***
Ужин богомерзкий во всех смыслах. Ненавистно сидеть за одним столом и восхвалять человека, который принуждает своего сына к отношениям, которые не приносят никому пользы, кроме как ему. С человеком, который разговаривает с сыном, как с дерьмом на подошве ботинка. И с человеком, который выбирает пихать сына в выдуманные, жёсткие рамки, нежели позволить ему быть тем, кем он хочет. Больше всего ненавистно то, что Дазай искренне и активно проявляет добро. Даже если, по его словам, это часть плана. Ресторан прекрасный, высококлассный, направленный на семейные ценности и дорогой. И поездка, и бронирование столика — всё получилось замечательно. Его отец даже улыбается в какой-то момент. Дазай на высоте. И чертовски неприятно наблюдать за этим спектаклем. Чуя ощущает себя птицей в клетке, которая наблюдает за тем, как приближается огромная волна. Такой же бесполезный. — Я возьму утку, думаю, — говорит Хаяши и глядит на своего мужа. — Ты уже выбрал? Чуя смотрит на Дазая. После того звонка они больше не разговаривали. Дазай только улыбнулся ему, когда заезжал за семьёй. Иногда они переглядываются через стол, но остальное время молчат. Взгляд Осаму поднимается лишь на подошедшую официантку. Её короткий хвостик качается из стороны в сторону, она останавливается перед их столиком. Чуя не определился с выбором блюда, но он случайно замечает, что Цушима обращает внимание на девушку и шокировано замирает. И Чуя, должно быть, не единственный, кто это увидел, поскольку Хаяши и Дазай странно смотрят на мужчину. А если взглянуть на девушку… Что ж, её лицо полыхает предательским румянцем. Ох. Упс. Пазлы соединяются. Ну, или он просто может догадываться. — Э-эм, — заикаясь, официантка достаёт блокнот и ручку. — М-меня зовут Мичико, я позабочусь о вас этим в-вечером. Позовите меня, когда определитесь с выбором. — Ручка со звоном падает на пол, и она пытается её поднять. Видно, как трясутся её пальцы, что даже смущает. — П-прошу прощения! Итак… На чём мы? Ах, да. Вы уже знаете, что хотите заказать? Хаяши щурится, но молчит. Она даже поворачивается к мужу и склоняет голову в молчаливом жесте, который призывает его говорить первым. Проклятье. Цушима откашливается и берёт в руки меню, стараясь не смотреть на Мичико. — Сорок девятый номер, пожалуйста. Мичико мычит и записывает. Она больше не поднимает глаз, пока принимает остальные заказы. Когда официантка уходит, за столом воцаряется неловкая тишина, настолько осязаемая, что можно разрезать её палочкой для еды и съесть вместо заказной курицы гриль. Чуя пока решает поднять бокал с вином, и даже этот жест словно гром вокруг них. Кажется, в лучшем случае, они столкнулись с бывшей Цушимы, а в худшем… Чуя сглатывает, он неуверенно глядит на мужчину, который… бросает холодный взгляд на своего сына. На Дазая, который организовал этот ужин. На Дазая, который выглядел таким же шокированным, как и все остальные, когда этот неловкий сценарий разыгрывался перед ним. На Дазая, которому сейчас больше, чем когда либо, нужно заслужить поощрение от отца. Конечно, это может показаться странным, если Дазай организовывает что-то для Цушимы, и происходит такое совпадение, но… Не верится, что он мог такое подстроить. Не в этот раз. — Что ж, — Дазай внезапно преодолевает болезненное напряжение. — Я хотел бы произнести тост. На несколько мгновений появляется ноющий страх, что его отец собирается встать и разрушить все попытки Дазая прямо здесь и сейчас. Об этом говорит его уродливая складка между хмурыми бровями. Но мужчина явно сдерживает свой гнев и обхватывает пальцами бокал. (Чуя ненавидит то, насколько знакомым выглядит этот жест. Дазай делает так же.) — Давай послушаем. — Да, — поддерживает Хаяши, её улыбка далеко не искренняя. — Очень хочу услышать о человеке, которого называют твоим отцом. — Фумико, — предупреждает Цушима. — Но я хочу послушать! Продолжай, Осаму. Я вся внимание. Холодная в бездонной уверенности маска колеблется, но Дазай берёт себя под контроль и поднимает стакан с виски. — Сегодня я произнесу речь про самоотверженность. Рядом с Чуей Гин сжимает свой стакан чая со льдом, Рю выглядит взволнованным. Как и сам Чуя. — Мой отец — многогранен. Но есть одна неоспоримая истина, прежде всего — это его самоотверженность, благодаря которой он стремится к тому, чего хочет от жизни, и не отступит ни за что и никогда. Чуя моргает. Может быть, он много думает, но Дазай не звучит насмешливо. Нет, именно из-за того, что слова искренни, они разрезают воздух, как острая бритва. Самоотверженность, да. Если можно назвать так человека, который посвятил себя контролю над всеми и втаптыванием их в грязь. Чуя не хочет, чтобы в дальнейшем его ассоциировали с этим словом. — Пятьдесят три года он не теряет силы духа. — Глаза Дазая метнулись к отцу, в них искрится гнев. Взгляд Цушимы холодный, и он разделяет чувства с сыном. — И если это не похвально и не стоит праздновать, то что тогда стоит? Ваше здоровье, отец. — Восхитительно. За твоё здоровье, — бормочет Хаяши себе под нос, прежде чем осушить свой бокал вина одним глотком. Её муж даже не смотрит на неё, осторожно отпивая свой скотч. Каждая вспышка выражения на его жёстких чертах лица кажется объявлением войны — Чуя пьёт за это. Сказать, что последующие часы ужина были неудобными — значило бы приуменьшить. Мучительно длинные, почти без слов. И в какой-то момент Чуе больше захотелось ударить себя палочкой, вместо того, чтобы терпеть эту удушающую атмосферу за столом. Хаяши явно хочет что-то сказать; мимика лица демонстрирует ярость, но она сдерживается из-за сидящих рядом детей. Цушима никогда не являлся разговорчивым человеком, остаются Дазай и Чуя, и, ну… Чуя не в настроении случайно сказать лишнее слово, чтобы вызывать подозрение у Цушимы, так что он держит рот на замке, иногда переговариваясь с Гин. Плотина прорывается, когда Хаяши с громким стуком ставит свой бокал на стол и объявляет о том, что ей нужно в туалет. Но вместо того, чтобы направится туда, она подходит к бедной официантке, которая обслуживала столик на другом конце ресторана. Цушима встаёт, чтобы последовать за ней. Дазай по какой-то причине тоже. — Чёрт, — шипит Чуя. — Не… — Ситуация обострится, если я этого не сделаю, — отвечает Дазай, он более или менее спокоен. — Если ты сделаешь это, ситуация обострится! Что ты вообще собираешься сказать?! — Хаяши обычно слушает именно меня, когда злится на отца. Что бы это ни значило, Дазай поправляет воротник угольно-чёрной рубашки и шагает навстречу развернувшемся спектаклю между Хаяши и Цушимой. Чуя не может со своего места слышать резкие реплики женщины, но видит, как её муж пытается оттащить её, схватив за руку. И Дазай ошибался, если думал, что его присутствие успокоит мачеху и не спровоцирует отца ещё сильнее. — Блять, — вырывается у Чуи, и только потом он вспоминает, что сидит рядом с детьми. Вероятно, они слышали слова и похуже, но это не значит, что он должен добавлять в список их знаний ещё одно. — Вашим маме и папе просто нужно кое-что прояснить. — Он улыбается так широко, как только может, но очень фальшиво. — Всё хорошо. — Они собираются развестись? — спрашивает Рю. Вот дерьмо. — Ммм, может быть, — Чуя чешет затылок. — Но я бы не стал об этом беспокоиться. Что бы они ни решили — это к лучшему. Боже, да в таком он полный профан. Гин спрашивает: — Что такое развод? — Когда семья распадается, — отвечает её брат, опережая Чую, — они отдают детей. — Нас собираются отдать?! — Нет! — спешит ответить Чуя, но глаза Гин уже полны слёз. Господи, блять. — Нет, нет и нет. Никто тебя не отдаст. Всё хорошо, эй. Вы не… Ваши родители никому вас не отдадут. — Я не хочу туда возвращаться! Чуя заключает плачущую Гин в свои объятья и неловко гладит её по волосам. — Иногда два человека расстаются, потому что для них так будет лучше. Но это не значит, что они забывают про своих детей. На самом деле вы даже не заметите никаких изменений! — Точно не с таким отцом как Цушима. — Но Тигр сказал, что его родители отдали его, когда развелись, — говорит Рю, с обвинением пялясь на него. За детским гневом скрывается испуг, очевидно. Он тоже боится вернуться в то нестабильное пугающее детство. В то место, которое он не сможет назвать своим домом. Туда, где нет никого, кого он может считать своей семьёй. Чуя хорошо знаком с этим. — Его родители развелись и отдали его! — Твоя мать никогда так с тобой не поступит. — Чуя дарит им улыбку, которая, как он надеется, выглядит ободряющей. Гин всхлипывает, вытирая глаза. — А Дьябло? Он останется? — Да. И Дьябло останется. Напротив них кто-то садится. Чуя поворачивается и видит, как Хаяши вытирает салфеткой с глаз размазанную туш. Она с беспокойством глядит на своих детей, когда замечает заплаканную Гин и хмурого Рю. Очевидная вина проглядывается в её взгляде, такая любовь, что нельзя сомневаться в том, что эта женщина скорее умрёт, чем отдаст детей кому-то. — Ох, что случилось, ребятки? Он всё равно чувствует дрожь. Потому что если она здесь… Чуя присутствует только наполовину, рассеяно объясняя причину детских слёз, но сам оглядывает ресторан в поисках одного единственного человека. Там. Трудно не заметить, не увидеть, когда в нескольких метрах от их столика господин Цушима бьёт Осаму, крича и схватив его за шею. Он толкает его, толкает и… С резким вздохом Чуя отворачивается, потому что таким способом он может держать себя в руках, оставаясь на месте. Потому что ему хочется пойти и разбить Цушиме лицо. Но он знает — даже если ненавидит это — ему нельзя, потому что у Дазая есть план — и что бы там ни было, он должен сам во всём разобраться. Глядя на Хаяши, которая намерено отвернулась и ведёт себя так, будто это не её муж в настоящее время сводит в яму все усилия сына добиться хотя бы доверия из-за своих ошибок и проблем в семье. Чуя внезапно понимает, почему Дазай испытывал к ней неприязнь всё это время. Потому что она всё время отворачивается. Сколько раз она делала это, когда Цушима совершал насилие над собственным ребёнком? Сколько раз она могла вмешаться? Какую часть в Дазае она могла бы спасти парой ебаных слов? Чуя глубоко вздыхает и считает до десяти, потому что красный цвет перед глазами туманит зрение, обязанный исчезнуть, чтобы он снова мог мыслить здраво, спокойно. Но… Он никогда не был силён в том, чтобы игнорировать такие вещи. Извиняясь себе под нос и вставая из-за стола, он направляется прямо туда. Полные ненависти и ярости слова достигают его ушей, как только он подходит ближе: «разочарование, безответственный, незрелый… » — они только подтверждают, что Чуя принял правильное решение, когда решил вмешаться. Дазай повёрнут к нему спиной, поэтому он не замечает Чую, но взгляд Цушимы мелькает по нему, мимолётно, но с раздражением и пренебрежением. — Извиняюсь, — выдавливает Чуя, слова на языке, как свинец, — но, Дазай. Звонила Йосано-сан, и ей нужно срочно поговорить с тобой. Кажется, это важно. — Я… — Удивление в глазах Дазая сменяется ужасом, когда он смотрит на отца и пытается расправить плечи. — Может, я получил по заслугам, но дай мне пару дней, и она успокоится. Клянусь, это неудачное совпадение. Я выбрал этот ресторан, потому что знал, что это твоё любимое место. Всё. Он отворачивается и провожает Чую, подталкивая его ладонью в спину так, чтобы никто не заметил. Они проходят через зал, не возвращаясь к столику.***
Наверное, стоит позвонить Рампо или его лучшей подруге. Не потому, что так сказал Чуя — подобная ложь слишком опасная и глупая, чтобы заставить Дазая отойти подальше от отца. А потому что сегодняшние события напрямую приписаны именно к его друзьям. Дверь туалета закрывается за ними. — Не делай этого, — говорит Дазай, когда они остаются одни. — Не давай повода моему отцу заметить тебя. Пожалуйста. Чуя отвечает холодным, равнодушным взглядом и прислоняется к раковине. — По-твоему, я должен стоять и смотреть, как этот мудак вышибает тебе мозги? Да ты сбрендил. Дазай знает, что должен настаивать на своём. В конце концов, весь переполох произошёл из-за того, что ему нужно было как можно дальше держать Чую от Цушимы, и это всегда будет его главным приоритетом. Однако, он слишком ошеломлён, чтобы хоть что-то ответить. Он привык, что люди игнорируют, намерено не замечают. А не… Не так, не наоборот. — Это не ты сделал, да? — Нет, — выдаёт Дазай, открывая кран, чтобы помыть руки. — Подозреваю, что с этим связаны мои друзья. Ведь в мою голову пришла потрясающая идея отметить здесь как раз потому, что этот ресторан упомянула Акико. — Ага, походу, так и есть. Рампо говорил, что он не остановится над тем, чтобы прижать Цушиму, потому что чертовски упрямый и не привык, когда ему говорят «нет», а ещё он думает, что Дазай ведёт себя как тупица. Что ж, сам Дазай думает, что Рампо просчитался. Он знает, что эти оба работают вместе, но это… больно. Они пытаются подставить его отца. Но у Дазая тоже есть право голоса. Возможно, он бы мог избежать подобных ситуаций, если бы они ввели его в свои планы. Цушима думает, что сын специально устроил сегодня весь этот хаос — это не самое худшее обвинение, когда либо адресованное ему. Он переживёт. Не говоря уже о том, что мужчине следовало быть, блять, осторожным в выборе места, где он собирался крутить роман на стороне. (Дазай был в фальшивых отношениях.) Раздражает. — Но это не конец света. Возможно, отец и не любит меня, но он достаточно умён, чтобы сделать вывод, что я не имею никаких оснований портить его репутацию. Так что он спишет всё на совпадение. На другой стороне комнаты Чуя… Чуя выглядит разъярённым. — Дело не в «любит-не-любит», Дазай. Твой отец унижает тебя. Дазай фыркает. Какое забавное слово. — Мне двадцать два, Чуя. Я взрослый человек, он не может меня унижать. Не любит? О, да. Винит в самоубийстве матери? Конечно. Но не это. — Сколько тебе было лет, когда он начал орать на тебя за дерьмо, которое тебе не по силам контролировать? Воспоминания отчётливые. Тогда, когда мать ещё была жива; точнее, боролась за свою жизнь. Он помнит, как отец кричал за то, что с ним не так: звонили классные руководители, потому что он ни с кем не общался, за все бессонные ночи, из-за которых не спала даже мать, за все внезапные вспышки ярости. Ему было пять. Дазай предпочитает игнорировать вопрос. — Сколько тебе было лет, когда он впервые схватил тебя за шею? Чуя продолжает, его глаза полыхают адским огнём. Семь лет. Когда Дазай плакал на похоронах матери. Отец отвёл его в сторону и сказал, что ничего бы из этого не случилось, если бы он просто был нормальным ребёнком. Если бы не подвергал мать такому сильному давлению. Он до сих пор чувствует отпечаток чужих пальцев на своей шее, твёрдых и холодных, как дождь, льющийся тогда с безжизненного серого неба. — К чему ты клонишь? Чуя вздыхает, проводя рукой по волосам. — Я хочу сказать, что… Даже не знаю, блять. Видеть не могу, как он делает это с тобой. Позволь мне помочь. — Помочь? — Да, ты сказал, у тебя есть план? Я помогу тебе. Я живу в этом доме и могу поговорить с Хаяши. — В отличие от меня, тебе есть что терять. Так что нет. Я не собираюсь ставить тебя под прицел. — Мне ничего не угрожает. — Ты живешь та— — Ненадолго. Это не имеет значения, ладно? Позволь мне сделать это, пока я ещё могу. Дазай хмурится, у него появляется подозрение, что Чуя что-то не договаривает. Ненадолго? — Четыре месяца не так уж мало, — он делает шаг вперёд. — Ты что-то скрываешь от меня? Чуя открывает и закрывает рот, прежде чем издаёт слабый вздох. — Наверное, я отправлюсь домой раньше, чем планировал. Дазай моргает. В его груди как будто бы пусто. — Из-за травмы?.. Чуя кивает, глядя под ноги. — Возможно, требуется операция. И физиотерапия. Я не могу сделать этого здесь. Из-за страховки. Первая реакция Дазая — предложить заплатить. Всё, что нужно, будь то операция, которая стоит больше, чем его бар, или четырёхмесячное пребывание в больнице, да даже луна. Дазай найдёт любые деньги и отдаст ему всё, лишь бы остаться рядом с ним. (Он не готов к тому, что Чуя однажды уйдёт из его жизни. Ещё нет. Никогда.) Но потом он смотрит на Чую, действительно смотрит на него, и… Чуя не врал, когда говорил, что Дазай угробил его. Вся солнечная и светлая аура вытекает из него, как и энергия. Капля за каплей. У него тёмные круги под глазами, усталый измученный вид. И Дазай в ужасе. Он знает всё о том, как уничтожить человека, используя лишь слова. Знает, как заглянуть внутрь и сломать его. Он просто никогда не думал, что сделает это с тем, кого любит. Как бы он не хотел, чтобы Чуя остался, простая истина заключается в том, что самое безопасное место для него — подальше от Дазая. Он вернётся домой. Туда, где о нём смогут позаботиться и не будут доводить до упадка сил. — Ты уйдёшь, — говорит Дазай, чтобы заставить себя осознать это, привыкнуть к реальности, в которой Чуя находится на другом конце грёбаного мира. — Когда? Чуя делает несколько шагов ближе, пожимая плечами. — Я не решил ещё. Сначала мне нужно обратиться к специалисту. Я посмотрю, как всё пойдёт, а потом окончательно приму решение. — Его взгляд скользит по пространству между ними, по пальцам, которыми он проводит по блестящей поверхности раковины, и вверх по Дазаю. — Так что, хоть раз в твоей проклятой жизни, Осаму, позволь кому-нибудь помочь тебе. Осаму. Кажется, он ещё никогда не называл его по имени. И он не знал, что ему это так сильно понравится. Когда Дазай снова слышит себя, он должен задать вопрос. Наверное, самый важный в его жизни. — Зачем тебе это? Я думал, ты меня ненавидишь. — Никто не любит всезнаек, дурак. — Но, кажется, ты любишь. — Нет, я всё ещё презираю тебя, — шипит Чуя; огонь в его глазах не яростный, но тяжёлый и обжигающий, особенно когда он толкает Дазая ладонью в грудь. — Просто хочу, чтобы ты заставил этого человека пожалеть обо всём. Ты ведь сделаешь это? — Да, — выдыхает Дазай. — Тогда мы сделаем это вместе. Как должны были сделать с самого начала. Он толкает его в одну из кабинок. Звук закрывающей дверцы едва слышен из-за яростного столкновения их тел, как будто они были созданы для этого. Потому что так должно было быть с самого начала и до конца их жалких жизней. Если это означает ту самую помощь, Дазай готов принять её.