***
Кажется, он никогда в жизни не ходил так быстро. Тонкая грань между бегом и шагом. Дома сменяли друг друга стремительно и смазано, да и не было до них никакого дела. Кадзуху интересовал один конкретный дом. И когда он показывается впереди, Каэдехара наконец срывается на бег. Ожидание лифта кажется ну просто титанически невыносимым трудом, поэтому, психанув, ноги решают испытать себя на лестнице. До седьмого этажа. К концу забега кислород уже покидает бренное тело, бежит, как крысы с корабля, и Кадзуха его не винит. Только слабо машет рукой, когда сам уже в воде по пояс. Приваливается к чужой двери, как к спасению. Шарит по карманам в поисках запасного ключа, отданного ему на хранение в один из дней. Чем больше проходит секунд поисков, тем больше паника начинает зреть в легких, набухать, раздуваться, разрастаться и гудеть. Кадзуха жмурится. Да где же…! В порыве резко дергает ручку двери, отчего та со знакомым скрипом нехотя открывается. Каэдехара наблюдает за этим молчаливую секунду. Скар не закрыл дверь. Скар, который всегда по-детски параноил по поводу грабителей и маньяков. Твою мать. Кадзуха влетает в квартиру в считанные секунды. Горящий всюду свет почему-то не внушает доверия, а делает только хуже. Каэдехара кидает свои кроссовки где-то в коридоре и врывается в чужую спальню. И замирает. Скар, свернувшийся калачиком поперек кровати, сильно хмурится и обнимает себя руками. Кадзуха обмякает на мгновение. — Скар, — выдыхает он почти беззвучно. «Живой», — облегченной трелью разносится по телу. «Пока что», — органно, виолончельно вторит в ответ. Ноги подкашиваются, и это превращается в один рывок. Отчаянный, истеричный, почти неконтролируемый. — Скар, просыпайся! — Каэдехара в одно мгновение оказывается близко. Так близко, что в иной ситуации на его щеках запекся бы яркий румянец. Сейчас на щеках только давно высохшие дорожки от слез, такие же мерзкие и такие же соленые, как кофе. — Ты не представляешь, как меня напугал! — тараторит так, что язык бессовестно заплетается, Кадзуха берет чужое лицо в руки. И осознание подкрадывается. Медленно и издевательски. Чужие глаза плотно сомкнуты, ресницы слегка дрожат. Брови сведены к переносице, губы поджаты. А на шее свежие бордовые синяки. — С-скар? — срывается одним звуком. Неверящим, судорожным и звонким. — Скар, очнись, — легко трясет, но ничего не помогает. — Э-эй, — невесомо бьет по бледной щеке, но результата по-прежнему никакого. Скар выглядит как человек, который просто очень крепко спит. Скар. Который подрывался с места каждую ночь при любом шорохе. Спит. — Нет, — пальцы бьет холодная дрожь, Каэдехара медленно укладывает Скарамуччу обратно. Ноль реакции. Он не просыпается. — Нет, — зажимает рот ладонью, потому что уже успел возненавидеть это слово. Глаза застилает пелена. — Ты не мог… нет. Кадзуха отшатывается судорожно и резко, почти падает на копчик, но вовремя упирается в стену и съезжает вниз. Крепко жмурится. Делает несколько протяжных выдохов, аж голова кружится. — Да не может такого быть, — говорит Каэдехара. «Может», — думает Каэдехара. И все перестает у него вязаться. Реальность хлестко расходится по швам, рассыпается, исчезает землей из-под ног. В носу начинает остро щипать. Кадзуха вбивает свой кулак в стену, шмыгнув носом, и шатко поднимается на ноги. Нет. Нет времени. Нет на это гребанного времени. Он достает телефон дрожащими пальцами из кармана ветровки. Снова тишина, снова гудки, от них уже голова идет кругом. Каэдехара бросает пустой взгляд на спящего Скара, когда по ту сторону вызова раздается голос. — Кадзуха? — сонно доносится из динамиков. — М-мона! — голос срывается, дребезжащий и взвинченный. — Мона, прости…! Поздно, я… да! Просто Скар он… он… — Стоп-стоп-стоп, — сипло тараторит девушка. Кадзуха почти представляет, как она хмурится. — Давай помедленнее… — Да-да, тут…! Просто… Скар, он..! — Кадзуха, — уже жестче чеканит Мона, Каэдехара застывает столбом. — Что. Случилось? — проговаривает каждое слово так четко, будто стоит прямо здесь. Слова срабатывают как отрезвитель, Кадзуха отмирает. Реальность перед его глазами, мягкая и текучая, медленно встает на место. Каэдехара шумно, рвано выдыхает, прежде чем сказать: — Он не просыпается, Мона, — голос идет рябью, панической и жалкой. — Он не просыпается, — опускается до шепота, запустив руку в волосы. — Вот дерьмо, — шипением тянет девушка, нервно цокнув. Вздох. — А ты… на сто процентов уверен? — Да, да! — голос снова срывается, снова рябит, снова рассыпается на части. — Он не засыпал так крепко! Ни разу! Ничего не работает! Мона, он- — Я тебя поняла, — так же четко слышится по ту сторону динамика. Кадзуха задерживает дыхание. — Успокойся, слушай мой голос. Каэдехара закрывает глаза, — смотреть на Скара во сне теперь панически страшно, — медленно выдыхает. Дрожь в руках не проходит. — Итак, — начинает астролог. Тон ее меняется, становится каким-то более профессиональным, звучным, собранным. — Слушай меня внимательно, — и Кадзуха действительно слушает. Слушает, хотя сознание очень медленно пытается съехать куда-то в пропасть. — Тебе сейчас нужно будет заснуть. — Что? — вылетает против воли. — Ты должен попасть в сон Скара. — Но как я- — Тихо, — Каэдехара осекается, сглотнув. — Я же сказала, слушай мой голос, — он аккуратно садится на край кровати. — Сейчас ты должен попасть к Скару в сон. Я не гарантирую, что у тебя получится с первого раза, но ты должен попробовать, — внутри снова скручивается паника, неконтролируемо, истерично. — Он сейчас вряд ли сможет справиться сам, поэтому вся надежда на тебя. И голос Моны расплывается, растворяется в голове, Кадзуха поджимает губы. Вся надежда на тебя. В груди становится отвратительно тесно, к горлу подкатывает ком. А если он не сможет? А если он опоздает? А если… А если он уже опоздал? — Кадзуха, — беспокойно звенит голос астролога. — Ты меня слышишь? — А, — Каэдехара дергается, в щекам приливает жар. — Я… да! Мона сдержанно вздыхает, но продолжает говорить. — Значит так, — наставительно начинает она. — Ты не знаешь, у него дома есть снотворное? — Сейчас, — озарением произносит Кадзуха и уже спустя полминуты в его руках оказывается аптечка, в которой определенно должно быть снотворное. Не может его там не быть, Каэдехара сам его туда клал, и едва ли Скар об этом знает. — Есть. — Таблетки, конечно, лучше запить водой, но для более быстрого эффекта можно прожевать. Кадзуха, не раздумывая, выдавливает в руку две таблетки и закидывает их в рот. На вкус горько и противно, но это не имеет значение, когда времени критически мало. — Должно подействовать спустя двадцать-тридцать минут… — А побыстрее нельзя?! — голос предательски дребезжит, срывается, как неудачливый альпинист. Мона по ту сторону шумно выдыхает. — Сколько ты спал накануне? — Не знаю! Часа два… или час… может м… Я не помню! — Хорошо, будем надеяться, что от недосыпа сработает быстрее, — кажется, дребезжание это передается Моне, потому что ее голос внезапно тоже идет рябью. У Каэдехары ноет где-то под ребрами. Быстрее, быстрее! — Теперь ложись, — командует астролог, Кадзуха судорожно валится на спину рядом со Скаром. Чужая бледная ладонь сжимается в кулак, и Каэдехара, как загипнотизированный, поддается порыву и накрывает кулак своей ладонью. Рвано выдыхает. — Хорошо, что дальше? — Закрывай глаза, — он послушно исполняет. Вокруг становится пусто и темно. — И… нужно ждать. — Ждать, пока я усну?! — возмущенно вырывается из груди. — Я же сказала, — твердо говорит девушка. — Двадцать-тридцать минут. Молись, чтобы раньше. Кадзуха замолкает, кладет телефон рядом с ухом. Кровь шумит в висках. Где-то в зале мерно тикают часы. — Мона? — Да? — А как… как я пойму, что делать? — спрашивает как-то рассеяно, звездочки начинают задорно плясать в бесконечной темноте. — Я не знаю, — честно отвечает Мона. — Мне довольно сложно в целом представить, что происходит у Скара в голове. Его случай выходит за все рамки. Я надеюсь, ты сам поймешь, что делать. — А если, — не унимается Каэдехара. Спать, если честно, до дрожи страшно. — А если меня убьют… во сне… я умру наяву? Ответом ему служит гулкое молчание, резонирующее с трещанием динамика. Глубокий выдох. Усмешка. — То, есть у меня ни шанса, — слова идут как-то, на удивление, легко. Словно говоришь о погоде. Словно нет ничего обыденнее разговора о том, как ты умрешь во сне и наяву. — Шанс есть, — заверяет его астролог. Голос ее медленно смазывается, растворяется в мерном тиканье часов. — А если… — начинает было Кадзуха, но его прерывает протяжный зевок. Недосып алчно берет свое. — Перестань думать об этих «если», — эхом долетает голос Моны. — Сосредоточься на том, как ты засыпаешь. — Мона… А что… — Удачи, Кадзуха. Тиканье часов исчезает. Астролог пропадает из поля слышимости. Каэдехара сильнее сжимает чужую холодную ладонь.***
Темнота здесь стоит непроглядная. Какая-то густая, плотная, никак сквозь нее не пробраться. Все звуки в ней застревают, тормозят, никуда не долетают. Будто в вакууме, в котором слишком тесно для чего-то кроме темноты. Кадзуха рассеяно оглядывается по сторонам, но продолжает видеть топкое, липкое ничего. Где-то вдалеке слышатся зловещие шаги, и Каэдехара растеряно отступает назад. — Тут кто-то есть? — медленно тянет он. Его голос, будто искаженный, ненастоящий, эхом уносится куда-то вдаль. А потом откуда-то из вязкого мрака вылезает рука, которая цепко хватается за его запястье и тянет на пол (если пол здесь вообще есть). — Э-эй, что- Чужая холодная ладонь зажимает ему рот, не давая договорить. — Тихо. Ни звука. У Кадзухи сердце делает тошнотворный кульбит и проваливается в темноту. — Скар?