***
Весь этот день — или ночь — как размытый кошмар. Где-то между телефонным звонком перед концертом Тачихары и звонком в дверь в квартиру Дазая, разум Чуи включил позицию автоматической работы, оставляя самого Чую в сонливом и тревожном состоянии. И таким образом он провёл весь полёт. Он видит, как Дазай и Йосано стараются его отвлечь, разговаривают о том о сём, спрашивают о фильме или предлагают ему закуски — те, что он обычно предпочитает. Но даже если бы Чуя хотел поговорить с ними сейчас, он бы не смог. Он только и делает, что посматривает в свой телефон, хотя в самолёте звонки запрещены. Однако он намерен позвонить, как только они приземлятся. И Чуя не знает, готов ли он услышать то, что ему скажут. Поэтому он просто смотрит на эту штуку, глупо моля её превратиться в какую-нибудь сверхспособность, способную исполнять желания. В какой-то момент он засыпает. По крайней мере, это заставляет его глубоко провалиться от страхов и беспокойств, опершись на тёплое что-то под своей головой. Чуя чуть ли не вздрагивает, просыпаясь, когда самолёт входит в турбулентность. И когда она стихает, он замечает, что то, на чём он лежал — рука Дазая. С тяжёлыми веками он медленно моргает и опускает взгляд на телефон в его ладони. Дазай замечает взгляд и поворачивается к нему. — Тебе удобно? Чуя кивает, больше заинтересованный текстом на экране. Название «Бессмертный». — Это про зомби? Он чувствует, как грудь Дазая дрожит от смеха. — Нет, это про Кощея Бессмертного и Марью Моревну. Русский фольклор с некоторыми… модификациями. — Модификациями? — Кощей — не отвратительный старый пердун, каким его обычно изображают, а красивый молодой человек. Чуя улыбается и тут же чувствует укол вины, из-за чего ему трудно дышать. — Не знал, что ты такое читаешь. — Ты многого не знаешь, — Дазай заправляет прядь ему за ухо, Чуя закрывает глаза и приближается к нему сильнее, словно растворяясь в его тепле. — Как ты себя чувствуешь? — Устал. — Можем откинуть сидение, и ты ляжешь… — Дазай начинает двигаться, но Чуя крепко сжимает его. — Нет, не надо. Дазай замирает, а Чуя шепчет: — Сиди вот так. Осаму ничего не говорит, но медленно расслабляется и позволяет Чуе уместиться у себя под боком. Какое-то время они проводят именно в таком положении: Дазай читает, Чуя дремлет, но иногда улавливает несколько фраз из книги. Чуть позже Дазай достаёт наушники и молча предлагает один Чуе, тот соглашается, и они вместе погружаются в мягкий и расслабляющий тон музыки. Чуя держится за чужую руку, ему удаётся снова заснуть.***
Дазай видит, как Чуя чуть ли не трясётся от напряжённой энергии. Когда самолёт медленно касается земли, его нога судорожно постукивает, как будто он пытается проделать дыру в полу. Каждый раз его взгляд опускается к телефону — так часто, что появилась навязчивая идея забрать эту штуку. (Ради блага всех остальных, Дазай не делает этого) Он не помнит, когда относился к чему-то легкомысленно, но с другой стороны, его здравый смысл как будто бы ускользает, когда дело касается Чуи. — Что бы ни случилось, у тебя есть мы. Глаза Чуи устремляются к нему, широко распахнутые. Он выглядит испуганным. — Я боюсь, Дазай. Что если… Позвонит мой отец и это… это… Что, если слишком поздно? — А что, если он позвонит и скажет, что операция прошла хорошо? — Не давай мне грёбаной дурацкой надежды. — Я даю тебе реалистичный ход событий. У них было много времени в полёте, и некоторую часть они потратили на разговоры о состоянии отца Чуи. Дазай всё ещё раздражён тем, что услышал об этом так поздно. Он предполагал, что Чуя доверяет ему достаточно, чтобы рассказать о таких его личных делах, но что ещё более раздражает, так это то, что он сам должен был заметить его поведение. В конце концов, он умел разбираться в людях, но почему вдруг упускал настолько очевидное, когда речь шла о человеке, который имеет для него особое значение? — Девяносто процентов абсцессов заживают без каких-либо осложнений. Самолёт приземляется, и Дазай едва ли слышит прощание капитана, хотя и не может перестать хмурится, потому что пассажиры начинают аплодировать. Акико провела большую часть времени, отдыхая с шёлковой маской для глаз и со своими AirPods наушниками. Она поворачивается, чтобы с вопросом посмотреть на Чую: — Что это такое, чёрт возьми? — Так здесь делают, — Чуя вздрагивает. — Не спрашивай. Я тоже не понимаю. Он смотрит на свой телефон, который издаёт звуки пришедших сообщений. Дазай молча наблюдает за тем, как он открывает их, будучи удивлённым, когда Чуя внезапно сжимает его руку, пока читает а затем глубоко вздыхает. — Папа говорит, что операция прошла хорошо, — шепчет он, прежде чем повернуться к Дазаю. — Он всё ещё спит, но он… он в порядке. Дазай проводит большим пальцем по нежной коже на руке Чуи. — Я же говорил. Когда люди вокруг них собираются встать, Акико хватает свою дорожную сумку и сжимает плечо Чуи. — А я говорю, что это надо отметить бокалом шампанского. Или кофе. Или тем и другим. Дазай отказывается от шампанского, игнорируя тот факт, что он сделал этот выбор, потому что скоро лично встретится с отцами Чуи, чего он не хочет делать из-за запаха выпивки. Но он доволен, наблюдая, как Чуя и Акико распивают бутылку до того, как они вызывают такси. Из-за разницы во времени ночь в Париже только начинается, и последние двадцать четыре часа кажутся бесконечными. Завтра Дазаю придётся позвонить отцу. Хаяши уже знает, потому что дала Чуе тысячу слезливых обещаний, что всё в порядке, и что она будет более чем рада его возвращению, если или когда его отцу станет лучше, но Дазай попросил её ничего не говорить Гэнъуэмону. Присутствие Йосано облегчит задачу, но не упростит окончательно. Однако сейчас Дазай просто вдыхает чужой ночной воздух и сосредотачивается на настоящем. Сегодня он находится в жизни Чуи, и ему не терпится увидеть, что же он здесь найдёт. Во время поездки Чуя немного более разговорчив, указывая на несколько магазинов и зданий, мимо которых они проезжают. Его спина напрягается, когда они подъезжают к больнице, и напряжение не покидает его на протяжении всего времени, пока они ищут его отца. После разговора за стойкой администрации и телефонного звонка Полю, все трое идут по тускло освещённому коридору. Затем в самом конце кто-то выходит из одной больничной палаты. Мужчина, соперничающий с Дазаем в плане роста, с длинными светлыми, заплетёнными в косу, волосами и с элегантными красивыми чертами лица. Однако то, что он родитель Чуи, показывает его поведение. Дазай может видеть, как Чуя ускоряется и бросается в объятия отца. Он сглатывает, чувствуя, что должен отвести взгляд. Рядом с ним слышится приглушённое всхлипывание, а когда он поворачивается к Акико, девушка вытирает глаза рукавом. — Ты что, плачешь? — Нет, — отрезает она, сверля его взглядом. — Просто в глаз что-то попало. — Хм. Дазай не винит её. Увидев подавленность Чуи, он решает, что предпочитает видеть, как тот цепляется за своего отца. Однако где-то глубоко внутри, скрытое за слоями неясной лжи, мелькает что-то ещё. Что-то похожее на гноящуюся зависть. Дазай не уверен, хочет ли он быть тем, кто обнимает, или тем, кого сжимают в объятьях. Он и не хочет знать. Как только Чуя отстраняется, он разговаривает со своим отцом на приглушённом французском, прежде чем в конце концов повернуться и махнуть им двоим, чтобы они подошли поближе. Дазай не особо нервничает, но он полагает, что это один из очень важных и решающих моментов. Это отец Чуи. И если предположить, что однажды их отношения выйдут за рамки секса по дружбе, — а Дазай планирует заставить Чую понять, что это так, — тогда этот мужчина, и тот, что сейчас лежит на больничной койке, когда-нибудь станут важной частью жизни Дазая. К счастью, ему всегда удавалось производить хорошее впечатление на родителей — то есть на всех, кроме его собственных. — Папа, — говорит Чуя. — Познакомься, Дазай и Йосано. Ребята, это мой папа. Его отец улыбается им обоим, а затем протягивает руку Дазаю. — Я рад наконец встретиться с тобой лично, Дазай. Пусть даже и при таких обстоятельствах. Хватка сильнее, чем он ожидал. — Взаимно, сэр, — отвечает Дазай по-французски. — Зови меня Поль. Затем он поворачивается к Акико. — Я видел тебя на фотографиях. Большое спасибо за то, что поддерживаешь Чую. — Не беспокойтесь об этом, — тянет девушка тоже на французском. В школе они учились в одном классе иностранных языков и получали самые высокие оценки. — Это меньшее, что мы можем для него сделать. Чуя выглядит более расслабленным, чем раньше, хотя его взгляд продолжает метаться к палате, из которой вышел Поль. — Не могли бы вы немного подождать снаружи? — спрашивает он, почёсывая затылок. — Я знаю, это дерьмово, но уже поздно, только семье разрешено. Акико машет рукой. — Не парься. — Мы выпьем ещё кофе, — добавляет Дазай. — Позвони мне потом, ладно? Чуя выдерживает его взгляд и молча кивает, словно в благодарность. Видимо Дазай уже набалован прикосновениями и любыми другими проявлениями внимания, ибо ему приходится впиться ногтями в ладони, потому что всё, что он хочет сделать — это пойти туда и поцеловать его. Но они далеки от такого, по словам Чуи, и они не в тех отношениях. Такая азартная игра, и Дазай готов на всё, даже если ему придётся пострадать. — Мне нравится преданность твоих друзей. Чуя лишь вполуха слушает, когда входит в комнату и видит своего отца, лежащего на белой больничной койке. Его кожа приобрела призрачную бледность. Он выглядит почти прозрачным по сравнению с его чернильно-чёрными волосами. Там куча трубок и проводов, но — но он всё ещё дышит, всё еще здесь, и это самое главное, верно? — Он ещё не проснулся? — Это была тяжелая операция, — говорит Поль, садясь в кресло рядом с ним. Кажется, он в полном порядке, но когда Чуя внимательно смотрит, то замечает трещины морщин на его лице, более заметные, чем раньше, мешки под глазами, коса выглядит так, как будто она была заплетена несколько дней назад, и это действительно должно что-то значить. Сглотнув, Чуя отводит взгляд и вместо этого хватает руку Артюра, сжимая её, как будто его тело согреется, если он будет достаточно стараться. — Мне очень жаль, что меня здесь не было. Я должен был вернуться, я… — Чуя. Он поднимает глаза, находясь снова на грани слёз, потому что это такой пиздец. Это его родители. Люди, которые дали ему настоящий дом, когда он уже был готов потерять любую надежду. А что даёт Чуя? Он— — Ты не мог знать. — Но он часто болеет, и… — И ты не можешь всё бросать и мчаться сюда каждый раз, когда это происходит. Мы твои родители. Ты наш ребенок. Это мы должны заботиться о тебе, а не наоборот. Чуя выдыхает так, будто не дышал уже целую неделю но сейчас, у него падает камень с души. — Я просто хочу, чтобы с ним всё было в порядке. — Будет. Дай ему время. Они просто молча сидят несколько мгновений, но когда Чуя зевает в пятый раз, Поль встаёт. — Позвони своим друзьям и возвращайтесь домой. Поспи немного. Появишься тут только тогда, когда больше не будешь похож на мертвеца. — Но пап… — Это не просьба, малыш. Чуя поспорил бы ещё, но отец прав. Если он останется здесь дольше, то уснет. А Дазай и Йосано, ждущие его, возможно, такие же измученные. — Я останусь здесь, пока твой отец не проснётся, — говорит Поль, проводя его к выходу. — А утром приду переодеться. Тебе нужен ключ? — Ах, да. — Вот. В холодильнике должна быть еда, но если ты ничего не найдёшь, я могу дать тебе немного денег… — Всё в порядке. У меня есть свои. — Чуя… — Папа, — фыркает он. На самом деле в Йокогаме Чуя сумел накопить довольно большую часть ежемесячной зарплаты, которую он получает, потому что чёртова семья настаивает на том, чтобы платить каждый раз, когда он гуляет с Дазаем или с детьми. А у отца, вероятно, и так достаточно забот, чтобы платить за обед на троих прямо сейчас, так что… — У меня есть, правда. Не беспокойся. — Ты всё такой же упрямый, как всегда, — ворчит Поль, прижимая Чую к своей груди и взъерошивая ему волосы. — В ближайшее время ничего не изменится. — Это хорошо, ребёнок. Это странное, шипящее ощущение покалывания в его руках, когда Чуя впервые за несколько месяцев открывает дверь своего дома. Дазай — и Акико — вот-вот увидят всю его жизнь, и хотя сейчас это не должно быть чем-то безумным — в конце концов, Чуя находится в их жизни — это всё равно кажется чем-то важным. Наверное, потому что Чуя никогда не ожидал, что это произойдёт. Войдя внутрь, первым ощущается запах: смесь одеколона его отцов, ванильных свечей, цимбопогона и — дома. Просто дом, родное место. — Добро пожаловать, — бормочет Чуя и неловко отступает в сторону, когда они все толпятся в коридоре. Он не крошечный, но тесный по сравнению с тем, к чему эти двое, вероятно, привыкли. Чуя осматривает дом, ища любые изменения. Насколько он знает, всё должно остаться прежним, за исключением новых штор, о которых Артур страстно писал ему. Ничего не изменилось. Их уютная кухня, до краёв заполненная кастрюлями, чайниками и элементами декора, которые на самом деле не нужны. Гостиная с отвратительным жёлтым диваном. И— — Баки! Чуя приседает и разводит руки в стороны, когда его самое любимое во всём мире животное бежит к нему. Французский бульдог. Её хвост виляет так сильно, что она чуть не падает перед ним, взволнованно хрипя и гавкая. — Привет, моя прелесть! Привет, красотка! Привет… — она прыгает на него, пытаясь лизнуть лицо, и Чуя смеётся, пытаясь погладить её — что сложнее, чем кажется, когда собака такая энергичная. — Ты соскучилась по мне? Да, я тоже по тебе соскучился! Я так по тебе соскучился! Йосано приседает рядом с ним, всё еще на каблуках, и протягивая руку. — Разве ты не пышная булочка? Чуя хихикает, затаив дыхание, и смотрит на Дазая, нахмурив брови, когда видит, что тот стоит на широкой дистанции от Баки. Если подумать, он никогда не видел, чтобы Дазай гладил даже Дьябло, но всегда предполагал, что это просто в характере Дазая. Хотя дело, скорее всего, в другом. Они встречаются глазами, и Чуя видит, как напряжение падает, он дарит ему милую улыбку и предлагает руку, чтобы помочь подняться. — Ты пахнешь собакой, — морщится Дазай — Баки чудесно пахнет, — возражает Чуя. — Не оскорбляй её. Дазай поднимает руки в знак капитуляции. Пыхтя, Чуя пытается немного расшевеливается. Прошло уже много времени, бог знает сколько часов, а он всё никак не может избавиться от напряжения; и не сможет, пока его отец не проснётся. Чуя позволяет Дазаю и Акико осмотреть остальную часть дома и шнырять вокруг, пока он проверяет холодильник на наличие чего-нибудь съедобного, слишком измученный, чтобы беспокоиться о том, что они могут обнаружить что-то смущающее в его комнате, учитывая состояние, в котором он оставил её в день полёта в Йокогаму. Как будто там взорвалась грёбаная бомба с тряпками. Осталось немного куриного супа, и хотя уже полночь, Чуя хватает кастрюлю и ставит на плиту, чтобы разогреть. Где-то в другой комнате он слышит, как Йосано говорит: «Ой, посмотри на его пухлые щёчки!» Чуя закатывает глаза. — Какое у него злое выражение лица, — замечает Дазай, забавляясь. — Он выглядит так, будто хочет ударить того, кто фотографировал. Скорее всего, речь идёт о фотографии, сделанной в канун Рождества на фоне Эйфелевой башни. Первый год Чуи с Полем и Артюром и его первое Рождество, которое он отпраздновал как в кино. Только тогда вся эта история заставляла его кровь кипеть. Чуя так привык, что его каждый раз выбрасывают, как старый ковёр, что никогда не ждал другого, более положительного исхода. И он ненавидел это. Он ненавидел не знать их мотивов, ненавидел их беззаботные улыбки, ненавидел — ну, он ненавидел почти всё. Поэтому, когда они попросили какого-то случайного туриста сфотографировать их троих, Чуя был обязан показать им, как сильно он это ненавидит и что он готов к тому, что его снова бросят. Лучше раньше, чем позже. Потому что быть брошенным людьми, которых знал только несколько месяцев, легче, чем быть отвергнутым тем, кого любил. Вспоминая об этом, Чуя может только покачать головой. На протяжении многих лет его отцы терпели от него много дерьма, и всё же они никогда не бросали его. Запах супа, к счастью, отвлекает Дазая и Йосано от рассматривания фотографий, и они оказываются на кухне. Все трое садятся за стол и ужинают, тихо обсуждая планы на завтра. Во-первых, больница. Если Артюр проснётся и почувствует себя лучше — когда он проснётся, Чуя может показать ребятам город. Йосано уже объявила, что ей придётся лететь обратно через две ночи из-за работы. Пребывание Дазая зависит от его разговора с отцом. А вернётся ли Чуя — пока неизвестно. Он не сомневается, что его отцы скажут ему вернуться в Йокогаму, чтобы закончить год работы помощником по хозяйству, да и Чуя не хочет оставаться в Париже и ждать, пока поступит в университет. У него есть друзья в Йокогаме. Ему ещё есть что испытать и чем заняться. Он даже не попрощался со всеми должным образом. Глядя на Дазая, задумчиво прихлёбывающего свой суп, у Чуи сжимается грудь. Он не готов покончить с этим. Чем бы это ни было. Ещё рано. Он думал, что у них есть время, по крайней мере, до октября, и… Чуя не готов. Однако жизни наплевать, готов кто-то или нет; это просто случается, и если состояние его отца не улучшится… Чуя никогда бы не смог жить с самим собой, если бы просто вернулся в Японию. К тому времени, когда они заканчивают есть, на них наваливается толстый слой усталости, из-за чего невозможно держать глаза открытыми, не говоря уже о том, чтобы двигаться, так что Чуя пересиливает себя, чтобы постелить на диване для Йосано. Он чувствует себя немного виноватым за то, что заставляет её спать там, но он не может отдать ей кровать своих родителей, а диван слишком мал для двоих. Йосано фыркает и просит излишне не беспокоиться. Оказывается, ей приходилось спать в местах и похуже. Даже если она и выглядит как принцесса, Чуя более чем уверен — за утончённой личиной скрывается нечто очень сильное. Когда, наконец, дверь его комнаты — прибранной с тех пор, когда он в последний раз стоял здесь — закрывается, погружая его во тьму, Чуя сглатывает, идя к своей кровати, которую будет делить с Дазаем. Она невелика, а это значит, что им будет довольно тесно, что, на самом деле, уже не так важно. Это не так, но… Его отец наверняка проверит его утром, когда вернётся домой, и обязательно заметит их. Вдвоём. Ну, проблемы будут решаться по мере их поступления. И он слишком устал, чтобы заёбываться прямо сейчас. Как только Чуя заползает под одеяло, он слепо тянется к Дазаю. — Спишь? Слышится шорох. Судя по всему, Дазай разворачивается лицом к нему. — Ага. Чуя кладёт голову на подушку. — Мне нравится твой дом. — Спасибо. Мне твой тоже нравится. Он слышит, как Дазай тихо фыркает. — Мне особенно нравятся твои простыни. Человек-Паук, да? О Боже. Несмотря на то, что слишком темно, чтобы что-то разобрать, Чуя всё равно закрывает глаза руками, постанывая себе под нос. — Мне было девять! Ему подарили их во время его помешанного периода по супергероям — хотя технически это продолжалось несколько лет — и он никогда не удосуживался выбросить эти простыни, потому что Артюр всегда настаивал оставить их «на всякий случай». Дазай мычит и каким-то образом умудряется найти его щёку и ущипнуть её. — А ещё я видел твои фотографии на Хэллоуин. — Чуя стонет ещё громче, но когда он понимает, как это может звучать снаружи, затыкается, его смущение переходит в приглушенный смех. — Ты очень милый Паучок. — Заткнись, — шипит он с болью в щеках от улыбки, шлёпая Дазая по руке, хотя тот хватает его за талию, в притворной попытке прижать к себе до нехватки воздуха. — Как будто ты не носил такие вещи в детстве! По-любому ты был Бэтменом! — Я никогда не смотрел эти фильмы. Слишком неправдоподобно. — Какой ребёнок вообще обратит на это внимание? — фыркает Чуя, пытаясь выбраться из этих проклятых осьминожьих объятий. — Я. — Значит, ты всегда был занудой? — Если ты имеешь в виду умным, то да. Я родился умным. — Я не это имел в виду. Это заставляет его задуматься о том, как выглядело детство Дазая. Наверное, намного красивее, чем у Чуи, да, но тоже поверхностно. Как-то пусто. Дазай ладит с Хаяши, но, по его словам, это всего лишь игра. Отец Дазая… его отец не очень хороший. И он почти не разговаривает с Рю или Гин. Его детство как будто было одиноким. — Возможно, Marvel и DC не очень реалистичны, — бормочет Чуя. — Но они забавные. Когда-нибудь мы должны их посмотреть. — Нам пока не удалось досмотреть ни одного фильма, — услужливо отмечает Дазай. Он не ошибается. Фильмы всегда заканчивались оргазмом. — Но разве гении не должны справляться с многозадачностью? — шепчет Чуя, прижимая ладонь к груди Дазая, медленно двигая ею вниз. — Что тебе мешает трахать меня и смотреть фильм? Дазай вторит его движению, касаясь его бедра. — Я был бы идиотом, если бы обращал внимание на кого-то, кроме тебя, когда ты голый и издаёшь все эти милые звуки. Чуя жмурится. Почему он всегда оказывается возбуждённым, как бы невинно ни начинался разговор? И почему Дазай всегда должен звучать так — так романтично! Он знает, что в основном это просто флирт, а Дазай слишком хорош в словах, но иногда кажется, что это нечто большее. Гораздо большее. — Спокойной ночи, — хриплым шёпотом выпаливает Чуя. Кратковременное молчание Дазая говорит о его удивлении резкой сменой настроения, но через несколько секунд он произносит: — Спокойной ночи, чиби, — и его пальцы медленно ускользают от него. Чуя тут же скучает по его прикосновениям, даже если сейчас это к лучшему. Дазай действительно отвлекает, и здесь, в постели Чуи, прямо рядом с гостиной и слишком далеко от ванной, они застряли бы без салфеток и смазки, их Чуя должен был бы искать в первую очередь. Так что это сон. Как бы возбуждающе и приятно ни звучала сейчас перспектива секса… Спать. Чуя глубоко вздыхает и вытягивает ноги, слишком измученный, чтобы даже заметить, что он переплёл их с ногами Дазая. Спать.