***
Всякий раз, когда Чуя находится в балетной школе, Коё всегда тоже там, а это значит, что даже если бы он хотел сделать хотя бы пару движений, он не смог бы. А затем, однажды, Коё опаздывает из-за приёма к врачу. Чуя оказывается совсем один, а вокруг него свободное и большое пространство. Сидя на полу, он смотрит на выход. Должен уйти, ему надо домой. Но Дазай всё ещё на работе. А если Чуя вернётся в свою комнату, то будет лежать в постели и постоянно с беспокойством думать о том, что отец в больнице. Всё еще, спустя двенадцать дней, когда он должен быть уже дома. Каким-то образом пневмония превратилась в абсцесс лёгкого. Чуя разговаривает с ним по телефону каждый божий день, голос его отца звучит нормально, и он продолжает говорить, что всё хорошо, но в этой дерьмовой ситуации Чуя готов кричать от разочарования и паники. Он хочет вернуться во Францию, но оба отца настаивают, чтобы он перестал волноваться. Он хочет остаться, но чувство вины душит. Поэтому, когда Чуя встаёт, он не идёт к выходу. Ему нужно отвлечься от всего этого дерьма, происходящего в его жизни. Он уже сделал разминку и разогрелся — всегда так делает, когда он здесь, потому что это технически единственное, что ему не запрещено, — так что Чуя выбирает один из своих танцевальных песен в плейлисте, оставляет телефон на полу и закрывает глаза. Движения словно автоматически выработанные. Он танцует. Даже спустя почти год маленький шаг и напряжение в мышцах ощущается, как вторая кожа — слишком по-родному, как возвращение домой. У Чуи нет пуантов. Он потерял значительное количество мышечной массы и часть своей гибкости, и ноги горят от напряжения. Лодыжка пульсирует, ну и что? Это делает его живым. Музыка гремит в пустой комнате, Чуя шаг за шагом подстраивается под ритм, кружится и выгибает спину, кривит губы в улыбке и задерживает дыхание, его кровь пульсирует от волнения. Почему он не делал этого раньше? Он раскидывает руки, крутится, и как только пальцами ног отталкивается от земли в прыжке, острая боль пронзает стопу. Чуя теряет равновесие, спотыкаясь о собственные ноги и неуклюже падает вперёд. Совсем не изящно. Он сердито смотрит на повреждённую ногу и пытается встать снова. — Давай же, — говорит он себе, возвращаясь в исходное положение. Что может быть лучше того ощущения, когда он танцует, у него словно бабочки в животе? И что может быть хуже, чем навсегда остаться без своей мечты? — Не обращай внимания. Один, два, три. Чуя дышит через нос, сгибает колени и отталкивается от пола в ещё одном прыжке. Вверх, вверх, блять. Его тело трясётся, когда он приземляется обратно. Больно, но он преодолевает это, набирая темп. Боль не проходит, она распространяется гневными вспышками при каждом нажатии пальцев ноги, до сбитого дыхания. Он почти падает, глаза жгут от слёз. Упираясь лбом в пол, Чуя сжимает ладони в кулаки. Так долго тренируя своё тело, чтобы выдерживать боль, почему теперь это не работает? Он делал всё: рано вставал, тренировался каждый день, потратил годы, доводя свою форму до совершенства. Он убил себя, и этого не было достаточно. Одна ошибка, и — и — он кричит, ударяя кулаком по полу, боль пронзает костяшки пальцев, но по крайней мере, это пересиливает там, где действительно болит. И делает это снова и снова. Где-то в глубине души есть осознание того, как он, должно быть, глупо выглядит, в своей истерике, в неуклюжих падениях, от нелепости происходящего хочется смеяться, что он и делает, но по лицу скатываются слёзы. Так глупо. Он такой глупый. — Почему ты больше ничего не можешь? — шепчет он. — Почему?.. Нет ответа, кроме его собственного прерывистого дыхания. Конечно, нет. Так что, в конце концов, когда непреодолимая ярость в его груди уступает место простому истощению, Чуя падает на колени, проводя рукой по лодыжке. Злиться из-за вещей, которые он не в силах изменить, не облегчит ему жизнь. Это то, с чем придётся смириться, справедливо или нет. Единственное, что он может, это встать и начать сначала.***
Каждое второе воскресенье Дазай вынужден посещать семейные обеды — он бы счёл это ненужным, учитывая, что имеет привилегию видеть своего отца пять раз в неделю, и учитывая, что Хаяши и дети не так важны для этих встреч, если бы не… Тот факт, что, хотя бы он видится с Чуей. Когда вся семья в сборе за общим столом, они должны соблюдать осторожность, но ему уже давно надоели все эти притворства, вроде того, что единственная причина, по которой он наслаждается обществом Чуи — секс. Дазаю не обязательно понимать это чувство. Новое, странное и ужасно раздражающее. Иногда он слышит, как Чуя смеётся слишком громко, голос прерывается фырканьем, которое пугает даже его самого, но у Дазая внутри всё переворачивается. Реакция настолько абсурдна, найти бы решение, как остановить её, если бы она не была такой приятной. Поэтому вместо того, чтобы бежать от самого себя, он скорее, просто принимает. Никогда он не чувствовал ничего настолько разрушительного физического влечения к кому-либо. За исключением, возможно, фантазий о смерти, хотя, если подумать, эти две вещи противоположны друг к другу. Мысль о смерти успокаивает. А с другой стороны Чуя, и всё, что с ним связано, пугает. В конечном итоге основная причина его присутствия здесь — отец уехал по делам. Теперь, если бы только Хаяши ушла и захватила с собой детей, оставив их с Чуей наедине, было бы замечательно. Тем не менее, жизнерадостная улыбка на её лице, — обещание сделать всё, что угодно, но не это. Здорово. — Как проходят экзамены, Осаму? — спрашивает она. — Хорошо. — Что у тебя ещё осталось? — Вчера был последний. Ненадолго он встречается со взглядом Чуи, и он уверен: у них обоих проносится воспоминание того, как он готовился, пока Чуя отсасывал ему под столом. Это не помогло, но скучная статистика стала более захватывающей и запоминающейся. Чуя рассеянно проводит языком по нижней губе и немного ухмыляется, прежде чем переключиться взглядом на свою тарелку с суши. — Поздравляю, — восклицает Хаяши. — Как прошло? — Думаю, я сдал. — Конечно. Ты умный человек, Осаму. Ради вежливости Дазай улыбается ей. — К тому же, теперь у тебя будет немного свободного времени, пока ты работаешь на отца. Кстати, как тебе? — Всё в порядке. — Я знаю, что Гэнъуэмон может быть… очень требовательным… — Один из способов описать его, — тянет Дазай. — …Но это потому что он усердно работал, чтобы достичь того, что у него сейчас есть. — Хаяши пожимает плечами, её улыбка не такая яркая, как раньше. — Я просто думаю, он хочет того же и для тебя. Верно. Возможно, это всегда было основным ядром их проблем. Он представляет перед собой только конкретную картину своего сына — трудолюбивый, жёсткий, хладнокровный и мужественный. И даже до того, как Дазай потерял свою мать, единственную связь между ними, он никогда не оправдывал всех ожиданий. Дазай слегка покручивает ножку бакала с шампанским, глядя на Хаяши. Даже годы спустя она всё ещё не менее слепа. — Давайте пока оставим это. Хаяши с энтузиазмом кивает: — Итак, у тебя есть какие-нибудь планы на каникулы? Помимо работы. Их много. Он просто не может упоминать о них при ней. — Я мог бы вздремнуть больше, чем один раз. Словно вспомнив, что Чуя тоже сидит за столом, она поворачивается к нему с широкой улыбкой: — У Чуи-куна скоро день рождения, не так ли? — Эм, — отвечает Чуя, — до него ещё два месяца. — Планировать день рождения никогда не рано! Ты уже думал, как хочешь отпраздновать? Чуя пожимает плечами. — Скорее всего… ужин? Хаяши выглядит сбитой с толку из-за отсутствия интереса в его голосе. Дазай понимает, он сам изо всех сил старается избегать своего дня рождения, но у него всё равно есть несколько идей, как сделать праздник Чуи незабываемым в этом году. Эти их миры слишком далеки от того, о чём думает Хаяши. — Ужин, да, а потом ты можешь пригласить своих друзей. Или я могу поспрашивать и посмотреть, не можем ли мы устроить тебе в— — Никаких больше вечеринок, — перебивает её Чуя твёрдым, но вежливым голосом. — Я… чуть не забыл. У меня всё ещё остались билеты на гору Фудзи из странной лотереи Фицджеральда. — Ох, да. Дазай помнит этот маленький подарок. — Думаю, я могу использовать свой отпуск прямо в день рождения, если вы не возражаете? Хаяши дарит ему сияющую улыбку. — Конечно, всё в порядке, дорогой. Поездка на гору Фудзи звучит прекрасно. Я была там пару раз. Могу составить тебе список того, что ты обязательно должен увидеть! — Было бы здорово. — А кого ты возьмёшь собой? Чуя медленно моргает, открыв рот. — Эм. Дазай отпивает шампанское из своего бакала. Хаяши взглядом стреляет то в одного, то в другого, прежде чем издаёт: — Ох! — Чуя слабо улыбается. — Вы едете вместе! Это… потрясающе. — Дазай был тем, кто затащил меня на ту вечеринку, — говорит Чуя, почёсывая затылок. — Будет справедливо, если я возьму его, верно? Чуя смотрит на него, и Дазай выдерживает его взгляд с собственной улыбкой. — Звучит справедливо. Хаяши каким-то образом умудряется перевести разговор на историю о какой-то своей чопорной клиентке, с которой ей пришлось иметь дело на днях, но Дазай не может не задаться вопросом: не настал ли момент, когда их тайна перестанет быть тайной? Хаяши может быть в лучшем случае слепой, а в худшем — умышленно игнорировать, когда дело касается её мужа, но это? Это не сложно понять, если присмотреться внимательнее. Почти каждый день Чуя бывает в квартире Дазая. Дазай даже не видится с Акико, со своей лучшей подругой так часто, как видится с Чуей. Если Хаяши что-то и подозревает, она не упоминает об этом, счастливо болтая. После обеда Дазай мог бы ехать домой — по крайней мере, он должен быть осторожнее, — но он все равно остаётся, помогая Чуе убирать посуду. Когда звук шагов Хаяши стихает в коридоре, он слышит, как Чуя тихонько вздохнул. — Извини. Я не подумал, когда сказал про поездку. Дазай пожимает плечами. — Совместное путешествие не является чем-то незаконным. Судя по тому, как Чуя хмурится, он тоже не так наивен, чтобы не думать об этом. — Никто из твоей семьи не знает? — вместо этого спрашивает он и поднимается на цыпочки, чтобы убрать тарелку, хотя дёргается, как подстреленный и сжимает губы. — Нет, — хмурится Дазай. — С тобой всё хорошо? Чуя безмолвно кивает, хватая чистое столовое серебро. — Думаешь, Хаяши… возражала бы?Если бы она узнала о нас? — В зависимости от чего? Что я тусуюсь с парнем, или что ты работник в её доме? — И то, и то? — Нет, и да. Дазая никогда не заботило и не заботит до сих пор, что подумает Хаяши. Она может рассказать отцу, ну и что? Это совсем другая тема для обсуждения того, насколько он разочарование в семье. — Могу я спросить ещё кое о чём? — Чуя сегодня о-очень любопытный. — Так, да или нет? — Это не нет. Чуя не в восторге от этой реплики, но он её игнорирует. — Почему ты её ненавидишь? Я имею в виду Хаяши. — Я не ненавижу её. Мне просто всё равно. — Ладно, — бормочет Чуя. — Тогда позволь мне перефразировать: почему тебе всё равно? Сколько лет она замужем за твоим отцом? — Восемь. Чуя, кажется удивлён. — Она вышла замуж за моего отца. Это не имеет ко мне никакого отношения. — И что, ты просто игнорировал её все эти годы? — Ты говоришь так, будто это что-то плохое. — Это не… Думаю, мне бы просто стало одиноко. Или я бы устал от этого. — Мне не нужна была мать, если ты об этом. Тем более такая наивная и слепая ко всему. Некоторые вещи были более важнее и сложнее, чем это. Покорный кивок головой означает, что Чуя, наконец, решил бросить эту тему, так что Дазай берётся за неё сам, чтобы направить в более приятное русло. — Ты придёшь завтра? Чуя вздыхает. — Я сопровождаю Гин на день рождения её друга. Дазай понимает, что за этим стоит. — Свободен после этого? — Нет. Я пообещал Тачихаре, что помогу ему подготовиться к выступлению на его концерте. — ...Воскресенье? — Сказал ему, что поддержу его на самом концерте. Чёртов Тачихара. — Тогда понедельник, — говорит Дазай. — После того, как я вернусь домой с работы. Выражение лица Чуи позабавило бы его, если бы он не осознавал тот факт, что эти два дня кажутся им такими долгими по двум совершенно разным причинам. — Разве мы не можем просто… — Чуя, однако, замолкает, качая головой. — Неважно. Хаяши дома. И технически, я не уйду раньше пяти. Дазай всё равно не может не притянуть его ближе, поглаживая вверх и вниз по бедру. — Два дня, Чуя. Ты выживешь. — Это ты выживешь, — эхом повторяет Чуя, прежде чем опускает лоб на его грудь, приглушая своё ворчание. — Я знаю. Это не значит, что я хочу. — Дальше с глаз — ближе к сердцу, — бормочет Осаму, проводя пальцами по волосам Чуи и безмолвно осознавая: Ох, это действительно так.***
— Как я выгляжу? — Зашибись. — Что с моими зубами? Там что-нибудь застряло? По сигналу Тачихара открывает рот, демонстрируя ему прекрасный вид. — Я ел салат перед этим. — Как будто кто-то заметит, — бормочет Чуя, но всё равно добросовестно проверяет и тычет большим пальцем вверх, когда вроде бы ничего не найдено. — Ага, концерт будет записываться. И люди будут фотографировать. Я не хочу, чтобы меня знали, как парня с капустой в зубах! — Ты не будешь известен, как парень с капустой в зубах. Тачихара кивает, но выражение его лица кричит о том, что он не убеждён, поэтому Чуя кладёт руки ему на плечи и говорит: — Ты будешь известен, как парень с великолепным голосом. — С великолепным голосом. — И безумно хорошими песнями. — Хорошие песни... — Тачи, ты будешь в порядке. — Я знаю. — Тачихара слабо пожимает плечами. — Это всего несколько сотен человек. Ничего страшного, верно? Вполне выполнимо. Круто, круто, круто. Чуя не может сдержать ухмылку. Тачихара всё ещё просто ребёнок, который нервничает перед своим первым концертом. Мило. Телефон Чуи звонит в его кармане, и когда он видит, что звонит его отец, мгновенно мрачнеет. — Я должен ответить. Буду через минуту, хорошо? — Ага, спасибо, чувак! — Тачихара толкает его в плечо и отворачивается. Чуя одновременно сходит с ума из-за болезни отца и пытается отвлечь себя любыми доступными отчаянными средствами, поэтому последние два дня были адскими. Без Дазая, без секса. Только Чуя и его мысли. (И новая раздражающая боль в ноге.) С учащённым пульсом Чуя подносит телефон к уху. — Привет, папа. Всё в порядке? Так не должно быть. Обычно они не разговаривают в такое время суток, но если... Ему нужно услышать это прямо сейчас. — Не совсем, — слышит он голос Поля. Чуя находит ближайшую стену, хватается за неё для поддержки, чувствуя, руки дрожат. — Твоему отцу стало хуже. — Но он все ещё… — Да, да. Я сейчас с ним, но он… он не очень хорошо себя чувствует. Доктора говорят об операции. Слеза скатывается по щеке Чуи, и он торопливо вытирает её, прежде чем выдавить: — Я собираюсь забронировать самый ранний рейс, который смогу найти. — Да, думаю, это к лучшему. Они оба были так непреклонны в том, чтобы Чуя остался здесь, уверяя его, что с Артюром всё будет в порядке, что лететь домой не обязательно, что на деле не всё так плохо. Чуя чувствует, как наворачиваются слёзы, тёплые, они падают и затуманивают его зрение. — Чуя, — говорит его отец. — Пусть кто-нибудь отвезёт тебя в аэропорт. И пока не паникуй, ладно? Всё будет хорошо. — Да, — выдавливает он. — Да, ладно. — Тебе помочь с билетами на самолёт? — Нет, я сам разберусь. Просто… останься с ним. — Я на связи. Позвони мне перед тем, как сядешь в самолёт, хорошо? — Ага. Когда линия обрывается, Чуя пытается сохранить самообладание. Не дать истерике волю. Он пытается не развалиться на части, но у него это плохо получается. Это всё слишком. Слишком много и сильно. Он ни с кем не прощается; на это нет времени, и Тачихара поймёт. Чуя ловит такси возле бара и тараторит адрес.