***
Акции компании «Закатное солнце» падают на 40% после шокирующего интервью Дазая Осаму об отце и председателе этой компании. «Люпин» Дазая Осаму бьёт рекорд по количеству проданных билетов на самую ожидаемую вечеринку открытия года! Как интервью Дазая Осаму прогремело на весь мир, и что оно говорит нам о домашнем насилии. Кто является печально известной любовью Дазая Осаму? Список потенциальных кандидатов. Последняя статья наконец-то пробудила в Чуе достаточно любопытства, чтобы нажать на эту чёртову ссылку. Там есть текст, который подводит итог интервью. Просмотрев уже сотню раз, Чуя пропускает его и переходит прямо к списку «потенциальных кандидатов». Номер один: Ранпо Эдогава. «Помимо того, что Ранпо является главой того же новостного агентства, которое показало вирусное интервью Дазая Осаму, а также обладает эксклюзивными правами на фотографии с долгожданной вечеринки по случаю открытия бара «Люпин»; анонимный источник сообщает нам, что эти два человека дружат уже почти десять лет. Что может быть лучше, чем превращение друзей в любовников? Если вы спросите нас, то мы определённо за команду #PowerCouple и #ДаРан.» Чуя фыркает. Вау… просто вау. Конечно, новостной сайт не совсем неправ, но эта теория появилась на несколько лет позже. После Нового года Чуя проявил любопытство и спросил о прошлых связях Дазая и о том, что именно означает тот самый «френдцест» в их группе. И что ж — даже если в какой-то момент между Рампо и Дазаем что-то было, то быстро закончилось. Просто так. Кажется, у Дазая не было проблем с тем, чтобы вести непринуждённый образ жизни. До появления Чуи. Не то чтобы у Чуи были какие-то основания что-то говорить, потому что он тоже был не против случайных связей. До появления Дазая. Что за парочка. Второе имя в списке — Ода Сакуноскэ. «Поскольку он более скрытен, ”доказательств” меньше, но, опять же, анонимный источник, по всей видимости, сообщил СМИ, что они хорошие друзья. Очевидно, что это сразу же превратилось в нечто большее.» Просто смешно. Тут и Куникида, и Танидзаки, и… Чуя. Есть фотография, где его засекли в безразмерной толстовке, потому что ебаные папарацци постоянно следят за домом Цушимы, даже если Дазай не живёт здесь с тех пор, как интервью вышло в свет. Чуя не только выглядит нелепо на этой фотографии, но и в заголовке вместо его имени написано «Помощник по хозяйству». Это справедливо, потому что он и есть помощник по хозяйству, но, чёрт возьми. Все получили по имени, кроме него? И когда это Чуя… Неважно. Нахмурившись, он начинает читать. «Другим возможным кандидатом может быть Помощник по хозяйству, который живёт у Цушимы с сентября. О нём мало что известно, кроме того, что он француз, и что между ним и Дазаем якобы пробежала искра. А кому не нравится тайный роман со своим временным братом? Вот что мы зовём «ФранцузскийПоцелуй.» Есть и грёбаный опрос, спрашивающий читателей, кто, по их мнению, может быть пресловутым любовником Дазая, или как там ещё это называется. Чуя не хочет кликать, правда, но его пальцы случайно соскальзывают, и упс… Хах. Практически ничья между Чуей и Ранпо. Под опросом раздел комментариев кажется довольно активным, но сейчас он может обработать лишь часть информации. Он всё же отправляет ссылку в групповой чат. Отчасти потому, что ему придётся ждать ещё полчаса, пока Сигма не придёт на их прощальный обед и поход по магазинам. Отчасти потому, что это уморительно, а группа в последние два дня отправляла в чат всевозможные нелепые новостные статьи. Не прошло и пяти секунд, как на его телефон приходит новое сообщение: Йосано: О, дорогой, зачем ты это читаешь? Ранпо: Действительно Ранпо: Я тоже за команду ДаРан Танидзаки: А разве ты не должен быть в команде Одарана??? или Ранподы????? Ранпо: Ну, я СТАРАЮСЬ Ода: Без комментариев. Ранпо: Видишь, с чем я имею дело? Ранпо: Дазай никогда не относился ко мне так. Йосано: Очень странно, раз Дазай, ЗАМЕТЬТЕ БИ, в списке только одни мужчины. Меня даже не упомянули Танидзаки: Йосано-сан, у тебя буквально есть девушка? Йосано: И что? Хигучи: Но ваши отношения были фальшивыми 😳 Дазай: Жаль разочаровывать, но единственное подходящее имя в этом списке — Помощник по хозяйству. Дазай: команда французскийпоцелуй до победного конца. Это такой маленький комментарий, но по тому, как из-за него свело в животе у Чуи, кажется, что это намного больше. Забавно, но ничего не изменилось.Чуя всё так же возвращается домой. Дазай всё так же остаётся. Однако, когда у них так мало времени, они находятся на расстоянии, вместо того, чтобы использовать то время, которое у них ещё есть. Ранпо: Это грубо и неправильно. Йосано: Фу, шлюха Хигучи: Подожди. Хигучи: Это значит то, что я думаю? Танидзаки: ОМГ! Чуя: Лол Хигучи: Ладно, я запуталась. Коё: 🤦♀️🤦♀️🤦♀️ Йосано: Вы все Прежде чем Чуя успевает ответить — не то чтобы он знал, что сказать, — его телефон пикает от входящего звонка Дазая: — Привет. — Привет, красивая толстовка на фотографии. Кажется, она мне смутно знакома. Чуя откинул голову на спинку дивана и прикусил щёку, чтобы не наделать глупостей вроде ухмылки. — Ты даже никогда их не носишь. Эти толстовки только зря занимают место в твоём шкафу. — Как я и говорил, — Дазай цокнул, — это мило. Что делаешь? — Жду Сигму. — Сигма, да? — Дазай не звучит раздражённым, как таковым, но Чуя не настолько глуп верить, что Осаму действительно рад слышать это имя. Учитывая всё, что произошло в ночь его дня рождения. — Я удивлён, что вы ещё друзья. — Ну, да. Ревнуешь? — Зависит от того, что ты планируешь с ним делать. Внутри у Чуи дрогнуло. — Мне нужно что-то надеть на вечер, — открытие Люпина. Последняя вечеринка. Последняя ночь Чуи в Йокогаме. — Сигма тоже может прийти, да? — Если только он не приведёт никого из своих мелких друзей. — Нет. Ты, как никто другой, должен знать, что Фёдора даже нет в городе. Отец Дазая, что неудивительно, не пал без боя, но претензии, которые он в ответ предъявил собственному сыну, заставили их — Дазая и Фёдора — снова работать вместе. Теперь на шее Цушимы висит ещё несколько обвинений, помимо нападения и побоев. В этом нет ничего красивого или лёгкого, но в итоге интервью, которое дал Дазай, оказалось в тысячу раз эффективнее, чем кто-либо из них мог предположить. Его история распространилась не только по всей Японии, но и по всему континенту, даже за его пределами. Тысячи сообщений в Твиттере, новостных статей и телеканалов обсуждают то, что с ним произошло. И голоса становятся только громче после того, как Цушима получил ещё больше обвинений. Так что теперь остаются только юридические вопросы — утомительные, но важные. — Я знаю про Достоевского, — отвечает Дазай. — Но мне также не нравится этот клоун-блондин. — Да, ну, не волнуйся. Будет только Сигма. — Только Сигма, — повторяет Дазай, и Чуя не может удержаться от смеха. — Он может прийти, но он не будет тем, кто проведёт ночь рядом с тобой. — Да, а тогда кто это будет? — Я. — Думаю, это справедливо, учитывая, что это твоя ночь. — Теперь ты заставляешь меня звучать как отец, чья очередь сидеть с детьми после развода. — Мерзость, — пробормотал Чуя, подавляя смех рукой. — Ты собираешься увидеться с ним сейчас? — Хаяши упомянула, что собирается зайти. Я пойду позже. — Может, мне всё же пойти с тобой? — Всё в порядке. Правда. Единственное, что сейчас может сделать мой отец, это сказать слова, которые я уже слышал тысячу раз. Ты… — голос Дазая затихает. — Просто будь там сегодня вечером. Вот и всё. — Хорошо, — пробормотал Чуя. — Увидимся позже. И ещё, Дазай? — Да? — Я… я… неважно. Будь осторожен. Увидимся вечером. — Вечером, — соглашается Дазай. Я люблю тебя. Это почти вырвалось у него. Казалось бы, из ниоткуда. Я всё ещё люблю тебя.***
Дазай сделал всё это не для того, чтобы люди вернулись и просили у него прощения. Он сделал это даже не из мести. Это было просто логичное решение. Даже альтернатива. Деловая сделка. И всё же, какая-то пустая часть его находит удовлетворение в этом жалком выражении на лице Хаяши, когда она извиняется за то, чего якобы не замечала. Ребёнка, потерянного в темноте — который наконец видит свет. — Я не спала всю ночь, думала об этом, и я даже не могу описать, как мне жаль. Я должна была смотреть внимательнее. Я должна была положить этому конец. Я должна была больше сомневаться в том, что произошло. Ты с самого начала был таким самостоятельным ребёнком, что я ошибочно полагала, что тебе не нужен кто-то другой, кто попытается заменить твою мать. Но это не так. Тебе нужен был кто-то, кто мог бы заступиться за тебя, когда это имело значение, а я этого не сделала, я… — Госпожа Хаяши, — прерывает её Дазай после нескольких ужасных минут, — почему бы тебе не сэкономить своё дыхание и не остановиться? Зевая, она смотрит на него и хмурится. — Я пытаюсь извиниться, и ты выслушаешь. — Я буду делать всё, что захочу. И мне нужны от тебя не извинения, а кое-что другое, — Дазай может только кивать, пока она хмуро глядит на него. — Твоё слово, что ты будешь на правильной стороне суда. Дазай полагал, что они всё равно пойдут в суд, даже если его отец не сумеет отговорить себя от этого, но теперь, когда эта история попала в мировые новости, дело будет более важным и более ожидаемым, чем когда-либо. Оно деликатное, особенно с учётом новых документов. Они таинственным образом ожили после того, как команда адвокатов Цушимы выступила с заявлениями о том, что Дазай психически неуравновешенный человек, употребляющий наркотики. Может быть, он и психически нездоров, но не настолько, чтобы быть неспособным говорить правду. Кислое выражение лица Хаяши сменяется неуверенным кивком. — Конечно, Осаму. Всё, что хочешь. — Я не хочу, чтобы ты лгала ради меня, — тихо говорит ей Дазай. — Но если ты когда-нибудь действительно видела то, на что не обратила внимание тогда… Суд будет отличным местом, чтобы начать вспоминать. Ей стыдно. Это очевидно. Часть Дазая хочет надавить на неё посильнее, пока она не почувствует себя такой же маленькой, как он, когда её взгляд смотрел сквозь него. Часть внутри него чувствует жалость к ней. Мужчина, которого она думала, что любит — не настоящий. И никогда им не был. — И ещё кое-что, — добавляет Дазай, прежде чем забыть об этом. — Да? — Позаботься о моих брате и сестре. Я хочу, чтобы они могли вспоминать своё детство и не думать о том куске дерьма, которого они когда-то называли папой. Они заслуживают лучшего. — Твои брат и сестра… — Так я и сказал. Кстати говоря… — Дазай смотрит мимо кухонного бара на двух детей, играющих в видеоигры на телевизоре. Забавные, маленькие существа. — Я хочу побыть с ними несколько минут наедине. Дазаю тоже неловко: неприятное чувство нервозности поселяется в его животе, когда он подходит к детям. Прошло уже много времени с тех пор, как он удосужился поговорить с ними. — Привет, малыши… Как дела? — Что случилось с твоим глазом? — спрашивает Гин, пристально глядя на него. Рю выглядит таким же озадаченным, но из-за чего-то другого. — Почему ты разговариваешь с нами, Дазай-сан? Почесав затылок, Дазай оглядывается на Хаяши, потом на детей. Боже, какой же он дерьмовый брат. — Вообще-то, это забавная история. Хотите, я расскажу вам, ребята, пока мы сыграем несколько раундов? Как вам это, а? Они оба пожимают плечами, позволяя ему присоединиться, как будто это совершенно обычное дело. Дазай постарается работать над тем, чтобы в будущем так и было. Схватив один из джостиков, он садится. — Итак, как видите…***
— Этот? — спросил Чуя вслух, нахмурившись. В следующее мгновение он отбрасывает пиджак в сторону. — Не-а. Слишком скучно. Может, вот это? Не-а. Это не для таких коротышек, как я. Блять. Как насчёт этого? — Он поворачивается к Сигме. — Нет, ты прав. Выглядит уродливо. — Чуя. — Чего? — Ты даже не смотришь на одежду. — Э-э-э, — Чуя скривил лицо, оглядывая магазин, но не увидев ничего достойного его внимания. — Знаю. Я просто… — Нервничаешь? — Да. Правда глупо? Улыбка Сигмы слишком милая. — Я никогда не пойму, что ты нашёл в этом парне. Особенно после того, что он сделал, но не мне тебя судить. Я здесь для поддержки. И модных советов. — Вообще-то, именно это ты и должен делать, — бормочет Чуя. Сигма замечает что-то в другом конце магазина и, положив две руки на плечи Чуи, начинает направлять его туда. — Мы друзья, поэтому твой долг — указывать мне, когда я веду себя… — рот Чуи захлопывается, когда он видит то, что заметил Сигма. — Ох... — Как насчёт платья? Ты ведь не против их носить, верно? — Ага, — он ни за что не откажется от такого великолепного платья. — Оно абсолютно прекрасно. — Хорошо, — слышит он слова Сигмы. — Тогда примерь это. Ты будешь самым сексуальным человеком в стране.***
За последние несколько дней Цушима Гэнъуэмон прилично постарел на десять лет. Его челюсть больше не чисто выбрита. Круги под глазами стали темнее ночи, опускающейся на день. А его костюм помятый — повидал лучшие времена. Интересно. Очень интересно увидеть, что скрывается под личиной гиганта, когда отделяешь несколько слоёв. И под интересным Дазай подразумевает жалкое зрелище. — Разве ты не гордишься мной, отец? Я заключил деловую сделку века. Поверь мне. СМИ ещё долго не забудут об этом, — Дазай театрально проводит раскрытой ладонью по воздуху, выводя невидимые буквы: — «Бизнесмен года оказался оскорбительным куском дерьма и фанатиком.» — Ты действительно думаешь, что победишь? — Дазай в ответ наклоняет голову набок. — Никакое количество фантастических трудов не скроет следы хлама в твоих венах, сынок. Они увидят всё дерьмо, которое ты принимаешь. Они узнают, что ты такой же неуравновешенный, какой была твоя мать. Все будут знать, что ты просто… — слова приходят, но проскальзывают сквозь него. Дазай победил. Он победил. И он всё равно победит, даже если каким-то чудом претензии его отца обретут хоть какую-то обоснованность. Потому что репутация Цушимы уже разрушена. Он был вынужден уйти со своего поста руководителя компании. В глазах молодежи он враг общества номер один: хладнокровный капиталист и консерватор. Никакое количество юридических побед не исправит того, что он потерял за последние несколько дней. И что он будет продолжать терять до тех пор, пока Дазай дышит. Ущерб необратим. — Ты всегда такой эмоциональный, — говорит ему Дазай, громко вздыхая. — Тебе стоит успокоиться. — Не смей говорить со мной свысока! Я твой отец! — Насколько я от тебя же слышал, это не так. Уверен ли ты, что с тобой всё в порядке? Возможно, ранние признаки слабоумия? — Осаму — прекрати сейчас же этот фарс — я вложу деньги в твой чёртов бар, только забери назад свои заявления… Дазай встаёт со своего места, засовывая руки в карманы брюк. — Попрошайничество — не очень по-мужски. — Затем: — О, и я уволился. Если твой мини-мозг ещё не понял этого. Всего доброго. Несмотря на всё это, печальная правда заключается в том, что крошечный шип, который каким-то образом выжил внутри его органов, ослабевает на глазах. Частичка, которая помнит несколько редких, но ярких моментов из давно забытого прошлого, когда они всё ещё были семьёй из трёх человек; его отец улыбался ему, прежде чем Дазай научился говорить. Но и это со временем померкнет.***
Бар «Люпин» заполнен людьми до отказа. Их так много, что Чуе и Сигме требуется приличное количество времени, чтобы протиснуться сквозь толпу. Не говоря уже о том, чтобы заметить кого-то из своих друзей и добраться до них, особенно с проклятыми ботинками на ногах, которые Чуя заставил себя надеть сегодня. Это уморительный контраст: облегающее, блестящее чёрное платье и огромная безобразная обувь. Чуя может не любить эти ботинки, даже немного ненавидеть, но это не мешает никому бросать на него восхищённые взгляды; не мешает друзьям осыпать его комплиментами. Чуя, пригубив пару коктейлей за столом, идёт к Коё, чтобы взять ещё, и тут он замечает его. Как только глаза Дазая встречаются с его глазами в другом конце комнаты, весь шумный и красочный мир людей, музыки и выпивки вокруг них исчезает. Знаете момент, когда девушка спускается по лестнице в выпускном платье, а её кавалер, увидев её, сдерживает пошлую улыбку? Ощущения примерно такие же. Вот только Чуя не на выпускном балу, а на вечеринке по случаю открытия бара своего брата-на-время. По совместительству приятеля с привилегиями, по совместительству друга, по совместительству худшего человека, которого он когда-либо встречал. И Дазай вовсе не его пара. Они просто два человека, которые, как оказалось, имеют довольно… богатую историю друг с другом. — Я думал, мы уже покончили с этим трахом глазами, — бормочет Коё рядом с ним, проводя ногтями по лбу. — Но это мой сигнал, чтобы найти свою девушку и заниматься с ней сексом всю ночь. Чуя закатывает глаза. — Ты меня любишь! — Как-то так. Не делай глупостей, ладно? — Коё ерошит ему волосы, затем исчезает в толпе, и Чуя остаётся один. Ну, не совсем. Сотня разных людей втиснулась в здание: море красивой, интересной одежды, цвета волос и возбуждённых лиц — большинство из них привлекло сюда интервью, полагает Чуя, — ну, и бар, конечно. Он видел его уже несколько раз, в основном, когда им нужно было место, чтобы потрахаться. Но, находясь здесь, когда бар открыт, полон и славно торжествует, Чуя чувствует, что его сердце вот-вот разорвётся от гордости. Дазай действительно сделал это. Этот идиот всё провернул. И, что самое главное, Чуя не один, потому что Дазай в считанные секунды заменяет Коё. Его взгляд пробегает по телу Чуи, как физическое прикосновение, выжигая отпечатки повсюду, куда бы они ни попадали. Чуя вынужден сглотнуть, чтобы выдавить из себя улыбку и ударить костяшками пальцев по плечам Дазая. — Человек сегодняшнего дня, — шутит он с улыбкой, которая грозит переполнить его слишком большим количеством эмоций, если он не будет осторожен. — Каково это — быть главной темой в Интернете последние бог знает сколько дней? — Не так приятно, как видеть тебя… — Дазай чуть не перекрестился, глядя на тонкий изгиб бёдер Чуи. — В этом. Забудь. Это даже близко не стоит… Улыбка Дазая настолько легка и беззаботна, что Чуя не в силах её испортить. Он счастлив за него. Он всегда будет счастлив за всё, чего добился человек, стоящий перед ним. Но за это, конечно, пришлось заплатить. Тени под глазами Осаму говорят достаточно. Он наклоняет голову набок, даря ему ещё одну красивую улыбку. — Отблагодаришь меня танцем? Чуя оглядывается вокруг. Люди веселятся, да, и он уверен, что здесь достаточно пьяных, чтобы никто не возражал, но… — Здесь? Прямо сейчас? Дазай протягивает ему руку. — Да. Прямо сейчас. Ну, не похоже, что Чуя увидит кого-то из этих незнакомцев снова. В буквальном смысле. Ухмыльнувшись, он принимает предложение Дазая, переплетает их пальцы, а затем позволяет Осаму притянуть его к своей груди и начать нетрадиционный, идеальный ритм, который принадлежит только им двоим. Музыка слишком быстрая, слишком счастливая, и Чуя уловил, как несколько человек бросают на них странные взгляды, но даже не может заставить себя обратить на это внимание, уткнувшись лицом в чужую грудь. Как кто-то, — кто так сильно нравится Чуе — может заставлять его чувствовать себя таким опустошённым внутри, навсегда останется загадкой. Своей ладонью Осаму проводит по всей длине обнаженной спины Чуи. Его прикосновения легки, от чего каждый нерв внутри трепещет в порыве страсти. Другая рука заправляет рыжую прядь волос за ухо, затем гладит его подбородок. Большой палец нежный и мягкий на ощупь. — Как насчёт обмена грязным бельём, а? Смех Чуи заглушается, прежде чем он выгибает бровь: — Опять эта дурацкая игра? — Она не дурацкая. Я, кажется, помню, что всё ещё должен тебе пару истин. — Ну, если ты так говоришь, — такт текущей песни стихает, но они вдвоём продолжают раскачиваться в ленивых кругах, забыв об окружающем мире. — Давай, Осаму. Открывай. Ему нравится, как темнеют глаза Дазая, при звуке своего имени: О-са-му. Всего три слога, а такая реакция. Дазай действительно не такой уж сложный, каким притворяется. — Я, — дыхание Чуи сбивается, когда Дазай наклоняется: призрак тёплого дыхания проносится над ухом, когда его руки ложатся на бёдра Чуи, большие пальцы проникают внутрь платья и притягивают его ближе к себе. — Я хотел поцеловать тебя с тех пор, когда увидел, как ты прогуливаешься по дому в своём розовом халате. С тех пор я никогда, ни на секунду, не переставал думать о том, чтобы поцеловать тебя. Первая мысль, которая проносится в голове Чуи: «Нелепость. Этот халат отвратителен.» Вторая: «Никогда?» — Одно время мы часто целовались, — пытается сказать Чуя тем язвительным тоном, к которому он приспособился для разговоров с Дазаем. Но выходит это с придыханием и отчаянием, вероятно, потому что он сам едва дышит. — Даже тогда? — Особенно тогда. — Я не знаю, воспринимать это как комплимент, или как оскорбление. — Прими это как есть. Умоляю. Чуя отталкивает Дазая, нежно прижимая руку к его груди, и лишь выгибает бровь, подёргивая губами. — Кажется, я говорил тебе, что умоляя, ты ничего не добьёшься? А называешь себя умным. — Но это не значит, что тебе это не нравится. Предательские эмоции на лице Чуи выдают его прежде, чем он успевает сделать вдох. Рука Дазая проскальзывает несколько дальше, обхватывая изгиб его задницы, притягивая его обратно к своему телу. Чёрт. — Разве ты не хочешь этого? —Дазай шепчет ему в ухо. — Меня стоящего на коленях? Часами поедать тебя, пока ты наконец не простишь меня? Возможно, надеть сегодня платье было не самой лучшей идеей. Пока что Чуя может скрыть любые признаки стояка, прижавшись к Дазаю как можно ближе, но… это лишь временное решение. — Я, возможно, возбуждён, — пробормотал Чуя, щипая Дазая за щёку. — Но ты не можешь подкупить меня сексуальными услугами. — Пожалуйста, — о, Боже. — Пожа-алуйста, Чу-у-я. — Губы Дазая теперь на его челюсти, впиваются в кожу и осыпают поцелуями шею. Чуя смутно задаётся вопросом, могут ли кого-то арестовать за публичную непристойность, если он владелец заведения. Наверное, нет? — Я просто хочу тебя поцеловать. Хочу почувствовать тебя на своих губах в последний раз. — Боже, ты жалок, — но, чёрт возьми, он так хорош в этой жалости, что член болезненно дёргается под шёлком платья. — Сколько раз, — ахает Чуя, — мне нужно сказать тебе, что этого не произойдёт, а? — Тысячу? Миллион раз? — Глупо… — …Очень, очень глупо для тебя. Боже. Чуя берёт дело в свои руки, позволяя своим пальцам провести по свободному от бинтов месту на шее Дазая, прежде чем поднести губы к уголку его лица. Туда, где у него иногда появляются ямочки, когда он улыбается. — Ты действительно хочешь этого? — Да. — Будет только больнее, — выдыхает он. — Мне всё равно. Я хочу поцеловать тебя. — Ты такой жалкий, — снова напоминает ему Чуя, и его пальцы зарываются в копну каштановых волос. — Но и я тоже. Чуя тянет его вниз, и Дазай охотно опускается. Его губы тёплые и мягкие, а руки скользят вверх по платью Чуи, пока Дазай не прижимается к его себе, пытаясь притянуть ещё ближе. Потому что этого никогда не бывает достаточно. Они прижимаются друг к другу, и Чуя не представляет, как ему удавалось не делать этого последние два месяца. Они целуются, а у него вертится в голове: как можно полюбить кого-то так же сильно, как он любит Осаму? Это невозможно. И эта мысль опустошает. Создаёт такую глубокую дыру, что Чуе кажется, будто он истекает кровью, прижимаясь к губам напротив. — Я, — Чуя тяжело дышит и заикается, его пальцы впиваются в воротник чёрной рубашки Дазая. — Дазай, я просто… — взглянув вверх, он видит, что Дазай смотрит на него тёмными глазами, но понимающим взглядом. Этого достаточно, чтобы Чуе дышалось легче. — Мой кабинет, — решает Дазай, задыхаясь. — Сейчас. Он не ждёт ответа Чуи. Они оба знают, что тот всё равно бы согласился. Переплетя пальцы, Чуя следует за Дазаем, пробираясь сквозь густую толпу, уворачиваясь от людей налево и направо с заикающимся смехом. На мгновение Чуя задумывается: что видят другие, и что видят его друзья, глядя на эту картину. Снова совершают ту же ошибку. Хихикают, как подростки. Не обращая внимания на то, что это лишь отвлечение от финала, который будет куда менее красивым, чем сегодняшний. Но только на мгновение, потому что на следующей картине Дазай открывает дверь в свой кабинет, зажигает свет, а затем рукой спихивает все вещи со стола на пол. — О, боже… — Чуя задыхается, слова обрываются горячими губами, когда Дазай толкает его на тот же стол, упираясь ладонями по обе стороны от его бёдер. Язык раскрывает губы с головокружительной скоростью. О, боже, действительно. — Не важно, — говорит Чуя, его пальцы дрожат, когда он пытается расстегнуть пуговицы дурацкой рубашки. С негромким ругательством он отказывается от идеи и просто просовывает ладони под ткань. — Стол был… хорошим решением. На его губах чувствуется, как Дазай самодовольно улыбается. — Знаю, тебе всегда это нравилось. — Не надо… чёрт возьми, наглеть…ты… — Но я прав, любовь моя. Прав не только в этом, но в многозадачности. Он распаляет его каждым жарким скользким движением губ. Длинные пальцы забираются под подол платья, хватая то, что под ним есть. Чуя хмурится, когда Дазай наклоняется и рассматривает на нём чёрное кружево, явно немного удивлённый. — Что? — Ты это спланировал, да? — Нужно ли мне надевать кружево, чтобы спровоцировать тебя потрахаться? Мне нравится носить кружево. Если я в нём, то чувствую себя хорошо, особенно когда на мне эта хрень, — он дёргает своей ногой чтобы продемонстрировать ебаные ботинки. — Посмотри на меня, — Дазай крепко ухватывает пальцами его подбородок. — В этом месте, да бля — в городе, даже во всей Японии, ты — самый красивый и сексуальный человек. Будь ты в этих ботинках, или же без них. — Хватит тратить время на ерунду, — Чуя нетерпеливо дёргает его за рубашку. — Вместо этого лучше бы трахнул меня уже. — Разве мы говорили что-то про это? Он позволяет себе скользнуть ладонью по ширинке Дазая, ощущая под ней твёрдую выпуклость. — Уверен, говорили. Ухмыляясь, Осаму поправляет штаны и вжимается Чуе между бёдрами, наклоняясь к его уху. — Член подождёт, но вот мой рот… Из-за приятных и влажных поцелуев-укусов на своей шее, Чуя откидывает голову назад, почти инстинктивно раздвигая ноги — настолько, насколько позволяет платье. — Ты имеешь в виду рот на… — Дазай касается места под его челюстью, и дыхание сбивается. — На мне, да?.. Или что-то другое..? — Терпение, — в глубине души Чуя хлопнул себя по лбу за такой глупый вопрос. Как будто не очевидно, что Дазай не даст чёткий ответ. — Ты же умеешь быть терпеливым, правда, солнце? Он снова целует его, обхватывая ладонью затылок — чтобы Чуя оставался неподвижным, и уделяя особое внимание пирсингу, посасывая кольца. Чуя стонет. Да — да, боже, он умеет быть терпеливым, хоть сто лет. Чёрт, он ждал несколько месяцев. Пальцы скользят вверх и вниз по длине его бёдер. Скользят опасно близко к тому месту, которое нуждается во внимании. Подол платья поднимается выше. Тихо вскрикнув, Чуя прерывает поцелуй, почувствовав, как член упирается в грубую ткань брюк. Воздух в комнате обжигает его холодом. — Я знаю, ты можешь, — Дазай снова блуждает по челюсти и изгибу шеи, затем полностью опускается на колени между ног Чуи. — Ты ведь всегда был таким хорошеньким… С придыханием Чуя путается пальцами в каштановых волосах. Осаму хорошо выглядит. Особенно на коленях, с широко раскрытыми глазами и красными щеками. Но ещё лучше он бы выглядел, если действительно занимался тем, о чём говорит. — Ты такой надоедливый. Займись уже делом. Дазай тихонько хихикает, задирая платье до талии, из-за чего член Чуи дёргается, слишком нуждающийся. Где-то, слишком близко от них сотни человек веселятся, пьют, отрываются. Возможно, они даже ждут Дазая — парня, который попал в заголовки газет из-за своей истории, и парня, ради которого они все пришли в этот бар — поддержать его как одного из своих. Конкретно сейчас это не имеет значения. Важнее всего — и постоянно им было — то, что происходит здесь и сейчас. Его губы всасывают кожу на бедре Чуи, он крепко обхватывает чужие ноги, массируя пальцами мышцы, за последнее время слишком нуждающиеся в отдыхе и расслаблении. Не то чтобы Чуя ожидает, но Осаму спускается ниже и прижимается лёгким поцелуем к больному месту, над ботинком, это… От такого перехватывает дыхание. Дазай наклоняется к тому, что так сильно Чуя в себе ненавидит. И он не знает, что делать, что думать. Поэтому просто смотрит, моргая. Когда Дазай вновь поднимается выше, Чуя выгибается в спине, чтобы сохранить телесный контакт между ними — тот, от которого горят все внутренности. Пальцы снова в его волосах, и этот ублюдок ничего не делает, кроме как демонстративно дышит возле паха, и… — Ну же, — шипит Чуя, дёргая пряди волос, — сделай это. — Не волнуйся, я получу именно то, на что рассчитывал, дорогой. Когда Дазай впервые касается его языком и совершает кончиком круговые движения, используя те места, от которых, он знает, Чуя сходит с ума, тот закрывает глаза и тихо выдыхает: — Так-то лучше… Ладони ложатся на его бёдра, крепко и надёжно упираясь в них, чтобы сохранить в неподвижном состоянии. Мгновение спустя губы обхватывают головку, окутывая влажным жаром. Из-за астрономически электрической спирали внизу живота хочется дернуть бёдрами и качнутся вперёд, но Дазай упирается настойчиво, причём и вокруг члена. Чуя сжимает каштановые волосы и позволяет наслаждению захлестнуть его. И этого наслаждения много. Движения чужих губ интенсивные: они всасывают настолько, что, кажется, будто Дазай собирается высосать из Чуи даже его душу. Каждый мускул тела дрожит от ошеломляющего желания. Чуя с запинкой произносит, почти невнятно — может, похвалы, или: «Я тебя ненавижу», может имя Дазая. Не важно. И Дазаю тоже, потому что он с каждым вздохом, звуком и стоном намерен довести Чую до крайности этим чёртовым минетом. Он отстраняется только для того, чтобы вдохнуть, а затем снова погружается, берёт глубже, обволакивает всепоглощающей теплотой. Его пальцы скользят от ствола до напряжённых яиц, разминают упругую плоть. — Черт, я так близко… — Чуя всё же, в бессознательном порыве качается вперёд. Дазай восхитительно и плотно окружает его своим ртом, до белого шума. До того, когда наслаждение захлёстывает и опустошает. Пальцы всё ещё в его волосах, когда Чуя преследует оргазм, и Дазай не двигается, даже когда в рот продолжают врываться потоки спермы. Наверное, это не особо приятно, но он не жалуется, так что… — Ты… ты… — Чуя всё ещё не может сформировать связные мысли, поэтому просто ухватывается за любую часть тела Дазая, за которую может ухватиться. — Поднимись. Осаму кривит губы в улыбке, которая кричит о неприятностях. — Разве я закончил? — Если ты в самом деле собираешься вытрясти мою душу, сделай это, когда будешь трахать меня. — Что, если я этого не сделаю? — Тогда я не позволю тебе кончить. — В отличие от тебя, я терпелив, — Дазай язвит, хотя вслепую тянется открыть один из ящиков, чтобы взять маленький флакончик со смазкой. — Так что я переживу. Чуя хмыкает, принимая вызов. — Не после того, как я тебя изведу; нет, не переживёшь. Покрыв пальцы смазкой, Дазай кривит бровь. — И кто теперь наглеет? — Всё ещё ты, — Чуя открывает рот, чтобы добавить что-то о пытке стимуляции простаты, но Дазай, будучи лжецом — каким и является, убеждается, что слова превратятся в беспорядочное хныканье, вводя внутрь Чуи два пальца и сразу же нацеливаясь на простату. Чуя так сильно вцепился в край стола, что побелели костяшки. Это так… так хорошо, потому что его кровь снова горячая и тягучая. Он всё еще чувствует толчки своего первого оргазма. Каждый нерв в нём перевозбуждён, и всё же… — Ублюдок, — шипит он сквозь зубы. — Я верну… тебе это… когда-нибудь! — Хотел бы я услышать подробности, если игнорировать тот факт, что завтра будет твой последний день здесь, — Дазай больше не выглядит самодовольным, даже если продолжает так звучать. Чёрт, обязательно напоминать об этом прямо сейчас? Почему он не может просто… Глаза Чуи слезятся от удовольствия и боли, которая пронизывает его насквозь. — Если только ты не передумал? В горле пересохло, он качает головой, жмурясь. — Нет. Ничего не изменилось. Для того чтобы исправить беспорядок, созданный ими, осталось слишком мало времени. А это просто странный утешительный секс, для того, чтобы избежать серьёзных реальных разговоров. — Тогда считай, что я победил в нашем споре, — голос у Осаму грустный, Чуя испускает прерывистый вздох, когда подушечки чужих пальцев нащупывают простату. Слёзы начинают катиться по щекам. — Пожалуйста… — Пожалуйста, что, любовь моя? — Не останавливайся. Никогда не останавливайся… Дазай добавляет ещё один палец. Бёдра Чуи дрожат, член, снова твёрдый, ударяется о живот. Он борется за то, чтобы сохранить хоть какое-то подобие ясности, и не рассыпаться на тысячу мелких кусочков, как того хочет его тело. — Ты нужен мне, — Чуя скользит ладонями по лицу Осаму, обхватывая его щёки и смотря на него большими, влажными глазами. — Пожалуйста, я просто… Я хочу поцеловать тебя. Дазай вытягивает пальцы, чтобы приподняться и разместиться между ног Чуи и поцеловать его. Тогда мир снова будет в порядке.***
Он не думает, что когда-либо слышал, как Чуя произносил эти слова: «Я хочу поцеловать тебя.» С самого начала он был тем, кто так сильно требовал этого, сводя любые прелюдии к минимуму, или же вовсе их избегая. А теперь — особенно после всех ошибок Дазая — Осаму никогда не думал, что получит возможность вновь поцеловать его. Слизать с губ приторный вкус шампанского. Никогда не думал, что Чуя скажет что-то подобное. Терпение, о котором он хвастался раньше? Лопнуло к херам. Растворяется где-то между ними. Возможно, он врал раньше, потому что ему нравится контроль, но Чуя — боже, это всегда Чуя, который прорывается сквозь логику, как горячее пламя. Именно Чуя нарушает все его правила. Всегда Чуя. Он настолько твёрд, что это мешает думать, тем не менее, он отказывается спешить. Потому что хочет запечатлеть в своей памяти каждый поцелуй, чтобы потом, когда всё закончится раз и навсегда, можно было вспоминать, какого это — когда до боли чувствуешь себя живым. Они целуются так, словно для них это последний шанс. Дазай обхватывает его так крепко, что останутся следы — и на коже и на губах. Любой, кто будет после него, заметит. Следы их взаимного сумасшествия. Чуя цепляется за него так, словно Осаму может исчезнуть, уйти, если не держаться достаточно крепко. Он тянется к его штанам, вслепую возится с молнией, потому что не может перестать целовать. Это похоже на конец. И этого недостаточно. Он не может упустить, но и изменить ничего не может, только разваливается на части. Дыхание сбивается, когда он наконец обхватывает Дазая, который пульсирует под его пальцами. Чуя отстраняется только для того, чтобы найти флакончик, но Дазай действует быстрее: его пальцы всё ещё покрыты смазкой, и он сплетает их с пальцами Чуи. Смазка течёт по их рукам, пока они поглаживают член вместе. Чуя наблюдает — они оба делают это, задыхаясь друг от друга, и наклоняется снова, чтобы поймать губы Осаму. Вот так, их губы соединены, Дазай пульсирует в руке Чуи. Потребность, опустошающая прямо сейчас, разрушительна, настолько интенсивна и непреодолима, что кажется, она осязаема. Как глоток виски для алкоголя или героин для наркомана. Как будто он умрёт, если не получит это. Больно. Больно хотеть чего-то так сильно, чтобы… Дазай толкается в него, медленно, чтобы они оба чувствовали каждый сантиметр. Их поцелуй такой небрежный, где больше зубов и тяжёлого дыхания. — Ты… — Дазай упирается лбом в лоб Чуи, не двигаясь, но и не выходя. Он никогда не уйдёт. — Любовь моя, с тобой так хорошо… Всегда так хорошо, — лёгкие дрожат, пылают. Руки Чуи цепляются за шею Осаму, как за спасательный круг. — С тобой я чувствую себя таким чертовски живым… Смех Чуи прерывистый, заикающийся. — А с тобой я чувствую себя так, будто танцую… Дазай дёргается внутри него. Он поднимает руку, чтобы коснуться его лица, снова целуя. Вырвется до конца, чтобы вновь податься бёдрами, вперёд — глубоко и сильно, упиваясь стоном, который издаст Чуя. Ритм не жёсткий и не торопливый. Сегодня нет. Он настолько глубокий, что Чуя едва ли в состоянии дышать. Достаточно быстрый, чтобы давление внутри усиливалось с каждым толчком. Достаточно медленный, чтобы трахнуть основательно и дать прочувствовать абсолютно всё. Он не соврал. Это действительно похоже на пьянящее возбуждение во время танца. С Дазаем, даже когда они не занимаются любовью, а просто вдвоём — на кухне или где-либо ещё, — разговаривают или ругаются. Это всегда похоже на танец. Прыжки по воздуху, свободное падение. Захватывающий дух спектакль. Может быть, именно поэтому Чуя чувствует к нему притяжение, даже когда Осаму надоедливый сукин сын, делающий глупые замечания, которые граничат с грубостью. Потому что Осаму, эта та мелодия его любимой песни, под которую он танцевал. Она застревает в голове. Вся та мелодия, которую он когда-либо любил. — Я… — Чуя вздрагивает, выгибая спину, чтобы придвинуться ближе, почувствовать больше, почувствовать всё. — Я лю… Он всё ещё не может сказать этого. В этом и проблема возможно. Может, он вообще никогда не скажет эти слова, боясь, что это последнее признание завершит игру, в которую Дазай играет с ним. Хотя Чуя знает, что это всё истина между ними, крошечное семя сомнения всё равно находится здесь, внутри него. И неважно, сколько раз Чуя пытается докопаться до него, чтобы вырвать голыми руками и отпустить — оно слишком глубоко. Ладони Дазая обхватывают его лицо, он прижимает поцелуй к уголку его рта, к ямочкам, к тонкому изгибу под носом. — Я знаю. Знает? Чуя качает головой, разрываясь между плачем от того, как ему хорошо, и от того, что хорошо уже не будет. Никогда. Отчаяние облегает его, как вторая кожа. Большими пальцами Дазай гладит его по щекам. — Ты близко? Чуя кивает, впиваясь ногтями в спину Осаму. Он так близко, что готов разорваться на части. Дазай прижимается к нему губами, прикосновения лёгкие, как пёрышко. Когда он говорит, Чуя чувствует каждое слово: — Я люблю тебя, — Чуя прижимает ногами Дазая поближе. — Я люблю тебя, — из-за того, что Дазай каждый раз попадает в нужную точку, Чуя вскрикивает, прежде чем Дазай приведёт его к умопомрачительному концу. — Я люблю тебя. Люблю так сильно, что не знаю, каково это — не любить тебя вообще.* Когда Чуя кончает во второй раз, его щёки горят и блестят от слёз. Дазай даже не прикасался к нему, но оргазм всё равно похож на смерть — две струи спермы пачкают рубашку Дазая. Кажется, что оргазм никогда не прекращается. Осаму тянет так долго, что Чуя не знает, то ли он из-за сверхчувствительности получает ещё один оргазм, или тот на самом деле длится слишком долго — Дазай всё ещё вбивается в него. Он делает это, прижимая его к столу, и теперь накрывает всем своим телом, пока его бёдра набирают скорость. Чуя настолько потерян, что может только цепляться за него, сжимаясь вокруг и целуя, используя зубы и язык, шепча бессвязные слова, понятные только им обоим, доводя Дазая до края.***
Когда Дазай наконец доходит до оргазма, он замирает. Чувствуется лишь пульсация члена внутри жаркого тела, как обозначение интимной, тайной части Чуи, как своей собственности. Потому что Дазай любит его. Так чертовски сильно, но этого недостаточно. Никогда не будет достаточно. Поцелуи, которые Чуя дарит ему, жёсткие и требовательные, такие же, сам Осаму, желая слизать с его губ невероятный звук потери контроля, которого, судя по всему, уже нет. Однако он есть, слаще любого вина, которое Чуя когда либо пробовал. Всё равно недостаточно. Это не может быть последним поцелуем. Последним разом, когда они занимались любовью. Последней ночью. Этого не должно быть.***
Как только Дазай снова овладевает собой, каждый нерв внутри него становится сырым и оголённым. Он поднимает глаза, чтобы увидеть ту же мучительную ненасытность в Чуе. — Ко мне, — шепчет он в дрожащие губы Чуи. — Хочешь пойти ко мне? В последний раз? — Твоя вечеринка… — К чёрту вечеринку. Чуя смеётся, и Дазай жалеет, что не может собрать этот смех в бутылку и слушать его каждый раз, когда чувствует, как привычное оцепенение жизни оседает на его коже. — Ну и какой из тебя бизнесмен? — Я сделал свою работу, придумав отличную маркетинговую стратегию. Чуя качает головой. Только Дазай мог назвать что-то настолько травмирующее, как признание отцу, успешной маркетинговой стратегией. Это была жертва. И всё получилось замечательно, сверх всяких ожиданий. Но Дазай не должен был загонять себя в угол, чтобы прийти к этой идее. Никто не должен. — Бар сможет пережить ночь без меня. — Хорошо. Но у меня есть одно условие. Дазая любопытно прищуривается. — Не к тебе. Отель, — глаза Чуи расширяются, когда он замечает свою ошибку. — И не к твоему отцу! Какой-нибудь другой отель. Дазай приглушённо хихикает в волосы Чуи, а затем шепчет: — Ты же понимаешь, что мои стены толще, чем в стенах отеля? Чуя щипает его за грудь. — Меня это не волнует. Я просто — не пойми меня неправильно — у тебя хороший дом, но он… — его голос прерывается. Чуя не уверен, как лучше сформулировать свои мысли. — …Полон воспоминаний? — догадывается Дазай. Грудь Чуи опускается с чем-то сродни благодарности за то, что его поняли. — Да… Чуя считает несправедливым, что все хорошие воспоминания запятнаны несколькими плохими. Но плохие воспоминания настолько глубоки, что их невозможно не заметить. Первый раз, когда Дазай сказал: «Я люблю тебя», а Чуя вышел за дверь. Ночь, когда Чуя умолял его объясниться, а Дазай похоронил доверие Чуи глубоко под землёй. День, когда Чуя обнял Дазая, когда тот лежал в своей постели, весь в синяках и на грани психического срыва. Полон воспоминаний, да. — Я чувствую то же самое, — пробормотал Дазай, прежде чем отстраниться и одарить Чую двусмысленной улыбкой. — Значит, отель говоришь?