Последнее суждение

      Приятная легкость разлилась по телу, когда я растер последние остатки лосьона на коже, который словно бы растворил все накопившееся во мне напряжение. Непривычно было чувствовать себя расслабленным. И так непривычно чувствовать себя дома, в своей собственной квартире, где тебя ждут и любят. Никогда раньше мне не было так хорошо. Я дома, и ничто и никто не потревожит мой покой. На сегодня.       Накинув на себя шелковый халат, я невольно уставился на свое отражение в зеркале. Шею и ключицы украшали совсем свежие красные пятна, слегка отдававшие синевой. Наверное, я должен об этом жалеть, но я не испытывал ничего похожего на сожаление. Напротив, мне нравилось ощущать на своей коже эти следы страсти, оставленные его губами. Такими нежными, мягкими и в то же время напористыми. Теперь щеки были покрыты здоровым румянцем, а не той мертвенной бледностью, которую я привык лицезреть в Германии. Только синяки под глазами и резкая линия впалых скул еще свидетельствовала о пережитом за последние полгода. Но с этим можно было и смириться.       За проведенное время в Берлине мне часто снилось то самое небо на фоне заходящего солнца, которое расстилалось перед моими офисными окнами, калифорнийский теплый и ни с чем не сравнимый воздух, силуэты высоченных небоскребов, городские огни и мерцание рекламы — кажется, моя тоска по дому переросла в нечто большее. Самым же сильным и острым было чувство, что вместе с Америкой я потерял Феникса. Его доверие, его веру в меня, еще недавно слепившие мне глаза, стали для меня недосказанной потерей, навсегда оставшись в моем сердце как слабое и ненавязчивое напоминание о том, каким он меня любил и как ужасно я поступил, оставив его одного. Момент, которого он больше всего боялся, произошел.       Сказать, как бы я хотел, чтобы все сложилось иначе, означало бы лгать самому себе. Словно зеркало, разбившееся на тысячи осколков, я снова искал среди них свое потерянное отражение — я практически потерял то, к чему всю жизнь стремился. Вот только виделось мне в этих осколках совсем иное — выбивающиеся колючие черные волосы, сияющие синие глаза и мягкая улыбка Феникса, успевшего превратиться в мою собственную тень. Фраза «Вместе мы справимся со всем…» в моей душе приобретала новое значение. Наши отношения смогли пережить тяготы и неприятности, став только крепче. Вместе с ним я обрел смысл жизни. И больше такого никогда не повторится, я не причиню ему боль, не заставлю пережить самые горькие и неприятные минуты жизни… Я слишком хорошо познал, сколько ошибок может наделать равнодушный, ничего не ценящий, кроме работы, человек. Мне ни за что не хотелось испытать подобное снова.       Зайдя в спальню, едва я перешагнул порог, в нос ударил запах секса, смешанный с запахом цитрусового геля для душа. Простынь на покрывале тоже была смята. Первым делом я приоткрыл окно и впустил в комнату свежий и холодный морозный воздух, задернул шторы, после чего шагнул к кровати. В полумраке, разлитом по комнате, я склонился над постелью, поправляя сбившуюся простыню и проводя руками по шелковому покрывалу. Сзади послышались тихие шаги и спустя мгновение тень заслонила половину кровати, приближаясь ко мне.       — Тебе кто-нибудь говорил, как сексуально ты заправляешь простыни? — голос Феникса звучал тихо и мягко, словно он был в полусне. Он включил настенные бра, висевшие над кроватью, погрузив комнату в мягкий золотистый свет, а через несколько секунд толкнул меня на постель, наваливаясь сверху. Я испустил из легких протяжный выдох и уткнулся лицом в рубиново-красную шелковую ткань.       — Феникс… Тебе мало четырех часов, которые мы провели вместе? — протянул я, почти не шевеля губами, чувствуя как его руки медленно скользят по моим бедрам, задирая халат выше.       — Мне всегда будет тебя мало, — шепнул он мне на ухо, чуть прикусывая его зубами. Мои губы непроизвольно изогнулись в улыбке, и он сделал то же самое, его горячее дыхание обожгло шею. — Как от тебя вкусно пахнет… Так сильно я скучал по тебе, детка. Мне трудно поверить, что я видел тебя в последний раз… Полгода назад. Больше никуда не пущу, понял? — он крепко прижал меня к себе, обнимая, и зарылся лицом мне в шею.       — Можешь с уверенностью считать — ты своего добился. Если когда-нибудь мне потребуется вернуться в Германию, я сделаю это не один. С тобой, — подняв голову, я повернулся к нему, он взял меня за подбородок и запрокинул мне голову так, чтобы наши глаза встретились. Я не смогу жить без этих чертовски завораживающих больших синих глаз.       — А я никогда не был заграницей. Но… хотелось бы знать, какого это — вдыхать чужой воздух полной грудью? — спросил он, убирая от моего лица непослушную прядь челки и нежно коснулся пальцами щеки.       — На мой вкус, совершенно невыносимо, — усмехаясь, ответил я, приподнимаясь на локте и слегка касаясь его губ своими. Угол для поцелуя был не очень удачным, но мы не обратили на это внимания. — Мы съездим в Германию, обязательно. Посмотришь на… поместье фон Кармы, где прошли мои юношеские годы.       — Ого, даже так? — Феникс широко улыбнулся, обнажая ряд зубов. От этой улыбки у меня всегда бежали мурашки по коже — словно бабочки порхали по всему телу… Он запечатлел на моих губах еще один короткий поцелуй. — Может, это будет путешествие в наш медовый месяц?.. — воодушевлено спросил он, с искренней надеждой заглядывая мне в глаза.       — Не надейся. Я бы выбрал что-то более южное и спокойное… Тем более, мне придется взять отпуск, а это сопряжено с некоторыми неудобствами…       Наконец Райту надоедает лежать на мне и, неловко рухнув на спину, тянет меня вслед за собой, пока наши лица не оказываются совсем близко. Его губы касаются моих — мягко и ненавязчиво. — Ну ради своего любимого мужа ты бы сделал исключение? К тому же, возможно, он сможет сам потянуть поездку на Гавайи, Фиджи или Мальдивы и все твои денежные расходы?       — Мечтай, Феникс. Семь лет я не брал отпуска и, видимо, столько же и не возьму, пока мой драгоценный «муж» будет зарабатывать на мои траты, — поддразниваю его я, придвигаясь к его лицу и жадно впиваясь губами в его несмолкаемый рот. Феникс с энтузиазмом отвечает на поцелуй — так же решительно и смело. — Ты… заварил чай? — отстраняясь я и смотрю ему в лицо — на нем ясно видно острую иронию. О, нет.       Поднявшись с кровати, я недовольно осматриваю поднос на тумбочке с двумя фужерами шампанского и нарезкой фруктового ассорти. Меня передергивает от мысли о таком количестве калорий. Этот сытный день мне придется наверстывать несколько долгих часов в спортзале. Райт усмехается. Кажется, он всерьез решил восполнить каждый потерянный мною фунт…       — Мне завтра на работу, — говорю я, кидая на него строгий взгляд. Он беззаботно пожимает плечами.       — Мне тоже, — соглашается Феникс. Кто бы сомневался, что он так и сделает… — Давай не тянуть время, соберись и выпей. Пока совесть, если она у тебя существует, тебя не съела. Сейчас или никогда, Майлз.       — Идиот, — с чувством говорю ему я, подхватывая поднос и ставя его себе на колени. Он искренне смеется, присоединяясь ко мне и поднося к губам дольку яблока. Мой взгляд останавливается на тумбе, где небрежно покоится среди массы разбросанных вещей телефон Феникса… С разбившимся экраном, без задней крышки… Я резко поднимаю взгляд на него, хмуря брови. Застыв на месте с полуоткрытым ртом, он смотрит на меня непонимающим взглядом. — Как можно так легкомысленно относиться к своим личным вещам?       — А, вот ты о чем… А что такого? Он же работает… — его голос становится менее уверенным. Мне вдруг кажется, будто он что-то недоговаривает. И мои подозрения подтверждаются — он продолжает, явно меняя тему разговора: — Как там Франциска? Ты обещал рассказать.       — С ней все в порядке. Постоянно занята, но я надеюсь, она скоро вернется в Америку… — с легким сомнением отвечаю я, глядя на мобильник. Такие серьезные повреждения свидетельствуют о сильном механическом воздействии… например, удар при падении? — Впрочем, она в кого-то влюблена и упорно сопротивляется этому чувству… И я пока не знаю в кого, так что ситуация довольно сложная… Рассказывай, что случилось с твоим телефоном. Почему он оказался разбит?       Глаза Райта округляются, и в них читается такое удивление, словно я только что сказал что-то невероятное. — Это что, перекрестный допрос? Чего ты добиваешься? — нервно спрашивает он, отодвинувшись от меня. Я со спокойным лицом отпиваю глоток шампанского, не обращая внимания на взгляд Феникса и храня полнейшее молчание. Через несколько минут он сдается и с обреченным вздохом признается: — Ну, понимаешь… Когда я нашел твою записку и осознал, какое расстояние нас разделяет, то просто не мог не позвонить тебе… Но ты… ты не взял трубку… И я… очень волновался, понимаешь? Я… — я остановил его взмахом руки, услышав эти горькие слова, ощущая всю глубину своего раскаяния.       Да, его слова были горькой правдой — мне нечего было ему ответить. Все, чем я мог оправдать свое поведение — это тем, как трудно мне дались все эти дни, казавшиеся бесконечно долгими и наполненными невыносимой тяжестью. Самым отвратительным во всем этом была моя собственная отчужденность и нежелание взять на себя ответственность, сказав правду самому близкому человеку. Запустив руку в волосы, мысленно проклиная себя, я опускаю голову вниз и мрачно смотрю в бокал с игристым напитком. Некоторое время мы сидим в полной тишине, и ему и мне не хочется возвращаться к этому кошмару. Тяжелым молчанием заполняется каждая секунда. И только сильная рука Феникса накрывает мои пальцы, заставляя меня отпустить волосы и взглянуть в ответ на его лицо. Такое знакомое и такое родное…       — Майлз, все хорошо. Мы оба виноваты в случившемся… Я простил тебя и ты прости себя, — он с сочувствием ложиться на мое плечо, обнимая меня обеими руками. Это прикосновение вызывает во мне прилив тепла, заливая боль, прожигавшую мне сердце. С тихим всхлипом я прижимаюсь к нему. — Только разговаривай со мной, ладно? Пожалуйста. Я хочу знать, что тебя беспокоит, мне страшно за твое моральное состояние…       Мне тоже хочется, чтобы и он разделял мои чувства, лежащие на сердце тяжелым камнем. В его объятиях я чувствую себя уютно и спокойно. Тепло его рук постепенно расслабляет мои напряженные мышцы. Поворачиваю голову и целую его в щеку. Его сапфировые глаза с волнением смотрят в мои.       — Не переживай так, ты первым узнаешь о моей проблеме, если она возникнет. Можешь не сомневаться… — бормочу я в его плечо. Феникс грустно улыбается мне, целуя в лоб. — Знаешь, сейчас я вспоминаю твои слова… Именно ты стал моей причиной, по которой я верю в добрых людей. Ты единственный…       — Я стараюсь… — смущенно откликается он, слегка поглаживая меня по щеке. Несколько минут проходит в тишине. — А мне не нужны причины, чтобы верить в тебя, Майлз. В твою добрую душу. — Феникс берет бокал шампанского, чокается с моим бокалом и делает большой глоток. — Особенно, когда я вижу эти любимые глаза с блеском серебра.       — Феникс…       — Давай спать, милый. Мне мало того, что мы спали до обеда.       Наши губы соприкасаются в медленном поцелуе, наполненном нежностью. А затем он встает с кровати и забирает у меня поднос. — Ты так ничего и не съел… На утро тебя будут ждать прекрасные блины и шоколадные хлопья с молоком.       — Мне хватит сегодняшнего угощения.       — Точно. Надо собрать тебе на работу картошку, — его уголки губ слегка поднимаются в наглой ухмылке.       — Обязательно… Только я встаю раньше тебя, и сам собираюсь на работу. Наслаждаюсь утренним одиночеством, — отвечаю я, прикасаясь указательным пальцем к своему виску. От одного простого жеста он начинает смеяться, радостно и по-мальчишески заразительно, так что я не могу не улыбнуться в свою очередь. Я также поднимаюсь с постели и целую его от всей души — на этот раз он отвечает мне тем же.       — Нет, ты так просто от меня не отделаешься, мой ангел… Теперь я буду собираться с тобой и мне плевать, что твой будильник звонит в половину шестого. Меня вообще не заботит, высплюсь я или нет — оно того стоит. — Он чмокает меня в нос и уходит, оставляя дверь полуоткрытой. Самодовольная улыбка на моем лице постепенно сменяется несколько застенчивой. Кажется, Феникс очень доволен — и я тоже…       Переодевшись в пижаму, взбиваю подушки и ложусь на кровать, уютно укутавшись в одеяло, позволяя себе расслабиться и ни о чем не думать.       Боже, я дома. Какое счастье… Честно признаться, без вещей и беспорядка Феникса я бы чувствовал себя не так комфортно и не ощущал бы эту квартиру своим домом. Никогда раньше я не мог предположить, насколько он для меня важен, даже его бардак, который он умудряется создавать из ничего. Его харизматичная личность, огонь в глазах, природное очарование, сексуальность и невероятная притягательность — всего этого хватит на то, чтоб потерять голову безвозвратно. Без сумасшедшей энергетики, беснующейся в его сердце, ни одни стены не смогли бы стать моим домом. Я его люблю. Действительно люблю…       Феникс возвращается в спальню, чтобы найти меня уже укрывшимся. Улыбаясь, он снимает спортивные штаны, кидает их на стул, выключает свет и я приглашающе откидываю в сторону одеяло. Не говоря ни слова и без лишних церемоний, ныряет ко мне в кровать и крепко заключает в объятия, а я с удовольствием обвиваю его шею руками.       То, как мы улыбаемся друг другу, удерживая зрительный контакт, очень трогает и меня и его. То, как мы сейчас близки — наши головы одинаково лежат на одной подушке, наши лица соприкасались, наше дыхание смешивалось — все это заставляет мое сердце лихорадочно колотиться в груди. И не только мое — я могу почувствовать, как неистово бьется сердце Феникса в грудной клетке. Его черты лица слишком мягки и милы. Невероятная легкость. Этого мне раньше не хватало.       Со мной рядом — любимый человек, такой нежный и понимающий. Вокруг меня — любимый дом, в котором я прожил много счастливых лет, в настоящее время принадлежащий не только мне, но и самому потрясающему мужчине на свете.       — Спокойной ночи, Майлз, — шепчет Феникс, нарушая тишину и целуя меня в висок. Эти слова звучат невероятно тепло, так, что мое тело благодарно льнет к нему. — Я счастлив, что ты здесь, со мной…       — Я тоже неизмеримо счастлив… — шепчу я в ответ и целую его в подбородок, чувствуя, каким усталым и тихим становится его дыхание. — Спокойной ночи, Феникс.       Наконец-то я здесь, чтобы остаться с ним навсегда, чтобы стать частью этого чистого, истинного счастья…       Закрывая глаза, я вдруг осознаю, насколько сильно скучал по этому мгновению. Феникс горячий, мягкий и живой — что еще можно желать? Тихий храп, касающийся моего уха, медленно убаюкивает меня, и я с облегчением понимаю, что эта ночь пройдет для меня спокойно и незаметно. Не так, как в Берлине, где я просыпался в холодном поту среди безжизненных и одиноких стен, в панике ища рукой тепло его тела, и плача от разочарования и пустоты внутри. А здесь все по-другому. Феникс рядом.

***

      На входе в прокуратуру меня встретила уже знакомая украшенная шарами в виде пончиков елка, горевшая так ярко, что я на секунду зажмурился. Не успел я пройти в холл, как в дверях появился Эванс, выглядевший в своем строгом фиолетовом костюме более чем элегантно. Синяки у него под глазами выглядели жутко, а на щеке была заметна царапина. Он нервно держал несколько папок. Увидев меня, он побледнел, торопливо откинул волосы назад и выдал вымученную улыбку.       — Какие люди и без охраны, — сказал он с фальшивым восхищением, протягивая мне руку для рукопожатия. Я сухо ее пожал. От резкого запаха его парфюма меня затошнило и я не удержался от кашля, отчего Эванса передернуло. — Вы бы, мистер Эджворт, за здоровьем следили, а то неизвестно какую хворь вы могли привезти из Германии. В прошлом месяце у нас половина прокуратуры сидело на больничном, ну да ничего, через пару дней оправились…       — Спасибо за заботу, но я здоров. Как ваши дела? В прокуратуре что-то случилось? — спросил я без всякой надежды на положительный ответ. Все-таки у меня был опыт оставления прокуратуры на плечах Эванса, и хорошего в этом было мало. Однако он отрицательно помотал головой.       — Ничего особенного — под моим руководством дела обстояли просто отлично, если не считать мелких инцидентов, которые по большей части создавали дурные детективы с тупыми полицейскими и упрямыми адвокатами, — пояснил он, после чего, казалось, его вдруг осенила какая-то мысль. — Раз вы здесь, я больше не занимаю должность генерального прокурора? Что ж, ладно, держите, — Эванс без стеснения передал мне папки. Я не видел причин для отказа — в любом случае он оставил мне работу, которая была ему явно не по зубам. — Это дело нужно раскрыть до двадцать пятого, а так как вы — лучший прокурор Америки, думаю, вы справитесь.       С этими словами он исчез из поля моего зрения, оставив за собой шлейф отвратительного едкого аромата. Раздраженно покосившись на папки, я вошел в холл, пестривший рождественскими декорациями. В центре возвышалась большая статуя Синего Жетони, облаченная в костюм Санты-Клауса, с тяжелым красным мешком на спине. К ней с огромной люстры свисала гирлянда звездочек, излучавших мягкое золотое сияние. Почему-то казалось, будто она уныло улыбается мне, словно предчувствуя, какие жуткие преступления мне предстоит расследовать. Что-то в ней было даже грустное.       Пройдя мимо, зажав под мышкой папки, я направился к лифтам. Вдруг сзади, откуда-то из угла, раздался громкий хлопок, от которого я вздрогнул. Обернувшись, увидел, как двое охранников зажимают ладонями рты от смеха, глядя на использованную хлопушку в своих руках. Заскрипев зубами от гнева, переступил порог лифта, подождал, пока двери за мной закроются, открыл папку и погрузился в чтение.       Очередное запутанное дело с серийными убийствами и ограблениями. Следов не так уж много, не считая пары отпечатков пальцев и тела единственного свидетеля, найденное в парке — видимо, бедняге не повезло остаться незамеченным от убийцы, после того, как он обратился в полицию. Ему размозжили голову, вбили в глотку огромный гвоздь и демонстративно оставили валяться на траве. Насчитанное количество жертв — тринадцать, результаты экспертизы — весьма поверхностны, без сомнения, дело темное и неприятное. И это Эванс называет «дела обстоят просто отлично»…       Выйдя в коридор, к своему кабинету, остановился перед дубовой дверью с табличкой «Кабинет 1202. Офис верховного прокурора», с печалью отметив про себя, какой раньше была моя жизнь. Ради этой таблички я прошел почти через все круги ада и теперь так легко мог ее потерять. Эта мысль меня расстроила, напомнив, почему я, собственно, покинул Штаты. Внизу таблички висел рождественский венок, на котором красовалось большое красное сердце. Закатив глаза, тяжело вздохнул и потянул дверь на себя.       Темнота оказалась густой, неприятной и какой-то давящей. Поставив дипломат на пол, зажег свет и некоторое время неподвижно стоял, изумляясь: массивные стеллажи с папками были украшены разноцветной мишурой, панорамное окно украшали вырезанные из бумаги снежинки и ангелы, на диване сидел плюшевый Жетоня, а на столе располагалась маленькая елочка с красными матовыми шарами.       Всю жизнь Рождество и рождественская суета были для меня пустыми символами, каждый год напоминавшие мне о смерти отца. Сколько горя и слез я выстрадал из-за этого праздника, бессильный, что бы то ни было изменить. А сейчас… Сейчас все, наверное, было наоборот. Надо же, сколько вещей имеет значение. Кажется, внутри меня затаилось маленькое детское желание — пустить в жизнь волшебную сказку и провести этот удивительный вечер с любимым человеком…       Повесив пальто на вешалку, подошел к рабочему столу, восхищаясь порядком и чистотой, царившими в кабинете. На подоконнике окна увеличились в количестве горшки с цветами — их было гораздо больше, чем я помнил, они уже успели разрастить и некоторые даже расцвести в период зимней спячки. Почва в горшках оказалась влажной, что являлось очередным доказательством, как за кабинетом тщательно следят. Следовало бы поднять детективу заработную плату за оказание подобных услуг.       Рабочий день начался как обычно — чай, сводка, разбор срочных дел, выводок назначенных дел для подготовки к суду, отчеты. Просмотрев принесенные из архива дела, которыми занимался Эванс, я нашел несколько дел странного характера, требовавших для раскрытия большого количества ресурсов и все же они были закрыты, а преступник найден. Судя по всему, он не разбирался в тонкостях уголовного права и не понимал, какую ценность представляет для правосудия прокурор. От чтения меня отвлек стук в дверь. Вздохнув, поднял взгляд на вошедшего детектива. Лицо его выражало крайнюю взволнованность и неудержимую радость, а на голове красовался ободок с рогами оленя. Он буквально ворвался в мой кабинет, сияя как медный таз от свалившегося на него счастья.       — Мистер Эджворт! Наконец-то! Вы здесь! Этот день настал! — вопил он, забыв, видимо о приличиях, и размахивая перед моим лицом руками. Во всяком случае, я был тоже рад его видеть и, искренне улыбаясь, протянул для пожатия руку. Детектив молниеносно схватил ее и крепко потряс, заставив меня покачнуться.       — Да, это так. Успокойтесь, ради всего святого. Я здесь, — усмехнулся я, осторожно высвобождая свою руку и опуская глаза. Как приятно видеть старого друга в таком настроении от нашей встречи. — Садитесь, пожалуйста. Выпьете чаю с мятой? Или с бергамотом?       — Спасибо, сэр. С бергамотом, если можно, — робко сказал детектив, опустился на диван и обвел глазами кабинет. — Вам нравится? Эту красоту мы с Ником сделали для вас. То есть… с мистером Райтом. — Гамшу выжидающе уставился на меня, выуживая комплимент, пока я наливал ему чай.       — Кхм… Да, впечатляет… Спасибо вам, хорошо потрудились, — похвалил я его, протянул чашку и сел напротив. Все было настолько обыденно… Мне действительно не хватало этого. — А цветы?..       — О, это мистер Райт их принес! Честно говоря, он забрал у меня ключи от вашего кабинета, но я его вернул недавно… — он многозначительно уставился на меня, глупо улыбаясь и почесывая затылок. Я вопросительно приподнял бровь.       — Райт присматривал за моим кабинетом? Ну надо же… Странно, даже не знаю, зачем ему это понадобилось… — проговорил я совершенно бесстрастно, обводя пальцем узор на ободке чашки. О чем думал ум Феникса в этот момент, остается только гадать. Ах, да, у Феникса он отсутствует полностью.       — Кхе-кхе… Может, потому что он… — начал было Гамшу, пытаясь подобрать слова, потом, видно, смутился и замолчал. Мы некоторое мгновение смотрели друг на друга, испытывая непонятную неловкость. Собравшись с духом, детектив отхлебнул чаю и заговорил: — Знаете, последнее время все немного… перестроилось… Не знаю даже, с чего начать.       — Начните уже с чего-нибудь, будьте добры. И поподробнее, кто куда перестраивается и в каком направлении, — холодно попросил я. Мне начала надоедать эта клоунада, в которую он пустился. Тень страха пробежала по лицу детектива.       — Эм… Ну если совсем откровенно… — неуклюже мямлил он, отводя глаза и теребя край галстука. — Я знаю, что вы и мистер Райт… э-э… состоите в близких отноше…       Я не дал ему договорить, подавившись чаем. Так вот почему здесь все так нелепо выглядело — ситуация, должно быть, была по-настоящему отвратительной.       Пытаясь справиться с приступом кашля, встал и отошел к окну. Кровь ощутимо прилила к лицу и ушам, горячо пульсируя в висках. Я убью этого идиота! Задушу собственными руками!       Закрыв рот рукой, я глубоко вдохнул, чтобы проглотить комок в горле, и заодно унять начинающуюся дрожь. В это время детектив поднялся с дивана, подошел ко мне и взял меня за плечи. От неожиданности я даже подскочил и испуганно отпрянул.       — Мистер Эджворт, не надо так расстраиваться! Я рад, поверьте, очень рад за вас и мистера Райта! Вы достойны любить и быть любимым. Мне самому так хотелось увидеть вас счастливым… И мистер Райт смог вам помочь… — сбивчиво говорил детектив, поглаживая меня по спине. Его лицо было добрым, как у маленького ребенка, которому дали конфету.       Стараясь не смотреть на него, покачал головой, давая понять, насколько мне тяжело слушать подобные слова. Он еще долго продолжал говорить что-то успокаивающее и жалостливое, чем окончательно вогнал меня в тоску, а потом перевел разговор в более рабочее русло: Эванс успел понизить ему зарплату, назвав его посмешищем, неспособным работать следователем. Но я не услышал главного — как он узнал о наших отношениях?       Я попытался сохранить на лице привычную безучастность. — Я позвоню в бухгалтерию и улажу этот вопрос, — сказал я, пытаясь сфокусировать взгляд на детективе, хотя все расплывалось и двоилось у меня перед глазами. Голова болела все сильнее. Я совершенно был не готов к такому повороту.       — Конечно, конечно. Благодарю вас, сэр, за ваше участие. — Обеспокоено он поправил галстук. Очевидно, мои мысли были так же неопределенны, потому что он добавил: — Вам что, плохо? Может, вызвать врача? Я… буду молчать, сэр…       Слова детектива подействовали на меня отрезвляюще. — Разумеется, вы будете молчать. И ни словом не обмолвитесь ни о чем и никому… Вы меня поняли? — резко спросил я, выпрямившись и схватив его за галстук. Напуганный таким тоном, детектив сник и несколько раз быстро кивнул. Гневно сверкнув на детектива глазами, отпустил его и вернулся к столу.       Приняв сидячее положение, измучено провел по лбу, откидывая прядь волос, упавшую на глаза. Ощущение нелепости происходящего осталось. Даже щеки еще немного горели.       — Ладненько, сэр… Я п-пойду, — произнес детектив и попятился к двери. Это было слабым утешением.       — Всего хорошего, детектив, — выдавил я из себя, не представляя, как смогу говорить с ним в будущем.       Когда Гамшу наконец оставил меня и вышел за дверь, она с тяжелым скрипом закрылась за ним. Потерев пальцами висок, я погрузился в тягостные раздумья, заполняя отчеты и протоколы, щедро оставленные Эвансом. Как и следовало ожидать, в кабинете опять стало тихо, если не считать негромкого, размеренного тиканья часов. Но так продолжалось недолго — после обеда зазвонил телефон. Подняв трубку, услышал громкий, искаженный знакомый голос.       — Как это вы меня не пустите?! Я самый что ни на есть крутой журналист и главный друг Эджи! Мы так давно не виделись! Скажите ему, пусть немедленно меня пропустят! — я обреченно вздохнул и прикрыл глаза, проклиная все на свете. Возникло огромное желание положить трубку и оставить ее на линии без ответа, закрыв при этом дверь на все замки. Однако что-то подсказывало, что на этом разговор может не окончиться. Откинувшись на спинку кресла, я снова поднес трубку к уху.       — Мистер Эджворт? Вы слушаете? Что… — девушку вновь прервал бессвязный крик Ларри, заглушивший все остальные звуки. Судя по всему, он был чем-то крайне возбужден и, поморщившись от отвращения, я вынужден был все это прекратить.       — Мисс Фэллон, пропустите этого господина в мой кабинет, — мягко сказал я в трубку с недовольством и раздражением, слушая как по ту сторону линии раздается громкий дурацкий смех. Это было просто ужасно.       Положив трубку на рычаг, быстро сложил все документы по папкам и спрятал в стол. Мало ли что дураку в голову придет. Надо быть готовым ко всему. Дверь кабинета распахнулась, и в нее влетел Батц, словно только и ждавший этой минуты, одетый в костюм Санты-Клауса и с импровизированным мешком из колпака Санты-Клауса в руке. Улыбаясь во весь рот, он подбежал к столу.       — Я, кажется, не вызывал сегодня клоунов, — с недоумением заметил я, поднимая на него глаза. Он скорчил такую гримасу, будто я сказал что угодно, но только не правду.       — Вообще-то, я Санта-Клаус, а не клоун! Тебе стоит подарить очки, чтобы лучше видеть! — обиженно прокричал он, кидая передо мной мешок. Я слегка опешил. — Давай, чувак, улыбнись. Скажи «сыр!».       Ларри из неоткуда вынул фотоаппарат и наставил его на меня. Раздался громкий щелчок, перед глазами запрыгали разноцветные зайчики, заставляя сощуриться и даже сморщиться. Я с бешенством уставился на Батца, ударив кулаком по столу, так что подпрыгнула табличка с моим именем и ручка-перо с чернильницей. Тот расплылся в улыбке.       — Идиот! Какого… — я замер, забыв все слова. Он, не сдерживая своего удовольствия, смотрел на снятый снимок и только покачивал головой.       — Не очень удачный, конечно, но фотошоп творит чудеса, верно? — как ни в чем не бывало, спросил он. Издав шипящий звук, я обвинительно ткнул пальцем в его сторону.       — Если ты сейчас же не исчезнешь из этого ка…       — Хватит быть таким занудой, Эджи! Мы не виделись с тобой целых полгода! — запищал он в ответ, всплеснув руками.       — И еще столько же не видеться… — проворчал я, поправляя волосы, встопорщившиеся от резкого движения.       — Да, да, зачеши их в сторону, чтобы было видно твои глаза, — хихикая, посоветовал он и под моим недовольным взглядом снова сделал несколько снимков. Скрип моих зубов эхом отдался от стены. — Во! Супер! Смотри в камеру, смотри… — продолжал он трещать, щелкая затвором. Мне ужасно захотелось запустить в него чем-нибудь тяжелым, например чайным сервисом, лежащим на подоконнике, или, еще лучше, цветочным горшком. — Я накатаю статью «Возращение легенды: воссоединение со своим парнем»!       Мою челюсть свело от удивления, щеки снова залила краска, а по спине пробежали мурашки. Неужели он тоже знает?!.. И он говорит мне об этом сейчас? Они втроем добиваются моей смерти?       — Что-что? — переспросил я хрипло, изо всех сил стараясь не показать, насколько это для меня важно. Не обращая внимания на мой испуг, на его лице появилась какая-то детская, идиотская улыбка.       — О, да, Эджи, я еще тогда все понял! Это как пазл… — выпалил он с детской непосредственностью, как будто это и вправду было в порядке вещей. — Ник убеждал меня, что это не так, но я же не дебил, в конце-то концов… И вот все сошлось.       — Ларри, я не… — выдохнул я сдавленно, пытаясь придумать, чем оправдаться. Но ничего не шло на ум. У меня не было даже слов хоть какого-нибудь вразумительного объяснения.       — Да не бойся ты. Это будет сенсация, и тебе она понравится, — перебил он меня, подмигивая. Мои руки сами собой сжались в кулаки. Похоже, из этого кабинета Батц живым уже не выйдет. — Уилл Пауэрс и Майлз Эджворт спустя полгода страданий наконец воссоединились! Ты не представляешь, какой эта статья поднимет шум! А я стану великим журналистом! Люди будут писать обо мне, мечтать об интервью… — глаза его разгорелись, его лицо исказилось фанатичным вдохновением и он все никак не мог остановиться.       Меня как будто обухом по голове ударили. Все изменилось в одно мгновение. Внезапный гнев и возмущение вспыхнули в моей душе словно костер, вытеснив все остальное. Словно в тумане я встал из-за стола и шагнул к нему. Батц, видя, что я готов его растерзать прямо сейчас, немедленно заткнулся, отдернул фотоаппарат и отскочил подальше к дивану. Улыбка сошла с его лица. В кои-то веке в кабинете повисла тишина. Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем зазвонил мой мобильник, я перестал сверлить его грозным взглядом и со свойственной мне невозмутимостью вернулся на место. Тот остался стоять как парализованный, прижимая к груди фотоаппарат.       Вытащив его из кармана пиджака, увидел на экране имя звонившего. Конечно же, Феникс Райт. Что ж, он спас Ларри от неминуемой гибели, сделав, таким образом, доброе дело. Однако этот звонок тоже был не очень кстати. Прокашлявшись, посмотрел на побледневшего Батца и взял трубку.       — Майлз, я тебя не отвлекаю? Я буквально на минутку, — торопливо заговорил Феникс. Его голос звучал, как всегда, бодро и мягко, и он сразу развеял мое мрачное настроение.       — Да нет, ничего страшного… Что случилось? — спросил я, подходя к окну и проводя пальцами по вырезанной бумажной снежинке. На удивление Ларри хранил молчание.       — С тобой все в порядке? Ты как-то странно говоришь… — встревожился Райт, видимо, почувствовав мое напряжение. Я хмыкнул, давая ему понять, чтоб он не обращал на это внимания, косясь на идиотского Батца, который с живым интересом осматривал елочку на моем столе. — О… Ну, я хотел сказать тебе, что… Люблю тебя, — смущенно посмеиваясь, закончил он, заставив меня фыркнуть. — Да, я соскучился по тебе, и что ты мне сделаешь?       — Нгх… я тоже… — ответил я совершенно ледяным тоном, поджимая губы. Меня окружают одни идиоты.       — Слушай, тебе точно не нужна помощь? Я уже в принципе закончил последнюю консультацию и… Мне нечем заняться, если честно, так что…       — Я собираюсь прибить одного бесполезного журналиста, мешающего моей работе, — ответил ровным тоном я. Ларри испуганно дернулся и выпрямился, убрав руки от шаров на елке.       — О… Тогда я позвоню позже? Ты… заедешь за мной? Нам еще нужно в магазин… — пробормотал он неуверенно.       — Конечно… Извини, у меня правда неотложное дело… — сухо сказал я и повесил трубку, чувствуя на себе пристальный взгляд Батца и оборачиваясь к нему. — Что тебе еще нужно?       — Э-э… Может, поговорим о статье? Информацию с твоим мужиком я опущу, ты не возражаешь? — осторожно спросил он заикаясь. Вид у него был одновременно глупый и жалкий. В ответ я только презрительно изогнул губы и сел за стол. — Ну как хочешь… — тихо сказал Батц, грустно глядя на меня, а затем поднял с пола мешок и, раскрыв его, протянул мне. — Опусти руку и выбери, какая больше нравится… Тебе ж нетрудно?       — Я не буду опускать руку в непонятный мешок, набитый Бог знает чем, — выплюнул я после паузы, игнорируя протянутую руку с мешком. Достав из-за стола папки с бумагами, принялся их рассортировывать, откладывая в сторону те, где находился заинтересовавший меня материал.       — Да ладно тебе, Эджи. Сделай это и я уйду. Ну что тебе стоит? — с тоской заскулил он. Бесполезно было пытаться переубедить его. Мне хотелось просто задушить его своими руками, потому что такая редкостная тупость уже давно не попадала в поле моего зрения. Недолго думая, с чувством невыразимой раздраженности я засунул руку в этот мусорный мешок. Наощупь мои пальцы наткнулись на что-то бумажное, будто это были газетные вырезки, сложенные пополам. Вытащив одну такую, внимательно ее осмотрел. Стандартная бумага, довольно тонкая, на которой небрежным почерком написано: «Самый лучший журналист Лос-Анджелеса, малышка». Вопросительно изогнув брови, с сомнением я поднял глаза на Батца. Он снова оживился, улыбаясь, словно только что совершил гениальный ход в сложной шахматной партии. — Теперь ты тайный Санта для этого человека! Понял, чувак? — кивнул он на бумажку в моих руках. — По великой случайности, я стал тайным Сантой для Франни, но она не приедет, да? Хотя… я могу отправить подарок в Германию… А, а ты знаешь правила? Я сейчас все объясню. Слушай…       — Я знаю, о чем это, Ларри, и я не собираюсь в этом участвовать, — отрезал я, опуская листок в корзину для мусора. — Я считаю, что это пустая трата времени.       — А я считаю, что ты — мудак. К счастью, твое и мое мнение никого не волнует и вечеринка пройдет двадцать пятого у Ника.       — У… Райта? — переспросил я недоверчиво, но Батц кивнул головой. Поразмыслив немного, я устало вздохнул. Мне что, придется упаковывать в праздничную коробку веревку и мыло?       — Ты же придешь, Эджи? Ну пожа-а-алуйста! — жалобно протянул он, тряся меня за плечи. Я скривился и отбросил его руки. С таким же успехом я мог выкинуть его из окна и облегченно вздохнуть. Его глаза умоляли, и у меня не осталось ни капли решимости сказать что бы то ни было.       — Черт с тобой. Только, умоляю, покинь мой кабинет, чтобы я тебя здесь больше никогда не видел и не слышал.

***

      — Сейчас я домою посуду и пойдем украсим елку, — прощебетал Феникс, когда я обнял его за талию, привлекая к себе. Он снисходительно улыбнулся, ловко повернувшись ко мне и чмокнув в щеку. Прикосновение его губ было невероятно мягким и теплым. Я закрыл глаза, укладываясь на его плече, с сожалением вздыхая. Чем дальше, тем менее романтичным казался мне завтрашний праздник. До сих пор мне представлялось все совершенно иначе… — Майлз, ты чего? Все хорошо? — заботливо поинтересовался он, заглядывая мне в лицо. Кажется, он уже не раз замечал, что у меня на уме.       — А? Да, да, конечно… Пойдем…       Он вздохнул, вытирая руки полотенцем. — Ты обещал мне рассказывать про все, что тебя тревожит. Сейчас, возможно, самое время.       — А ты не хочешь ничего мне рассказать? — предложил я, отпуская его из объятий. Феникс вопросительно вскинул брови, взял меня за руку и повел в гостиную, где уже стояла большая елка, почти дотягивавшая до потолка. От ее благородного вида захватывало дух. — Например, о рождественском вечере, проходящего в твоей квартире?       — О… Я совсем… забыл об этом? — сказал он виновато, словно убеждая в этом не столько меня, сколько себя. — Черт, действительно… Мы… затеяли это еще месяца два назад, и я не думал, что ты… вернешься прямо под Рождество… Как-то само собой получилось…       — Феникс, ну ты же не ребенок, в самом деле. Дата уже назначена, гости приглашены, вся подготовительная работа, как я понял, сделана. А ты… — я остановился и посмотрел ему в глаза. Мне больше всего хотелось понять, что чувствую я по поводу предстоящего праздника. Хотя, в общем-то, что тут можно было чувствовать… Его чувства тоже важны. И я уже и так знаю, чего хочу…       — Ради тебя я откажусь от всех своих планов, мне… мне не будет трудно смириться с этим. Я уверен, что ты бы хотел отпраздновать первое Рождество в моей компании и… В общем, я очень хочу, чтобы мы вместе его встретили. А с друзьями я всегда успею обменяться подарками и впечатлениями. — Его тон изменился, стал серьезным и каким-то печально-заговорщическим. Я почувствовал, насколько тяжела для него эта тема и поэтому, вспомнив, что мы все еще держимся за руки, крепче сжал его ладонь.       — Я понимаю, Феникс… И я ценю твою заботу. Но у нас с тобой впереди еще очень много праздников, так же как и рождественских сочельников… — чуть улыбаясь, ответил я. Ему явно понравилась эта фраза, потому что он сразу же заулыбался в ответ. — Мы могли бы вместе с друзьями встретить Рождество на нашей квартире… Почему нет? Если ты не против…       Глаза Феникса расширились и загорелись детским восторгом. Несколько мгновений он завороженно смотрел на меня, широко улыбаясь, а потом притянул меня к груди и горячо поцеловал в губы. Поцелуй длился не больше пары секунд, не более, однако в нем было столько любви и желания, что казалось он длится вечность. Впрочем, мои мысли были заняты другим, поэтому его эмоции прошли мимо моего сознания.       — Не обольщайся, я еще не закончил, — неумолимо сказал я, отрываясь от него. Теперь мой взгляд стал серьезным. Феникс нервно прикусил нижнюю губу, на лице у него появилось провинившееся выражение.       — Ты слишком горячий, когда так властно смотришь, милый…       — Почему детектив Гамшу знает о наших отношениях? Почему ему известен такой факт? — задал я вопрос, стараясь, чтоб он прозвучал как можно суровее. Мне не хотелось его отчитывать, хотелось лишь понять причины. В конечном счете, уже ничего не изменишь.       — Ну… Тут как бы я виноват, наверное… Он спросил меня и я не стал скрывать этого. У меня просто не было выбора, глупо было бы все отрицать…       — Феникс! Ты знаешь какие последствия повлекут за собой эти действия? Мы оба останемся без работы, если об этом станет известно общественности. К сожалению, наши отношения обречены на такой поворот событий — так устроена жизнь. Поэтому держи рот на замке и не начинай эту тему никогда, — опустив глаза и скрестив руки на груди, спокойно произнес я и вопросительно посмотрел на него, ожидая ответа. На его лице отразилась решимость.       — Мне не нравится это слово — «обречены». Наша любовь друг к другу — она не зависит от обстоятельств и средств, пойми это, Майлз. Мы не можем скрывать ее вечность. Правда все равно рано или поздно вылезет наружу, — выпалил он, обижено надувая губы. Со мной этот номер не пройдет.       — Неужели? И что ты предлагаешь? — едко спросил я с язвительной усмешкой. — Рассказать журналистам о нас? Только потом не удивляйся почему у тебя нет клиентов — какой нормальный человек, обратится к адвокату, который спит с прокурором?       — Вовсе нет… У меня есть еще один вариант. Более радикальный и перспективный, чем этот… — с воодушевлением ответил Райт, неловко почесывая шею. Я недоверчиво уставился на собеседника. — Мы просто узаконим наши отношения… Людям придется смириться и принять это… Все имеют право на личную жизнь и мы не исключение. И если кому-то не нравится такая жизнь, пусть идут нахер, — добавил он с усмешкой, увидев выражение моего лица.       — Это не выход, ты сам знаешь… — сказал в конце концов я примирительным тоном. Руки Феникса мягко обвили мое лицо, поглаживая щеки.       — Мне плевать на мнение других людей, я люблю тебя, Майлз. Кто бы что ни говорил, какие бы намеки не бросал — мне плевать. Ты и я честно выполняем свою работу, наши отношения никак не зависят от этого. Никто из людей не имеет права судить о нашей любви, — закончил он твердо и снова поцеловал меня. Этот поцелуй был намного глубже и увереннее, требовательнее и откровеннее. Возможно, именно это окончательно стало решающим доказательством для меня в серьезности его слов. Наконец его губы оторвались от моих. Взволнованно дыша, он смотрел мне в лицо. Смущенно откашлявшись, я отвел взгляд. — Может, теперь начнем? Я все сложил в ту коробку, — он взял обычную коробку, лежащую на столе, поднял крышку, чтобы продемонстрировать яркий и радужный беспорядок внутри. Меня передернуло от этой картины.       — Что это, черт возьми, такое? — спросил, наконец, возмущенный я, показывая на это непонятное цветное месиво. Он озадаченно посмотрел в коробку, будто и сам не знал, что сказать. — Райт, я рассортировал все по наборам и положил в коробку, а теперь в ней куча хлама! Это просто невыносимо.       — Ой… Извини, я подумал, что… Надо выбросить упаковки и просто положить украшения на прежнее место… — растерялся Феникс, хотя на его губах продолжала играть улыбка. Я одарил его гневным взглядом.       — Ты безрассудный, иррациональный, легкомысленный идиот, отравляющий мою жизнь, — бросил я, не скрывая своего раздражения. Он очаровательно захлопал ресницами и, слегка краснея, провел пальцами по моей скуле, убирая упавшую на глаза челку.       — В этом определенно есть доля правды, — медленно ответил он и обнял меня за талию, притягивая к себе.       — Мы когда-нибудь украсим елку? Я выбирал красные и синие банты не для того, чтобы ты перемешал их в беспорядочную кучу, и мы плюнули на них.       — М-м-м, да, в самом деле. Но сначала я возьму своего парня на руки как диснеевскую принцессу и кое-что сделаю с ним, после чего он, может быть, и не будет ворчать? Что думаешь, Майлз?.. — и прежде чем я успел что-либо ответить, Райт подхватил меня на руки и понес в спальню, ликующе смеясь. От этого смеха и резких движений у меня чуть не помутилось в глазах, поэтому я крепко ухватился за его шею.       — О, боже мой, веревка и мыло понадобятся вовсе не Батцу…