь! Я не знаю, что тебе нужно! — Он убьет тебя, и я вечно буду корить себя за твою смерть, если ты убьешь его, то я, — мне пришлось отвернуться, чтобы отвращение от собственных слов не выдало меня, - если ты убьешь его… то я прокляну тебя навеки. — Зачем ты мне это говоришь? — Потому что когда-то давно мы поклялись говорить друг-другу правду, — сказал я, впервые за тысячу лет готовясь солгать. — Я тебя никогда не любил. И ты это знаешь. Я легко коснулся его сознания. Аккуратно закладывая в его голову такую простую мысль о моем предательстве, и о том, что все мои клятвы ничего не стоят. Это было несложно, он так боялся этого, что уже сам готов был в это верить. Как только за ним закрылась дверь, я упал на пол, забившись в беззвучных рыданиях. Я был уверен, что знаю о боли всё, но как же я ошибался. Душа моя разрывалась на части. Я молил богов понять, что есть любовь, и боги ответили. Калисто как-то сказал, что глубина любви измеряется тем, сколько боли ты готов вынести ради нее. В тот момент, когда мое сердце разбилось на тысячи осколков, навсегда хороня в моей памяти образ Калисто, я понял, кого любил всю мою жизнь, и чьей любви никогда не стану достоин. Время перестало существовать, я так и не смог заставить себя подняться. Наступало утро, убивая меня, давая хоть на несколько часов забыть о боли. Слез больше не было, возможно, во мне просто их не осталось. Очнувшись, я бился душой об реальность, теряя последние капли желания жить. Не знаю, сколько раз за то время я думал о самоубийстве. Несколько раз я чуть не вступил в огонь, в последнее мгновение отгоняя от себя пламя. Но не страх за жизнь останавливал меня, а лишь понимание того, что стоит мне погибнуть, и он все поймет, навеки утратив возможность обрести счастье. Мертвых сложно ненавидеть. Тьма, сотканная из моих мыслей, чувств и страхов, сомкнулась. Я тонул в ней, не в состоянии даже кричать. Ресницы слиплись от кровавых слез, лишив меня зрения, а боль оглушила, отрезав от звуков жизни. — Ты совсем сдурел?! Тебе мало двух пожаров, ты решил третий дом спалить? — услышал я как во сне голос того, кого тут быть не должно было, - я несколько лет эти шторы из Неаполя ждал! — Что ты здесь делаешь? — язык не слушался, я с трудом выговаривал слова. — Почему ты вернулся? — Тебе явно надо поработать над доминированием, его хватило всего на пару месяцев. - Я почувствовал, как его крепкие руки поднимают меня, нежно притягивая к себе. — как ты вообще дела ведешь с такими способностями?.. — Но зачем? Тебя не должно здесь быть! Я же… я использовал тебя, бросил, я… я не люблю тебя! — последние слова утонули в рыданиях. — Я, по-твоему, похож на идиота, что поверит в такую тупую провокацию? — он перенес меня в другую комнату, подальше от сажи и копоти, и уложил на постель. — Мы слишком давно вместе. Я научился понимать о чем ты думаешь и какие идиотские действия совершаешь, когда начинаешь паниковать. Ты сказал, что мне принадлежит твоя вечность — прекрасно. Он подарил тебе восемьдесят лет абсолютного счастья, значит я дарую тысячу. И хватит рыдать. Я ради тебя стер границы половины мира, ты думаешь я не смогу, стереть из твоего сердца каких то пару столетий?