***
Скар делает резкий вдох и закашливается. Воздух с трудом пробирается в легкие, как у новорожденного ребенка. Будто у него астма в последней стадии. Темнота из легких никуда не пропадает. Она затекает в горло обжигающим холодом, нефтью, чернилами. Густая и топкая. Одной рукой он с силой сжимает простынь рядом с собой, другой хватается за футболку. Там, где в ужасе колотится сердце. Некоторое время Скар вообще ничем не может пошевелить. Он просто часто-часто дышит, втягивая носом кислород. Потом с крупной дрожью поднимается, почти вынужденным импульсом, и нащупывает телефон под подушкой. Дисплей ослепляет, но Скарамучча не обращает на это внимание, от прилива кислорода у него начинает кружиться голова и плывет перед глазами. Он не смотрит, куда нажимает. Ни на секунду не задумывается. Закрывает глаза, пытаясь выровнять дыхание (не получается). Телефонные гудки иглами впиваются в висок. — Скар? — сонно и обеспокоенно раздается по ту сторону вызова, и Скар неровно выдыхает. От кислорода внутри непривычно и неприятно колется. Щекотно и мерзко. — Скар, что случилось? — К-кадзу, — сказать получается только с третьего раза. Собственный голос хриплый и дрожащий. Будто не его. Жалкий, еле слышный из-за переливающегося внутри мрака. Дрожь бежит по телу. — Кадзу, я... Т-ты, — слова сыпятся сквозь дрожащие пальцы, которые вот-вот выронят телефон. — Т-ты можешь приехать? — во рту горько и остро. По вкусу как темнота. У Скара немеют связки. Тишина обволакивает его с ног до головы. Он успевает оглохнуть от своего громкого сердцебиения, которое не получается утихомирить, когда спустя недолгое молчание слышит ровное: — Хорошо, скоро буду.***
Непонятно, как Кадзуха вошел в квартиру. Возможно, запасные ключи он прихватил еще когда Скар заболел. А возможно, Скар сам вчера забыл закрыть дверь. В таком случае, его уже несколько раз могли ограбить... Не суть. Суть в том, что Скарамучча изначально даже не сразу замечает чужое появление. Дрожащая рука вот уже минут пятнадцать как крутит ложку в остывшем кофе, когда Каэдехара появляется на кухне. И сразу кидается с расспросами. — Архонты, Скар, ты как? — садится напротив, подается корпусом вперед через стол, вглядывается в чужие глаза. А у самого в радужке луна дробится на неисчислимое множество сверкающих осколков, как в калейдоскопе. Скар бы мог оценить, если бы сейчас не был способен только на то, чтобы перемешивать остывший кофе дрожащей рукой. — Спать больше не ложился? — в ответ Каэдехаре только запоздалый кивок. — Кошмар приснился? — кивок. — Ты в порядке? — кивок. — Скар, ты меня вообще слышишь? — кивок. — Может, расскажешь, что случилось? — Скарамучча ничего не отвечает, только ложку в пальцах сжимает сильнее. — Это глупо, — говорит он на грани слышимости. — Что глупо? — Все это. — И что? Поэтому не будешь рассказывать? — Это не имеет значения, — ложка гремит о стенки кружки. — Ничего ведь такого не произошло. Я просто нагнал паники, подумаешь. Все нормально, я в... — Скар, — Кадзуха вздыхает. — Пошли в спальню, все мне расскажешь. И оставь ты уже этот кофе, он давно остыл, — Скар сначала не понимает, а потом вздрагивает, когда чужие пальцы мягко вытягивают из его рук кружку. Тепло электрическими разрядами пробегается по коже, остается лиловыми узорами на пальцах. В спальню они заходят молча. Каэдехара решает не включать свет, за что ему огромное спасибо. Из окна сквозь занавески скромно пробирается лунный свет, полосами ложится на смятые простыни. В иной ситуации Скар бы смутился, потому что не успел даже заправить кровать, настолько быстро он вылетел из спальни с желанием туда не возвращаться. Сейчас же он просто медленно опускается на край кровати, пустым взглядом сверля пол перед собой. Каэдехара понимающе садится рядом. Молчит, давая собраться с мыслями. Всегда так делает. Скар же не может сказать ничего кроме: — Прости. Каэдехара все еще молчит, но уже скорее удивленно. А потом спрашивает: — За что? — За то, что поднял посреди но- — Дурак, — Кадзуха выдыхает нервным смехом. Смех этот рассыпается, крошится, катится по полу, закатывается в углы и в них пропадает. Каэдехара легко стукает его кулаком в плечо, опустив голову. — За такое не извиняются. — Но... — Друзья для этого и нужны, — слово «друзья» иррационально колется где-то у сердца. Осиновым колом. Иглами под ногтями. Поцелуем лезвия под гильотиной. Скар наконец решается поднять на него глаза и застывает. Там, в рубинах, пылает костер. Да такой, что у Скарамуччи руки почти перестают дрожать. Ключевое слово «почти». Каэдехара это видит и аккуратно накрывает ладонь Скара своей. Проводит подушечками пальцев по тыльной стороне. И натыкается на бинты. — Скар, — былое спокойствие медленно электризуется, вытягивается в одну струну. Такую тронешь — разорвет на части. — Что это? — голос у Кадзухи ровный, спокойный. Но Скар слишком хорошо чувствует, как Каэдехара пытается скрыть накатывающую панику. Не хочет заражать Скара. — Да так, — Скар неловко отводит взгляд. Старается не фокусироваться на обжигающих прикосновениях, иначе точно пропустит мимо какой-то вопрос. — Просто поцарапался. — Простые царапины бинтами не скрывают, — напряженно чеканит Каэдехара, поднимая ладонь на уровень глаз. — Разматывай. — Кадзуха, это необязательно... — Так у тебя и вторая тоже...! — Скар не успевает понять, как Кадзуха заметил бинты на второй руке, но уже жалеет, что проснулся посреди ночи. — Так, Скар, это не смешно, давай разматывай. — Да зачем? — голос повышает всего на пару тонов: нервы не выдерживают. Но Каэдехара убийственно решителен. — Скар, — настойчиво говорит он, беря в свои руки две чужие забинтованные ладони. Смотрит прямо в глаза, прямо в душу. Она у Скара медленно скатывается в пятки. — Развязывай, — говорит тихо, но настойчиво, мурашки рассыпаются по спине. Скар сглатывает, пытаясь не смотреть на соприкасающиеся руки, и нехотя выпутывается, поддевая край бинта онемевшими пальцами. Разматывает в удушающей тишине, которая нарушается только одним удивленным вдохом. Кадзуха изумленно закрывает рот рукой. — Архонты, откуда? — выдает он полушепотом. Скар тяжело вздыхает. А вот это объяснить сложнее всего. — Мне, — слова застревают в горле, не проходят через вязкую темноту, которая плещется где-то внутри, булькает в легких, как тонущий корабль. Груды металла идут ко дну, погибают медленно и мучительно. — Мне это... приснилось, — последние слова Скар говорит едва слышно. Проглатывает слоги с голодной жадностью, будто не ел месяцами. Вгрызается в них, только бы не услышали. Жмурится, прикусив губу. Хочет уйти на дно вслед за кораблем. Тишина уже начинает сводить его с ума, когда у Каэдехары прорезается голос. — В каком смысле? И нет в нем ничего лишнего. Не снисходительный интерес. Не опасливое недоумение. Только чистое беспокойство и участие. Кадзуха — единственный человек, который может доказать Скару, что тот не сошел с ума. И Скар ему рассказывает. И про кроваво-грязное небо, и про молнии, которые с остервенелым упрямством били в одно место, и про осколки, которые с особой нежностью впивались в кожу. Рассказал про свое пробуждение, после которого окровавленные простыни пришлось выбросить, про забинтованные ладони, которые все еще не перестали саднить. Про чужие острые языки и чересчур любопытные носы. Рассказал про темноту, густую и непроглядную, плотную, вязкую и удушающую. Про шаги за спиной, которые преследовали его на витиеватых перепутьях ступеней. Про руки, которые с каким-то нездоровым нетерпением стремились отправить Скара на тот свет. С каждым словом Каэдехара становился все более удивленным и мрачным. Слушал, не перебивая, изредка кивал, чтобы дать понять, что он еще слушает. Что он еще в сознании. Его выдавала только рука, все сильнее стискивавшая пальцы Скарамуччи. Когда слова уже стали излишни, когда сказать было уже нечего, когда Скар был выпотрошен и опустошен, как кромешная вязкая темнота, Кадзуха нашел в себе силы на комментарий: — Почему ты не сказал раньше? — звучит как-то горько. Почти обидно. Скара это пугает едва ли не больше, чем тянущиеся к нему из темноты руки. Потому что Каэдехара никогда не обижался. — Не видел необходимости, — Кадзуха поджимает губы. Сердце в груди отвечает на это иррациональным покалыванием. Осиновым колом. Иглами под ногтями. Поцелуем лезвия под гильотиной. Темнота подкрадывается к нему со спины, облизывает лопатки холодом. — Ты мог умереть, — бесцветно констатирует Каэдехара. У Скара трещат ребра. Он с силой стискивает зубы, сминая в руке край простыни. Царапины на ладони неприятно ноют, но он не обращает на это внимания. Чем больнее — тем лучше. Помогает остаться в здравом рассудке. — Ты мог умереть, а я бы даже не узнал, что случилось! — Лезвие гильотины заносится над головой. — Скар, почему ты- И с глухим свистом срывается вниз. — Да потому что я не знал, что это будет настолько серьезно! — крик его эхом отскакивает от стен, резонирует где-то в груди неуютной вибрацией. — Я вообще сначала думал, что мне показалось! — вскакивает на ноги неожиданно для них обоих. Возникает желание кинуть что-то в стену. Прямо чтобы в щепки разлетелось, раскрошилось, чтобы с жутким треском. Таким, что уши закладывает. — Нет! Ха-ха, нет! — Нервная улыбка ломается на его лице. Отворачивается спиной, чтобы не видеть, как у Кадзухи в глазах страх смешивается с жалостью. Это токсично, это смертельно, он не выдержит. — Я надеялся, что мне показалось! Потому что испугался! — слова вылетают, запылившиеся и больные, будто сидели где-то внутри не одно столетие. Будто ждали этого момента. — Я так до смерти испугался! Что тогда, что сейчас, — Скар подносит дрожащую руку к шее, темнота накрывает его с головой, и он тут же ее отдергивает. Тремор только нарастает. — Меня будто действительно душили. Будто не во сне. Будто в реальности... — Скар... — Я действительно думал, что умру! — не выдерживает и разворачивается. Кадзуха — единственный человек, который может доказать Скару, что тот не сошел с ума. Кадзуха — единственный человек, который может доказать Скару, что мир реален. Скарамучча сжимает руки в кулаки, шумно втягивает носом воздух. Медленно и тяжело выдыхает. В рубинах мириадами звезд сияет страх, и это срабатывает как ведро холодной воды на голову. — Ладно, — шумно выдыхает. — Прости, — говорит он уже более осознанно. Достаточно осознанно, чтобы мысленно дать самому себе пощечину. Какое к черту «прости»?! Это как бросить «прости» вслед человеку, которого столкнул с крыши. Или пепелищу после ядерного взрыва. — Прости, я, — Скар запускает руку в волосы, пытаясь прийти в себя. Но там закрыто, там табличка «Не беспокоить». Приходите, когда успокоитесь. Когда упокоитесь. — Я не должен был кричать. Это вышло случайно, я просто- Теплые руки смыкаются на его спине резко и неожиданно. Одним мгновением, импульсом. С таким отчаянием бросаются только под колеса проезжающего поезда. — Не извиняйся, — бормочет куда-то в плечо, у Скарамуччи по спине ползут мурашки. Утыкается в ворот толстовки, как в спасательный круг. Стискивает так, что и самому дышать почти нечем. Но Скару кислород не нужен, его выбило еще когда чужие ладони исследовали его царапины. — Я рад, что ты мне позвонил. Ты молодец, что все рассказал, — Скар расслабленно закрывает глаза, делая глубокий выдох. Кажется, впервые за этот час у него получается спокойно выдохнуть. — Все это звучит очень серьезно. Я не знаю, чем смогу помочь, но что бы ни случилось, я постараюсь быть рядом. — Спасибо. Они стоят так еще очень долго, пока темнота не перестает быть такой густой и холодной, а наэлектризованный воздух не успокаивается. Скар решает не говорить, что чувствует, как дрожат чужие руки на его спине. Каэдехара решает не говорить о жутких синяках от удушья на чужой шее.