***
— Майлз? Сынок, я дома, — донесся до меня слабый знакомый голос из прихожий и звук закрываемой двери. Оставив на обеденном столе столовые приборы, я поспешил в прихожую. Отец стоял на пороге, расстегивая на ходу пальто. Возле его ног стоял солидный черный кейс. — Папа! — закричал я и кинулся к нему. Он опустился на корточки и через секунду уже сжимал меня в объятиях. Я обнял его за шею, прижимаясь лицом к его прохладной щеке, затем поднял глаза на его шляпу, которая каким-то чудом удержалась на голове, и с улыбкой снял ее, кладя на столик прихожей. — Папочка, как ты? Сильно устал? Ты так поздно вернулся домой… — Да нет, малыш, почти не устал, скорее, переутомился, — он слабо улыбнулся и ласково провел рукой по моим волосам. — Как дела в школе? — Его взгляд скользнул по пуфику у вешалки, на котором стоял синий портфель. — А это что? Ты до сих пор уроки не сделал? — Я… я только недавно пришел домой, — смущенно пробормотал я, утыкаясь носом в его плечо. — На большой перемене я уже все подготовил, не волнуйся… Папа, мне… мне нужно тебе кое-что рассказать… Очень-очень важное… Отец отстранился и удивленно посмотрел на меня. В его глазах сквозило беспокойство. Пригладив рукой волосы, он выпрямился и спросил: — Что? Что случилось? И где ты так поздно пропадал? — Пап… Пожалуйста, пойдем на кухню. Я как раз подогрел ужин и заварил чай… — я заметил его обеспокоенный взгляд. — Ничего не случилось такого, что могло бы стать причиной твоего беспокойства, папа. Иди скорее вымой руки, пока я накрываю на стол, а потом мы сядем и поговорим. — Хорошо, сейчас. Уже иду. — Он вздохнул и провел ладонью по лбу. Взгляд отца заметно потеплел, но я не стал заострять на этом внимания, принял из его рук пальто, повесил его на вешалку рядом со своим пиджаком и прошел в кухню, откуда уже доносился аппетитный запах ужина. Через несколько минут мы сидели за круглым столом, покрытым льняной скатертью, с хрустальной вазочкой и несколькими тонкими белыми розами на нем. Чашка с ароматным золотисто-зеленым чаем в моих руках была наполнена до краев, и я с наслаждением вдохнул густой терпкий аромат. Меня охватило какое-то странное, радостное спокойствие, которого я раньше никогда не испытывал. Теплота, разлившаяся по телу, заставила меня взглянуть на отца, сидящего напротив меня, внимательнее. Его лицо выглядело усталым, под глазами были темные круги… Он много работает, сильно устает… Когда-нибудь я вырасту и, став адвокатом, непременно буду помогать ему в делах, чтобы наши вечера за чаем не были такими короткими… — Так что случилось, Майлз? У тебя странный вид, — спросил он, подвигая ко мне блюдце с конфетами. — Сегодня я представлял свою защиту на школьном суде! Я был адвокатом, прямо как ты, только защищал своего… — с воодушевлением начал я, чувствуя, однако, некоторую скованность под его взглядом. Повисла неловкая пауза. — Ты… защищал кого-то? — удивленно переспросил он, несколько раз моргнув. — На школьном суде? — Да… Извини, что не сказал тебе — вчера у меня пропали деньги на обед… Но тебе не стоит из-за этого волноваться, учительница согласилась возместить мои расходы! — добавил я несколько поспешно. — Вот как? Подожди… — папа нахмурился и постучал костяшками пальцев по столу. — Поэтому вчера ты был таким задумчивым и весь вечер не выходил из своей комнаты? Ты обдумывал план защиты? — Да, именно так. Подозреваемым оказался мой одноклассник — Феникс Райт — так зовут этого мальчика, поскольку в тот день из-за плохого самочувствия он пропустил физическое занятие, все в классе решили обвинить его. Мы с ним до этого никогда раньше не общались, но я сразу понял, что он не мог этого сделать… Поэтому когда учительница заявила, что завтра состоится школьный суд, я стал готовиться к нему сам, и пришел к самому неопровержимому выводу — ни одного доказательства, подтверждающие обвинения, нет. — Все обвинили больного ребенка в пропажи денег? Без всяких доказательств? Это весьма… ужасно, — заметил отец, взял в руки чашку и сделал маленький глоток. — Не то слово. Суд проводился после всех занятий в нашем классе, и я задержался на уроке изобразительного искусства, а вернулся уже после того, когда заседание началось. Феникса окружила толпа одноклассников, которые наперебой кричали, обвиняя его в воровстве… Учительница уговаривала его рассказать правду, извиниться перед всеми и вернуть украденные деньги… Он стоял в центре класса и плакал… Это так несправедливо! — с горечью воскликнул я, поднимая на папу глаза. — Согласен, дорогой, очень несправедливо. Бедный Феникс, ему, наверное, было очень тяжело в этот момент. Учительнице должно быть стыдно за свое поведение и за класс. Но что же было дальше? — Феникс уже собирался признаться во всем, признаться перед всем классом, но я остановил его, громко выкрикнув «Протестую!». Представляешь, наш класс замер на месте — все сразу замолчали! Даже учительница, похоже, растерялась! А я вышел вперед, встал перед Фениксом и заявил, что этот суд — посмешище и нелепость, ни один из выдвинутых против него обвинений не имеет над собой никаких доказательств! — эмоции переполняли меня: мне стоило невероятных усилий говорить спокойным и ровным тоном. Лицо отца осветила теплая улыбка, словно он понял всю глубину моего потрясения. Я перевел дыхание, глотнул чаю и продолжил: — Сначала меня, конечно, не послушали, подняли страшный шум, выкрикивая «Это же твои деньги пропали! Это он виноват!»… Но я заставил их замолчать и громко ударил по парте, которая стояла рядом с Фениксом, прямо как ты, папа, в зале суда. Я прямо спросил у него, действительно ли он украл мои деньги и Феникс ответил утвердительное «Нет», помотав головой. На этом этот абсурдный спектакль был закончен. — О, Майлз, какой ты молодец! Ты защитил своего одноклассника, как настоящий адвокат! Я тобой горжусь! — отец встал из-за стола и подошел ко мне, обнял меня за плечи и поцеловал в лоб. — Спасибо, пап, — пробормотал я, уткнувшись ему лицом в грудь. — Я вырасту и стану самым лучшим адвокатом! — Обязательно, мой хороший, я в этом уверен — Майлз Эджворт обязательно станет великим адвокатом. Только никогда не отчаивайся, хорошо? — он с улыбкой потрепал меня по затылку, и я почувствовал, насколько папа взволнован. — Получается после школы ты?.. — Да, после этого Феникс подошел ко мне поблагодарить за защиту и мы с ним разговорились… Он такой смешной и простодушный… Его улыбка — как рассвет над озером, чистая и яркая… Папа, а какие у Феникса глаза!.. Под солнечными лучами, мне кажется, они приобретают небесно-голубой оттенок! — чувствуя, с какой нежностью отец прислушивается к каждому моему слову, сбивчиво говорил я. К лицу прилила кровь, когда я вспомнил пристальный и любопытный взгляд светло-голубых глаз Феникса, встретившихся с моими. Он немного отстранился и посмотрел на меня с некоторым удивлением, почти с жалостью, прикасаясь к моей щеке ладонью, отчего по моей кожи забегали мурашки. С папой мне всегда было так тепло и уютно — когда он меня обнимал или гладил по голове, вокруг становилось как-то особенно светло и тихо, даже самые обыкновенные слова, сказанные им, приобретали необычайную глубину и смысл. — Сынок, значит ли это, что ты завел друга? — мягко спросил он, заправляя за ухо непослушную прядь пепельных волос. — Я… полагаю, — ответил я с замешательством, опуская взгляд. Его рука застыла на моих волосах, будто папа о чем-то задумался. — Вернее… друзей. Во время разговора к нам присоединился еще один мальчик — Ларри Батц, он тоже заступился за Феникса… Хотя мне это показалось странным — Ларри бы не стал просто так вмешиваться в дела класса… Скорее всего, у него была какая-то своя причина… Так, втроем, мы довольно быстро нашли общий язык и пошли прогуляться по парку. Неподдельный восторг, вспыхнувший в глазах отца, словно озарил что-то внутри меня. Легкая улыбка чуть тронула мои губы, и он улыбнулся в ответ самой теплой и искренней улыбкой. — Это замечательно, дорогой. Я очень бы хотел, чтобы ты обзавелся близкими друзьями, а то ты постоянно за книжками сидишь, ни с кем кроме меня не общаешься… — он с грустью вздохнул, наклонился и прижался губами к моему лбу. — Ну вот, теперь тебе есть с кем коротать время пока я на работе… А то со мной тебе, наверно, скучно… — Папочка, все вовсе не так плохо, как ты думаешь. С тобой мне никогда не бывает скучно, ты ведь знаешь… Я люблю тебя, — мои руки обвили его шею и я в порыве чувств крепко прижался к нему. В ответ он ласково погладил меня по спине. — Я тоже тебя люблю, Майлз. И буду любить всегда. Иди ко мне… — с этими словами он подхватил меня на руки и крепко прижал к себе, от чего по телу, точно искры в костре, пробежала волна радости. — Ну что, посмотрим новости и пойдем спать? Уже поздно. — Кхм… А могли бы мы посмотреть одну интересную передачу? Феникс так красноречиво рассказывал о ней… Ему она нравится и я тоже хотел бы посмотреть ее ради него… То есть ради них… Ларри она также понравилась… Можно? Он звонко, точно хрустальный колокольчик, засмеялся. — Конечно, можно! Думаю, эта передача будет интереснее чем новости, которые мы обычно смотрим, — его глаза задорно блеснули. Папа с легкостью прошел в гостиную и устроился перед телевизором на кожаном диване, усадив меня на коленях. Не без трепета я включил его и через несколько секунд на экране появилась насыщенная красочная картинка «Сигнальный самурай». Комнату наполнила озорная музыка из заставки шоу.***
Тяжесть век, казалось, была физически ощутима и я, преодолевая головокружение, открыл глаза — невероятно синие, широко раскрытые глаза встретили меня испуганным взглядом. Его лицо было искажено туманной пеленой, сквозь которую я не сразу узнал знакомые черты — казалось я видел Райта впервые. Я зажмурился, чувствуя во рту неприятный металлический вкус. — Как ты себя чувствуешь? — озабоченно спросил он, суетливо ощупывая мои плечи и голову. — Ты меня так напугал… Родной голос и прикосновение его рук заставили меня разлепить глаза и тяжело вздохнуть. Голова была тяжелой и болела. Смутные очертания комнаты и предметов за спиной Феникса постепенно приобрели прежнюю четкость. Глядя на него, я выдавил тихую усмешку: синие глаза за восемнадцать лет ничуть не изменились, в каждом зрачке горела искорка жизни, не тускнеющая со временем, несмотря ни на что. Это была самая красивая пара глаз, которые я когда-либо видел и увижу. Больше чем совершенство. — Ф-Феникс… — с трудом выговорил я. Сдавленный воздух наполнил легкие, вызвав приступ тошноты и я вымученно откинул голову на что-то мягкое. Во рту мгновенно пересохло. Я… я лежал? — Майлз, — тихо повторил он, касаясь моего лица и убирая прилипшую к моим губам влажную прядь волос. — Ты такой бледный, будто увидел привидение… Ой. Извини. — Он осторожно убрал руку и виновато улыбнулся. Тусклый уличный свет, бьющий из окна, окрашивал его лицо в теплые золотистые тона, придавая ему черты детской наивности и доброты. Ощущение реальности происходящего все еще не отпускало меня. На мой лоб опустилась теплая ладонь и тупая ноющая боль растеклась, отдаваясь в висках пульсацией, отчего я поморщился. Пальцы заботливо коснулись моей щеки, нежно проводя по коже, успокаивая. Чувства явно возвращались ко мне. — Больно? — участливо спросил Феникс. В его голосе послышались новые, почти забытые интонации. Я вздохнул и закрыл на несколько секунд глаза, стараясь успокоиться. Что бы я ни чувствовал в прошлом — теперь уже нет смысла ворошить эти чувства. Смерть отца и уезд из Америки окончательно превратили меня в затворника своих мыслей, чувств и эмоций. Не так давно я был другим человеком, потерял все, что было построено годами, утратил последние крупицы своего существа. И только годовая изоляция от мира позволила мне сохранить рассудок и обдумать случившееся, отодвинув то, чем я жил раньше, куда-то на задний план. Постепенно до меня дошло, насколько чудовищной ошибкой было то решение, которое я принял, но было уже слишком поздно — записка оставлена, а билет на ближайший рейс в Германию уже куплен… Что было бы, если бы в моей жизни не появился Феникс? Что я чувствовал бы сейчас? Был бы совершенно другим? И ради чего? — Феникс… я… — пересохшие губы слушались меня плохо и мне приходилось с усилием выталкивать из себя слова. Райт мягко положил свою руку поверх моей, переплетя наши пальцы. Полуоткрыв глаза я взглянул на его красивое лицо — широкие густые брови слегка сдвинуты, подчеркивая глубину и серьезность его синих, как морская пучина, глаз, высокие выступающие скулы, пухлые губы с изящными изгибами и ямочки на щеках — все в нем было по-настоящему прекрасным и притягивало взгляд. — Тсс… Майлз. Тебе надо отдохнуть. Ты помнишь что с тобой произошло? — я попытался отрицательно покачать головой, однако голова казалась невероятно тяжелой, и он еще сильнее сжал мою ладонь, улыбнувшись мне такой успокаивающей улыбкой, от которой сердце ушло в пятки. — Я не думал что ты решишь потерять сознание так… Неожиданно. Я не смог тебя удержать и ты ударился головой о столик. Но не волнуйся — ни царапинки… а, шишка, конечно, будет, я думаю, — его улыбка стала шире, словно он ожидал возражений. Однако я ничего не сказал. — Майлз, давай я схожу к соседям за льдом и стаканом воды. Через несколько минут тебе будет намного лучше. Вот… — Феникс отпустил мою руку, оставив за собой ощущение терпкой пустоты. Но я не мог и не хотел отпускать его тепло, живущее в этой ладони, поэтому крепко схватил его за запястье. Он удивленно поднял бровь и вопросительно взглянул на меня. — Не уходи, — выдохнул я, вкладывая в эти слова все свое отчаяние, всю свою боль и все что копилось во мне долгое время. — Милый… я сейчас приду, хорошо? Я только схожу за водой и льдом… А хочешь исцеляющий поцелуй? Сейчас. — Неотрывно глядя на меня он наклонился, приблизил свое лицо к моему и мягко поцеловал, едва коснувшись моих губ своими, чуть приоткрывшимися в истоме. От этого мне вдруг стало чуть легче. Подняв голову, он вгляделся в мое лицо и расплылся в широкой улыбке. — Ну как? Ты чувствуешь себя лучше? А я говорил… Скоро вернусь, потерпи, ладно? Он вышел из комнаты, а я еще какое-то время лежал неподвижно, откинувшись на подушку, смотря в потолок и думал о том что произошло. Слегка повернув голову набок, я заметил телевизор, стоящий на стенке и горько усмехнулся. Гостиная никак не изменилась за прошедшие годы — тот же бежевый ковер, тот самый журнальный столик и кресло, все та же картина в тяжелой золоченой раме над камином… и диван, на котором я лежал, когда-то служивший мне любимым местом для отдыха с отцом. Задумавшись о прошлом, мгновение назад казавшемся безвозвратно потерянным, я вспомнил о своей комнате — той комнате, в которой провел детство. Желание увидеть ее пересилило боль и туман в голове, так что мне удалось приподняться на локтях. Стараясь не обращать внимания на головную боль, сковавшую мое тело непонятной цепенящей слабостью, которая не прошла даже тогда, когда я поднялся на ноги, цепляясь за выступ дивана, чтобы сохранить равновесие, двигаясь медленно и неловко, напрягая мышцы, которые, казалось, были скованы свинцом, шаг за шагом я приблизился к двери своей комнаты. Когда я открыл дверь, мое сердце замерло — комната показалась мне другой, хотя и прежней, пожалуй, тоже. Сейчас ее наполняла та самая атмосфера полной оторванности от всего мира и неприкаянности, которой не было много лет назад — пустота и печаль поселились в стенах и воздухе. Это было странное болезненное и чуждое ощущение. На письменном столе стопкой лежали книги и тетради, взятые на время из отцовской комнаты. Рядом на полу раскинулся альбом для рисования, часть листов которого была вырвана и помята, и красовался на нем нарисованный мной когда-то я сам, мой папа и мама — в обнимку. Я опустился на колени и взял альбом дрожащими руками. Сердце болезненно сжалось, на глаза навернулись слезы, которым я быстро постарался воспротивиться, с трудом подавив желание зареветь, уже ощущая накатывающие на себя волны безысходного горя. Положив его перед собой, начал листать его, чувствуя что каждый рисунок кажется мне маленьким чудом — как будто память о счастливом детстве возвращается ко мне, проживая новую, непохожую на предыдущую жизнь.***
Сидя в своей комнате, я смотрел в альбомный лист, сравнивая с родительской фотографией, безуспешно пытался нарисовать маму. Она была слишком красивой и счастливой, чтобы я смог воссоздать ее своими неумелыми рисунками. Слезы сами покатились по моим щекам, и я отбросил карандаш, который с громким стуком упал на паркет. Все понятно — я никогда не смогу по-настоящему нарисовать ее, потому что никогда не видел ее вживую и не знал ее до конца. Не знал ее голоса, улыбки, прикосновения ее рук. Поэтому мне нельзя рисовать ничего подобного. В моем сознании она всегда будет чем-то недосягаемым. Ангелом. Через пару минут я услышал тихий стук в дверь. Я быстро вытер слезы. — Майлз, ты что-нибудь хочешь на ужин? — спросил отец, входя в комнату, с опаской посмотрел на лежавший на полу карандаш и альбом для рисования намокший от слез, переводя взгляд на меня. — О, дорогой, что случилось? Ты плачешь? — он подошел ближе и осмотрел стол вместе с альбомом и фотографией, пытаясь увидеть причину моего огорчения. Я лишь пожал плечами и вздохнул. Выражение его лица немного смягчилось. — Какой красивый рисунок, — с восхищением сказал он, проведя по бумаге кончиками пальцев, а потом посмотрел мне в глаза. — Он ужасен… — тихо ответил я, делая судорожный вдох. Отец удивленно приподнял брови. — Нам задали на дом нарисовать свою семью, но я не могу нарисовать маму… Она слишком красивая. Ее нельзя нарисовать. Точно не моими неумелыми руками. — Ну что ты, сынок, какие глупости. У тебя самые талантливые руки на всем свете, — успокоил он меня, взяв мою руку и поцеловав в ладонь. — И рисунок прекрасен, но только давай попробуем сделать вот здесь так, — папа поднял с пола карандаш, прижал его к листу бумаги и провел несколько линий, изобразив изгиб губ и ослепительную улыбку на фотографии. Получилось очень правдоподобно. — А здесь вот так… Я думаю, что вместе у нас получится настоящий шедевр, — ободряюще улыбнулся он. Я затаив дыхание, смотрел, как на бумаге появляются очертания лица моей мамы. Чувство, похожее на страх, стеснило грудь. Мой голос предательски задрожал, прежде чем я сумел проглотить комок в горле. — Это из-за меня… она умерла. Из-за меня, ведь так? Карандаш выпал из его пальцев. Он растерянно уставился на меня, а я опустил голову, пряча от него слезы, так и катившиеся по щекам. Мне было стыдно за эту слабость. Прошло несколько секунд тишины, в течение которых я чувствовал его пристальный взгляд, пока он не пришел в себя и взял меня за подбородок, поднимая его мое лицо к себе. На его лице отразилась смесь ужаса и жалости, когда он увидел мои покрасневшие глаза, мокрые от слез. Вздохнув, папа смахнул их с моих щек. — Это не твоя вина… — Если бы не я, она была бы жива! — уже не сдерживаясь, перебил я его. Меня переполняли обида и злость на самого себя. Папа медленно кивнул. Такое поведение было мне не свойственно, поэтому я поднял на него виноватый взгляд. Мое сердце бешено билось в груди, казалось, еще чуть-чуть, и оно выпрыгнет. — Нет, солнышко, конечно же нет… Послушай меня внимательно. Здесь нет твоей вины. Ты тут совершенно ни при чем. И никто в этом не виноват. Твоя мама знала, на что шла. Это совершенно естественный процесс. Она подарила тебе жизнь, подарила мне такого замечательного сына. Ангела, Майлз. Позволь себе быть счастливым, именно этого хотела бы для тебя мама. Я уверен, она гордилась бы тобой, мой мальчик, — у папы на глаза навернулись слезы, он тяжело вздохнул и обнял меня так крепко, словно боялся, если отпустит, потерять меня. Мною полностью овладело чувство вины, новая волна слез снова обожгла глаза и я прижался лицом к его плечу. Какое прекрасное чувство — чувствовать любовь своего отца, видеть его слезы и понимать, насколько ты дорог ему. Мы несколько минут молчали. Его слова, его объятия — все это согрело мне сердце. Его руки успокаивающе поглаживали меня по спине, постепенно успокаивая. Наконец, оторвавшись от меня и переведя дыхание он заговорил вновь. — Знаешь, почему я улыбаюсь, глядя на тебя? Потому что благодаря тебе я счастлив — ты наполняешь смыслом мою жизнь. Как же я рад… Как я люблю тебя… — отец запечатлел на моей макушке легкий, почти невесомый поцелуй, от которого у меня на душе стало невероятно светло и спокойно. — Я тоже тебя люблю, папа, очень люблю, — ответил, смотря в его карие, лучащиеся любовью, глаза. Губы отца дрогнули в улыбке. Он еще раз поцеловал меня в макушку. Затем мягко отпустил, окинув долгим взглядом мой рисунок. — Это самый прекрасный рисунок из всех, который я когда-либо видел. Тебе осталось только раскрасить его, чтобы он стал еще прекрасней, правда? Я пока приготовлю ужин… долго не задерживайся. Он уже собирался выйти, но я остановил его: — Протестую! — решительно произнес я, повысив голос. Поджав губы, отец вопросительно посмотрел в мою сторону. — Я хочу… хочу приготовить ужин с тобой. Пожалуйста, не ходи никуда — помоги мне раскрасить рисунок… — С удовольствием, Майлз… — засмеялся он и, взяв второй стул, сел рядом со мной, подвинув альбом ближе к нам.***
— Майлз, ты смерти моей хочешь? — донесся до моего сознания голос Райта, внезапно разорвавший повисшее между мной и прошлым молчание. Я обернулся — он стоял в дверях, держа в руках стакан воды и пакет льда. — Зачем ты встал? Травма головы — это очень серьезное дело. Оказывается, кстати, у тебя очень болтливые соседи… Что… что это у тебя в руках? — спросил Феникс, подойдя ближе ко мне, заинтересованно глядя мне через плечо. — О! Я помню этот альбом! Половину рисунков из него тебе нарисовал я! — И отец… — эхом отозвался я, горько улыбнувшись. — Я терпеть не мог рисование… Хорошо, что у меня были вы. — Я поднял на него глаза, и он мягко улыбнулся в ответ, оставляя на столе принесенное, и садясь рядом со мной. Альбом соскользнул с моих коленей, ударился о ковер и раскрылся, выпустив на пол целую серию рисунков и ту самую фотографию моих родителей, с которой я когда-то срисовывал нашу семью. Я обнял Феникса за шею, прижался к нему всем телом и тихо всхлипнул, вздрагивая от головной боли. Он несколько секунд сидел, не двигаясь, затем, понимая мое состояние, крепче прижал меня к себе, отчего потерял равновесие и повалился назад на ковер вместе со мною. — Теперь мы с ног до головы в пыли, да? — спросил он глупо улыбаясь, неистово смотря мне в глаза. Мои губы приоткрылись в молчаливом признании. — Знаешь, а я помню ту фотографию… Майлз, твой самый милый носик достался от мамы… Ты это знал? В остальном же, честное слово, ты похож на отца. — Он задумчиво провел ладонью по моим волосам, убирая с лица пряди. В больших синих глазах я видел свое отражение. — Ты лучшее, о чем я мог мечтать, Майлз… — Я тоже, Феникс… — прошептал я, запуская руку в его черные волосы, и наклоняясь ниже, встречая его губы своими. Сильные руки стиснули меня, а губы ощутили вкус поцелуя, который словно выпустил наружу то, чего так долго не хватало мне. Мы целовались бесконечно долго, словно боясь потерять это мгновение, наслаждаясь каждой секундой близости. Отстранившись, дрожащим голосом я сумбурно зашептал: — Феникс, не смей так безрассудно подвергать свою жизнь опасности… Ради меня… Ты единственный близкий мне человек, оставшийся в живых… Ты представляешь, что я чувствовал, проводя ночь в больнице у изголовья твоей кровати, слушая твои хриплые и сухие короткие вдохи… Я не хочу жить в мире, где нет тебя… — Майлз… — выдохнул он, продолжая с большей страстью целовать меня, но я прервал его, отстранившись. — Пообещай мне, Феникс Райт, — мучительно произнес я. — Обещай, во что бы то ни стало, вести себя благоразумно и не попадать в опасные ситуации. — Обещаю, милый… — Райт снова поцеловал меня, жадно, крепко и до боли в губах. Вздохнув, я ответил на поцелуй. Так мы и лежали на ковре, обнявшись, среди разбросанных детских рисунков, тяжело дыша и все никак не могли оторваться друг от друга. Чувства, смешанные из боли и счастья, ожидания и отчаяния, тоски и надежды, печали и предвкушения, выражались в движениях наших губ. Наконец, последним усилием воли я отстранился и приподнялся, оглядывая комнату. Вся жизнь, все воспоминания о прошлом, вся история любви, ненависти и боли — все было здесь, теперь придавленное до этого момента двумя молодыми сердцами. — Здесь столько всего нужно привести в порядок и убраться, — пробормотал я, чувствуя жжение на губах от наших поцелуев. Феникс также приподнялся вслед, легко целуя меня в нос. — Да уж, за эти выходные я перевыполню план уборки, — с усмешкой ответил он, оглядываясь на разбросанные по полу рисунки. Я встал, помогая подняться и ему, отряхивая пыль с одежды, попутно размышляя о том, как хорошо, когда рядом есть такой человек, как он. Без него, навряд ли, мне удалось бы пережить все это и зайти на порог своего старого и одновременно нового дома. Даже если бы я этого и хотел, вряд ли я смог бы сохранить ясность ума в одиночестве. Но с Фениксом, каким бы одиноким и потерянным я ни чувствовал себя, меня всегда ждало понимание и поддержка, позволяющие перебороть любые трудности и справиться с любой бедой.