Во мгле вечной ночи

4 года спустя. Имение генерала Икакку Умино       Третий день имение генерала Умино гудело, как улей в сезон. Многочисленная орда домовой прислуги в суете украшала, прихорашивала огромный старый фамильный особняк Умино. Никто так до конца и не знал, кто приедет, и по какому случаю.       — Саёко, я вчера прибиралась возле господской спальни и мимоходом услышала, что едут адепты из прославленного ордена заклинателей, — полушепотом молодая девушка обратилась к женщине средних лет. Сидя на кухне и готовя праздничный ужин, служанки мимоходом сплетничали - привычное дело в господских домах. Та, к которой обратились, как к Саёко, нахмурила брови и лишь покачала головой.       — Охх, Микка, лучше бы ты не слушала ничего лишнего, любопытство прислугу до добра не доводит. Ты сама понимаешь, не нашего этого ума дело, кого уважаемая госпожа Умино пригласила в гости. Тем более близнецы уже в том возрасте, когда им пора определяться, чем дальше заниматься в жизни. Старшие сыновья Умино уже покрыли себя ореолом славы и не посрамили отца при дворе Его Императорского Величества Хаширамы Сенджу, да придадут Ками ему многих лет жизни и здоровья. Пришло время и средним идти в ученики к кому-то, скорее всего, будут чиновниками, — рассудительно проговорила женщина, умело расправляясь острым ножом с большой свежей рыбиной.       — Ну ты послушай, это ж еще не всё, — никак не собираясь угомониться, продолжала молодая девушка, в глазах которой горел огонь азарта. — Это еще не все! Когда я понесла молоко с медом выпить на ночь младшему господину Ируке, я шла мимо их спальни и слышала такой разговор. Это за Ирукой приедут адепты ордена Когараси*! — от этих слов Саёко нахмурилась еще больше. Она слышала много легенд об этих колдунах со священной горы Цуруги. А младшая никак не унималась. — Ты понимаешь, Саёко, это все неспроста, младший господин проклят. Его спрячут, его спрячут на священной горе Цуруги от нас и тем спасут от будущего безумия…       — Какое безумие? Ты думай, что мелешь своим болтливым языком без костей, Микка! — женщину огорчали сплетни про душевное здоровье ее подопечного. — Я, как кормилица и нянька Ируки, могу сказать: все это пустые домыслы и злые языки, мальчик вполне нормальный. Как и всегда, только повзрослел пораньше и более серьезным стал. — встав на защиту подопечного, Саёко злилась на болтовню девушки. Да и не только девушки. Не первый год по господскому дому разносится молва, что младший господин Умино одержим демонами. Ровно после того случая, когда четыре года назад мальчик пропал почти на сутки, и его искали по всему лесу, а потом нашли спящим на опушке недалеко от входа в чащу, и этот странный ровный шрам, что рассек прекрасное личико ребенка поперек… Явно рукотворное дело какого-то проходимца.       — А эта бессонница, что мучает молодого господина, он же, бывает, по двое суток не спит, пока не свалится от усталости, а после нескольких часов сна просыпается в жутких душевных муках и слезах. И никакое лекарство, никакие лекари и знахари не помогают избавиться от недуга. А странные речи, что, бывает, говорит он на пиршествах, порой пророческие. Про тот же клан Учиха, как он мог накликать беду на этих великих людей! А, между тем, почти весь клан вырезан. Остались единицы, кто не был в ту ночь красной луны в клане, они и спаслись. Мадара-сама и брат его младший, Изуна-сама, да младшенький брат предателя, Саске-кун. Никого больше не осталось. Итачи-кланоубийца не пожалел даже своих родителей. А еще судачат, той ночью лились реки крови, и сам воздух надолго был пропитан кровавыми парами. Крови было пролито столько, что земля не успевала впитывать. А случилось бы это, если бы Ирука наш не сказал? И ведь ровно за год, ни больше, ни меньше, — зловещим шёпотом закончила Микка. Саёко сделала вид, что вполуха слушала болтовню девушки. Да, тут сложно не согласиться. Странные вещи происходили с ее маленьким Ирукой. Парню было десять лет, а все его сторонились как прокаженного, только она, нянюшка-кормилица, всегда рядом была. Матушка и отец в делах клановых, занимались устройством судьбы старших, и до страхов младшего ребенка особо дела не было, вот так всегда всеми любимый младший сын вдруг стал изгоем. Саёка была всегда с ним рядом, утешала и помогала, чем могла. Вставала, прибегала на любой крик парня и первая видела тот страх в глазах при пробуждении. Глазах так резко повзрослевшего еще тогда шестилетнего малыша. За четыре года он изменился, но не сломался. Только она знала, что ночью во сне приходит один и тот же человек, он сам ей рассказывал про высокого мужчину с длинными пепельными волосами, заплетёнными в косу, и яркими разноцветными глазами. Но что ей знать, дочери деревенского рыбака. Она его просто любила как сына, по-матерински утешала и говорила, что это лишь сон, плохой сон. Первый год он кричал, потом просто стал стонать во сне. А вот последние два года парень и вовсе отказывался спать, пока усталость не сбивала его с ног. И после этих снов мог наговорить странных вещей, которые сбывались. И это были не всегда хорошие предсказания. «Вестником бед» за глаза звали ее Ируку, одержимым ёкаем.       — Ну и что ж еще ты услышала, продолжай, Микка, раз начала! — Саёко тыльной стороной руки вытерла пот со лба.       — А вот то, что сам глава ордена прибудет посмотреть на Ируку и заберет к себе. Нас избавят от Вестника бед. Не знаю, в обучение ли заберут или просто закроют у себя, где-то в башне, это мне уже не известно. Но Кохари-сама так рыдала, упрашивала Иккаку-сама не отдавать сына этим адептам, они ж колдуны там все. Они практикуют там все оммёдо**, — последние было сказано зловещим шепотом, чтоб нагнать страху на женщину, которая искренне переживала за молодого господина. — А ты в курсе, Саёко, каким испытаниям там подвергаются ученики адептов-заклинателей оммёдзи. Из сотни учеников остается пятеро, остальные либо умирают, либо сходят с ума! — последние слова очень насторожили женщину, сердце её заколотилось в страхе за мальчика. «Что ж это такое?» - запричитала она про себя. — А если учесть, что берут в ученики обычно с четырнадцати полных лет, у нашего одержимого нет шансов, — уже как-то с ехидством закончила Микка.       Саёко внимательно посмотрела на молодую служанку, хотелось хлестнуть этой рыбиной по лицу чертовки, но рыбу жалко, ее еще на стол господский подносить на ужин.       — Не нашего дворового ума это дело, пусть господа сами решают, как им быть. Наше дело маленькое: служить им и принимать их волю, как свою. Так что ты прикрой свой поганый рот и продолжай чистить овощи, — женщина осадила Микку, за что та с недовольством на нее посмотрела. Другой она реакции ждала. Но совсем невдомек женщинам было, что ровно в это же время за деревянной перегородкой помещения летней кухни, прислонившись к тонкой стенке, стоял мальчик десяти лет, и из глаз его лились ручьи слез, он бесшумно плакал, стараясь никого не беспокоить, как обычно делал последние годы. От него отрекаются, его отдают…

*****

      Многочисленные гирлянды фонарей украшали ворота и аллею сада, что вела на главную площадь имения. Гости должны были явиться с минуты на минуту. Все взволновано ждали у входа в особняк. Шеренги из ряда самых представительных воинов в начищенных доспехах стояли ровными рядами с копьями в руках, в начале шеренги расположились их офицеры, каждый со своим прославленным мечом цзянь. Их рукояти украшены кистями, что развевались вечерним теплым бризом. Запах нагретого за жаркий день моря и столетних сосен с их хвойно-смолистым ароматом витал в воздухе. Цикады оглушающе стрекотали. Дорогих гостей к парадному входу вышел встречать глава клана Умино, генерал юго-западных земель, прославленный Иккаку Умино и его семья, дражайшая супруга прекрасная Кохари Умино, славящаяся своей мудростью и добродетелью, сыновья близнецы и младший сын Ирука Умино. Он отошел в сторону на шаг от всей семьи и стоял, облаченный в свой клановый черный ханьфу, богато украшенный серебряной вышивкой в виде волн по рукавам и подолу. Несмотря на возраст, у мальчика был уже свой меч цзянь. Волосы собраны в высокий пучок закрепленной дорогой цзи***, выполненной из нефрита цвета слоновой кости и усыпанной драгоценными камнями. Прекрасное лицо пока еще мальчика пересекал на переносице длинный ровный шрам. Не сказать, чтоб он портил лицо, но заставлял задержаться на шраме взглядом. Он вздохнул глубоко, понимая, по какому поводу они тут все собрались. Адепты ордена Когараси с минуты на минуту прибудут. Они едут за ним. И как бы он ни просил отца, ни умолял матушку не отдавать его, они были непреклонны. Говорили, это ради его блага. «Ага, ради моего блага. Просто избавить общество от моего присутствия. Они все боятся меня. Но я не виноват, я ничего плохого не хочу и не хотел сделать!» Сколько раз он просыпался, плача ночью после очередного темного кошмара, который насылал на него этот непонятный мужчина, что так часто являлся к нему во снах. Он сотни раз пожалел о своем поступке, вызванном любопытством, и тысячу раз пожелал бы остаться там в топи, чем продолжать такую жизнь. Быть отвергнуты родными, которые боялись его и сторонились. Если раньше он был всеобщим любимчиком, вносил радость своим звонким смехом, то теперь его избегали, а его смеха боялись, принимая за безумие. Это не жизнь, а мучение. И эти сновидения на грани с реальностью... с регулярностью раз в месяц Он являлся к нему в сон, что был похож на явь. Этот мужчина, высокий, зловещий, но безумно красивый. Этот демон просто монотонно гладил его по голове, перебирая пряди длинных волос в тонких бледных изящных пальцах, на которых иногда посверкивали украшения в виде перстней с цепочками. И этот тихий шепот повторял вновь и вновь: «Ты мой, только мой, и твоя душа скоро будет окончательно принадлежать мне!». И те ясные, ужасающие своей яркостью сны, в которых он видел масштабные битвы, убийства, стихийные бедствия и эпидемии. Смотрел на смерти людей, поля сражений и обезображенные битвами и болезнями тела. Среди всего этого пиршества смерти, среди трупов и стай ворон возвышался Он, прекрасный демон на фоне большой алой кровавой луны. Его зловещая улыбка навсегда отпечаталась в памяти Ируки. Протянутая к нему рука манила за собой.       Если сначала он делился со всеми своими странными снами по своей наивности, то позже стал говорить только самые важные вещи, удивляя окружающих, а многих еще больше настораживая. Так постепенно он ушел полностью в себя и перестал общаться с домочадцами. Сверстники его боялись, а взрослые презирали за неправильность. Со страхом в глазах смотрели, когда он начинал говорить, поэтому за правило он взял молчать, к чему вскорости и привык.       Ирука глубоко вздохнул, взглянул на матушку и отца, которые внимательно вглядывались в конец аллеи сада, где едва видно зажглись белые огни шествия адептов. Они мерцали в темноте потусторонним холодным светом. И с приближением процессии к парадному входу их фонари, что украшали площадь перед входом в особняк, один за другим гасли, погружая все в холодный свет далёких звёзд. Шествие адептов шло медленно и торжественно, как будто специально давая окружающим привыкнуть к их ауре. Казалось, сам ветер боялся тревожить этих благородных людей. Они величественно плыли, ступая с достоинством князей, шаг за шагом. Полы их прекрасных белых одеяний струились лёгким невесомым дымом. Впереди шествовали два высоких стройных юноши. В руках были штандарты ордена Когараси: белое знамя с каллиграфическими письменами заклинаний, выполненные черненым серебром. Волосы молодых людей стянуты в причудливые причёски, с боков сплетены в жгуты, свернуты на макушке, прихвачены серебряными шпильками. К широким расшитым серебром поясам, украшенным витиеватыми орнаментами, прицеплены колокольчики, которые оканчивались белой кисточкой. От каждого шага эти колокольчики издавали приятный переливчатый звон, что, казалось, успокаивал душу и разум. Все завороженно смотрели на процессию.       Так же медленно, они вплыли на площадь перед парадным входом. Две шеренги младших адептов встали полукругом позади трёх величественных фигур. Двое, что стояли за спиной высокого темноволосого мужчины, были облачены в богато украшенные доспехи. Плащи-накидки из парчи тяжёлыми волнами спускались почти до самой земли. Эти двое, мужчина и женщина, были даже на первый взгляд сильные духом благородные воины, видавшие и прошедшие не одну битву. Женщина с волосами цвета спелой пшеницы и мужчина с волосами такого ослепительного белого цвета, что могли посоревноваться белизной с одеяниями адептов. Но главный, кто привлек всеобщее внимание, был он — высокий утонченный мужчина, что стоял впереди всех. Черный шелк его длинных распушённых волос стекал по прямой благородной спине, они были прихвачены лишь тонким серебряным обручем. В изящных руках с длинными пальцами он держал невероятно красивый веер из чёрного дерева и шёлка цвета звездного серебра. Внимание Ируки также привлёк этот необыкновенный человек. Облаченный, как и все адепты, в белоснежный ханьфу, который отличался более богатым убранством и искусной вышивкой, чуть покачивая распахнутым веером, он прикрывал нижнюю половину лица. Но поверх него на Ируку был направлен внимательный взгляд пугающих янтарно-жёлтых глаз с тонким вертикальным зрачком. Ирука сделал шаг назад, скрывшись в тени колоны. Ему стало необъяснимо страшно и грустно. Все как будто попали под действие гипноза этого странного высокого худощавого человека. Наконец, взяв под руку супругу, генерал Умино вышел вперёд поприветствовать долгожданных благородных гостей.       — Рады приветствовать вас у нас в клане Умино, лорд Орочимару, — склонился он в церемониальном поклоне перед адептом.       — Рад и я вновь видеть вас в добром здравии, генерал Умино, — ответил глуховатым шипящим голосом прекрасный лорд. Мужчина поклонился и с легким шелестом закрыл веер. Перед завороженным взглядом Ируки открылось все лицо этого странного мужчины, и иначе как Мудрым змеем про себя назвать этого адепта Ирука не смог.