***
Скар подскакивает на кровати, резко распахивая глаза. Хватается за футболку, часто дыша. Воздуха мало мало мало, архонты, как же душно. Садится на кровати, запустив руку в волосы. Смотрит в окно. Небо светлеет, из-за горизонта медленно выплывает солнце. Скарамучча морщится, беря телефон в руки. 7:58 За две минуты до будильника. — Вот дерьмо, — выдыхает Скар хриплыми голосом, рухнув обратно на подушку. Естественно, он не заснет в ближайшие две минуты.***
— Что, серьезно, ворона? — Нет, орел. Кадзуха снисходительно улыбается, прикрыв глаза. Всегда так делает, когда Скар огрызается. И желание огрызаться мгновенно пропадает. Вот уж чудо. — Так, — но вопреки всему, Каэдехара делается невероятно серьезным. Всегда так делает, когда это касается толкований. Брови хмурит, губы поджимает, заправляет прядь за ухо. Скар в такие моменты вообще забывает, что ему снилось. — Ворона это плохо. — Что тебе вороны сделали? — устало тянет он, съезжая вниз по стулу. Услышь кто сейчас их разговор, сразу бы позвонил в психушку. Скарамучча бы, если честно, сам туда позвонил. Кадзуха сначала ему не отвечает, уткнувшись взглядом в телефон. Специально открыл сонник, ну надо же. На самом деле, дома у него стоит целая книга толкований снов, Скар подарил ее Каэдехаре на восемнадцатилетие. Эта книга тут же заняла почетное место посередине полки, парень с нее почти пылинки сдувает, но никогда никуда не берет, уж больно большая. Поэтому всегда залезает в телефон, чтобы подтвердить свои догадки. Большую часть значений он знает, просто постоянно себя проверяет, для достоверности. — Если во сне ты слышишь воронье карканье, значит кто-то подбивает тебя на дурные поступки, — говорит он, зачитывая статью из телефона, но Скар абсолютно точно уверен, что Кадзуха знал это и без нее. — Ты подбиваешь меня разбирать мои сны на значения, достаточно дурной поступок? — фыркает Скарамучча, усмехаясь, но, увидев серьезное лицо Каэдехары, неловко замолкает, отведя взгляд. — Не веришь? — спрашивает хитро, по-лисьи, и рубины сверкают так ярко-ярко, почти кроваво, почти убивают. Скар готов сдаться и сдать кого угодно, только бы он на него так не смотрел. — Верю, просто... — Просто? — Просто это бессмысленно, — выдает он на выдохе и жмурится, будто от сильной боли. Будто рубины все же оставили ему колотое ранение. Будто готовится к удару. Но удара не следует, только мягкий смех. Таким смехом можно кутаться в снежные бураны. Такой смех всегда ложится пледом на плечи пострадавших от масштабных катастроф. Таким смехом можно разжигать костры, чтобы потом петь песни под гитару в глуши ночного леса. Таким смехом Скар хочет захлебнуться насмерть. — Я понимаю, — вместо удара говорит Каэдехара, но воздух из груди выбивает так же. Техника бесконтактного боя, в котором Скарамучча всегда выходит проигравшим. — На самом деле, я не заставляю тебя, извини, если давлю, — ну вот, он еще и извиняется, запрещенный прием. — Ничего ты не давишь, — вместо белого флага Скар только сдавленно бурчит, утыкаясь взглядом в стол. — Я знаю, насколько ты убежденный скептик, — Кадзуха улыбается, и Скар всеми силами старается не смотреть. — Просто... Это ведь так интересно, — но сдается через секунду. — Видеть то, что рисует тебе твое подсознание. — Это жутко, — Скарамучча жмет плечами и склоняет голову набок. Просто хочет возразить. Это уже рефлекс, это уже привычка, это уже образ жизни. Если он перестанет с кем-либо спорить, то ему попросту не хватит кислорода на новый вдох. — Почему? — Каэдехара кладет голову на сложенные на столе руки и смотрит прямиком на Скара. И в его рубинах потрескивает камин, теплый и обжигающий. Скар чувствует себя оловянным солдатиком, объятым пламенем. — Потому что не можешь это контролировать? — Все-то ты знаешь, — цыкает Скарамучча, сложив руки на груди. Иногда его бесит, когда Кадзуха читает его, как открытую книгу. Каждое слово вычитывает, да так, что от зубов отлетает. Кажется, уже наизусть знает. Да только что там читать? Скар вообще ни разу не книга. Так, раскраска для дошкольников. Тетрадь в клетку восемнадцать листов. Что там каждый раз прочитывает Каэдехара, Скарамучча никак не может понять. И в это же время сам Каэдехара — это не книга. Это древние руны, все на мертвом языке, на таком уже не говорят, такого вообще никогда не существовало. Да даже если бы и говорили, все равно ничего бы не поняли. Потому что все в стихах, в шифрах, в загадках, в ребусах. А Скар не то что языка такого не знает, он и загадки-то не умеет разгадывать от слова совсем. Поэтому только и может, что ловить чужие улыбки да слушать про значение ворон в его бредовых снах.***
— Меня радует твой энтузиазм, но тебе не кажется, что это того не стоит? — Еще как стоит. Разувайся, я пойду ставить чайник. У Кадзухи дома всегда уютно. Наверное, даже если здесь несколько лет не будет никто жить, если все комнаты покроются паутиной и зловещим мраком, его все равно будет освещать фантомное присутствие Каэдехары. Но при всем этом Скар все равно чувствует себя здесь не больше, чем гостем. Не больше, чем заблудившимся путником. Не больше, чем рудиментом. Сколько бы раз он не приходил к Кадзухе домой, он никогда не чувствовал себя «как дома». Ну знаете, этот заезженный жест гостеприимства. Скар никогда не ведется, потому что «как дома» он может чувствовать себя только дома. Невероятно. Однако каждый угол этой квартиры записан у него на подкорке. Если во всем доме внезапно пропадет электричество, ему не составит труда пройти в зал, при этом не врезавшись в дверной косяк. Он безошибочно сможет назвать каждую коробочку с чаем, стоящую на второй полке самого правого навесного шкафчика. Сможет со стопроцентной точностью сказать угол, под которым в ванной расположены крючки для полотенец. Но он все равно не дома. Никогда не будет здесь как дома. — Ты заснул, что ли, Скар? — он так и застывает с курткой в руке, дернувшись от оклика из кухни. — Да, решил пересмотреть свой сон в мельчайших подробностях, — фыркает он в ответ на грани слышимости и каждой клеточкой тела чувствует, как чужие губы растягиваются в улыбке. — А для кого я завариваю чай? — когда Скар заходит на кухню, Кадзуха вальсирует между навесными шкафчиками под громкое шипение чайника. Достаточно громкое, чтобы не слышать своего отвратительно быстрого сердцебиения. — Не знаю, — жмет плечами. Вряд ли его сейчас вообще слышно. — Я не просил чай. — Ты никогда не просишь, — отзывается Кадзуха бросив короткий взгляд через плечо. — Но я не могу пить чай один. Это невежливо, — Скар фыркает. Еще бы. Конечно, он не хочет быть невежливым. Всегда таким был, и навсегда таким останется. За несколько лет их дружбы Скарамучча так и не смирился с тем, что Кадзуха проявляет гостеприимство даже тогда, когда это не нужно. На миллион отговорок от Скара у него всегда находится миллион ответов, и все безотказные. Скар вообще не сказал бы, что сильно любит чай. Но у Кадзухи он всегда получался особенным. Может, у него вода в доме другая, или чай какой-то другой. Но дома у Скара такой никогда не получался. Хотя, возможно, он просто не умеет готовить чай. Он вообще мало что умеет готовить. Этим точно пошел в мать. Когда он выныривает из своих раздумий, на стол перед ним опускается кружка, из которой легким туманом поднимается пар, а телефон в кармане вибрирует от пришедшего уведомления. Скарамучча старается игнорировать, но после третьего раза сдается, потому что нервы у него не к черту. А когда заходит в сообщения, становится ясно, почему. от: мать 18:37 [Когда ты собираешься забрать свои книги?] от: мать 18:38 [Только не говори, что у тебя гора неотложных дел, ни за что не поверю] от: мать 18:38 [Если завтра не сможешь, я сама к тебе приеду] Помяни черта. Скар хмурится, едва не поперхнувшись чаем, чем привлекает внимание притихшего Каэдехары. — Что, мама написала? — читает. Как открытую книгу. — Вот чем ей эти книги мешают? — бурчит под нос, угрюмо отпивая из кружки. Кадзуха только сочувствующе ломает брови домиком. — Ты что, так и не забрал? Да, он так и не забрал. Да, он съехал почти полгода назад, но так и не забрал свои злосчастные книги. — Я просто не хочу снова ступать в ее логово, — отводит взгляд в сторону, рассматривая плитку на полу, которую знает, кажется, всю жизнь. Знает каждую трещину и каждый зазор. — Мне кажется, ты драматизируешь, — Кадзуха мягко улыбается, и сахар в чай можно уже не класть. — Просто зайди к ней завтра по быстрому, что тут сложного? Скар смотрит на него долго и пристально, прежде чем сказать: — Так вот, кто подталкивает меня на дурной поступок. Каэдехара опешил всего на секунду. А потом коротко рассмеялся, прикрыв глаза. Тепло, как треск поленьев в камине. Сладко, как сахар. Убийственно, как пожар. — Если так боишься встретиться со своей родной матерью, — на последних словах Кадзуха делает особый нажим, у Скара аж в горле пересыхает, поэтому он старается спастись чаем. — Я могу пойти с тобой. — Еще чего, — Скарамучча фыркает, отмахивается, а потом шипит, ставя кружку на стол. Чай-то горячий. — Тебя там еще не хватало. Скар упрямо затыкает в своей голове мысль о том, что его-то как раз и не хватает. Не надо, уже проходили. Каэдехара встречал его мать всего однажды, и этот раз Скар не забудет никогда. Никогда не забудет непоколебимость пылающих рубинов, которые с рьяной самоотверженностью отстаивали интересы Скара (вместо самого Скара), и ледяную корку чужих аметистов, которые медленно и молча сверлили в Кадзухе дыру. Та встреча закончилась пустым затишьем, и Скарамучча боится, как бы в следующий раз не разыгралась буря. — Как знаешь, — Каэдехара жмет плечами, делая аккуратный глоток из своей кружки. — Но чем дольше ты это откладываешь, тем хуже потом будет, — его голос не назидательный, нет. Кадзуха так говорить не умеет. В его голосе — только проницательная мягкость, плавная, огибающая все острые углы. Скар ненавидит, когда Каэдехара прав. А он прав почти всегда. — Я подумаю, — уклончиво отвечает Скарамучча, подпирая щеку кулаком. — Хорошо, — чужие губы трогает легкая улыбка, и Скар напрочь забывает о книгах в квартире матери. — А пока, — Кадзуха плавно встает, ловко подхватив кружку с чаем. — Проведем время с пользой. Из всех твоих значений мы истолковали только ворону. — Стоп-стоп-стоп, — Скарамучча выставляет ладони вперед, нервно усмехнувшись. — Ты серьезно сейчас будешь разбирать каждое значение? — Ну да, — Каэдехара усмехается, как весенний ветер. — Почему бы и... И улыбка стекает с его лица. Он медленно ставит кружку на стол, вперившись в ладони взгляда озадаченным взглядом. — Что? — Скар напряженно вскидывает брови. — Скар, — обрывисто говорит Кадзуха. — Когда ты успел разодрать ладони? Сначала Скарамучча вопросительно выгибает бровь, а потом вспоминает, удивленно уставившись на свои содранные руки.