***
Просыпается он с тяжелой одышкой и пылающими щеками. Сердце в груди стучит как заведенное, будто отбивает ему похоронный марш. Будто отбивает сложнейшую барабанную партию. Будто сейчас отобьет ему ребра. Скарамучча стискивает в ладони ткань футболки. Там, где должно быть сердце. Там, где вместо сердца у него барабанная установка. — Какого...? — хрипло срывается с губ, и он даже не хочет продолжать. Потому что он сейчас будто в сериале. В комедии. В очень плохом ситкоме. Потому что ему ни капли не смешно. Он сидит на кровати неопределенное количество времени, безучастно втыкая куда-то в угол комнаты, где и в помине не было ничего цепляющего. Лучше бы, конечно, было. Потому что так бы он смог хоть как-то отвлечься. Сейчас у него перед глазами только пресловутые рубины. Кровавые, яркие, почти кислотные, Скару почти хочется вырвать себе глаза. Сразу после сердца, которое очень опрометчиво нарывается. Жар все никак не уходит, по ощущениям только увеличивается. Возможно, у него температура. Возможно, у него просто бред. Возможно, все вместе. Потому что в здравом уме ему такое присниться не могло. Скарамучча рассеяно прикладывает ладони к горящим щекам и почти обжигается. Глубоко и протяжно выдыхает, закрыв глаза. Не помогает. Поджимает губы. Может, он сегодня не пойдет...?***
Скар в Академию пошел. Но едва ли это его спасло. Наоборот, только усугубило его ситуацию. Иначе никак нельзя объяснить внезапно открывшийся марафон снов с Кадзухой. Потому что задним днем все не закончилось. Потому что дальше он стал видеть сны все детальнее и детальнее, все с большими подробностями. Сначала он просто видел размытые очертания чужого лица, потом штрихи все больше сглаживались, обрастали деталями. Сначала Каэдехара тянулся за поцелуем медленно, аккуратно, будто боялся спугнуть. Потом в каждом его движении стало будто больше уверенности, больше нетерпения. Больше реальности. Скар решил, что спать ему, в принципе, не так уж и хочется, но это стало апогеем всех его феерических ошибок, потому что, чем больше он оттягивал отход ко сну, тем более жестоко и неожиданно он отрубался. И оказывался во сне совершенно беззащитным и неподготовленным. Совершенно терялся в огне рубинов напротив и просто не мог не отвечать на чужие мягкие губы. — Скар, у тебя все в порядке? — он дергается всем телом, резко повернув голову в сторону. Нет. Вообще не в порядке. Смотреть в глаза Кадзухе ему теперь иррационально стыдно. Будто он знает, будто мог залезть в его голову, будто мог увидеть, что Скару подкинул его воспаленный мозг. Жар от лица так и не отстал, Скарамучча просто обреченно с этим смирился. Смирился с тем, что всю оставшуюся жизнь будет полыхать заживо, как лесной пожар. — Нормально все, — брякает он. За последние несколько дней он успел стереть язык об эту фразу, сточить, как наждачкой. Скрещивает руки на груди и отводит взгляд. Одна неверная встреча глазами, и он не останется в живых. Кадзуха делает вид, что на слово ему верит, но щеки все равно печет от ощущения чужого взгляда. — Кстати, забыл спросить, как ты книги тогда забрал? Совсем плохо было? — с одной отвратительной темы Каэдехара перескакивает на другую отвратительную тему, но Скар просто не может его винить. Наоборот, спасибо ему за то, что не принялся спрашивать в первый день, иначе Скар не смог бы связать и двух слов. — Не то чтобы я забрал, — начинает он, почесав затылок. — Она просто пришла ко мне с утра, не предупредив, и устроила какой-то цирк. Кадзуха сочувствующе фыркает. Сердце пропускает удар. И весь ритм барабанов сбивается. Палочки выскальзывают из пальцев, вся композиция летит к чертям. — Опять... — тянет Каэдехара не то вопросом, не то приговором. — Мне жаль, — чужая ладонь хлопает его по плечу, и кожу в этом месте будто прижигают автомобильным прикуривателем. Скар сам не замечает, как судорожно дергается, уворачиваясь от чужого касания. И совершает худшую ошибку в своей жизни, когда смотрит в чужие глаза. — Скар? — аккуратно спрашивает Кадзуха, и в его голосе не то беспокойство, не то легкая обида. Скарамучча тут же прикусывает губу. — Извини, — складывает руки на груди. Снова отводит взгляд. Но перед глазами все равно рубины. Въелись в радужку, гравировкой остались на роговице. — Я не хотел. Для завершения этой ситуации не хватает только «Ба-дум-тсс» Потому что это так же не смешно. — Слушай, ты меня пугаешь в последнее время, — Каэдехара складывает локти на столе и слегка наклоняется вперед. Пытается заглянуть в опущенные глаза. О, поверь, он тоже себя пугает. — Что случилось? — Я же сказал — ничего. — Тогда в чем дело? — о, нет. Когда Кадзуха делает такой тон, Скар просто хочет провалиться под землю. В первый день этому еще можно было противостоять, потому что смущение было не так велико. Сейчас же его просто загнали в угол. Каждый раз, когда дело начинает касаться Скарамуччи и его здоровья, Каэдехара становится отвратительно серьезным. Брови сводит к переносице, губы поджимает, и в рубинах бурлит что-то опасное, огненное, как магма. У Скара в грудной клетке эта магма растекается пылающей лужей. — Ни в чем, — он снова осмеливается поднять глаза, но только чтобы казаться убедительнее. — Правда, — кивает на недоверчивый взгляд. Кадзуха неуверенно щурится, закусывает губу, но отстает.***
Но отстает ненадолго. — Скар, все точно в порядке? — Да, все хорошо. — Скар, я могу что-то сделать? — Не надо ничего делать, все нормально. — Скар, ты уверен, что все хорошо? Нет, Скар не уверен. Но что он должен ему сказать? «Хей, все нормально, просто мне уже несколько дней снится, как мы с тобой сидим в очень романтичной обстановке, а потом ты внезапно тянешься за поцелуем, а я отвечаю, даже не задумываясь об этом, хотя должен хоть секунду подумать, потому что мы с тобой вроде как друзья уже несколько гребанных лет, и какого черта вообще мне снятся такие сны, я не знаю, что происходит в моей голове, но на самом деле это все из-за того, что я-» — Скар, ты можешь хотя бы не пропадать? — почти жалобно тянет Каэдехара, склонив голову набок, и Скарамучча снова дергается. — Нормально все, зачем спрашивать? — он с детской эксцентричностью сует руки в карманы куртки и опускает взгляд на асфальт. — Ну эй, — Кадзуха резко останавливается, и Скар, пройдя вперед еще пару шагов, заторможено оборачивается на него. — Ты ведь знаешь, что это не нормально, — красноречиво окидывает его взглядом, намекая. — Я ведь вижу, что что-то случилось, — Скарамучча поджимает губы. Он ненавидит, когда Каэдехара видит его насквозь. А он это делает почти всегда. — Это не так важно... — Но тебя это подкосило, — подкосило Скара от резкой твердости, прорезавшейся в чужом голосе. — Выбило из колеи, называй как хочешь, — Кадзуха складывает руки на груди, смотрит прямо в глаза. Скарамучча усиленно старается не смотреть на чужую красную прядку, боевым ранением рассекающую лицо. — Ты можешь мне рассказать о чем угодно, важно это или нет, — Скар эту фразу слышал больше, чем собственное имя. И каждый раз он отчаянно хочет верить. — Да отстань ты. Но каждый раз самолично заботливо кладет себе на дорогу грабли. Кадзуха осекается, но виду не подает. Всегда так делает. Всегда боится напугать Скара. Только губы поджимает, и медленно сжимает кулаком рукав своей куртки. Возможно, на мгновение могло показаться, что глаза его блестят как-то более опечалено. Но это все игра света, иллюзия, искажение, галлюцинация. Скарамучча в иной ситуации бросился бы судорожно извиняться. Но сейчас он слишком слишком взвинчен, чтобы осознать хотя бы это. — Ничего у меня не случилось, чего ты привязался? — бросает он, почти рыча. — Мне очень льстит твоя забота, но не мог бы немного убавить пыл? — Скар... — Просто на меня давят твои вопросы, неужели непонятно? — голос у него скачет где-то на грани спокойствия и желания разнести Тейват в щепки прямо на месте. Он входит в раж, глаза ослеплены вспышкой глухой злости. — Если я сказал, что ничего не случилось, значит, ничего не случилось. Неужели ты мне не веришь? — складывает руки на груди и выгибает бровь. — Я верю, но... — Ну вот и отстань. Скар в повороты не вписывается. Вокруг скрип горящих покрышек, запах гари и трещание огня. Но благо, у него есть подушка безопасности. Каэдехара смыкает руки на его спине как-то слишком мягко. Слишком мягко для того, кого только что послали всеми возможными словами. У Скара в глазах почти щипет от такой несправедливости. — Не отталкивай, пожалуйста, — шепчет просьбой, предисловием прямо на ухо, шелестит тихим ветром. — Я не знаю, что у тебя произошло, и насколько произошедшее серьезно, — говорит он, аккуратно запуская ладонь в чужие волосы. У Скарамуччи от головы до позвоночника ползет дрожь. — Но это не значит, что я оставлю тебя. Я понимаю, что сейчас ты на негативных эмоциях, поэтому не обижаюсь на твое грубое поведение, — Скар еле слышно цыкает, поглубже спрятав нос с чужом плече. — Я готов подождать, пока ты не придешь в норму. Но, если тебе нужна моя помощь, ты можешь попросить, ты знаешь, — с этими словами теплые касания медленно ускользают, и Кадзуха разворачивается, махнув на прощание рукой. — Пока. Скар молча смотрит ему вслед, пока чужая пепельная макушка не скрывается за поворотом. Тогда-то он и срывается, зло топнув ногой и пнув несчастный лежащий на асфальте камень. Тот с жалобным стуком отлетает куда-то за пределы поля зрения. Скарамучча ненавидит, когда Каэдехара видит его насквозь. А он это делает почти всегда. Он разворачивается на сто восемьдесят и делает порывистый шаг вперед. Кровь от щек все никак не отлипает.***
Ночь в Инадзуме всегда резкая. Не успеваешь и глазом моргнуть, как солнце бесследно исчезает, а на город опускаются сумерки. Звезды бледно мерцают, их можно увидеть только если очень сильно приглядываться. Скар щуриться, как идиот, не собирается, поэтому с отрешенным напускным интересом рассматривает асфальт под подошвой кроссовок. А еще ночи всегда до одури холодные, особенно промозглой осенью, поэтому Скарамучча только тяжело вздыхает, когда понимает, что явно переоценил теплоустойчивость своей тонкой куртки. Он злобно утыкается носом в хлипкий ворот и меряет улицу нервными шагами. Возможно, стоило вернуться домой часом ранее, если не двумя. Да только Скар отчего-то там появляться не хочет. Нет у него желания возвращаться туда, где во сне ему, словно на пленке, крутят одну заевшую пластинку, которая заставляет лицо пылать, как солнце в Натлане. Еще более резкое явление, чем ночь — это дожди. Они тоже сваливаются, как снег на голову, только в другом агрегатном состоянии. Скар не успевает и руку вперед вытянуть, чтобы проверить, не показалось ли ему, когда маленькое фантомное накрапывание за секунду превращается во что-то совершенно страшное и сильное. Ливень отбивает барабанные партии по крышам, в такт учащенному сердцебиению Скарамуччи. Он, на удивление, на резкую смену погоды только меланхолично жмет плечами и накидывает на голову капюшон. До его дома все равно несправедливо далеко, а заходить куда-то еще, чтобы укрыться от стихии, он не намеревался. Не то чтобы Скар вообще помнил, как он сюда забрел. Едва ли он запомнил хотя бы свой маршрут, его мыслям было не до этого. Всю голову забивал ужасный в своей цикличности и нереальности поцелуй. Поцелуй, на который он отвечал. Поцелуй, которого всегда было мало. Поцелуй, которого никогда не было. И это... не совсем пугало. Скорее, удивляло. Скорее, волновало. Скорее, вызывало сердечный приступ. Потому что все это перетекло в реальность. Просочилось в его жизнь, как через мелкую брешь, из-за которой весь корабль его здравого смысла идет ко дну. Еще и Кадзуха... реальный Кадзуха. Тот, который не бросал Скара все эти дни, превозмогая игнор, препирания и агрессию. Ему, кажется, и вовсе было все равно на чужие выходки. Потому что человек, с которым поступают подобным образом, не может просто подойти и обнять вот так. Дождь начинает тарабанить сильнее, непроглядной стеной встает перед глазами. Скарамучча тяжело вздыхает. Он ненавидит, когда Каэдехара такой чуткий. А он такой почти всегда.