This Side of Paradise

Они выбирают самый приличный поблизости отель. Хотя, судя по тому, как Дазай без особых усилий ведёт их из вестибюля в номер, кажется, он не в первый раз в этом месте. То ли потому, что из-за работы крутился в этой отрасли, — поэтому знает, то ли потому, что был здесь с кем-то ещё. Когда дверь за ними захлопывается, Чуя ожидает жара, последней страсти, где двое кидаются друг на друга и трахаются на полу. Но вместо этого на него наваливается толстый слой печали. Это будет их последний раз… На плечи ложатся ладони, пальцы массируют обнажённую кожу. — Как насчёт ванны? — Боже, — стонет Чуя и откидывается назад, погружаясь в чужие невероятно одарённые руки. — Пожалуйста, умоляю. Дазай настаивает на том, чтобы Чуя сделал передышку и посмотрел меню обслуживания номеров, пока он сам наполняет ванную, так что Чуя так и делает. Он боком плюхается на огромную кровать и пролистывает буклет. Чувства голода нет — что не редкость, когда он с Дазаем. Как будто его тело переполнено другими чувствами, поэтому и не вмещает в себя ничего другого, даже еды. После танцев, секса в кабинете и бутылки шампанского, которую Дазай выкрал на выходе — технически, он не выкрал, потому что это его бар — Чуя всё же понимает, что им обоим нужна подпитка. А шоколадно-банановые блинчики в меню выглядятбезумно аппетитно. Когда Дазай возвращается, он совершенно обнажён, и на какое-то мгновение Чуя просто лежит и тупо моргает на него, потому что клетки мозга перестают функционировать при виде этого. — Почему ты до сих пор не раздет? — Ты говорил взглянуть на… меню… — Осаму подходит к нему и отбрасывает упомянутое меню в сторону. — Видимо, я не понял, что ты имел в виду себя самого, — чуть задыхаясь, добавляет Чуя, когда Дазай снова опускается на колени. К удивлению и детской радости Чуи, Дазай кажется взволнованным этим замечанием. — Только я говорю комплименты, чиби. Оставь это как само собой разумеющееся. Так что давай снимем с тебя это бесспорно великолепное, но ненужное сейчас платье. — Но я всё равно прав… — подчиняясь, Чуя поднимает руки, чтобы с него стянули одежду. — Ты очень красивый, и знаешь это. Я просто возвращаю все те твои слова, сказанные в несколько тысяч раз за день в мой адрес. — Если ты имеешь в виду это, то ладно, — тихо призносит Дазай, прежде чем вонзает пальцы в мышцы на лодыжке. — Всё хорошо? — Нормально. Немного покалывает. После того, как Дазай уведомил ответственных менеджеров и администраторов бара о своём отсутствии, они оба решили не сталкиваться ни с кем из своих друзей, чтобы потратить драгоценное время на объяснение ситуации, поэтому быстро ушли. Было бы ещё быстрее, если бы Чуя позволил понести себя на руках, но он был непреклонен, потому что хотел использовать свои чёртовы ноги самостоятельно. И это было не так уж плохо. Когда становилось плохо, он останавливался и пытался правильно опереться. И как только они добрались до отеля, он уже был согласен, чтобы его понесли на спине, что выглядело забавно, если представить эту картину со стороны. Парень в несоответствующем по стереотипам платье, прилипший к спине как рюкзачок к другому парню, пока они ожидают регистрацию в отеле. Взгляды были, и довольно много, Чуя был очень-очень уверен, что кто-то пытался их сфотографировать. — Можно я сниму с тебя обувь? — Это как-то сложно. — Чуя обнимает себя. — И не очень сексуально. Дазай закатывает глаза. — Я капитан сложностей. — Ты действительно сравниваешь себя с тем, что у меня на ногах, Дазай? Вау, сегодня твой нарциссизм достиг нового уровня. — Добро пожаловать в незацензуренную версию Дазая Осаму, — шутит он, начиная возиться с механикой массивной штуки вокруг лодыжки Чуи. — Надеюсь, тебе понравится. Именно по таким моментам — нежной, естественной близости между ними — Чуя будет скучать больше всего. Никогда у него не было того, с кем он чувствовал себя так комфортно, кто знает его тело настолько хорошо, и кто не отказывался отводить взгляд, при этом взяв за руку. На этот раз, когда Дазай просовывает под него руки, чтобы взять на руки как принцессу, Чуя не протестует. Ноги болят. А это всего лишь крошечный поход в ванную. И это чертовски приятно — зачем отрицать. Мышцы на груди Дазая тёплые, когда Чуя прислоняется к нему щекой. Ванная комната: Во-первых, она огромная; во-вторых, тут полно пузырей; в-третьих, в воде очень много роз. Чуя хмурится, когда Дазай сначала опускает его, затем пристраивается позади, чтобы прижаться как можно ближе. Чуя хлопает его по руке, как только он перестаёт ёрзать. — Ты планировал это?! Дазай Осаму — тот, у кого в голове есть план на любой случай жизни. Известный факт почти для всех. Но что конкретно в этом он сумел предвидеть? Тем более то, что Чуя предложит отправиться в отель?! Неужели он— — Чуя слишком высокого мнения обо мне. Нет, не планировал. Просто знаю, что отель предлагает бесплатные розы к ванной. Ох. Что ж, в этом есть смысл. Снова расслабившись и откинувшись на человека позади, Чуя легко толкает его локтем. — Знаешь по личному опыту? — И что с того? — голос звучит раздражающе весело. — Ревнуешь? — Я имею в виду, меня не волнуют твои любовники до меня или в один момент со мной. Наверное. Похуй, я тоже не ангел. Просто… Это немного странно, что ты притащил меня именно сюда. — Я не был здесь ни с кем. — Э-э? Тогда откуда ты знаешь? Пальцы проводят по рыжим прядям, играясь с ними. Почти так же, если бы он… — Если я расскажу, ты будешь смеяться. — Признаю, что иногда у меня могут быть неадекватные реакции, — потому что это случалось раньше. — Но я не стал бы над тобой смеяться. Клянусь. Дазай позади него долго молчит, и Чуя полагает, что разговор окончен. Даже если ему любопытно, но он не собирается настаивать. Он просто хочет расслабиться и не думать какое-то время. — Когда я ещё жил рядом с отцом, — внезапно раздаётся хриплый голос, — Время от времени я бронировал номера, — Чуя чувствует как он пожимает плечами. —… И не делал ничего, кроме как целый день принимал ванную и ел изысканные блюда. Чуя не смеётся в самом деле. Он улыбается, от странного тепла, которое разливается внутри него. — Знаешь, это называется «забота о себе». Тут не над чем смеяться. Очень мило. — Мило. — Ага. Дазай хмыкает. — Когда отец потом спрашивал меня о том, куда деваются деньги, я врал, что провожу выходные с Акико. Это всегда работало. — Мило и умно. Как будто принимаю ванну со сверхчеловеком. По какой-то причине, Дазай щипает его за сосок, от чего Чуя взвизгивает. — Чуя такой жестокий. — Это ты принимаешь комплименты за разновидность пыток. — Потому что это сложно. — Знаю, но это не значит, что я говорю неправду. Ты умный, такой милый, красивый и сексуальный. Особенно мне нравится твой чл— Дазай хватает его за подбородок и сжимает их губы вместе. Слишком грубо и жёстко для такого разговора, но от прикосновений свирепость тает, между ними остаётся искренняя честность. Честность во всём кроме одного. Они проводят в ванне хороший час или даже два. Дазай взъерошивает Чуе волосы, затем моет их, и в какой-то момент Чуя засыпает. А когда просыпается, его пальцы морщинистые, вода чуть тёплая. К тому времени, когда Дазай выбрасывает салфетки и убирает посуду с их заказной едой, в окно начинают светить первые лучи утреннего солнца. Они нежно напоминают Чуе о том, что время утекает сквозь пальцы как песок. Примерно через тридцать часов он будет сидеть в самолёте на рейс до Парижа. Глядя на то, как Дазай плюхается со стоном на кровать рядом с ним, в это трудно поверить. — Люди никогда не упоминали о том, что еда может так утомлять. — Мы можем, — Чуя проводит пальцем по изгибу шеи Осаму, — поспать. Дазай поднимает голову, глядя сначала на окно, затем на Чую. — Если хочешь. — Хочу. Вздремнуть с тобой, затем разбудить тебя для секса, чтобы мы могли заниматься им ещё несколько часов. По сути, таким образом, провести в постели целый день. На кровати, здесь, только вдвоём. — Вздремнуть — отличная идея, — соглашается Дазай. Чуя улыбается, и даже если Осаму замечает, что это грустно, он не озвучивает это. Они выключают свет, выскальзывают из своих юката и залезают под одеяло. Чуя прижимается щекой к груди Дазая, очерчивая пальцем один бледный шрам среди многих. — Как насчёт твоих друзей? Ты хочешь с ними попрощаться? — Я уже сделал это. — Правда? — Ага. — Хорошо. — Мне нравится это, — говорит Чуя. — Провожу свой последний день с тобой. В этом больше смысла. — Братья на всю жизнь, — слабо шутит Дазай. — Заноза в заднице на… — Чуя зевает и опускает тяжёлые веки, —… на всю жизнь.

***

Даже если первой мыслью у Дазая было: «Надеюсь, я проснусь первым», когда Чуя упоминал о сексе после пробуждения, он не делает этого нарочно. Должно быть, так решила судьба. Или просто его мозг давно привык к бессонному ритму. Что бы это ни было, он благодарен, потому что просыпается первым и слышит, как Чуя тихо похрапывает, даже немного пускает слюни. Да, он собирается насладиться этим. И начинает он с того, что осыпает сладкими и лёгкими, как пёрышко, поцелуями всю шею и ключицы, поглаживая ладонями руки, бёдра и живот. Спускаясь ниже, он понимает, что Чуя не возбуждается, но это не долгая проблема. Те несколько раз, когда они проводили ночь вместе, утро всегда начиналось с того, что как всегда нуждающийся рыжий притирался задницей к утреннему стояку Дазая. Веки Чуи трепещут, когда пальцы Осаму обхватывают его, чтобы погладить медленно и мягко, пока тот продолжает блажено спать. Может быть, в какой-то степени Дазай несколько жаден, потому что может осыпать шею поцелуями и играть с его грудью, пока что они находятся в месте, где не существует ни аэропортов, ни других стран. Ощущение того, как Чуя твердеет в его ладони, того стоит. Прежде чем сделать что-то ещё, Дазай берёт смазку и усаживается между бёдер Чуи, пожалуй, в самое любимое место на свете. Скользя пальцами, он выбивает из Чуи несколько тихих мечтающих вздохов. С подобной мотивацией он наклоняется, чтобы лизнуть головку. Так мирно. После Акико, Чуя — лучший и внимательный партнёр, который когда либо был в его постели. Конечно, иногда он своенравный и требовательный, но Дазай знает, что Чуя всегда выслушает если нужно. Есть что-то расслабляющее в том, чтобы отсасывать ему, пока тот спит, даже если судя по звукам, он медленно просыпается. Не то чтобы Дазай не уверен в своих силах для того, чтобы дать Чуе то, в чём он нуждается, но иногда он задаётся вопросом, что нужно сделать ему для того, чтобы стать лучше. Лучше для того, чтобы утолить этот бездонный голод. Размазывая смазку вокруг Чуи и дразня его кончиком пальца, Дазай собирается остановиться на этом. Некоторая попытка растянуть его, до того, как он сможет трахнуть Чую, когда тот проснётся. Но планы меняются. Особенно когда перед глазами задница Чуи раскрасневшаяся и опухшая после прошлой ночи, Дазаю приходится сглотнуть от ощутимого желания, почувствовать её вокруг своего языка. Смена планов также означает смену позиции. Дазай старается быть нежным, когда пытается перекатить Чую так, чтобы тот лёг на живот. Приглушённое ворчание эхом разносится в комнате, Дазай приглушает свой смех, утыкаясь в мягкую кожу между бедёр. — Не волнуйся, чиби. Тебе не на что жаловаться. Потому что Чуе это нравится не меньше. Впиваясь пальцами в его задницу, он раздвигает ягодицы и наклоняется, чтобы провести языком по ободку мышц. Просто для того, чтобы подразнить и поиграться, заставить издать еще один тихий вздох. Дазай придвигается ближе, зарываясь лицом, медленно и неуверенно вводя язык внутрь, затем, когда мышцы достаточно расслабляются, войти глубже, нетерпеливо. С губ Чуи срывается долгий скулящий стон, пальцы сжимают простыни. Дазай опускает одну руку, чтобы помассировать промежность Чуи. Пока тот не начинает сжиматься. На этот раз он просыпается.

***

Первая мысль, пришедшая в голову, когда вокруг начинает рассеиваться пелена беспамятства — да. Он не знает почему — простыни под ним мягкие и пушистые, а следы очень сладкого и восхитительного сна всё еще витают в голове, есть ещё что-то очень-очень приятное. Что-то, что внутри него. Мокрое, мягкое и— Он распахивает глаза, в тот же момент, когда что-то вонзается в него, чужие пальцы впиваются в кожу и разводят его ягодицы, это… Ох. Вот что происходит. — Д-дазай? — слова слетают, прежде чем он хрипло вздыхает. Кулаки Чуи сжимаются в простынях, когда Дазай мычит, и звук отдаётся в самом Чуе, пока язык Осаму продолжает трахать его. Когда он остраняется, Чуя слышит шёпот: — Доброе утро, дорогой. Тебе снился приятный сон? — Отъебись, — бормочет Чуя, всё еще полусонный. Мягкое и медово-сладкое удовольствие всё ещё течёт по его венам. — Знаешь, я подумал, что ты трахаешь меня, но…— он вздрагивает, когда Дазай впивается зубами ему в задницу. Что некрасиво. — Эй! У меня тринадцатичасовой рейс, идиот. Я не хочу мучиться из-за твоих выкрутасов… — Тогда перенеси этот рейс, — с уст Дазая это слышится непринуждённо и просто, когда это никогда не так. Они даже ещё не успели затронуть эту тему. Чуя прячет лицо в простынях и качает головой. — Я не могу. — Ну да, — тихо соглашается Осаму и прижимает извиняющийся поцелуй к месту укуса. — Знаю. Тогда… перестань быть неблагодарным. Я всё равно трахну тебя, чиби. Всему своё время. Звуки раздражения Чуи приглушены постельным бельём. — Я хотел сказать, что это тоже мне нравится, но ты всё испортил! — Какой вредный, — он слышит, как Дазай театрально вздыхает. Дыхание падает на его кожу, заставляя вздрагивать. — Чуя всегда такой злой, когда я так мил с ним. Чуя хочет возразить что-то о том, что этот придурок может использовать свой рот для более полезных вещей, чем быть драматичной сучкой, но… В этом уже нет необходимости. Потому что Дазай делает это. Он также прокрадывается рукой между бёдер, даже если пальцы скользят мимо члена к яйцам, он не разочарован, несколько великолепных минут находясь в тёплом пьянящем удовольствии, пока Дазай доводит его до оргазма. Когда он кончает, крошечные импульсы стреляют по его телу, из-за чего он извивается, чтобы избежать прикосновений, но этот мудак продолжает вылизывать его. — Перерыв, — выдыхает Чуя, пытаясь запутаться пальцами в волосах Дазая. — Мне… нужен небольшой перерыв. Утром Осаму выглядит неприлично хорошо, солнечные пятна украшают его лицо, пряди волос находятся в идеальном хаосе. Настолько прекрасен, что Чуе приходится отвернуться и сделать несколько глубоких вдохов, чтобы заставить свой мозг наконец работать. — Чуя? — Замечательно. Сейчас Дазай звучит обеспокоенно. — Ты в порядке? — Ага. — Выглядишь так, будто не совсем. — Просто кое-что переживаю. Дай мне минутку. После того, как Дазай схватил полотенце, лежащее на тумбочке, он плюхается рядом с Чуей. — Это было хорошо, правда же? — Твёрдая восьмёрка. — Только восьмёрка?! — Достойная оценка, — возражает Чуя, большая часть тумана в голове наконец рассеивается. — У нас было много секса. — И что? По оценке он всегда на десятку. — Неправда. Каждый раз не может быть десяткой. — Но если это хорошо… Дазай выглядит неуверенно удивлённым, но его губы растягиваются в широкой улыбке. — Ох, есть ли какая-то шкала оценки в сексе, о которой я не слышал, чиби? — Заткнись. — Чуя пытается взять себя в руки. — Ты понял, о чём я. — Правда, не понял. Понятия не имею, что ты имеешь в виду. Слава, блять, богу, что он не будет долго терпеть этого идиота. За исключением того, что от такой мысли перехватывает дыхание. — Неважно. — Взгляд Чуи бессознательно падает на член Дазая, и он снова извивается, желание и сентиментальность ведут борьбу между собой, сбивая с толку. — Дай мне пять минут. — Он оглядывается, чтобы встретить удивлённый взгляд — Или лучше отсосать тебе?.. — Всё нормально. Чуя перекидывает через него ногу. — Я могу тоже вытрясти из тебя всю душу, и ты это знаешь. Дазай неподвижен. Положив подбородок на переплетённые пальцы, Чуя пожимает плечами. — Не только я нуждаюсь в том, чтобы меня баловали. Правда же? Если только ты не хочешь чтобы я…?

***

Для остроумного подобия человека, Дазаю сейчас трудно подобрать слова. Особенно, когда в ответ на вопрос хочется сказать: «когда-нибудь». Но он успевает прикусить язык, пока слова не выскользнули. — Никогда не думал об этом. Чуя моргает, глядя на него. — Хорошо. Возможно, ты думаешь сейчас? — Нет, — медленно отвечает он. — А должен? — Почему ты спрашиваешь? Я имею в виду, если нет, то всё в порядке. Я понимаю. Но ты когда-нибудь пробовал? — Один раз, с Акико. — Ох, и как? Понравилось? Правда в том, что да. Понравилось. Но более сложная, обширная правда заключается в том, что каждое прикосновение, кроме резкого ощущения металлического лезвия на своей шее было приятным. С тех пор прошло много времени, и Дазай предпочёл бы провести несколько оставшихся часов с Чуей, не распаковывая свой эмоциональный ущерб, нанесённый ему принудительной мужественностью. — Было хорошо, — наконец отвечает он, прижимаясь щекой к ладони, чтобы иметь возможность посмотреть на Чую. — П-просто это… Вау, заикается, как нервный подросток. Вот вам и остроумие, наряду с красноречием. — Слишком? — догадывается Чуя, повторяя собственные слова Дазая прошлой ночью. Он кивает. — Все нормально. Не нужно. Если ты когда-нибудь решишь иначе… — Чуя замолкает, когда понимает собственную ошибку. Так что Дазай не единственный, кто пытается принять правду. Может быть, это знак. Может, просто наивная надежда. — Мы должны поговорить об этом, — указывает Дазай, потому-что кто-то должен всё равно. Чуя сглатывает. — Да, наверное, должны. — Хочешь сделать это позже. После того, как я трахну тебя? — Ага, — соглашается Чуя, взбираясь на него. — Давай сделаем это. Как забавно, что внезапно они соглашаются во всём друг с другом. Как удобно. Между поцелуями и небольшим трением между телами, Дазай ухитряется спросить: — Ты можешь быть сверху? Чуя кусает губу, обдумывая. — Сомневаюсь. Точнее, ну, да. Но, наверное, будет немного напряженно. — А насчёт этого? Теперь Чуя лежит на спине, Дазай обхватывает его задницу, удерживая на несколько сантиметров выше над кроватью, идеально для того, чтобы одним разом толкнуться в плотный жар тела. Чуя вопит и сжимает кулаки. — Д-да. То, что нужно! — Тогда пусть так, — решает Дазай и начинает двигаться в безжалостном ритме, который выбивает любые мысли кроме одной — как, блять, им хорошо друг с другом. — И вот так, — шепчет он и переворачивает Чую, чтобы обернуться вокруг него и удерживать до тех пор, пока не сможет упиться каждым срывающимся вздохом, шумом и ругательством. Пока Дазай не переполнится им до такой степени, чтобы никогда не забыть.

***

Они едят бельгийские вафли со сливками и клубникой, когда Осаму растерянно вспоминает о своём телефоне, который был выключен со вчерашнего вечера. Тот начинает трещать, как будто бы он, блять, умирает от бесконечного количества новых уведомлений. — Что, чёрт возьми, происходит? — спрашивает Чуя, откладывая вафлю обратно на тарелку. — Что-то случилось? Дазай напротив него смотрит в экран телефона, даже не моргнув, когда смотрит на то, что происходит перед его глазами. — Дазай? — Э-эм, — говорит Дазай, прежде чем протянуть телефон ему, поджимая губы. — Я думаю, ты, моя любовь, захочешь это увидеть. Сердце Чуи колотится от волнения, когда он берёт телефон в руки. В его голове крутится тысяча ужасных сценариев. Цушима вышел из тюрьмы. Что-то случилось с Хаяши. Или что-то случилось в баре, пока они были вдвоём. Или— Не это. Чуя не ожидал увидеть фото. Их обоих. Где они целуют друг друга. И заголовок: Тайный любовник Дазая Осаму наконец-то раскрыт! Под фотографией текст — их подловили в баре, понимает Чуя, во время того, как они танцевали и танцевали на глазах у всех. Пишут что-то о том, как все размышляли, кого Дазай мог упомянуть в своём интервью. Кое-что о помощниках по хозяйству, и куча информации о Чуе. Чего он никогда не давал, если память его не подводит. Это— Но— — Боже мой, — шепчет Чуя. — Мои родители. — Он включает свой телефон, и на этот раз он не удивлён, увидев количество пришедших ему уведомлений. Их звон нарушает тишину в комнате. На экране появляются сообщения из журналов с просьбами об интервью и официальных заявлениях. Сотни постов в инстаграме. Даже сообщения от бывших одноклассников. Затем и от родителей. В их семейном групповом чате Поль присылает одну из статей, которая не касалась поцелуя в «Люпине», но то была фотография из отеля! Чуя на спине Дазая, что-то шепчет ему на ухо. Они выглядят счастливыми, и они превратились не в подобие мема или типа того, а выражают что-то… серьёзное, нечто большее. Поль: Похоже, тебе есть, что нам рассказать! Не могу дождаться, когда ты вернешься домой;) Артюр: Ты же возвращаешься домой, дорогой? Чуя выключает телефон и убирает его, балансируя на грани нервного срыва, потому что теперь они в свете самого мира. Чуя общался с большинством людей, но взял правило не беспокоить незнакомцев. Чтобы у него был выбор. Которого теперь нет. А Дазай… Дазай потерял этот вариант, когда его чуть ли не заставили обнародовать это. Иногда жизнь работает таинственно жестоким образом. — Это плохо? — осторожно интересуется Дазай. — Они шутят по этому поводу, — отмахивается Чуя. — Я не беспокоясь об отцах, но…— он пожимает плечами. Слова ускользают. — Мне очень жаль, Чуя, — Дазай звучит так… так устало. — Ты никогда не должен быть вовлечён во всё это. Взгляд Чуи смягчается, когда он берёт руку Дазая в свою, чтобы крепче сжать её. — Это не твоя вина. Я пока не знаю, что думать, но, эй, никто не заставлял нас быть на чёртовой публике. Нужно было быть более осторожными. Прошлой ночью они ввели правило на запрет любых телефонов, поэтому эксклюзивные фотографии бара не должны были публиковаться раньше, чем планировалось. Тогда команда Рампо имела право на видеосъёмку, и Чуя уверен, тот не стал бы сливать такую информацию — о них вдвоём. Изображение их поцелуев в любом случае слишком размыто. Кто-то, должно быть, фотографировал исподтишка. — Не могу поверить, что мир считает нас парой, когда мы сами это ещё не обсуждали, — это должно быть шуткой, но это начало разговора между ними, которого они так старались избегать. Дазай склоняет голову набок, на его губах грустная улыбка. — Тогда нам стоит, наконец, поговорить об этом, думаю? — Ага, — Чуя нервно хихикает. — Ага, стоит. Они смотрят друг на друга в напряжённой тишине. Дело не в том, что им нечего сказать — наоборот — слишком много, чтобы сказать хоть слово. Слишком тяжело пережить это. — Наверное, я начну, — предлагает Чуя, его тон не более, чем слабое предложение. Дазай кивает ему и молчит, но взгляд говорит: «продолжай, любовь моя», что тот и делает: — Я… боже, с чего начать вообще? — рядом с Чуей сидит человек, из-за которого он буквально чувствует все цвета радуги. Тот, кто делает его счастливым, желающим кричать в небо. И кто-то, кто однажды оставил его совершенно одного. Как Чуя должен облечь в слова сложную систему чувств внутри себя? Как это, чёрт возьми, описать? Как извержение вулкана? Ураган? — Я бы хотел попритворяться ещё немного. Остаться здесь, в этом гостиничном номере и вести себя так, будто ничто и никто больше не существует. Но так нельзя. Потому что ты остаёшься, но я ухожу. Ты соврал мне, и мне трудно тебе доверять. По крайней мере, не так легко, как раньше. Как тому, кого лю… как тому, с кем, к примеру, я мог быть в отношениях. — Он пожимает плечами. — Я не знаю, я чувствую, что было хорошо, ну… — он делает знак между ними. — Веселиться вместе. Этот секс, страсть. Всё до крайности. Однако жизнь состоит не только из крайностей, верно? Дазай молча смотрит на него. — Твоя очередь, — он умоляет, потому что каждое произнесённое слово кажется неправильным. — Я хочу, чтобы ты остался, — улыбка Дазая — она мягкая. Чуя никогда раньше не видел такого выражения лица. — Я бы оплатил все счета за терапию и операции, даже если бы ты отказывался от этого. Я бы заплатил анонимно и сделал вид, что это твоя страховка, которая смогла покрыть всё. Не имеет значения, Чуя, потому что я нашёл бы способ, чтобы ты остался. Чуя тихо фыркает. — Мудила. — Я люблю тебя, — этих простых трёх слов достаточно. — И я хочу защитить тех, кого я люблю. Именно поэтому я не собираюсь ничего делать. Поэтому отпускаю тебя. Я не подхожу тебе. Я люблю тебя и думаю, что тебе нужно вернуться домой. — Не говори так, ты не такой уж и плохой… — Ты сам сказал. Я угробил тебя. — Я знаю, что я говорил! Да, ты совершил ошибку. Накосячил. Это не значит, что ты перестанешь быть в чём-то хорошим. Я просто… дело в доверии. — Чуя потирает висок, зажмурив глаза. Если бы он мог, он бы всё забыл и простил. Потому что так легче. Но он не может. У него нет выбора. Он не может выбраться из собственной шкуры и исправить это. — Нам нужно время, — шепчет он, смотря на Дазая. — И у нас его нет. Скажи честно, Осаму. Ты действительно веришь, что мы могли бы быть в отношениях? Даже на расстоянии? — Мы могли бы попытаться. — Но? — потому что оно всегда есть. — Ты мне не доверяешь. Потому что я живу на другом конце Земли. — Ага. Чуя сглатывает. — Я бы отказался от «Люпина», если бы ты дал мне шанс попробовать, — признаётся Дазай. — Но не думаю, что это всё решит. — Ты не откажешься от этого. Слишком много вложил в этот бар, не дури. — Знаю. — И я не хочу быть причиной того, что ты каждый раз будешь отказываться от чего-то ради себя самого. Представь, что у нас всё равно ничего не получится. Ты бы меня ненавидел. — Я не могу тебя ненавидеть. — Ты не откажешься от «Люпина», Дазай. — Знаю, Чуя. Дазай должен остаться здесь, где он начал расцветать самостоятельно. А Чуя должен вернуться домой, чтобы начать делать то же самое по отношению к самому себе. У каждого из них свой путь, который не пересекается. Странно отказываться от чего-то такого волшебного, большого, но разрушительного, как любовь к чему-то столь же скучному, как карьера, расстояние и вещи, которые не имеют значения. Но это то, о чём не упоминает в любовных романах или фильмах. Иногда самые сложные препятствия возникают именно из-за очень простых вещей. Иногда одной любви недостаточно. — Что ж, вот и всё? — Дазай сталкивает их кулаки. — Чуя отправляется домой. Наклонившись вперёд, Чуя утыкается лицом в изгиб шеи Дазая. Одинокая слеза падает в пространство между ними. — Ага. — Эй, — Дазай поднимает руку, чтобы обхватить его за щёку, проводя большим пальцем по подбородку, и заставляя Чую посмотреть на него. Их лбы соприкасаются. — Как насчет пари? — Пари? — Три года. За три года, если мы будем одиноки и будем хотеть быть вместе до сих пор, мы попытаемся. Чуя смеётся сквозь ужасную резь в глазах. — Какое дерьмовое пари, Осаму. Время ничего не исправит. — Нет, но три года достаточно для того, чтобы перенастроить себя. Чистый лист, как хочешь. Мы встретимся так, будто никогда друг друга не знали. — Три года… К тому времени ты уже будешь чем-то большим, чем владельцем одного бара. — Ага, я не буду таким новичком. У меня будет опыт. Я могу открыть больше баров, даже в других странах. — А я бы закончил университет. — И ты закончишь. — Возможно, если всё-таки пересмотрю своё решение обучаться здесь. А не дома. — Что мог бы сделать. Кстати, ты на чём-нибудь остановился? Чуя кусает губы. — Социальная служба. Я… хочу помогать другим детям, таким же, как я. Или как Гин и Рю. Как ты. Я знаю, что люди часто гадят на этом, и зарплата, должно быть, отстойная, но, чёрт возьми, меня это не ебёт. Я хочу сделать это. Даже если смогу изменить только одну жизнь. — Рад за тебя, Накахара Чуя. Молодец. — Это не звучит снисходительно. Это искренне, очень честно, и— — Три года, — повторяет Чуя, потому что держаться за число и возможное будущее более терпимо, чем смириться с поражением. — Три года, — повторяет Дазай, зная, что это просто ещё одна ложь, которая поможет ему вставать по утрам какое-то время. Три года. Их обещание друг другу. Может быть. Прощание.

***

Он не позволяет Дазаю проводить себя до аэропорта. Не нужно делать больнее, чем уже есть. Он так же не хочет иметь дело с головной болью, которая будет преследовать его на протяжении всего полёта, из-за того ужасного плача, который был бы у него прямо в этот момент, если бы рядом с ним стоял именно Дазай, а не Хаяши. И не только это. Не хотелось бы выглядеть зарыданым на объективах фотоаппаратов папарацци, которые в последнее время одержимы жизнью Дазая. (#Французскийпоцелуй в тренде у Твиттера уже второй день подряд). Хаяши и Чуя едва ли успели сесть в личную машину, и семейному водителю пришлось ехать по другому пути. Странно, но Чуя даже не шокирован подобным вниманием. С другой стороны, он уже не будет частью всего этого. Однако когда они останавливаются возле гейта, Чуя оборачивается, потому что с падением осознаёт, что всё ещё ищет. Ищет того, кто не придёт. Прежде чем он успевает произнести хоть слово, Хаяши заключает его в объятья. — Ты же знаешь, что тебе всегда рады? Независимо от времени года, Чуя-кун. Позвони нам, и двери будут открыты для тебя. Кивнув, Чуя отстраняется, слабо вытирая глаза. Он не хотел плакать, блять, но чувствует себя измотанным болью от того, что оставляет Йокогаму позади, даже после всего того, что произошло. — Я приму предложение, — наконец отвечает Чуя. «Когда-нибудь». Точно не в ближайшее время. Потому что рано и слишком много. Может быть, через года три. Когда-нибудь. — Тогда я буду ждать твоего звонка, — она щиплет его за щёку. — Ты так много сделал для моей семьи. Это меньшее, чем я могу предложить взамен. — Я ничего не делал. Хаяши понимающе улыбается. — Думаю, мы оба знаем. Именно Дазай помог ей увидеть свой брак таким, каким он был на самом деле. Именно Дазай позволил ей выбраться, пока не стало слишком поздно. То, что сделал Чуя, не стоит упоминания. — Скажите детям, что я буду скучать по ним, — говорит он, пытаясь перенаправить разговор. — Даже если ты им уже говорил это, я буду время от времени напоминать об этом, — подмигивает женщина. — Может, передать что-то Осаму? Чуя чувствует головокружение от того, сколько всего ещё осталось. — Он уже всё знает. Хаяши, вероятно, думает, что они попытаются встречаться на расстоянии. Все остальные, наверное тоже. Никто не знает, что они обещали друг другу. Неопределённое будущее, это всё, что осталось у них. «Объявление перед посадкой на рейс 89В Париж…» — Пора, — говорит Чуя на этот раз с более сильной и искренней улыбкой. — Желаю безопасного полёта. Дай мне знать, когда приземлишься, хорошо? — Конечно. Хаяши снова обнимает его. Чуя старается не цепляться за последнего человека из этого города, страны и этой здешней жизни. Он оборачивается в последний раз, прежде чем пройти через рамку безопасности, как будто каким-то чудом заметит бегущего к нему с розой в руках Дазая. Был бы последний романтический жест. Но всё, что он видит, это Хаяши, которая машет ему со слезами на глазах. Затем к нему обращается охранник, спрашивающий билет и удостоверение личности, и Чуе приходится столкнуться с реальностью. Он тратит большую часть своего времени, прогуливаясь по дьюти-фри и разглядывая сладости по завышенным ценам, которые могут заглушить грусть в его груди. Он покупает пачу M&Ms и садится на одну из скамеек, наблюдая за отлётом и прилётом самолётов, и слушая свой самый депрессивный плейлист. Каждый раз, когда он замечает кого-то высокого, или кого-то в пальто, темноволосого или симпатичного, кто проходит мимо, его сердце сжимается. Всякий раз, когда кто-то оказывается не тем, кого он так отчаянно хочет увидеть, сердце сжимается сильнее. Чуя проходит через десять срывов, прежде чем, наконец, позволяет себе упасть в кресло самолёта, чувствуя удушающее, пустое онемение печали в лёгких. Когда он впервые сел в самолёт на Йокогаму, он никогда не верил, что в конечном итоге будет чувствовать себя так по дороге домой. Его год Помощника по хозяйству предназначался как временный побег от жалкой реальности в Париже. Но вместо этого… Он жил. Делал вздох каждый раз, когда был здесь, и даже если его сердце разбивается от того, что он уходит так рано, может быть… Может быть, с ним всё будет в порядке. Самолёт долго готовится ко взлёту. В тому времени, когда прошло двадцать долгих минут, место рядом с ним всё ещё пусто. Странно, учитывая, что самолёт относительно полный. Глупый шёпот надежды вгрызается в его мозг. Глупое: что если.? эхом отдаётся в голове снова и снова, пока Чуя не начинает нервничать. Капитан объявляет о небольшой задержке из-за одного пассажира, и это только усугубляет ситуацию. Когда он слышит, как бортпроводник приветствует кого-то ещё на борту, Чуя оборачивается так быстро, что почти мог вывихнуть свою шею. Дазай мог даже отложить весь рейс, чтобы что-то доказать. Потому что Дазай по своей сути слишком драматичен? В следующую секунду он хочет ударить себя. Последний пассажир — какой-то старикашка с сумкой, спешащий по проходу к своему месту — рядом с Чуей. Стюардессы закрывают дверь. Чуя откидывается на сиденье и закрывает глаза, кусая губы, чтобы не издать ни звука, но тёплые солёные слёзы катятся по щекам. Значит, и правда прощание. Прощание с городом. Со всеми друзьями, которых он тут обрёл. С этой стороной жизни. И с Дазаем.

***

Дазай смотрит в окно, на небо, в поисках самолёта. Отсюда не лучший вид. Пусть даже с раскрывающимся горизонтом Йокогамы во всей красе с высоты пятнадцатого этажа. Но Дазай не стремился к вершинам никогда. Он не хочет летать. Всё, чего он когда-либо хотел — устойчивую почву под ногами. И вот оно. Его маленькое королевство. Его бар. Собственное творение, что бы ни говорили его отец или СМИ, в отчаянной попытке разрушить то, что он так долго строил. Вчерашнее количество посетителей взлетело снова, как и в предыдущие дни. Дазай, конечно, знал тактическое преимущество обращения к массам и выходу на публику с истиной, с которой он жил большую часть жизни, не решаясь раскрыть её даже самому себе. Но даже так Дазай не ожидал, насколько далеко всё это зайдёт. Он едва может зайти в интернет и видеть эту чёртову фотографию, где они с Чуей на вечеринке в честь открытия. Ещё один сюрприз. Он не хотел втягивать Чую в это публичное зрелище, в которое превратилась его жизнь, но Дазай не станет отрицать, что ему нравится эта фотография. Она реальность. Доказательство того, что Чуя был частью, был с ним, хотя бы одну ночь. Телефон на столе вибрирует. Дазай закрывает окно и принимает его. Человек на другом конце линии — новый секретарь, который попросил Дазая о работе после того, как отец ушёл с поста управляющего компанией. — Да? — Дазай-сан, здесь доставка. Я собираюсь оставить её в кладовой. Всё в порядке? — Оставь на кухне, ладно? — Конечно, Дазай-сан. Звонил Бодлер, чтобы подтвердить встречу на следующей неделе. В среду. Двенадцать часов. Пожалуйста, не забудьте. — Как я могу забыть, когда у меня есть ты, Минори-кун? — Дазай тихо смеётся, когда слышит взволнованную тишину на линии. Это не что иное, как жалкая попытка задушить одиночество — парализующее, бездонное одиночество — которое распространяется внутри него. Сначала желудок, потом лёгкие, а затем это повсюду. Прошло некоторое время с тех пор, как Дазай чувствовал себя так. Десять месяцев, если точно. Минори выдавливает нервный смешок, вероятно, потому что думает, что он на самом деле состоит в отношениях. Что-то не так. — Я с-сделаю всё, что в моих силах, — запинается она. — Этот человек был очень настойчив, говорил, что это важно. — Они всегда так делают, — тяжёлый вздох покидает его тело. — Что-нибудь ещё? — Ох, да! Ваши друзья Йосано Акико и Рампо Эдогава ждут вас внизу. Ну блять, почему она не начала с этого? — Спасибо, Минори-кун. Увидимся завтра. — Но… — До завтра. — Дазай вешает трубку. Выйдя из своего офиса, чтобы встретить друзей, он ловит себя на том, что проглатывает страх. Они его друзья, и они здесь, чтобы поддержать его. Но видя жалость на их лицах— Йосано как будто чувствует вину. Рампо изо всех сил старается не говорить ему, какой он идиот. Из-за этого этот день становится более реальным. — Я должен был догадаться, что вы поддерживали идею с баром, только ради того, чтобы красть алкоголь. — Дазай-кун, — тянет Рампо. — Я могу купить Осаку и по прежнему остаться одним из самых богатых людей в Японии. Мне не нужен твой алкоголь. Акико делает глоток своего напитка. — Нет, ты прав. Я полностью использую тебя в качестве халявной выпивки. Выдохнув, Дазай садится за барную стойку между ними двумя, они оставили это место для него. Как продумано. — Итак. — Итак, — эхом повторяет Акико, сжимая его руку в успокаивающем жесте. — Как насчёт поиграть в игру «Кто больше выпьет»? Кого стошнит, тот проиграл. Рампо показывает ей большой палец вверх. — Я вас обыграю, ублюдки. — Хотела бы я посмотреть на это. Мистер сто шестьдесят восемь. — Рост не имеет ничего общего с толерантностью к алкоголю. Эй, Дазай, позвонишь Оде? — Но эта ночь должна быть только для нас троих. Как в старые добрые. — Дазай и Ода лучшие друзья. — А ты просто хочешь взобраться на человека, как будто бы он дерево. — И что? Дазай тихо улыбается про себя. Это всё, что он когда-либо хотел. Только почему он чувствует, будто ему трудно дышать?