***
Тарталья на балконе один. И нет огонька, от которого он мог бы прикурить. На перерывы в собраниях или вечером перед сном он теперь просто выходит на улицу и стоит, глядя в темноту. Скорбь его так велика, что невозможно измерить человеческим чувством, и чтобы спастись, он мысленно продолжает навеки прервавшийся диалог. Что она сказала бы, если б Тарталья спросил: – Ты говорила, что подобное случалось и с другими Предвестниками до меня? Можно ли из этого выбраться, как думаешь? Синьора, которой больше нет, вскидывает подбородок: – Ах, вот оно что, ты снова о себе, мой маленький эгоистичный Тарталья. Не о том, как и почему я умерла, не об огненной ярости или отмщении, а как всегда, о ебле! Ему не стыдно перед ней, если бы это он погиб, а Синьора одиноко курила в ночи, она тоже думала бы о своей жизни и бедах, тех самых ярости и мести, а не о солнечном Ли Юэ. И он грустно улыбается обветренными на морозе губами: – Ага, я все про еблю. Она умерла, потому что была отчаянной дурой. Тарталья хотел бы иметь хоть половину ее решимости. – Может, наберешься смелости и спросишь кого-нибудь более живого и… сведущего? – Ищи еловую иголку в сугробе. Да и какими словами Тарталья спросит об этом? Если он и найдет беглого Шестого Предвестника, то как поставит вопрос? Как вообще заговорить с тем, кто всегда смотрел на младших Предвестников, точно на червей под сандалией? Даже если бы Скарамучча, чьи значимость и силу глупый Тарталья осознал слишком поздно, не исчез с Сердцем Бога Электро, а продолжал разгуливать по замку в своих коротеньких мальчишеских штанишках, Тарталья бы не спросил. Как трогательно слаб и доверчив был Скарамучча, каким восхитительно ласковым и чутким любовником он казался Тарталье, как он всхлипывал и ластился к рукам, как сияли его глаза, когда он улыбался и благодарил Тарталью за нежность! И какая гадкая желчная ненависть проступала на его лице через мгновение после того, как довольный спектаклем Дотторе удалялся и оставлял их наедине. Дотторе говорил, они были как мыши в банке, мальчишки, барахтающиеся на простынях. Кукла с идеальной техникой. Человек – с идеальной чувственной реакцией. Тарталья не знал тогда, как здесь все устроено. Ему просто хотелось, чтобы Шестой Предвестник был удовлетворен, подобно всем остальным. А Шестому Предвестнику было бы мало и сотни смертей Тартальи, чтобы окупить пережитое унижение. Нет, я не мог бы его спросить, думает Тарталья. Когда меня приводили к нему, у нас обоих не было выбора. – А если просто действовать в твоем стиле? «Скарамучча, правда ли, что и тебя трахали сегменты Второго Предвестника, но после этого ты нашел в себе силы послать их всех нахер»? – Ты сумасшедшая, – посмеивается Чайльд. – Точнее, я, раз допускаю такую идею. – После предательства он не жилец и вряд ли кому-то расскажет, так что тебе терять? – улыбается Синьора. – Можно прийти к нему и признаться совсем откровенно: «Я встретил одного человека... ну предположим, просто человека, и понял, что всю свою жизнь спустил в Бездну, а теперь хочу начать все заново, но не знаю, как». – Розалина! – взмаливается Тарталья. – Какого хера! Ты должна была стать моим голосом разума, а ты что делаешь? – Возможно, поняв, что с тобой у него больше общего, чем с другими Предвестниками, Скарамучча согласится рассказать. Он научит тебя, как все изменить. – Мне не выбраться отсюда. Меня никуда не отправляют после провала в Инадзуме, – Тарталья сопротивляется изо всех сил. Ему и смешно, и страшно от собственных мыслей: – Нахуя ты сдохла и устроила это все? Могла бы потерпеть и не срывать мои планы! Но пальцы Синьоры, прозрачные и невесомые, заправляют ему за ухо прядку и тут же игриво хлопают по щеке. Вот стерва! – Возможно, мы зря все эти годы хуесосили Девятого Предвестника, Чайльд. Он все-таки должен был научить тебя торговаться и как следует выбивать долги. Давай же, проверь свои силы! – Если я уеду, то не вернусь сюда, – говорит ей Тарталья. Он говорит это себе. И призрак хохочет звоном ветра в его ушах: – Предвестникам необязательно знать об этом. Командировка ведь может затянуться минимум на полгода, и это еще слишком мало, чтобы найти Скарамуччу. Тейват огромен, и беглец может быть где угодно. Если ты не такой болван, каким я тебя считала, то ты начнешь свои поиски с Ли Юэ. Спасибо, Царица, что ты дала мне ее в друзья, думает Тарталья, и отвечает ей вслух, как клянется: – Я не болван, Розалина, я хуже, поэтому ноги моей не будет в Ли Юэ. Я никогда не предстану перед Мораксом… таким.Беглец
Если бы Розалина была жива, она бы замолвила нужное слово Пьеро, а с Панталоне грубо сыграла бы от противного, разнеся план поиска Скарамуччи в пух и прах, и тогда казначей, разумеется, нашел бы самоотверженность Тартальи очаровательной и выделил бы хороший бюджет. Тем более, что Скарамучча должен быть очень нужен Дотторе, эти двое плотно связаны прошлыми зловещими экспериментами, но что происходит теперь – Тарталье тяжело разобраться. Ему хочется верить, что он знает все подводные течения, крошащие лед под Заполярным Дворцом, поэтому он и без Розалины справится. Всегда же справлялся. Пусть эта командировка на юг выйдет Тарталье очень дорого, несравнимо дороже всех остальных, он был бы готов отдать все, что у него есть, продать все подаренные Капитано луки и артефакты, все регалии, полученные из рук старших Предвестников, все проклятые подарки Пульчинеллы, если бы это помогло. Он отсасывает Пьеро так часто и хорошо, как нужно, чтобы тот отвлекался от вдовства, но оказывается, язык Тартальи способен на все, что угодно, кроме убеждения. Он унижается перед Панталоне, давя из себя мед и патоку, ночь за ночью выстраивая те самые ценимые Девятым Предвестником «личные отношения», но эти инвестиции не дают дивидендов. Он сам закупает у черных сумерских торговцев вещества, способные поддержать Пульчинеллу, однако тот не влияет ни на что, кроме меню для своих роскошных приемов. Словно какая-то неявная сила противодействует Тарталье. Или хранит его. Он внимательно следит за всем, что делают и говорят сегменты Дотторе, но пытаться понять их планы – как ловить оризию без наживки. Что-то происходит там, на самой глубине, какая-то интрига, заговор, скрытый эксперимент, Тарталья пытается ухватить суть, но не может. Не дорос еще Одиннадцатый Предвестник. И когда у него больше не остается сил биться об лед, он подает тайное прошение в обход Пьеро и Дотторе – напрямую Царице. И от нее приходит разрешение – высочайшее и совершенно секретное. Он победил. Стоя на борту корабля и сжимая в кармане путевой лист для сумерской таможни, Тарталья зло улыбается ветру и смотрит вперед, туда, где чайки играют в волнах. Глупцы, говорит он себе. Моя задница не стоила грядущего дела, но вы – все вы, безумцы, – на нее покупались. Только Царица настолько прославлена и совершенна, что не требует от меня ничего, кроме службы, поэтому только во имя нее я честно выполню данное мне поручение. Разрушу ваш ебаный заговор. Найду этого мелкого засранца и выменяю Сердце Бога Электро на все доступные мне сокровища, а не получится договориться – убью его. – Или сдохнешь, если он не потерял свою силу, – даже умерев, Синьора не перестает насмехаться над ним, и Тарталья отмахивается: – Это было бы идеальным исходом. Но если у меня получится вернуться с Сердцем Бога, я попрошу за него у Царицы единственную милость – свободу. Штормит. – И что ты будешь делать на пенсии? Шторм странный, под белым ослепляющим солнцем. – Рыбачить. Целыми днями. Тарталья отвечает нехотя, потому что мысли становятся какими-то неповоротливыми, вялыми, словно тают на свету, слишком много света. Сильно мутит, и кружится голова, он говорит себе, что это от качки, точно от качки, а крен становится все сильнее, стремительно превращаясь в какое-то невообразимое крушение мира, и Тарталья цепляется за борт, чтоб устоять. В это мгновение нечто меняется и в море, и над головой. Он вдруг з а б ы в а е т, на поиски кого он отправился. Ход корабля выравнивается, и тошнота быстро отступает. Нет, конечно же, Тарталья помнит. Как можно забыть того, кто наполнил его жизнь смыслом и уже очень скоро будет рядом? Мгновение необъяснимого замешательства, и все снова становится хорошо. Тарталья разжимает пальцы. На душе у него легко и спокойно. – Так что ты будешь делать в отпуске, Шестой Предвестник? – интересуется воображаемая Синьора, и Тарталья пожимает плечами: – Рыбачить. Целыми днями. – Ну и дурак! – смеется Синьора. – Получив месячный отпуск в Ли Юэ, я бы на твоем месте целыми днями, да и ночами тоже, трахалась с золотым архонтом, а в перерывах пила вино из османтуса и любовалась бы Нефритовым Дворцом в облачной дымке. – К черту Дворец, мы будем только трахаться и рыбачить. – Трахаться и рыбачить, – повторяет за ним Синьора, как описание молитвы или название задания легенд. Но есть и еще кое-что. Стоя на борту корабля и сжимая в кармане перстень с кор ляписом, заказанный у лучшего ювелира Снежной, Тарталья радостно улыбается ветру и смотрит вперед, туда, где чайки играют в волнах. И когда несколько дней спустя он ступает на землю Ли Юэ, ему хочется как можно скорее найти лиловую точку конца своего пути, он следует взглядом по деревянным портовым настилам вверх, в Гавань, на рынки и в рестораны и стремится различить сверкающую золотистую дорожку, что влечет его в город. Та струится прочь от корабля, и Тарталья радостно бежит вперед по сходням и каменной мостовой. Заселившись в лучшую гостиницу, он заказывает роскошный ужин и, отходя ко сну, вытягивается на огромной кровати под балдахином. А наутро идет по магазинам, чтобы, не жалея денег, накупить украшений, памятных безделушек и сувениров, и с легким сердцем отправить открытки Предвестникам. Пусть ненавидят его всей душой и завидуют отпуску до черноты в глазах. У него, конечно же, есть задания – несколько почти рабочих встреч и пара убийств по долговым расчетам, но он способен разобраться со всем этим на раз-два и быть готовым к самому важному своему свиданию. Он заранее начал свое путешествие, чтобы успеть ко дню Летнего Разнотравия – празднику, отсутствующему в календаре Снежной, но вполне реальному здесь, в Ли Юэ. И теперь Тарталья ждет выбранной даты с нетерпением, будто назначенная в этот день встреча – решающая в его жизни, лишь для нее он служил и геройствовал, для нее шел вперед. И когда в выбранный день его тонкий искрящийся путь, ведущий по городу к финальной золотой точке, заканчивается в маленьком ресторанчике, притулившемся на набережной, Тарталье едва удается сдерживать взбесившееся сердце. Зайдя под пестрый полог, он выбирает столик с видом на Гавань и просит вина. Он оглядывается по сторонам, но других гостей, кроме него, пока нет. Тарталья спешил и прибежал раньше, но теперь его ожидание не тревожно, а сладко. Мальчик-разносчик подает ему кувшин. – Нужны две чашки, – довольно заявляет Тарталья, – да поживее! А впрочем, теперь-то куда торопиться? Его отпуск только начался, и можно выдохнуть спокойно и весело. Хорошо, когда тебя ничто и никто не удерживает в Снежной, и несколько недель вдали от дома не повредят ни семье, ни службе. Братья пристроены в кадетский корпус, отец под протекцией Пульчинеллы лечится в лучшем госпитале Фонтейна, там его здоровье поправляют электрическими токами и растворенными в воде минералами. Панталоне выделил достаточно моры и намекал насчет душистого османтусового вина в обход накладных, однако Тарталья пока не решил, наебать его или великодушно порадовать. Дотторе прислал в гостиницу целый список редкостей, которые можно закупить только в Ли Юэ, у него какая-то беда с аугментациями и срочно нужны материалы для создания новых, но уж это Тарталью мало заботит. Дотторе пока пойдет нахуй, как и Капитано с его тупыми подкатами, как и Пьеро с фальшивой загадочной магией. Стремительно ворвавшись в круг Предвестников, Тарталья много лет назад разобрался, что к чему, и никогда не подпускал их всех ближе, чем нужно. А теперь он не с ними, ему плевать, он счастлив. Поэтому он не раздражается, заметив, что мальчик все еще стоит над ним и смотрит в лицо, будто бы не расслышал заказ. Тарталья оглядывает его по-инадзумски чудаковатое одеяние, дурацкую шляпу с лентами и, кажется, понимает: – Плохо знаешь язык? – он показывает пальцами: – Две! – Да, сударь, – отзывается мальчик на наречии Снежной и отворачивается, но Тарталья удерживает его за руку и, прикусив губу, хитро спрашивает: – Ого, да ты наш? А знаешь, что? Хочешь выпить со мной? Чтоб он видел, что мне было чем себя занять, пока он там догримировывал очередного покойника! Мальчик задумчиво хмурится, а глаза у него глубокие и грустные, будто бы насмотрелись на страшное. Помедлив, он кивает: – Я спрошу у хозяина, можно ли мне отлучиться. Тарталья нетерпеливо ждет, барабаня пальцами по столу, пока мальчик вернется и сядет напротив. Щедро плеснув ему в чашку, Тарталья чувствует себя благодетелем. Он не успевает что-либо сказать, прежде чем слышит вопрос: – Что поменялось в Снежной? Тарталья с недоумением поднимает брови: – Поменялось? О чем ты? – А потом широко улыбается. – Прежде, чем спрашивать такое, лучше понять, с кем имеешь дело. Я не простой застрельщик, братишка… а впрочем, неважно. Скажу так, Снежная в расцвете. Случается, конечно же, всякое, вот, например, один из наших в Сумеру на днях здорово проебался … но это не для твоих ушей. Тебе, должно быть, интересно что-то простое. Рассказать тебе о том, как живут господа? Перед тем, как отплыть, я был на шикарном балу по случаю дня рождения мэра… И он вспоминает, как отплясывал в резиденции Пульчинеллы, об убранстве зала и роскоши кухни, о постановочной дуэли на заднем дворе, а затем начинает говорить об оружии гвардейцев, которые вмешались и были побиты. Потом рассказывает о своих клинках и луке, и хвастается, что приехал, конечно же, не по делам, а просто на отдых к очень-очень близкому другу. И предлагает, если у мальчика будет выходной, а Тарталья заскучает, как-нибудь вместе попрактиковаться в стрельбе, он готов научить юнца паре приемов. Довольный собой и вином, он откидывается на спинку стула и потягивается. И только тогда замечает направленный на себя строгий взгляд. Странный мальчик слушает его предельно внимательно, а лицо его, красивое и неподвижное, похоже на кукольное и совсем неживое. Он не прерывает Тарталью, только смотрит, смотрит и смотрит. – Что-то не так? – Ты попросил меня выпить с тобой, чтобы твой спутник увидел, что у тебя все сложилось отлично, и я подумал: «Предвестники не могут ходить без масок», – говорит мальчик и чуть наклоняется над столом. – Но потом я стал слушать тебя, и мне показалось, ты искренне рассказываешь о себе как о счастливом человеке. Неужели твоя жизнь действительно так изменилась… и стала лучше, чем раньше? Ты больше не Одиннадцатый Предвестник Фатуи? Тарталья разглядывает его с необъяснимой тревогой. Он не может понять, о чем идет речь, и потому отвечает прямо, как мыслит: – Нет, я Шестой. А ты очень непрост. Ты вроде и знаешь, и не знаешь меня. Возможно, мы встречались раньше, но я с тобой не знаком. Послушай, если вдруг я убил кого-нибудь из твоих близких или друзей, то наверняка за дело. Но сегодня очень хороший день для меня, понимаешь? Я отсыплю тебе моры в половину веса твоих мертвецов, идет? Да? Я угадал? – Нет, – помедлив, произносит странный мальчик. – Тогда ты, вероятнее всего, шпион, – Тарталья удовлетворенно усмехается и хлопает его по плечу. – Работай, солдат. Структура Снежной строга, она как снежинка с идеальными острыми лучами. Я – ее луч. Ты тоже. Не позволяй себе нарушать этот божественный строй, и Царица воздаст тебе за старания. Он салютует юноше и снова пьет – не изящно и сдержанно, как высокий аристократ из Снежной, а попросту опрокидывая в себя полную чашу искрящегося золотого вина. А потом вглядывается вдаль и улыбается, щурясь на солнце. У самых его ног под верандой серебрятся волны Гавани, и чаек сносит ветром, и те кричат. Бубенцы на шляпе сидящего напротив мальчика позвякивают от легкого бриза, и он тихо произносит, говоря будто с самим собой: – Даже самый жадный и дурной человек, за всю жизнь не разделивший с ближними ни куска своего хлеба, роняет на землю крошки. И если хотя бы одна птица, подобрав их, окажется сыта, человек прошел по земле не зря. А потом, подняв взгляд, он смотрит куда-то за плечо Тартальи, и почтительно склоняет голову в приветствии. Тарталья чувствует, что они больше не одни. Будто теплое медовое золото разливается в мире, и пахнет камфорой и ладаном. Его золотой архонт, наконец, пришел. Вся шелуха слетает с души и истлевает в пыль. – Спасибо тебе, – говорит Тарталья почти шепотом, благодаря мальчика за вино и компанию, но на самом деле за что-то еще более важное, он сам не знает, за что, только сердце его бьется гулко и тонко, и он, охваченный чувством, боится пошевелиться и оглянуться назад. Мальчик уступает стул напротив Аякса и, позвякивая бубенцами на лентах, меняет посуду. Все было ради этой встречи. Аякс теперь не один. Он больше не будет один ни в Снежной, ни в Ли Юэ, никогда больше не будет один, сколько бы лет ни прожил. Он сегодня будет просить архонта об этой милости, превосходящей любые награды. Чжун Ли смотрит ему в глаза, и взгляд его обращен и в прошлое, и в будущее Аякса, во все возможные исходы, которые дарит Селестия. И, конечно же, он здесь и сейчас рядом с Аяксом, и он печален, но тоже счастлив. Поэтому, не дожидаясь просьбы, Чжун Ли улыбается и берет его руку в свои ладони. Отсчет закончен. Так он не повернется вспять.~~~