Erinnerungen

Грею ледяные пальцы о горячую кружку со всей своей осторожностью, то есть умудряясь расплескать кипяток себе на руки и одежду, отпивая чай мелкими глотками, с ухмылкой на губах засматриваясь на мельтешение Тилля по кухне. Он мечется туда-сюда, то подливает себе ещё кипятка, то опустошает паулевские запасы сладкого, явно припрятанные от таких как Тилль, рыская по полочкам как оголодавший зверь. Я же с усмешкой комментирую каждое его действие, будто веду передачу о животных и сейчас рассказываю о самом удивительном из них. Только вот опыт показывает, что на самом деле Линдеманн так старается скрыть свою нервозность, однако сейчас это его только ещё больше выдаёт. Когда мы вдоволь промерзаем на холодной терассе, то идем домой отогреваться пивом. Точнее, так решает Тилль, а я отказываюсь, потому что пить мне больше не за чем — все тайны свои я уже выдал. Теперь пришла очередь выдавать свои Тиллю, да только я чуть ли не в лоб спрашиваю про ту самую, от чего мой друг сначала едва ли не захлебывается алкоголем, а после предусмотрительно оставляет бутылку недопитого пива. Видимо решает что и ему хватит. На это ящик с несколькими оставшимися бутылками алкоголя смотрит на нас с осуждением. Хоть пиво он и не пьет больше, но уже выпитые проценты алкоголя дают о себе знать, вот, например, через излишнюю эмоциональность и гиперактивность. Тилль и сам по себе сама чувствительность, а тут ещё наглый я со своими расспросами. — Я жду, — спустя еще пару минут мельтешения неспокойного Линдеманна, возвращаю ему его же фразу и наблюдаю как Тилль наконец усаживается с упаковкой печенья, отрытой в закутках шкафчиков Пауля, и тут же закидывает себе в рот одно из них. Он улыбается своей самой приторной улыбкой, точно специально и назло мне запихивая второе, громко запивая чаем. Я с наигранным укром смотрю на это представление под названием «лишь бы не говорить», допивая свой чай и оставляя кружку на столе. Дожидаюсь пока Линдеманн наконец дожует, и тут же выпаливаю вопрос: — Ну и что? Трахались не так? — Тилль приоткрывает рот и грозно хмурит брови, еле останавливая себя от потока «лестных» слов обо мне, но тут же затыкается. Ну да, заинтересованный взгляд не особо маскирует мою неумелую манипуляцию. — Вы с Паулем заебали! — Тилль басит голосом с ноткой усталости, так что укол совести как-то несвоевременно врезается в мой больной мозг, и я кусаю губы, не зная как вывести друга обратно на разговор. Ещё немного, и вкус железа проявится во рту, однако Тилль неожиданно громко вздыхает, кажется, на весь дом, и мне приходится оставить свое занятие. — Там сложно всё, ты точно хочешь услышать? — он отчего-то тушуется и ногтем начинает ковырять пленку стола. Только сейчас замечаю, что типичный Ландерс типично не удосужился когда-то давно снять с новой вещи обёртку, так она и осталась. Этот факт вызывает какую-то умилительную усмешку, но я вовремя себя сдерживаю, а то Линдеманн сейчас бы подумал, что я все-таки ебнулся в край. Тилль снова вздыхает и криво усмехается, на что я лишь удивлённо поднимаю брови. Сейчас такой грозный, большой Тилль напоминает мне совсем мальчишку, такого юного и неопытного. Совсем не «нашего» Линдеманна — ловеласа и заядлого романтика. Он немного хмурит брови, застывшим взглядом всматривается в остывающий чай, словно что-то вспоминая, погружаясь все глубже и глубже в себя. Как завороженый касается концом указательного пальца края своей кружки, водя по окружности. В ответ на такие грубые ласки кружка протяжно стонет неприятным скрипом, как распущенная девица. Этот противный звук раздаётся в тишине дома, однако мой друг будто и вовсе не замечает этого, летая где-то в пространстве космоса. Я не выдерживаю такого издевательства над своими ушами, и тихо зову его, осторожно накрывая его руку своей, лишь слегка дотрагиваюсь. Кожа у него непривычно холодная, обычно Тилль как самая настоящая печка на ножках, а сейчас с температурой чуть ли не ниже, чем у меня. Для справки, я мёрзну постоянно, всегда и везде. Тилль не сразу отмирает, а когда все-таки замечает прикосновение, то будто пугается, и в этот момент что-то ухает в моей груди, падая куда-то низко-низко, чуть ли не до пят. Он поднимает на меня свой вечно печальный взгляд и слабо улыбается, будто обессиленный. Показывать эту свою сторону он позволяет себе только со мной, и я вновь чувствую себя неуютно из-за своей пошлой брошенной фразы. — Хочу. Конечно хочу! Я ради этого тебя и решил спаивать, а ты тут чаи гоняешь! — по-глупому шучу, пытаясь вытащить хотя бы его усмешку. Круспе, язык бы тебе оторвать, ей-богу. Однако, как ни странно, это срабатывает, и у меня аж сердце отпускает. Тилль усмехается, а я убираю свою руку от его. — Рассказывай давай, Тилльхен. И вот он снова вздрагивает от ласковой формы своего имени, метнув на меня какой-то отчаянно-детский взгляд, что заставляет меня сжать челюсть. Но я не могу позволить себе отвести взгляд. Не сейчас, когда он смотрит так, как обычно смотрят на тебя бездомные животные, в надежде, что ты дашь им свою любовь и ласку. Наконец Тилль начинает рассказывать, постепенно снова открываясь мне, уводя глаза в сторону. А я теперь смотрю настойчиво прямо на него, впитывая все слова, как губка. — С Берти мы познакомились на работе, как бы не банально это был, — мы оба пропускаем смешок, на секунду встречаясь взглядами, — Её брат был владельцем неплохой фирмы по организации поставок, с которой я заключил договор. Берти была его помощницей, что-то вроде секретарши, — делает паузу, тяжело вздыхая, а после снова продолжает, — она не стремилась войти в бизнес, а просто искала работу. Тилль прикрывает глаза рукой, оперевшись локтем в стол. Начало все же банальное, про такое обычно мелодрамы снимают, а потом крутят весь день по телеку, да и концовка тут явно такая же запутанная, как и полагается таким сериалам. — Все было отлично, поставки шли хорошо, работать было удобно и комфортно. Мы хорошо сдружились с еë братом, а с самой Берти у нас только начало что-то появляться, но вот потом они вместе меня кинули, — мой друг морщится, что видно даже сквозь его широкую ладонь, и я сам хмурю брови, — Вернее сказать, меня и ещё несколько предприятий, подставили всех, забрав все бабки, и почти свинтили из страны. Вроде как, Берти не особо была там замешана, однако она просто бросила меня после пары месяцев отношений. Линдеманн убирает руку от лица, голос его опускается, да так, что последние слова он говорит чуть ли не шепотом. Я внимательно слежу за его взглядом и мимикой, стараясь уловить любые изменения. Наверное со стороны я больше похожу на маньяка, чем на чуткого друга. Немного помолчав, Тилль снова полушепчет: — Мы были вместе недолго, но эти дни были настолько тёплыми и радостными… Таким счастливым я не был никогда, она была идеальна для меня, — он снова молчит, а после резко начинает говорить снова, будто срываясь, — Черт возьми! Каждую секунду, которую мы проводили вместе, мне казалось, что мы уже целую вечность две половины одного целого! Сердце замирает на секунду, когда я вижу с каким трепетом Тилль говорит об этом, словно оживает. Он даже повышает голос и всматривается в стену так, будто ровно там и стоит Берти, а он вновь признается ей в любви. Осознание, что я прекрасно понимаю эти чувства, одни на двоих, накатывает как лавина и ломает что-то под грудью, наверное рёбра, и я ощущаю как дёргается собственный кадык вниз, будто этим сошедшим огромным комом застревая в горле. С трудом проглатывая его, я неожиданно для себя хриплю сиплым голосом: — Но конец у вас печальный. Тилль наконец отмирает, отмахиваясь от фантома своей бывшей женщины, наконец обращая на меня внимания. Он как-то заторможено кивает на мою фразу, мельком глянув на ту стенку, где «стоит» сейчас Берти, после снова возвращаясь в реальность. — Как оказалось позже, я был просто удобным вариантом, чтобы провернуть эти их дела. Видимо, она с самого начала не планировала ничего серьезного, а я влюбился как полный дурак, да ещё чуть семейный бизнес не потерял. Киваю, вслушиваясь в его слова, отдающие какой-то горечью и тоской. Кое-как, дотянувшись до плеча Линдеманна, не сильно похлопываю его, взглядом стараясь хоть как-то выразить свое сочувствие, на что Тилль слабо улыбается, принимая мою поддержку без слов. Я облегченно выдыхаю, он понимает. — Птичка одна напела, что вы расстались обоюдно, — осторожно начинаю я. Тилль, на этот раз, долго не думает, лишь на пару секунд засматривается на кружку перед собой. — Пауль сказал, да? Не особо обоюдно вышло, — он коротко усмехается и вздыхает, — Как только я начал потихоньку обо всем узнавать, Берти неожиданно пропала. Она не отвечала на звонки, смс-ки и даже уехала из съемной квартиры. А когда объявилась опять, мы сильно поругались. Понимаешь, это было предательством. Я как увидел её, так разозлился! А она еще больше подливала масла в огонь, не желая ничего слушать, и лишь повторяла, эту бессмысленную фразу – «это не моя вина». Линдеманн манерно передразнивает, проговаривая последнюю фразу, и мне становится до такой степени смешно, что я фыркаю, а после и вовсе начинаю смеяться. В голове легко вяжется как Берти говорит эту же фразу, к её образу стераозной суки эта надменность очень подходит. Тилль подхватывает моё веселье, и наконец улыбка проявляется на его лице. — А что тогда была за сцена сегодня? — отсмеявшись спрашиваю все ещё улыбающегося Тилля, но после моих слов его улыбка снова меркнет. — Не так уж и важно. Снова пытаться ворошить прошлое такая себе идея, ведь так? — согласно киваю, а на секунду перед глазами мелькает образ Пауля, — И я так же думаю, но заставить себя не смотреть на неё так я просто не могу. Ей это не нравится, ей это не нужно. Вот и сбегает. Спустя полчаса мы уже говорим совсем о незначительных вещах, расслабляясь наконец оба. Все тайны стали явью, а ящик пива все-таки соблазнил нас ещё на пару бутылочек, а за ними ещё на пару. И сейчас, уже значительно захмелевшие, мы сидим в зале, допивая остатки алкоголя. Я удобно устраиваюсь на диване, обложившись подушками, всеми, что только смог найти в доме, а Тилль, разомлевший, полулежа сидит на полу, прислонившись своей широченной спиной к креслу. В такой картине нас и застаёт Пауль, вернувшись где-то под утро. Точного времени я не вижу, но за окном уже начинает светать, а мы так и не ложились спать. Хотя кто как. Тилль, кажется, все же уснул там, где и сидел, только теперь он окончательно распластался по полу, смешно закинув руки за стоящий рядом столик. — Выглядит как труп, — выдает Пауль, как только видит эту картину, а я пьяно хрюкнув, согласно киваю. Больше мы никак не комментируем ситуацию, потому что уставший Ландерс, немного пошебуршав на кухне, уходит спать, а через какое-то время после его ухода и моих пьяных втыканий в стену, спать клонит и меня, и я, падая в своë гнездо из подушек, укрываюсь одной из них, наконец засыпая. Утро, а вернее, уже полдень встречает не особо дружелюбно. Я как-то и подзабыл, что такое похмелье, поэтому удивляюсь, когда чуть не отправляюсь в полёт на пол к ещё спящему Тиллю, только поднявшись на ноги. Линдеманну же, все нипочём: он как заливался храпом, так и продолжает, пока я почти тихо ретируюсь на кухню. Возможно, под «почти» я имею ввиду «чуть не отдавив ему руку, а после практически наступив ему на самое сокровенное место». Но все же героически пройдя весь этот сложный лабиринт, состоящий из конечностей Линдманна, я оказываюсь на кухне, где уже во всю гремит посудой и шумит водой Ландрес. — Утречка всём алконавтам, — его голос неожиданно звонко звучит среди этой и без того громкой какофонии звуков, молотком ударяет мне в голову, отрекошетив по всему телу. Выгляжу я, наверное, так себе, потому что Пауль даже не смотрит на меня. И как только он определил, что именно я зашёл на кухню? Я здороваюсь намного тише, чем он и, доковыляв до стула, с громким вздохом-полустоном плюхаюсь на него. — Что это за толстая ворона прилетела на кормёжку? — Пауль с усмешкой косится на меня, переворачивая что-то на сковороде. До все ещё спящего мозга долго доходит информация, поэтому я задумываюсь, размышляя при чем тут ворона и почему она толстая? Но тут Ландрес услужливо подсказывает: — Ну-у, кто тут утащил себе все подушки? А потом всем остальным не на чем спать было. Уж точно не я, — он пожимает плечами, явно намекая на что-то, что никак не доходит до меня, и немного склоняет головой в бок в мою сторону. На сковороде что-то возмущено начинает шипеть, поэтому он отвлекается, пока в моей голове активно крутятся шестерёнки. Когда метафора наконец становится понятной, я усмехаюсь и, потягиваясь, посылаю Пауля к чёрту. — Только почему толстая? Я осматриваю себя, задумываясь, действительно ли я так выгляжу. Да быть того не может! Или это действительно так? — А ты слышал с каким скрипом под тобой стул прогнулся? Пауль заканчивает активно химичить что-то на плите, и это что-то оказывается обычными блинами, щедро смазанными маслом. Цыкая и показывая ему язык, никак не отвечая на последнюю фразу, я с довольным лицом тянусь к горячей выпечке. Но ароматное блюдо тут же приманивает к себе хищников в лице Тилля, который успевает украсть прямо из-под моего носа самый аппетитный блин. Кидаю грозный взгляд на довольную морду друга, уже подрываясь кинуться в бой. Но очень вовремя вмешивается Ландерс, шлепая по проворной руке Линдеманна ещё и шикая для верности, чтобы тот «по-человечески сел за стол». А потом со спокойным видом вновь отходит к столешнице, возвращаясь уже с чашкой мёда и фруктовым джемом. В такой семейной обстановке мы завтракаем, и Тилль тут же смывается, едва ли умывшись. Он что-то кидает на ходу Ландресу, от чего тот сначала возмущается, а после спокойно кивает. Вот так мы и остаемся с Паулем одни. — И вообще я не толстый. Переступая с ноги на ногу, пробираясь по раскиданным после душа, как мины, подушкам, я снова вспоминаю недавний разговор. Пауль сидит на диване в очередной странной позе, щелкая по телевизору каналы. — Не толстый. Но стул скрипел, — он едва ли поворачивает голову, чтобы на меня посмотреть, но я успеваю заметить как на его лице сверкает довольная улыбка. — Да мало ли, скрипел он! У тебя, вон, диван скрипит даже под тобой. Поддасться на провокацию Пауля, это как начать играть в игру, и каждый раз в совершеннно новую. Поэтому я подыгрываю, представляя себя самым настоящим актёром в каком-нибудь драматическом театре, специально преувеличивая возмущение и обиду. Как раз, в подтверждение моим словам диван жалобно что-то тянет и снова замолкает. Пауль смеряет меня взглядом и выгинает бровь, но тень едва заметной ухмылки остается на его лице. Он ведет эту игру. — Так конечно, ты же сел! — он передразнивает и двигается вбок, когда я сажусь рядом. Мне приходится снова обороняться и показать ему язык, как главный аргумент, в ответ получая такой же жест и мягкий тихий смех после. Мы снова замолкаем, просматривая до ужаса несмешную телепередачу в комфортной тишине. Через несколько минут мне надоедает это жалкое подобие шоу. Я скучающе оглядываю сначала Пауля, потом телевизор. Первый молчит, как рыба, второй же громко шумит подставленными аплодисментами и раздражающе-весёлым ведущим программы. Картина передо мной комичная, но сомневаюсь, что Ландерсу действительно нравится это дёшевое шоу, хотя как знать. Он с каким-то увлечением засматривается на экран, где ведущий объявляет новый тупой конкурс для участников, не забывая при этом отпустив пару таких же тупых шуток. Немного посидев ещё, я начинаю вытирать волосы, с которых мелкими каплями стекала вода, неприятно холодив оголённую кожу, схватив концы, висевшего на шее полотенца. Я мог позволить себе выйти из ванной без футболки, ведь в доме была нормальная температура, да и солнце, так особенно ярко светившее сегодня, разогрело дом. Пока сушу волосы, следя за действиями на экране, краем глаза случайно улавливаю выражение лица Ландреса. Он пристально следит за моими движениями, глазами то опускаясь ниже по торсу, то вновь поднимаясь к плечам. Снова чувствую себя экспонатом в музее, однако сейчас не хочется делать едкие замечания, да и вообще показывать, что я все видел. Почему-то это внимание приятно льстит и отдаётся теплом, немного жгучим на щеках. Пауль тем временем, кажется, и не осознаёт как сильно сейчас выдаёт себя, а я упорно молчу, выжидая, как какая-нибудь пантера наблюдает за аппетитным грызуном. Но руки уже устают на весу, поэтому я оставляю полотенце болтаться на шее, резко оборачиваясь на Ландреса. Он, не ожидая такого подвоха, не успевает среагировать и отвернуться, вместо этого густо краснея, и я вновь получаю дозу окситоцина, которая, наверное, может стать моим новым наркотиком, на который я с радостью подсяду. Играть в такие кошки-мышки с Ландерсом интересно, но слишком увлекаться нельзя. Всегда так и манит эта табличка «ОПАСНО», красными жирными буквами притягивая к себе ещё больше. Но не сейчас. Подмигнув все ещё смущённому Паулю, я поднимаюсь с дивана. Тело остывает и пора бы одеться, а потом, как и обещал, сходить к Эмили. Нужно отвлечься, чтобы случайно все-таки не съесть маленького грызуна, все ещё пребывающего в каком-то астрале. — Ну, не скрипит же. — с ухмылкой я прохожу мимо Ландреса, кидая ему эту фразу, и скрываюсь на лестнице. Сделаю вид, что его уши снова его не выдают, а мое сердце не бьётся чаще чем обычно из-за его глаз. Сейчас мне бы разобраться с одним, и вот потом вернёмся к нашим играм. Пауль так и не отвечает мне, когда я спускаюсь с лестницы уже одетый, лишь кивает на прощание. Усмехнувшись, я выхожу на улицу и с лёгким трепетом направляюсь домой. Давно я не видел свою маленькую сестрёнку.