***
– Каков он на самом деле? – спрашивает Тарталья и глубоко затягивается дымом, его сильно ведет от табака и мороза, его несет, как снежинку, иначе бы он не спросил. Очень не хотел спрашивать у нее. – Первый Предвестник строг, – говорит Синьора, а потом добавляет еще несколько штрихов. – Он гордый, сдержанный, угрожающий. Знаешь, к нему лучше не приближаться, если нет очевидного повода или он сам не призвал тебя. – Ох, как страшно, – хмыкает Тарталья. Раньше Пьеро никогда не казался ему слишком опасным, во время службы они не сталкивались лично, даже Царицу на смотрах он лицезрел чаще, чем Первого Предвестника. Все поменялось в день, когда Аякс стал Тартальей и получил Глаз Порчи. Руки, вручавшие этот бесценный артефакт, Тарталья увидел так близко, что побежали мурашки. А теперь он – Одиннадцатый Предвестник Фатуи и иногда встречается с Пьеро на важных собраниях, выполняет его приказы и дает отчеты. Казалось бы, пропасть между ними должна стать почти неощутимой, они оба – почти равноправные и одинаково острые лучи одной ледяной снежинки. Но именно теперь Тарталье становится не по себе, и на то есть причины. – Знаешь, кого он напоминает мне? Волка Разрыва. Рядом с ним истончаются силы. – Осторожнее, – говорит Синьора чуть тише обычного. – Ну конечно, Волка Разрыва! Исчадие Бездны, – усмехается Тарталья, хотя ему вовсе не весело, а довольно тревожно. – В первые мгновения вроде бы ничего не происходит, ты и не замечаешь на себе печать Разложения, но потом, если не оказываешься достаточно проворным, вдруг внезапно для себя подыхаешь от коррозии. Если только он обратит на тебя взгляд. Если вдруг заметит тебя среди других. Синьора затягивает дым и выдыхает со звуком, похожим на стон. – Ты доиграешься, Чайльд. Да уже доигрался. – Каково спать с ним? Он осторожно косится на Синьору, и та, как всегда, очаровательна. Ее броню невозможно пробить, она даже не удостаивает его взглядом. И конечно же, она отвечает ровно так, как он ожидал: – Хочешь проверить? Я знаю человека, который рано или поздно организует тебе это. Тарталья неискренне улыбается и затягивается, хотя его табак уже почти догорел. К сожалению, он тоже слишком хорошо знает такого человека. А значит, нужно идти до конца. – Пьеро должен быть очень техничен, – говорит Тарталья. – Приходит, делает все необходимое и уходит, да? Чтобы поскорее вернуться к делам. Шерстяной фильтр отправляется вниз с балкона, и Тарталья, скрестив руки на груди, заглядывает Синьоре в лицо. – Я представить не могу себе, каков он, понимаешь? Что у него внутри на самом деле. И что должно быть у меня для него. В моей деревне им пугали детей, если они не слушались. Мол, придет Первый Предвестник Фатуи и превратит твое сердце в лед, поэтому жри кашу из репы, сынок, и слова пикнуть не смей. Теперь Синьора медленно кивает, наконец-то поняла. – Тебе уже известно наверняка, когда Второй Предвестник приведет его? Тарталья пожимает плечами и отворачивается. – Только намеком. После Масленичной недели, когда уляжется праздничная шумиха и закончатся официальные визиты. Когда у него будет время. По факту, в любую ебаную ночь. – Чертовски херово быть тобой, Тарталья, – честно признается Синьора. Как и тобой, – думает он, но молчит. Они оба долго молчат, смотря в темноту. – Так было со всеми до меня? – наконец тихо спрашивает Тарталья. Синьора закуривает вторую, и на ее мундштуке иней. – Подозреваю, что было со Скарамуччей, он страшно переживал, хоть и не показывал вида. Было со мной, но лишь потому, что я сама хотела познать их всех, кроме ужасно унылого Панталоне и ни на что не способного старика. Но так, как с тобой... даже не знаю, соврать или сказать правду. – Ему понравится, – говорит Тарталья и плотнее закутывается в шарф. – Я для него стану лучшим, слышишь? Даже лучше тебя. Он больше не посмотрит на тебя после того, как проведет ночь со мной. – Возможно, – легко соглашается Синьора. – Только когда ты сдохнешь на этой службе, он даже не произнесет твоего имени. Вспомни потом мои слова. Тарталья вспоминает эти слова над ее гробом. Ему не жаль овдовевшего Пьеро, он скорбит о себе.I Пьеро
Ночи и ночи спустя после того разговора с Синьорой Тарталья стоит обнаженным посреди огромного зала. Его дуэнья – здесь же, опирается спиной на колонну, но спокойствие в позе Дотторе – фальшивка. Это он все устроил и сам каплей просочился в трещину чужой беды, а теперь крайне заинтересован в происходящем, его буквально пожирают любопытство и возбуждение. – Мальчик надежен? – раздается глухой голос, и Тарталью прошибает ледяной пот. – Да, абсолютно здоров, – с готовностью подтверждает Дотторе. Он, наконец, отслаивается от камня и выходит вперед. Гулкие шаги его сапог бьются в такт сердцу Тартальи. – Второй Предвестник проверил лично и не раз, – чеканит Тарталья, и голос его, кажется, совсем не дрожит. – Если вам угодно, я могу... – Тише. Пьеро выпрямляется в кресле и делает Тарталье знак: подойди. Половина лица его скрыта маской, другая половина – в тени, серебристые локоны струятся с плеч, и кажется, что по его одежде течет металл. Тарталья чувствует себя энканомийским рабом, которого вывели на арену для сражения на потеху господину. Только где же тот достойный враг? Враг обходит со спины, потирая руки, для него происходящее – новый восхитительный эксперимент. Выходку Тартальи он не комментирует, зачем? Пьеро с первого дня знает о них с Дотторе все. Обо всех Дотторе и их ночных визитах в спальню Тартальи. – Будешь смотреть? – устало уточняет Пьеро, и Дотторе оживляется. – О, если позволишь. Но это не обязательно, при желании я потом получу от Тартальи отчет. Ты получишь под сердце клинок, наэлектризованный моей ненавистью, думает Тарталья. Я утоплю тебя в Гидро-изливе своей ярости. Чувствуя на себе оба взгляда, он идет к Пьеро, стараясь держать спину идеально прямой, разворачивает плечи, тянет подбородок, он луч, Структура – снежинка, Предвестникам неведом стыд, а где нет стыда, там и разврат превращается в приятную игру. Тарталья набирает уверенности с каждым шагом. Он знает, насколько изящен и красив сейчас, как молод и интересен, как он, должно быть, желанен для старого мага Каэнри`ах, если тот снизошел до подобного откровения. Нет, таких, как Тарталья, перед Первым Предвестником еще не стояло. Хорошо, что Дотторе тоже будет присутствовать. Пусть смотрит и ухмыляется, пусть дрочит потом в собственной спальне на то, что ему не досталось, по крайней мере, не сегодня ночью. Пусть они оба запомнят, каким может быть Чайльд, какими навыками услаждения он владеет, если действует по собственной воле. Ему хочется усмехнуться: пошел ты в Бездну, Дотторе, Одиннадцатому Предвестнику нет равных на поле боя и в любовном бою! Но момент для этого дурной, а Тарталье важно сделать все идеально. Как в день обретения Глаза Порчи, Тарталья опускается на колени, но теперь – чтобы взять в рот член Пьеро. А член у Первого Предвестника Фатуи мягкий и вялый, он нескоро набирается сил, но Тарталья очень старается, вначале гладит Пьеро по бедру, ласкает основание, осторожно погружает его плоть в себя, плотнее обхватывает губами. На затылок вдруг опускается тяжелая рука. Как же это правильно! То, что нужно. Контроль во всем. Тарталья внимателен и собран, он даже готов поверить, что ему нравится делать то, что он делает, он считает про себя, чтобы держать ритм. Это служба, это ебаная служба, и Тарталья лучший из всех солдат на этом посту. «Когда ты сдохнешь на этой службе, он даже не произнесет твоего имени», вдруг не к месту вспоминается разговор с Синьорой. Но Тарталья не собирается сдыхать, у него впереди жизнь, полная побед и совершений, и жилистая смуглая рука Пьеро собирает его волосы в кулак, направляя на верный путь. Ему кончат в рот, и он не потеряет ни капли, поднимет взгляд и встретится с ярко-синими, как Гидро-кристаллы, глазами Первого Предвестника. Такая беззаветная верность вызовет у Пьеро восхищение, в этом нет никаких сомнений. И Тарталья, охваченный воодушевлением, принимает до горла и насаживается так глубоко, как может, после – сосет головку, потом ласкается и целует напряженную венку в основании члена Пьеро, и снова заглатывает целиком. А потом слышит, как они разговаривают. Об экспедиции куда-то в Земли Нижнего Сетеха. Дотторе, понизив голос, докладывает Пьеро о незначительных потерях, которые понесла армия, но зато, по его словам, удалось найти крайне интересный экземпляр автоматрона, который Дотторе планирует изучить лично... и Пьеро дает добро. Они обсуждают детали. Почему я вообще слышу это? – в ужасе спрашивает себя Тарталья. Он даже прерывается, чтобы проверить, не показалось ли. Но вместо того, чтобы заметить словом, что неплохо было бы продолжить, Пьеро лишь надавливает на голову Тартальи, заставляя вернуться к ритму. И снова проталкивает свой член ему в горло. Тарталья успевает расслабиться и не закашливается, он действует механически точно, и его контролируют, если он нежелательно замедляется. Тарталья сосет, и он слышит. Он все слышит. Он старается не слышать, но Предвестники переговариваются где-то над ним, над его обнаженным телом, над унизительной позой, над всем тем, что служило здесь основной валютой. И через какое-то время Пьеро кончает, придерживая голову Тартальи, а тот проглатывает все, как и планировал, затем старательно облизывает член, поднимает лицо и обращает глаза к Пьеро. Только ответного взгляда, на который надеялся, он не встречает. Пьеро высоко оценивает не только экспедицию в Земли Нижнего Сетеха, но и иную инициативу Дотторе. И в каждую из ночей, когда приходится оказаться на коленях перед Первым Предвестником, Тарталья ищет того ярко-синего взгляда глаз с ромбовидными зрачками, о котором грезил. Но Пьеро увлечен бумагами или чем-то другим, поважнее отсасывающего ему Тартальи. Половина лица Первого Предвестника скрыта за маской, а другая – в тени, только серебристая борода переливается светом, когда в скупом диалоге Пьеро двигает челюстями. Розалина оказалась права во всем. Убираясь из зала, Тарталья обхватывает ворох невыразительного цвета одежды и приводит себя в порядок, скрывшись за колоннами. Пошатываясь и спотыкаясь, как пьяный, он следует в свои покои, где выпивает стакан воды, чтобы освежить рот. Так странно, ведь Структура – шестеренка, вертящаяся на благо царствования Царицы, и каждый из них – и Пьеро, и Дотторе, и сам Тарталья – лишь зубья той ледяной шестеренки. Они ведь должны быть почти равны, правда? И каждый должен быть... ценен? – Чертовски херово быть тобой, Тарталья, – честно признается ему Синьора, которой давно не стало. – А тому, кто захочет связать свою жизнь с тобой после всего этого, еще хуже. Тарталья пинает витой столик, роняет и разбивает кувшин с водой, садится на постель и утыкается лицом в ладони. Да, это был бы провал в конце 6000-летнего пути. Отсчет продолжается.