> Sext me

— Как это, вы его искупали? В смысле, вы его искупали? Как это вообще понимать? Объясни, Дрим, что за чёрт?! Да с чего вдруг вы вообще решили, что это был именно он? — Инк смотрит на Дрима своими широко открытыми светло-серыми с примесью тонов тусклого циана глазами и не может поверить в то, что ему говорят. — Нет, ну это просто пиздец какой-то! Вы его искупали в туалете? Вот прям так, как я себе представляю?! Не молчи, Дрим, уж начал рассказывать так давай, добей меня деталями и фактами вашего недавнего приключения. Я весь внимание! Дрим прячет глаза. Он сам не знает, почему, но сейчас ему жутко стыдно. Стыдно за то, что скатился до такого и вообще предложил подобное и что не сдержался и велел Блуберри утопить ещё и вещи Эррора в соседнем толчке, вдобавок к тому, что намочил его самого: — Мы засунули его голову в унитаз, Инк, и пару раз спустили воду, а потом… потом мы спустили ещё и на его вещи… портфель… Инк схватился за голову: — И с этими людьми я дружу! И с этим вот человеком я живу! Да ещё в одной комнате! Дрим, ладно его, но вещи! А если там был телефон? А если у него нет денег на новый? Будешь покупать? Дрим покраснел не хуже мака в разгар его цветения, попытался спрятать глаза под кудрявой чёлкой и наверное впервые в жизни пожалел, что отвоевал у Блуберри место в комнате Инка. Ох, лучше бы он тогда уступил — не пришлось бы сейчас выслушивать возмущения, обвинения и морали. Дрим и сам знал, что поступил не по-детски глупо. Надо было раньше спросить художника или разобраться в ситуации получше самому. Он поспешил, поддался эмоциям. — И что он вам сказал в итоге? Вы не побиты, а значит, он всё же говорил, а не махал кулаками. Я не поверю, что он молчал всю… — Инк помахал руками, не в состоянии подобрать слова для произошедшего, — …весь процесс. — Сказал, что это был не он. Художник уселся на край кровати, перекинул ногу за ногу, расправил гордо плечи, сложил руки на коленях и, подняв брови, выдал высоким манерным тоном: — О, господин Дрим, у Вас проблемы с выдержкой и самообладанием. А ещё искажённое понятие правды и справедливости. Вы хотите поговорить со мной об этом? Почему Вы так легко обвиняете чужих Вам людей, не оценив все факты и не принимая во внимание их оправданий, Вы не доверяете им? Не можете довериться людям? В чём же причина? Может, дело в детской травме? У Вас есть брат, господин Дрим, возможно, это связано с ним? Проецируете себя на окружающих, накладываете себя на них, как шаблон, чтобы потом иметь возможность выплеснуть на них свою скрытую ненависть и разочарование в своих бывших поступках? Дрим скривился: — Инк, я прошу тебя… — Думаете, если бы Вас, как того парня в туалете, вовремя прижали к стенке, Вы бы не совершили столько ошибок в своей жизни? Уберегли бы брата от глупостей? О, я как профессиональный психолог советую вам перестать съедать себя и… — Блядь, Инк! Причём тут вообще Найтмер и его уход из нашей семьи? Успокойся! Я ни разу не виноват в том, что у него зависимость! Да, я не смог заметить его изменения вовремя, потому что слишком сосредоточен на позитивном восприятии мира, пусть! Да, я эгоистичен! Да, я не смог его остановить. Но я не виноват! Он сам подсел на это! На этот свой… м-в-ф-ф… Винт. Позволил этой грязи поглотить всю свою жизнь, испоганить её и даже не сопротивлялся. — Да, но он бросил, когда вы оставили его в покое. Ты просто слишком давил на него. Дрим вскинулся: — Это ты типа намекнул, что от меня одни беды? Инк закатил глаза: — Это типа я намекнул, что ты иногда лезешь куда тебя не просят и избавься ты от этой привычки, стал бы идеальным другом. Дрим почесал затылок, взъерошил золотые волосы и, пожевав губы, опустил глаза: — Извини. Я понял, перед тем, как что-то предпринимать, мне стоило спросить у тебя. — Вот да… ну да ладно. Хрен с ним. Что уже случилось, то случилось, назад не вернёшь. Только больше чтобы таких решений без меня не принимали! — сверкнул Инк взглядом и поправил длинную футболку с растянутым воротом, что постоянно сползала с левого плеча. — Всё, забыли. Успокоились, расслабились и выдохнули, — он встрепенулся, легко улыбнулся и поднялся с кровати на ноги. — А теперь я буду пить чай. А ты, поскольку передо мной проштрафился, защитив меня без меня, будешь чертить мне второй рисунок к пятой лекции. Дрим вздохнул тяжело, но не стал сопротивляться такой наглой попытке использования — Инк иногда был противный, как… как два Найтмера в куче, и выбешивал своей наглостью неимоверно. Но чего не вытерпишь ради друга? Правда? Даже если приходится терпеть самого друга… — Ладно, — фыркнул он. — Я тебя понял, странный из странных, будет тебе рисунок к пятой, и немного больше терпимости к Эррору тоже будет… — Дрим нахмурил брови и прищурил глаза, отчего на светло-карие радужки легла тень, и рыжие точечки стали выделяться на них ещё контрастнее. — Но я, убей, не понимаю, с какой-такой стати ты так лояльно к нему относишься… Если только не… — он вдохнул глубоко, расправил плечи, приоткрыл рот и округлил глаза. — Да ты глаз на него положил, никак иначе, Инк! Да ну тебя! Но он же нелюдимый и странный, сидит постоянно в своих конспектах ковыряется, глаз ни на кого не поднимает! Да ещё эти татуировки на лице, но это ладно, на вкус и цвет, как говорится, но как по мне, выглядят, словно запечатлённые навечно потоки слёз, что очень странно. Тем более я вот почему-то на все девяносто уверен, что он натурал, потому что… — Дрим принялся увлечённо загибать пальцы на руках, выхаживая по комнате и совсем забыв при этом смотреть на Инка, который изломил саркастично одну бровь и смотрел на друга с весёлыми смешинками в глазах. — Он не слишком следит за одеждой, недавно я видел его в невыглаженной рубашке, ему вообще, по-моему, было пофиг, как он выглядит, это раз. Два — он грызёт ногти. Какой, извини, гомосексуалист не следит за своими руками? Да это просто невозможно. И три — он не смотрит. Ни разу не видел, чтобы он оценивал фигуру или пялился на задницу какого-то парня… — Дрим поднял глаза и наконец увидел ироническую улыбку на лице друга. — Но и на задницы девчонок он тоже не смотрит, — резонно заметил тот, пожал плечами, схватил чайник и ушёл к двери, готовясь таки покинуть комнату, как и говорил. — А значит, пока у моей задницы не меньше шансов, чем у всех остальных. — Ну допустим, но… но Инк, зачем он тебе, неужели ничего лучше нет? Он какой-то… — Интересный, — перебил друга художник. — Скрытный, необычный и интересный… а ещё у него очень красивые губы, Дрим, и то, как он их нервно покусывает, а потом облизывает, самым кончиком языка, и… — Ох, вали уже ставь свой чайник, Инк! Избавь меня, пожалуйста, от этого, я не хочу слышать как он их там облизывает, меня сейчас стошнит! Да я лучше тебе целых два чертежа нарисую, только вот не надо вот этого при мне! — Дрим передёрнул плечами и поёжился, словно от холода. Художник улыбнулся хитро: — Вот и договорились. Я больше не вспоминаю его аппетитные губки при тебе, а с тебя за это два чертежа. Всё, я пошёл. Готовые работы засунешь мне в тумбочку. Дрим глотнул воздух возмущённо: — Да ты! Ты! Наглая макака! Но в ответ ему раздались только весёлый смех и хлопок двери. Инк решил улизнуть из комнаты прежде, чем его друг начнёт спорить с ним по поводу количества рисунков, что художник на него повесил. Дрим покачал головой осуждающе, но тут же улыбнулся, сел за стол, достал чистый блок А-три, карандаши и книгу и уверенной рукой принялся выводить на нём рамку. «Пусть играется», — подумал вдруг он, — «всё лучше, чем будет сидеть и унывать от отсутствия личной жизни и тупых постоянных наездов то от одного, то от другого». На белой плотной бумаге появились первые линии чертежа лестничной клетки, и Дрим перестал думать, уходя в расчёты и черчение целиком. … А художник в то время с тихими матами шёл по этой самой лестничной с третьего этажа на четвёртый с полным чайником в руках и возмущением в сердце: — Не, ну словно повара какие-то на этаже живут, честное слово, понаставили супов и каш на все восемь конфорок, голодному студенту чайник негде поставить… — ворчал он и плавной тенью скользил по тёмному ещё почему-то коридору. На четвёртом жили, наверное, особенно ленивые особи, если у них в пять часов ещё не горел свет в общем коридоре… или вампиры… или любители создавать интим — фыркнул Инк и почесался через футболку, припустил по коридору быстрее, а уже через несколько секунд, дойдя до распахнутой двери в кухню, замер на пороге, закусил губу и… шагнул обратно в тень, прижимая к груди тяжёлый чайник. Перед его глазами разворачивалась чрезвычайно интересная и потешная картина — Эррор в домашней футболке, шортах и вьетнамках с ярко-розовой дымящейся чашкой в руках, видимо, только что запаренного чая или кофе… нагло тырил с чужой сковородки еду, подцепляя содержимое прямо пальцами. Почему Инк решил, что сковородка была чужая? Да просто со своей с такой скоростью и наслаждением на лице, да ещё руками не едят. Владельцы сковородок обычно приходят к своим блюдам на кухню с ложкой или вилкой, а не с кружкой и просто так. Инк улыбнулся, расправил плечи, выровнял спину, покусал нижнюю губу, чтобы та стала немного румянее и мягче, заправил белую длинную футболку одним краем в коричневые не очень широкие алладинки, чтобы выставить на обозрение задницу и бедро, критически осмотрел пальцы на ногах, что торчали из мохнатых чёрных тапок с открытыми носками, заправил выпавшую прядь за ухо и, брязнув крышкой чайника, вплыл изящным лебедем в кухню. Эррор есть перестал, поперхнулся, чуть не облился кофе и уставился на Инка смесью страха, волнения и мольбы не выдавать. — А это разве твоя сковородка? — не здороваясь начал художник, хитро щуря светлый глаз и подходя ближе. Эррор побледнел и стиснул чашку руками сильнее, но не проронил ни слова. — Что, продукты кончились, а в магазин идти лень? — улыбнулся Инк понятливо и прошел мимо замершего в неуверенности знакомого, едва зацепив того бедром. Брязнул чайником о плиту и, изящно наклонившись, зажёг под ним большой огонь, поиграл немного зажигалкой в руках, перед тем как спрятать её в карман штанов. Эррор отступил, глядя на пламя, и побледнел ещё сильнее. — Да ладно тебе, не нервничай так, я не буду тебя сдавать, я… Я тебя накормлю! — выдал художник неожиданное, даже для него самого. Но сдержать вспыхнувшее внутри желание попробовать таким образом добиться к себе хорошего расположения уже было не унять. Да, у него в холодильнике вроде ещё была каша и мясная подлива, да и огурцы ещё, кажется, имелись, если ему не изменяет память. А поговорка о пути к сердцу мужчины, что лежит через желудок так и вообще кричала криком и не позволяла упустить такой шанс. И Инк улыбнулся ещё шире, довольно заметил, как взгляд Эррора задержался на ямочках на его щеках, а потом скользнул на губы… или на пирсинг… художник прикусил левое колечко на нижней губе и чуть не запищал от довольства, когда в ответ на это движение чужие пухлые губы так знакомо красиво облизнули самым кончиком языка, увлажняя и прикусывая напоследок. «Уа-а-ай, да у меня и вправду есть ша-ансы!» — взвилась приятная мысль, озвученная внутри откровенным фальцетом, и Инк положил руку вздрогнувшему от этого Эррору на плечо: — Приходи в тридцать третью через полчаса, и будет тебе счастье. Только не раньше, иначе я не успею поутюжить свою скатерть-самобранку. Инк отметил дёрнувшиеся вверх уголки губ и повёл рукой вниз, позволяя себе напоследок скользнуть пальцами с тёмной ткани футболки на смуглую кожу, что оказалась на ощупь такой неожиданно мягкой и горячей, отмечая взглядом поднявшиеся дыбом на предплечьях тёмные волоски… и отскочил в сторону — резкий писк чайника напугал его до потери пульса. Он схватился за сердце, выдохнул шумно и закатил глаза под чужой смешок, фыркнул, запустив руку в волосы и улыбаясь немного смущённо: — Испугался, блин… хах… ну… так что? Придёшь? Или мне заняться шантажом и пригрозить рассказать о твоём жутком преступлении владельцу сковородки?.. Да не дрейфь, я же не серьёзно. Я это… хочу хоть так попросить у тебя прощения за поведение своих друзей, они мне рассказали, и мне жутко неудобно за них, ведь если ты сказал им правду и это сделал действительно не ты… — Я говорил правду, и… я приду. Инк кивнул, отступил на шаг в сторону, не в состоянии оторвать взгляда от кажущихся в этом освещении такими яркими золотых глаз, неуклюже столкнулся боком с газовой плитой, вздохнул рвано, схватил порывисто чайник, и бросив тихое: «Тогда жду через полчаса у себя», — скрылся из виду, не желая демонстрировать стоящему нечитаемым изваянием Эррору начинающие гореть ярким румянцем щёки. Это общение показалось ему почему-то таким волнующим — в груди колотилось быстрым темпом сердце. Он сбежал по лестнице, промчался тихим вихрем по коридору своего этажа и открыл дверь в комнату чуть ли не с ноги: — Дрим! Выметайся нахрен с комнаты на ближайший час-полтора, срочно! — Чего? — подняли на него от чертежей недоумённый взгляд светло-коричневых глаз. — Хотя нет! Раньше помоги мне что-то сообразить пожрать, а потом выметайся. У нас в холодильнике есть хоть что-то готовое?! Дрим уставился на друга в непонимании, словно на душевнобольного: — Греча, биточки и огурцы… солёные… а что? Инк чуть ли не швырнул горячий чайник на низкую тумбу, сгрёб альбом с недорисованным чертежом и книгу в охапку, запихнул их как-нибудь в прикроватную тумбочку, схватил в руку большую сковородку и ткнул ею в окончательно офигевшего от происходящего друга: — Ну тогда вали нахрен уже. Прямо сейчас. Ко мне Эррор сейчас придёт, я кормить его буду! — О Господи… — Не-не, совсем не похож, лучше, — замахал головой художник. На его лице уже горела широченная улыбка. — Ну же, давай, Дрим, ну пожалуйста, ну умотай отсюда, уберись, сдрыстни, ну неужели я так часто тебя о чём-то таком прошу? Дрим вздохнул вымученно: — Ла-адно, хорошо. Но у тебя два часа… и второй рисунок я тебе делать не буду. Инк закивал усиленно головой и принялся выпихивать Дрима из комнаты прямо сковородкой в спину: — Да-да-да, конечно-конечно, давай-давай, быстрее, включай ноги. Не будешь рисовать. Но три часа! — Инк, блядь, ну куда сковородкой! Ну она же чёрная вся, совесть имей, испачкаешь! — замахал на него руками золотоволосый и поспешил схватить телефон, кроссовки и висящую при входе куртку и выскочить от сковородки подальше в коридор, уже оттуда скидывая тапки резким движением прямо с ног и чуть не попав ими в идущего следом за ним Инка. — Ладно, броненосец ты в стадии весеннего гона, пусть три часа, но при одном условии! — он взглянул внимательно в играющие искорками азарта светлые глаза. — Ты ни в коем случае не станешь мне рассказывать о здесь сегодня происходящем! Никаких «ох, он так горяч» или «я его почти поцеловал» или ещё чего-то похуже! — Ладно, — легко согласился Инк и тут же кинулся на Дрима с тесными объятиями. — Спасибо тебе друг, спасибо-спасибо-спасибочки! Дрим крякнул и выгнулся в спине, пытаясь убрать свою попу вперёд и в сторону и при этом не упасть под весом нависшего наглой тушкой художника: — Сковородка, Инк, мать твою! Сковородка! Я не буду идти к Ани с штанами в чёрном нагаре! Инк! Его тут же из объятий выпустили, послали воздушный поцелуй, ткнули в живот пальцем и побежали на кухню, видимо, искать съестное. — Удачи, неуёмная задница, — улыбнулся Дрим, стёр чёрные полосы с штанов, накинул на плечи куртку и, мазнув несколько раз пальцем по экрану смартфона, прислонил его к уху: — Ало, милая? А ты не против принять меня в гости вот прямо сейчас и совсем на немного? Ага, часа на три. Пф-ф, конечно. Куплю обязательно. Давай, целую, моё солнышко, жди. И Дрим зашагал к выходу, застёгивая на ходу молнию жёлтой куртки и пофыркивая громким звукам бьющегося стекла, что раздавались с кухни. О, Инк и готовка, он прекрасно представлял, что собой являло это соединение, и безумно был рад, что ему самому участвовать в этом не придётся.