Не спать

— Надо найти еще что-то про этот сон, вдруг что-то поможет. За окном ночь, чернильно-темная и дегтярно-липкая. Нависает над Инадзумой полотном, протекающим навесным потолком. — Скар, ты меня вообще слушаешь? Звезды в небе похожи на рыб, увязнувших в огромном нефтяном пятне. Погибают медленно и мучительно. Скарамучча чувствует, что его может постигнуть та же участь. — Скар? В легких скребется что-то инородное, наполняет их, словно вода, как у утопающего. Больно вдохнуть. Страшно закрыть глаза. — Скар. Потому что еще чуть-чуть — и ты рискуешь их не открыть. Темнота неизбежно утянет тебя в свою непроглядную бездну. — Скар! Он резко отмирает, когда чужая ладонь дергает его за рукав. В рубинах мерцает беспокойство, да так ярко, как маяк в ночи, как лучи солнца в разгар жары. На такое загляделись бы все сороки округи. От такого не спастись при глобальном потеплении. — Да? — Скар рассеяно вертит головой, словно забыл, где находится. Кадзуха тяжело вздыхает. Лампа под потолком кухни легко мигает, почти незаметно, двадцать пятым кадром. Возможно, это вообще только иллюзия, может, Скарамучча просто очень часто моргает. — Ты все не можешь успокоиться? — Каэдехара пересаживается с места напротив на место справа от Скара. Накрывает его ладонь своей. И смотрит так пронзительно, проницательно, словно кожу сдирает. — Нет, все нормально, — говорит Скарамучча, отводя глаза. Стены, будто пластилиновые, растекаются под его взглядом. — Скар, — почти жалобно тянет Кадзуха, изломав брови домиком. — Ты уже двадцать минут мешаешь ложкой кофе и до сих пор не сделал ни одного глотка. Скар опускает взгляд на стол и действительно натыкается на ложку в своих руках. Кофе в кружке какой-то слишком темный, как ночь за окном. Смотреть в него как-то не по себе, будто смотришь в бездну. Вряд ли, конечно, кто-то посмотрит на него в ответ, но по спине все равно пробегается какой-то леденящий ужас. Скарамучча вздыхает и под пристальным рубиновым взглядом делает аккуратный глоток. И тут же выплевывает все обратно, поморщившись. Он встает из-за стола. Кружка мгновенно оказывается вылита в раковину. — Ты чего? Сильно холодный? Скар бросается к графину с водой, спешно наливая себе воды. — Я соль с сахаром перепутал, — сипит он, залпом осущая стакан. Во рту все еще остается осадок мерзкого, острого привкуса. Скар протяжно выдыхает. Бок глухо отзывается болью. Взгляд, которым его награждает Каздехара, делает, кажется, только хуже. В чужих глазах так и сквозит жалость, горькая, как лакрица. И убийственная, как кофе с солью. — Надо заварить новый, — говорит Скарамучча, уже потянувшись за чайником, но Кадзуха в рекордные сроки оказывается рядом, поймав чужую ладонь на полпути. — Не надо, — говорит он. — Ты и так выпил три чашки. — И что? — Ты же знаешь, что кофе вреден. — В моей ситуации, знаешь, это не сильно пугает. Кадзуха поджимает губы, опустив взгляд в пол. — Но от него станет только хуже, понимаешь? — мягко начинает Каздехара, перехватив вторую руку Скара. — А я не хочу, чтобы тебе становилось хуже. Скарамучча смотрит на него мутным взглядом. К щекам приливает кровь, будто нехотя, устало, словно из последних сил. Как будто делает одолжение. Он смотрит на их соприкасающиеся руки долго, как загипнотизированный. А потом рассеяно сплетает их пальцы. Молчание между ними повисает каким-то сизым туманом, топко и непроглядно. Кадзуха молча наблюдает за действиями Скара. Скар молча наблюдает за Кадзухой. Он такой красивый. Но взгляд у него какой-то неясный, словно подернутый молочной пленкой, как у слепых. Рубины уже какие-то тусклые, словно выцвели. Тонкие губы плотно сжаты. Кожа настолько мертвенно-бледная, что Каздехара мог бы сойти за античную скульптуру. На общем фоне выбивается только несчастная красная прядка в его челке. Она нагло спадает Кадзухе на глаза, и впору бы ее поправить, но Скар лишь стоит, смотря на их руки, как на восьмое чудо света. Архонты, он такой красивый. Если Скарамучча прямо сейчас его поцелует, на его белых щеках появится хоть тусклый оттенок розового? Но потом Скар запоздало вспоминает, что Каэдехара вообще-то спал столько же, сколько и он сам. А это почти ничего. И наваждение с себя приходится скинуть. — Тебе нужно пойти спать, — говорит он, мягко уходя от чужих касаний. Это обидно, это почти нечестно. — Ровно так же, как и тебе, — замечает Кадзуха, скрестив освобожденные руки на груди. Скарамучча смотрит на них с некой завистью. С голодом и ревностью. Еще немного. Ему не хватило еще пары секунд. — Тебе напомнить, что сказала эта твоя Мона? — имя девушки он все еще выплевывает себе под ноги, почти ядом, почти кислотой. Потому что, знаете, что раньше делали с гонцами, которые приносили плохие вести? — Я помню, что сказала Мона, — дрожащим голосом отрезает Каэдехара, и у Скара от этого контраста почти кружится голова. Хотя, это, наверное, все же от недосыпа. — У меня нет безопасного выхода, понимаешь? — в груди ворочается что-то липкое, как темнота, и мерзкое, как кофе с солью. — Что бы я ни выбрал, лучше мне в любом случае не станет, — будто в подтверждение сказанных слов, рана снова дает о себе знать, пробегаясь по телу импульсом боли. — Мне кажется, тебе все же нужно попробовать поспать, — осторожно говорит Кадзуха, отведя взгляд. Стискивает пальцами рукава своей футболки, у Скара бегут мурашки. — Лучше хотя бы попытаться восстановить режим, чем- — А если я не проснусь, Кадзу? От сказанных слов внутри что-то трещит, дребезжит, как натянутые до предела струны. Только потом он понимает, что это страх. Каэдехара, кажется, чувствует что-то подобное, потому что пальцы на рукаве сжимаются почти до треска ткани, а в рубиновых глазах почти отчетливо видно трещины. — Нет. — Что «Нет», Кадзуха? — Я не позволю, — чужой голос звучит пугающе твердо, словно молотом о наковальню. Только под определенным углом можно услышать в нем дрожь. — Не надо, это все пустое, — Скар нервно усмехается и подходит к окну. — Все это не имеет смысла. Ничего не поможет, понимаешь? — Не говори так, Скар, — дар убеждения у Каэдехары всегда работал что надо. Да только у Скарамуччи броня. И имя ей «Отчаянье». — А как мне говорить? — спрашивает он почти на грани срыва, но усиленно себя держит. Последнее, что он хочет делать — это повышать голос. — Скар, не надо. — Нет, я серьезно. Зачем мне врать нам обоим? — Скарамучча не чувствует в себе ни тени усмешки, но отчетливо держит в голове: «Держи контроль. Не смей срываться». Голос дребезжит, как сломанное радио. — Есть небольшой шанс, что- — Кадзуха, он настолько мал, что его почти нет, — он втирает свое раздражение пальцами в переносицу, глубоко вздохнув. — Не пытайся обнадежить ни себя, ни меня, — Кадзуха опускает голову, блеснув рубинами, и у Скара внутри все идет по швам, расходится трещинами. Невозможно видеть его таким. Но он все равно пугающе красивый. — Скар, выход есть всегда. — Да, просто в моем случае он только один, — голос дергается в сарказме против воли, но Скарамучча только сильнее сжимает руку в кулак: «Держи контроль». — Рано или поздно я впаду в этот чертов летаргический сон и там мне уже будет не сбежать от этой твари. — Не надо, этого ведь может не произойти… — Кадзуха, это произойдет. — Нет. — Да. — Нет. — Кадзуха, хватит. Каэдехара поднимает на него глаза и в сердце что-то надрывно, душераздирающе рвется. В рубинах стоят слезы. Горькие и пугающие, как кофе с солью. — Нет, — говорит он, вытирая щеку тыльной стороной ладони. — Скар, пожалуйста, не надо этого говорить. — он рвано выдыхает, прежде чем продолжить. — Ты… ты просто не можешь умереть, я не… я не позволю. — Но ты ведь не сможешь мне помочь, если я впаду в сон, ты ведь- — Я прекрасно это понимаю! Когда Кадзуха срывается на крик, у Скара срывается сердце. Куда-то вниз, в темноту, в бездну, в пропасть. Скарамучча рассеяно делает шаг навстречу. — Я просто боюсь, — сдавленно шепчет Каэдехара, и чтобы его услышать, приходится подойти ближе. — Я боюсь, что ты однажды не проснешься, — настолько близко, что Скар может изучить миллионы звезд внутри вишнево-красной радужки. — Но меня убивает, что из-за этого ты перестаешь спать, — он обессилено прижимает руки к груди, словно пытается удержать внутри свое сердце. Оно такое громкое, что Скарамучча слышит, как оно стучит. Или он просто подобрался слишком близко? Или это его собственное сердце? — Это просто замкнутый круг, и я не знаю, как тебе помочь, — хрустальная слеза стремительно скатывается по подбородку. Скар аккуратно ловит ее пальцами. Кадзуха на это никак не реагирует, одолеваемый лихорадкой эмоций. — Я так боюсь тебя потерять и- Скар тоже боялся. Боялся потерять контроль. Но Каэдехара Кадзуха оказался слишком красивым. Выходит как-то горько и солено, прямо как кофе. Скарамучча почти морщится от такого сравнения. Не думал он, что его первый поцелуй будет таким. Он закрывает глаза, и мир вокруг него рассыпается, погружаясь в топкую темноту. И не такая уж она и страшная, если честно. Нет в ней ничего особенного. Просто отсутствие света, не более. И искры сыплют прямо перед глазами, будто звезды. Будто фейерверк где-то вдали. И нет ничего осязаемого, существует только точка соприкосновения их губ. Такая ничтожно маленькая и такая убийственно яркая, что из нее могла бы родиться новая вселенная. Скар почти готов к тому, что его убьет Большим взрывом. Уже все равно, он почти всемогущ. И его действительно почти убивает. Убивает парой алых-алых рубинов, когда воздуха не хватает настолько, что приходится отстраниться. Кадзуха мягко упирается ладонями Скару в грудь, неотрывно смотря прямо в глаза. И выглядит он при этом настолько потерянно, что кажется, будто он только что проснулся ото сна. И Скарамучча готов было что-то сказать, потому что эмоции, эмоции, эмоции… Они переполняют его через край, он почти готов сам стать точкой Большого взрыва. Но по щеке Каэдехары медленно катится пугающе крупная слеза, и он говорит: — Нет. Чужой всхлип выходит уж слишком громким, Скар теряется на мгновение и отшатывается. Кадзуха отталкивает его, вжавшись в поясницей в столешницу. Когда две соленые капли с глухим стуком разбиваются о пол, он закрывает лицо руками и медленно съезжает на корточки. — Нет, нет, нет, нет, нет, — тараторит он, словно в бреду, и тогда Скарамучча отмирает окончательно. — Нет, Скар, нет, только не так, пожалуйста! — кричит резко и остро, словно ножом по сердцу. Скар закусывает губу, в носу начинает щипать. — Кадзу, я- — Зачем, Скар?! Почему именно сейчас?! — Каэдехара поднимает на него красное от слез лицо, и все фейерверки из темноты пропадают. Реальность снова смазывается, как пластилиновая, голова и легкая и тяжелая одновременно, кружится, как на карусели. Бок медленно пульсирует, словно катану туда вкручивают с особым усердием. — Кадзу, что- — Зачем, Скар? — Кадзуха переходит на истеричный шепот и будто его не слышит. Глаза стеклянные, словно потрескавшийся витраж. — Что же ты… Почему именно… Скар, словно громом пораженный, делает шаг навстречу, вытянув руку. Почти касается плеча, но Каэдехара резко поднимает глаза на него. Если бы не дверца столешницы за спиной, он бы точно упал. — Нет! — почти рычит он, по щекам снова неконтролируемо льются слезы, Кадзуха словно задыхается. — Уйди, Скар! Скарамучча одергивает руку, как ошпаренный. Глаза бегают по комнате, будто ища решения. Словно пластилиновые стены слепят ему ответ. — Я… — слова застревают в горле, от них тошнит, как от кофе с солью. — Уйди, Скар, — глухо шепчет Каэдехара, бессмысленно вытирая непрекращающиеся слезы. — Просто уйди. Его громкий всхлип эхом отражается он растекающихся стен. Скар поджимает губы и медленно двигается к выходу. — Я… прости, я не хотел, — говорит в прихожей, наспех натягивая куртку. В груди клокочет тревога, мигает красным. Красным, как рубиновые глаза, налитые слезами. Бок пульсирует так, словно рана опять открылась. — Прости меня, Кадзу, — говорит он, когда входная дверь за ним захлопывается. Внутри мерзко и горько, как от кофе с солью.

***

Собственная квартира встречает его равнодушным холодом и синеватой темнотой. Ни люмена не просачивается сквозь грязные, рваные облака на небе. Тяжелый вздох отскакивает от стен, как мячик. Это словно и не его квартира. Пустая, голая, геометрически ровная, как тюрьма. Словно он тут никогда не жил, словно пришел сюда в первый раз. Свет он включать не решается, делая несколько тяжелых шагов вперед. Неудачно вписывается в поворот и влетает в дверной косяк своей комнаты. И боль его не касается, будто он под наркозом. Будто и не было никакой боли. Так, галлюцинация. Все вокруг галлюцинация. И фантомные силы медленно исчезают из его тела, тают, как мороженое в июле. Скар обрушивается на кровать мертвым грузом, раскинув руки в стороны. Закрывает глаза. Сон растекается перед глазами, принимая в свои объятия, чернильно-темные и дегтярно-липкие.