Не спать

Это не прекращается через день. Это не прекращается через неделю. Это, кажется, вообще не прекращается. Скар успел пожалеть о том, что он вообще умеет спать. Что его слабому немощному организму нужна такая вещь как сон. Подскакивать посреди ночи стало столь же обычным явлением, как луна на небе. Луна, которая каждый раз над ним насмехалась, когда Скарамучча в очередной раз подскакивал на кровати в холодном поту. За последние пару недель Скар, кажется, пробежал во сне марафоновскую дистанцию. Но сколько бы раз он ни убегал, сколько бы раз не поворачивал, насколько быстро бы ни двигался, от черных вездесущих рук не получалось убежать никогда. Они догоняли каждый раз. Находили везде. Будто обладатель этих рук видел больше, чем Скар. Каждой клеточкой тела он чувствовал чужое дыхание. От свинцовых шагов за спиной эта каждая клеточка тела мучительно погибала, расщеплялась до атомов, до кварков. Кажется, он уже начал просыпаться с одышкой. При каждом подъеме воздуха в легких как будто не было, он горел, пылал внутри, копотью собирался в альвеолах. Скар каждый раз уходил на кухню, чтобы попить воды и размять ноги после бега, но внутри каждый раз все равно было пустынно душно. Темнота начинала пугать. До скрежета под ребрами, до остановки сердца, до сбитого дыхания, до его отсутствия. Скар вглядывался в каждую тень, в каждый угол, за каждый поворот своей квартиры, в которой живет уже не первый год, и боялся выключать свет. Было страшно находиться в собственном доме. Скар перестал пить что-то кроме кофе. От воды не было никакой пользы, от чая начинало тошнить, а энергетики ни капли не помогали бодрствовать. Он стал спать отрывками, обрезками, огрызками. Минутами, почти секундами. Хватался за возможность уснуть только из физиологических соображений. На деле же он предпочел бы вообще больше никогда не закрывать глаза. Каждая ночь превращалась в квест, непроходимый и дьявольски сложный. Каждый подъем был пыткой. Актом отчаяния. Лоскутами белого флага, который был разодран в клочья парой черных рук. Кажется, это уже вошло в привычку. Кажется, рано или поздно Скарамучча по черным ступеням прибежит к собственной могиле. И нет, Кадзуха не знал ничего из этого. Скар много раз хотел рассказать. Хотел выпалить все и сразу. Уронить на голову, как атомную бомбу. Но потом он вспоминал чужие обеспокоенные глаза в ту ночь. В самую первую. В самую жуткую. «Я рад, что стало лучше. Меня в тот раз ужасно напугали твои синяки, это выглядело жутко» И Скар говорил, что кошмары пропали. И Кадзуха облегченно выдыхал и улыбался. И Скар тут же прикусывал язык, отводя взгляд в пол. Каэдехаре необязательно об этом знать. Иначе он утонет в своей безграничной заботе и желании помочь Скарамучче. Иначе снова не будет спать ночами. Иначе снова станет ходить весь на нервах. Снова начнет кусать губы до кровавой корочки. Иначе Скара снова задушит вина. Поэтому он не снимая ходил в одной и той же водолазке. Поэтому очень неумело замазывал синяки под глазами (для этого он специально ходил покупать тональник). Поэтому старался не отрубаться на парах. Поэтому пил кофе огромными глотками только когда Кадзуха отворачивался. Создавал приятную иллюзию. Сладкую иллюзию контроля. Но, кажется, порой его несгибаемая конспирация давала трещины, потому что Каэдехара все-таки не был идиотом. Он порой вообще был до раздражающего наблюдательным. — Черт, кофе закончился, — задумчиво говорит Скар, смотря на дно опустошенного термоса. — Уже? Сейчас же только половина дня прошла, — говорит Кадзуха с каким-то напускным удивлением. — Не слишком ли быстро ты выпиваешь целый термос? — выгибает бровь, стрельнув рубинами прямо в голову. Точное попадание. — А он неполный был, — отмахивается, засунув пустой термос в рюкзак. — Зачем брать с собой неполный термос? — Хорошо, в следующий раз возьму целый. Выпью все залпом и умру от остановки сердца, — он ненавидит огрызаться, особенно, когда дело касается Каэдехары. Но тот слишком близко подобрался к стенам хрустальной лжи. Только дунь — она сложится, как карточный домик. Кадзуха ничего не отвечает, только устало выдыхает, и это можно считать небольшой победой. Небольшой, потому что зерно сомнения пока не проросло. — Ты стал пить слишком много кофе, — бросает Каэдехара куда-то в стол. — Да ладно тебе, — отмахивается, отбивается, отчаянно отстаивает стены своей неправды. Только дунь — сложится, как карточный домик. — Не так уж и много. — Конечно, дело твое, — почти сдается Кадзуха, вздохнув и опустив голову. — Просто меня это напрягает. Ты ведь знаешь, что это может быть чревато. — Я знаю меру, — ложь ржавчиной собирается на небах, зудит и болит. — Мне ведь не пять лет. — Ты прав, — говорит Каэдехара, переведя взгляд на него. Голос до ужаса спокойный, но рубины как-то потерянно мечутся. Там шторм баллов на двенадцать. — Я не должен тебя контролировать, извини. — Скар сжимает зубы, стоит только услышать извинения. — Я просто… волнуюсь. Не переборщи, пожалуйста. У Скара внутри что-то кипит, бурлит и плавится. Раскаленным железом стекает по сердцу, сжигает все на своем пути. — Хорошо, — говорит он. — Постараюсь. Вечером он выпивает еще две кружки.

***

Когда Скар снова ничего не видит, он даже не удивляется. Когда чернеющая пустота разворачивается перед ним панорамой, он не удивляется. Когда он слышит за спиной свинцовые шаги, он не удивляется. Но все равно бежит, хватая воздух, как противоядие. Все равно из последних сил взбирается по ступенькам, как неумелый скалолаз. Сердце в груди все равно разгоняется, как самолет перед взлетом. Сколько бы он не бегал здесь, у него никогда не получалось найти выход. Он ни разу не видел света. Только мрак, который облизывает пятки. Только страх, терновником обвивающий легкие. Только свинцовые шаги за спиной. Но что-то у него под ногами издает неожиданный лязг, отчего Скар спотыкается. Даже удивленно останавливается, безуспешно вглядываясь в темноту. Аккуратно садится на корточки и ведет руку по непроглядному полу. И со смесью ужаса и надежды натыкается на нож. Небольшой такой, с деревянной рукояткой, почти тупой. Скар чувствует с ним странное родство и цепляется, как за спасательный круг. Кислород болезненно ударяется о легкие, кружит голову, но едва ли тут можно еще сильнее потерять ориентацию. Ощущения отчего-то обостряются. Жизнь пробегается по телу неприкаянной душой. Уверенность ударяет в голову. Он в первый раз в жизни готов сразиться. Он в первый раз в жизни чувствует что-то кроме темноты. Он выставляет нож перед собой, шаги стремительно сокращают между ними расстояние. Скар делает выпад, пытаясь атаковать, но это оказывается не то, что бесполезно. Это делает только хуже. Черные руки обхватывают его ладонь с остервенелой силой. Нож безвозвратно выскальзывает из пальцев, вытягивая из легких и воздух, и жизнь, и остатки уверенности. Мрак пола привычно впивается в спину, снова будет синяк. Скарамучча снова отчаянно пытается дышать. Снова страх, снова паника, снова черные руки на его шее. Он дергается подбитой птицей, пытается скинуть с себя придавливающую его черную материю, цепляется руками за мрак, густой и топкий, пихается ногами, мотает головой. Но в ужасе застывает, когда щеку рассекает холодная сталь. Нож впивается в мякоть темноты под спиной, и она истекает чернилами, пачкает одежду. Только спустя пару мгновений доходит, что это не чернила. Это кровь. Царапина неглубокая, едва задела кожу. Но все равно жжет, все равно болит, все равно режет. Все равно страшно. Скар жмурится в попытке отделить реальность от кошмара. В попытке проснуться. Открывает глаза. Темно. Стоп. Ему показалось, или на лице темной материи сверкнула улыбка?

***

— Скар, что это? Ну да, естественно. Глупо было полагать, что Каэдехара не заметит пластырь на его щеке. Однако это меньшее из зол, что он мог допустить. Кажется, он в первый раз за всю жизнь детально продумывал свои действия и слова. Он не мог оставить царапину как есть, потому что это вызвало бы вопросы с порога. Он не мог не прийти в Академию, потому что пришлось бы искать какое-то оправдание, которое найти бы точно не получилось (странно, что раньше его это не особо волновало). Он не мог сказать, потому что Кадзуха снова начнет… — Ничего, — совсем неподозрительно отвечает Скар, делая огромный глоток кофе. Он не мог придумать оправдание, потому что он идиот. Порой Скар любил Академию за то, что в ней бывало тихо. Ну, в определенных местах. Например, коридоры, по которым почти никто не ходит. Каэдехара относился к этому спокойно, но никогда не отказывался сбегать со Скаром туда, где было до невероятного тихо. Да только сейчас весь этот коридор не помогает. Все в точности да наоборот. Тишина давит на голову на пару с чужими испепеляющими рубинами, впивается в мозг короной для пыток. Такой, знаете, у которой шипы в другую сторону. Воздуха здесь как будто меньше, большую часть тут занимает пыль, отчего дышать становится невыносимо. Скар почти задыхается. — Ну не для красоты же ты его приклеил. — Кадзуха складывает руки на груди и хмурится. — У меня новый имидж. Усталый вздох. — Скар. — Это просто царапина. — Если бы это была просто царапина, — Каэдехара внезапно оказывается убийственно близко, в рекордные сроки сокращает между ними расстояние. Скар находит в себе силы не отшатнуться и пораженно замирает. Кажется, даже дышать перестает, да только не то чтобы до этого он сильно дышал. Когда холодные тонкие пальцы касаются его щеки, душа нахрен валит из бренного тела. — Ты бы так не шарахался. Пластырь оказывается сдернут в одно мгновение. Секундная боль резью проходится по щеке. Скарамучча шипит и все-таки отшатывается. Трет царапину, но от этого жжет только больше. Жмурится, опирается рукой на ближайшую стену. Все это действо продолжается несколько секунд, прежде чем Скар наконец открывает глаза и смотрит на Кадзуху. И к горлу медленно подкатывает желание вырвать себе сердце с корнем. Каэдехара смотрит на него молча. Взгляд, рубиновый и острый, исполосовывает его вдоль и поперек. Но спустя еще несколько секунд Скар понимает, что Кадзуха смотрит ему не в глаза. Он делает медленный шаг вперед, рубины сжигают, плавят, это недопустимая доза радиации. И Каэдехара одним рывком, Скар даже не успевает понять, опускает вниз ворот чужой водолазки и поджимает губы. Лиловые синяки начинают пульсировать тупой болью. И теперь уже точно тишина. Гробовая, могильная, предсмертная. Скарамучча так и застывает, боясь издать лишний звук. Будто прячется от хтонического ужаса. Будто снова бежит от темноты. Будто снова пытается отбиваться жалким ножиком. Да только ничто из этого не может сравниться с Кадзухой в ярости. Потому что он не кричит, нет. Он просто смотрит. У Скара внутри все органы скручиваются узлом. — Тебе все еще снятся кошмары, — глухо говорит Каэдехара. Скарамучча не решается ему отвечать, да и не нужно это. Когда Кадзуха в ярости, он видит все насквозь. — И царапина получена там же, я прав? — смотрит выжидающе, почти требовательно. — Я пытался обороняться. — из горла вместо ответа выходит какой-то жалкий писк, и Скар с ужасом понимает, что не осознает свой собственный голос. — Там… откуда-то взялся нож. — Как давно это продолжается? — Каэдехара выжигает Скару роговицу, неотрывно сверлит рубинами. — Несколько дней… — Скар. — Ладно, недель. Молчание. Кадзуха делает рассеянный шаг назад. — И ты не сказал мне. — Кадзуха, я… — Несколько недель, — эхом повторяет он, его голос отскакивает от стен коридора, обволакивает, кажется, изнутри, окружает, убивает. Он везде. Он не кричит, нет. Он просто смотрит. И там, по ту сторону радужки, происходит апокалипсис. И сердце у Скара сжимается как по щелчку пальцев, когда этот апокалипсис просачивается наружу. — Я ведь просил тебя, Скар! — чужие ладони впиваются в ворот его толстовки, брови сводятся к переносице, пепельная челка рассыпается по лицу. — Это ведь не шутки! Ты понимаешь, что можешь умереть?! — когда чужой крик звенит, янтарем застревает в воздухе, Скар сглатывает. — Почему ты молчал все это время? Я ведь мог хоть чем-то помочь! Я не хочу идти на твои похороны, слышишь?! Он отшатывается от Скарамуччи, тяжело дыша. Смотрит куда-то в пол, долго и сосредоточенно. Скар не знает, куда себя деть, теребя край своей толстовки. Наконец Каэдехара шумно выдыхает, сложив руки на груди. — Сегодня я остаюсь у тебя. — твердо говорит он, подняв глаза на Скара. В рубинах перламутром переливается апокалипсис. Заспиртованный, замурованный, пугающе статичный. — Отказ не принимается.