the stupid, the proud

      Очередной государственный праздник — россыпь ненастных людей, клубящихся повсюду шумными толпами, разноцветные огоньки, посверкивающие то там, то здесь, и громкая музыка; совершенная разная и отовсюду — отзывается в Хэ Сюане ритмичным стуком по черепной коробке, и желанием вернуться домой.       Столпотворения и шум… Всё это крайне далеко от привычного понятия веселья Хэ Сюаня. Он бы в жизни не посещал такие торжества, если бы генерал Хуа не был бы обязан присутствовать на каждом. А оставлять своего шисюна одного, с людьми, чьё лицемерие не знает границ, было излишне грубым жестом даже для него.       — Когда-нибудь, я убью их всех, — с широкой, мечтательной улыбкой на лице шипит ему на ухо Хуа Чэн. — Надеюсь, на нас прямо сейчас свалится солнце. Потому что слушать этого старика лишний час это просто…       Хэ Сюань давит смешок. Практичным движением выдирает из рук шисюна чарку с вином, делая несколько глотков сам.       — Солнце свалиться не сможет. Приблизится на несколько метров, и от нас уже не останется и следа, — поясняет он с видом знатока. — Для человека, которому пророчат будущее небожителя, ты подозрительно жесток.       Тот дёргает плечом.       Они стараются не обсуждать эти предсказания бывшего советника Гоуши — королевская семья, при которой он служил, воспитывая будущего наследника, давно рассыпалась, оставшись в их воспоминаниях далёкой историей, а потому, тот теперь ошивался у Хуа Чэна, послушно передавая наставления Небесного Владыки — потому что Хуа Чэн себя в роли божества, почему-то, совсем не видит.       Едва ли это изменит хоть что-то, если звёзды начертали ему скорейшее возвышение, но тот слишком упёрто надеется на иной для себя исход.       — Какой уж есть, — мурчит.       Под графином вина, осушенном ещё до начала праздника, во время публичного приветствия, Сань Лан крайне податливый. Он всегда смягчается когда пьёт. По крайней мере, в компании Хэ Сюаня. С остальными, напившимся, он подозрительно честный, а от того излишне грубый.       — А-Сюань, — лёгкое бормотание щекочет мочку уха. — Обними меня.       А ещё, он очень тактильный.       — Сиди ровно, — велит Хэ Сюань интонацией наругивающей матери. — Мы на важном мероприятии.       А у самого рука чешется как-нибудь исполнить эту просьбу. Потому что обычно, когда Хуа Чэн выпивает, то ложится поперёк колен Хэ Сюаня, и он его гладит по волосам, вслушиваясь в неконтролируемые бормотания. А иногда, тот его просто седлает, и принимается выцеловывать. Здесь так не получится.       — А-Сюань.       Шисюн непослушно наваливается ближе, кончиком острого носа щекоча хэсюаневскую прохладную щёку. Слепо тыкается, почти как пёс, и замирает.       — Ты мне очень нравишься.       Хэ Сюань жмурится.       На подкорке подсознания пробегает лёгкая, нежеланная мысль: что если сопровождать Хуа Чэна чувствуется обязанностью, потому что слишком страшно, что в таком состоянии он прильнёт к кому-нибудь другому? И те, пожалуй, без сомнений этим воспользуются: его шисюна хотят все. В буквальном и переносном значении, увы.       — Да, ты мне тоже, шисюн. Иначе бы я выкинул тебя давным-давно.       — О, — заторможено морозит Сань Лан. — Тогда оставь меня навсегда, А-Сюань.       Он упирается ладонями в ручку кресла Хэ Сюаня, тянется поближе, и неловко клюёт в уголок губ. Хэ Сюань почти обиженно сопит, и наплевав на речь новоиспечённого короля, подскакивает на ноги, привлекая лишнее внимание. Помогает Хуа Чэну подняться, и укладывая руку на его поясницу — чтобы остальные не распространяли лишних слухов о пьянице-генерале — подталкивает к выходу.       — О… Куда мы?       — Проветриться, — нечленораздельно ворчит Хэ Сюань. — Отрезвеешь, вернёмся.       Тот послушно плетётся рядом. Неизвестно чего Хуа Чэн ожидал, выходя за ним следом, но его лицо по-странному разочарованно искажается, стоит им заметить, что улица не пуста: недалеко от входа стоит юноша. Каштановые растрёпанные волосы, кое-где грязные и растрёпанные, до ужаса изношенная одежда — попрошайка.       Хэ Сюань трясёт карман парадного ханьфу, и бросает то немногое, что прихватил. Медные монеты падают в небольшую доули с глухим стуком.       — Премного благодарен, господин! — незнакомец улыбается ему до того счастливой улыбкой, словно не понимает, что медных монет ни на что особо не хватит. — Я могу представление устроить. Разломать камень на груди, или меч проглотить. А ещё…       Но выглядит тот совсем отвратно. Большие круги под глазами, дрожащие судорожно руки — да какие там представления, поразительно, как он ещё не свалился в обморок прямо здесь?       — Не стоит, — звонко прерывает Хуа Чэн, прищуриваясь. — Выглядишь плохо, даочжан.       Хэ Сюань виновато прикрывает лицо. Ни манер, ни чувства такта — вот он, его лучший друг.       — Ах, прошу прощения, я просто…       — Не извиняйся, — отмахивается генерал. Немного пораздумав, отцепляет от пояса меч, и протягивает юноше. — Возьми. Можешь заложить. Или оставить. Как хочешь.       Хэ Сюань шлёпает его по ладони, поглядывая, как на безумца.       — Ты чего подарком от Владыки раскидываешься? Совсем дурак?       Чем именно Хуа Чэн так сильно пришёлся по душе наблюдающему свысока Небесному Императору, никто сказать наверняка не мог, но тот появляется в жизни генерала отныне странной константой: посланиями от советника и небольшими дарами, вроде этого.       — Не беспокойся, — невесть к кому обращается Хуа Чэн. — Бедность мне хорошо известна.       И абсолютное неумение ценить материальные блага, тоже, со вздохом думает Хэ Сюань.       — Но я не могу вот так просто! Господин…?       — Хуа, — подсказывает тот.       Сань Лан по-странному трезвее себя недавнего. Хэ Сюаню бы убрать руку, но шисюн почему-то сбросить её не спешит, и потому он подыгрывает.       — Я правда не могу… Это меч, я не смогу его заложить. Прошу прощения…       — У тебя есть ещё что с собой? — интересуется Хэ Сюань, окончательно растеряв надежду, что Хуа Чэн перестанет разбрасываться божественными дарами.       — Хм-м, — Хуа Чэн вздыхает, проходясь ладонями по карманам. Видимо, ищет что ещё дать, но не найдя, с лёгкостью сцепляет с шеи подвеску с кольцом. — На.       Хэ Сюань подолгу пялит на товарища, задумываясь о том здрав ли его рассудок. Отдавать меч, не несущий ценности — это нормально, даже если он от условного отца отцов. А вот кольцо, которое он так старательно восстанавливал по памяти, пытаясь вспомнить как оно выглядело на руках его матери…       Босяк дёргается пуще прежнего.       — Это же настоящее серебро… Нет-нет, прошу, не стоит. Это—       Ожидаемо, покончив с делом, Хуа Чэн полностью теряет к нему интерес. Разворачивается лицом к Хэ Сюаню, и слабо опираясь об плечо, жалобно бормочет:       — А-Сюань… Тошно мне. Пошли?       Хэ Сюань тратит долю секунды, чтобы невольно задуматься о том, что опьянение шисюна всегда подозрительно удобное. Но для кого из них именно — решить он не может.       — Если очень сильно хотите меня отблагодарить, — внезапно через плечо улыбается Хуа Чэн, — то жду ежедневные преподношения в своём храме, когда вознесусь!       Хитро посмеиваясь, он вновь отворачивается. Хэ Сюань вцепляется в его талию покрепче, и прощается с юношей тоже:       — Удачи вам, юный господин.       Если тот и протестует следом, то эти двое уже не слышат, слишком поглощённые дорогой.       — А-Сюань, — почти влюблённо тянет шисюн, обвивая руки вокруг его шеи. У Хэ Сюаня болезненно ноет сердце, — а женишься на мне?       Почему ты никогда не говоришь ничего из этого трезвым?       — Достаточно шуток, — цедит он сквозь зубы. — Я не буду гоняться за тобой пьяным всю жизнь, шисюн.       И совершенно неожиданно, взгляд Хуа Чэна делается на долю секунду осмысленным, и потемневшим. В воздухе повисает ощущение неправильности, сломанности. Хочется спросить что не так, но Сань Лан роняет голову к нему на плечо, издавая хриплый смешок.       — Как скажешь, моя рыбка.       — …Почему рыбка?       Долгое время ответа не следует, и к тому моменту, когда Хэ Сюаню думается, что тот задремал, он приглушённо выдаёт:       — У тебя есть это забавное выражение лица… Знаешь, когда глаза не моргают, а ты еды в рот набрал много, ха-ха. Как рыба, понял?       Хэ Сюань выдыхает.       И стратегическим решением сбрасывает шисюна в ближайшую речку, оттряхивая ладони без всяких сожалений.       (Он летит следом. Пока остальные празднуют под звуки фейерверков, эти двое возвращаются домой промокшими до нитки.       Госпожа Хэ смеётся над ними ещё сутки.       Хэ Сюань думает, что ярлыки в их с шисюном отношениях лишние. Пока они вдвоём, он счастлив. И Хуа Чэн, тоже. Разве им нужно что-то большее?)