***
Подходя к особняку, Антон заметил заведенный Понтиак Файрберд. Черный автомобиль 1982 года издавал рычащие звуки мощного двигателя. Отец сразу после свадьбы тогда подарил маме эту машину, и она до сих пор на ней ездила. Мальчик остановился возле черного зверя, думая про себя, куда на этот раз мама решила уехать. — Антон, ты вернулся! — воскликнула Майя, ладонью придерживая тонкий болотного оттенка платок на голове. Она спускалась вниз по ступенькам, держась за перила. — Мы с твоим дядей съездим на встречу с моими друзьями. — Ладно, — ответил ей Антон, разглядывая свое искаженное лицо на отполированном крыле автомобиля. Майя поняла все по-другому. Она подошла к сыну и потрепала его по голове, думая, что мальчик расстроился из-за неожиданного отъезда. — Давай в следующий раз мы с тобой съездим в город и погуляем по ТЦ? — пыталась подбодрить она сына, заглядывая тому в глаза. Но Антон отводил болотный взгляд и голову наклонил, чтобы уйти от прикосновения матери. Самое последнее, чего бы он сейчас хотел, так это прикосновений. — Посмотрим, — неопределенно бросил он, обходя мать и поднимаясь по мраморной лестнице к входным дверям. Арсений вышел ему навстречу, поправляя такого же цвета, что и платок матери, пиджак. Болотный костюм обтягивал стройное тело мужчины, а голубые глаза как будто потемнели от темных оттенков одежды и плохой погоды. — Антон, я приготовил суп-крем с голландским сыром. Пожалуйста, поужинай без меня, — выделил он последнее слово, хлопая по плечу племянника. Мужчина остановился возле Антона и наклонился к нему. — Еще я оставил небольшой подарок тебе. Я нашел его сегодня ночью и решил, что он еще не был в твоей коллекции… Надеюсь, тебе понравится. Дядя сдержанно улыбнулся мальчику и спустился вниз. Не надо и говорить, что проходя мимо него, мужчина, вдыхая носом, заметил нотки крови. Кровь у Антона бы точно не пахла страхом. Это была чужая кровь. Этого металлического запаха было мало, он почти даже не чувствовался, но Арсений, повидавший, вкусивший и почувствовавший за все прожитые годы кровавую субстанцию, точно ее узнавал. Антон пролил чужую кровь, и от этого у мужчины собственная кровь застыла в жилах, а черные зрачки затопили всю радужку. Близость аромата пьянила, вынуждая Арсения на миг задохнуться. Он был готов прямо сейчас остановиться и зарыться лицом в пшеничные кудри мальчика, чтобы насытиться этим запахом в полной мере. — Мы вернемся поздно вечером, Тоша! — прикрикнул на прощание дядя, садясь в элитный автомобиль и тихо захлопывая за собой дверцу. Антон не стал ждать, когда они уедут, поэтому он просто лениво махнул рукой и пошел внутрь дома, спиной ощущая взгляды, направленные на него. Пустующий особняк не пугал его, наоборот, успокаивал. После случившегося Антону как раз надо было побыть одному. И огромный двухэтажный дом предоставил ему покой и изоляцию. Мальчик поднимался к себе в комнату, слушая, как его шаги отражаются эхом в стенах дома. Гроза сверкала за высокими окнами, и ледяной ветер пробирался внутрь, колыша шторы и тюли. Шастун открыл дверь в свою комнату и сразу заметил на письменном столе эксикатор, предназначенный для размачивания пойманных бабочек. Папа купил этот прибор для сына на его седьмой день рождения, когда понял, что мальчик увлекся бабочками. Этот сосуд мог сохранять крылья насекомых в первозданном виде, благодаря чему они не морщились и не складывались после их смерти. Антон, не отрывая взгляда от сосуда, снял рюкзак, аккуратно кинул его на ковер и подошел к столу, наклоняясь и раскрывая глаза в интересе. Внутри сидел Бражник. Ночная и крупная бабочка, летающая, словно колибри и чем-то похожая на моль. Верхние крылья у насекомого были коричневые с неясным рисунком из волнистых разводов. Сам рисунок имитировал кору дерева, на котором, скорее всего, пряталась эта бабочка. Наверно, так дядя и смог поймать ее. Пока она отдыхала, он подобрался к ней и как-то схватил. Но самое волнительное для Антона, так это то, что под верхними грязными крыльями прятались яркие краски. Шастун сел за стол, сложил руки на деревянной поверхности и, слушая раскаты грома, положил голову на ладони, смотря на раскрытые крылья насекомого. Под тонкими крылышками оказался ярко-оранжевый с темной окантовкой цвет. «Языкан обыкновенный», — сделал вывод Шастун, с восторгом разглядывая насекомого, больше похожего на маленькую птичку. Бабочка на вид казалась такой мягкой и шелковистой, что мальчик хотел уже сейчас к ней прикоснуться. Но пока нельзя. Надо подождать еще несколько часов, чтобы потом с легкостью расправить крылья иголками. Антон так просидел минимум полчаса, разглядывая пойманную дядей бабочку. Очнулся он лишь, когда первые капли дождя начали стучать по стеклу. В полумраке он включил старинный торшер, стоявший возле кресла, и вышел из комнаты, думая, что надо бы везде включить свет, чтобы мама потом не ворчала, что сын снова сидел в темноте. Мальчик шагал под такт каплям дождя. Он разглядывал семейные портреты их семьи и кончиками пальцев трогал засохшее масло. Шагал по длинному темному коридору, заходил в каждую комнату, включал там свет и уходил, двигаясь дальше. «Почему на всех портретах нет дяди? Надо будет его спросить об этом», — Шаст остановился напротив двери из красного дерева и начал думать. Эта дверь вела в комнату дяди, и находиться в ней было бы странно. Необычно и волнующе. Но мальчик посчитал, что если дядя Арс увидит свет во всех комнатах, кроме своей, возможно, он расстроится. Ведь он сам говорил, что они семья и должны доверять друг другу. Значит, дядя доверяет племяннику, даже назвал его «хорошим мальчиком». Антон, волнительно облизнув губы, протянул руку в круглой ручке двери и повернул ее вправо. Дверь открылась, и мальчик толкнул ее. Впереди было темно и ничего не видно. Даже в подвале, где было маленькое окошко — светлее, чем тут. Шастун, немного поглядев в темноту, сделал шаг вперед, перешагивая через порог. Оказавшись на территории дяди, на него обрушился перемешанный аромат Арсения. Мягкий одеколон, что-то больничное и стерильное, старая древесина и морозные нотки обволакивали Антона, и он вдохнул этот тяжелый, но такой родной шлейф. Шастун нашел в темноте выключатель на стене и нажал на него. Послышался тихий щелчок, и подвесная люстра зажглась теплым желтым светом. Черные толстые шторы закрывали высокие окна, по бокам от них стояла кровать с толстым матрасом. Подойдя поближе, Антон провел кистью по шелковому покрывалу. Оно было багровым, почти черным даже. Цвет ее напоминал мальчику кое о чем. Отойдя от спального места дяди, он заметил чемодан. Открытый. Чужие вещи трогать нельзя, ведь они не принадлежат тебе. Но когда этот человек интересен, скрытен и живет под одной крышей с тобой, удержаться ты не можешь. Детский интерес завладел Антоном, и он, дыша через раз, подобрался к черному кожаному футляру. Сел на колени, поправил низ кофты и прикоснулся к шероховатым бокам сумки, потрогал позолоченные застежки и глазами нашел какую-то вещь. В груди сердце сильно стучало, а пот начал выделяться на затылке, внутри нарастало возбуждение от того, что его могли поймать. Дядя зайдет в комнату, с прищуром посмотрит на племянника холодными глазами и закроет за собой дверь. А дальше Антон не знает, что будет происходить потом… Наказание?.. В центре чемодана, поверх сложенной темной одежды лежал толстый, со временем пожелтевший конверт. Верхний ярлычок топорщился вверх, значит — конверт открыт, соответственно, его содержимое тоже можно посмотреть. Антон, усмехнувшись своим мыслям, осторожно, так чтобы его движения рукой не оставили складки или следы присутствия на чистой одежде дяди, взял упитанный конверт, другой рукой просунул туда пальцы, схватил множество листов и вытащил их на обозрение. Ухмылка моментально спала с лица, а тонкие брови нахмурились. Антон тяжело сглотнул, сверля потяжелевшим взглядом фотографии, на которых он изображен. Он положил стопку фото на темный ковер и начал медленно каждую фотографию подносить к своему лицу и класть их обратно в новую стопку. Вот мальчик только что родился. Совсем младенец, обернутый в теплую бежевую пеленку. Кожа молочная, мягкая, а глаза пустые, но с ярким летним лесом. Антону три года. Он находится на какой-то встрече. На нем серые шортики из плотной ткани и белая рубашка с короткими рукавами. Сам мальчик смотрел прямо в камеру, немного нахмуренный и зло поджавший губы. В глазах плескалось маленькое недовольство, похожее на грязное болото. Светлые кудряшки обрамляли налитое молоком личико, а ручки крепко сжимали костюм папы. Шасту девять и он поймал бабочку. Радостный, улыбающийся во все зубы, даже глаза его прищурились от веселья, а в радужке солнечные лучи отображаются, почти искрасятся, можно сказать. Антон сидит на корточках и показывает папе «Капустницу». К голым красноватым коленкам прилипли маленькие листики и песчинки земли, ведь до этого мальчик сидел на коленях, внимательно ища насекомое. И таких фотографий было множество. На каждом снимке ему было два, пять, десять лет. Вся жизнь Антона была на этих фотоснимках. Настоящий же Антон сейчас находился в прострации. Разглядывал каждый снимок и ощущал внутри что-то странное. Дядя и вправду интересовался им и любил племянника с самого его рождения. Ведь кто, как не любящий человек, будет собирать и хранить собственную коллекцию фотоснимков. В этом было что-то приятное, но и одновременно ужасающее. Антон начал складывать фотографии обратно в конверт, когда пальцами почувствовал шершавость на обратной стороне глянцевой бумаги. Он развернул фото, где он улыбался семилетним, и увидел надпись. Почти каллиграфическую и незнакомую. «Антону семь лет. 1981 год». Мальчик уставился на надпись. Пальцами провел по ней, размышляя, чей это почерк. У мамы он более легкий, а у папы размашистые буквы… Шаст начал рыться в своей памяти, когда его резко осенило вспышкой воспоминаний. Бабушка. Мама папы. Это был ее почерк. Мягкий, с завитками, как у аристократии. Антон помнил бабушку. Ее мягкий, но строгий взгляд блеклых голубых глаз. Как она всегда аккуратно трепала кудряшки внука, иногда фотографировала его, приговаривая: «Он обрадуется, когда увидит снимки». Тогда маленький мальчик думал, что она говорит о папе. Ведь папа всегда потом рассматривал распечатанные фотографии и умилялся сыном. Все оказалось совсем наоборот. «Неужели эти фотографии ему отправляла бабушка?», — удивился Антон, кладя конверт в центр чемодана. Шастун встал с ковра и вышел из комнаты дяди, медленно закрывая дверь. Аромат мужчины остался там, в закрытом пространстве, он больше не давил на мальчика призрачным присутствием мужчины. Вздохнув, Антон побрел обратно к себе в комнату. Бабочка ждет.***
Уже сидя за своим столом, мальчик подготовил необходимые инструменты. Волнение и предвкушение волнами коснулись прямой спины Антона, а ладошки привычно запотели. Вытерев их об штаны, Шаст взял продолговатую деревяшку и поставил перед собой. Теперь следует приступить к расправлению бабочки на расправилке, состоящей из двух гладко выструганных дощечек мягкого дерева. Бледные пальцы, на миг осветившиеся вспышкой молнии, аккуратно вытащили бабочку из сосуда. Антон расположил ее на дощечку, взял маленький кусочек кальки и накрыл ею насекомое. Сердце замедлило ритм, и голова стала приятно пустой. Антон взял коробку иголок, вытащил первый инструмент и, перестав дышать, неторопливо начал вводить иголку в брюшко насекомого. Оно входило легко, без препятствий, заставляя бабочку замереть и не шевелиться. Никогда… Обычно бабочек не протыкают, но эта до сих пор дерзко шевелилась, мешая Шасту. Зеленоглазый замер. Что-то странное произошло только что в его голове. Пустота мыслей исчезла. Перед глазами он увидел кровь Леши. Недавние воспоминания дикими вспышками появились в голове мальчика. Кровь. Злость и страх поранившегося. Возмездие и мертвое спокойствие у нападавшего. Пальцы вновь защипало, и Антон очнулся. Пару раз быстро поморгав, он ясными глазами взглянул на приколотого Бражника и попытался взять себя в руки, возвращаясь к делу. Тонкие пальцы взяли следующую иголку. Теперь он должен аккуратными движениями передвинуть крылья, чтобы они были ровными и одинаковыми по расположению. Иголка коснулась края тонкой материи, и Антон начал передвигать переднее крыло. Дядя поймал для него эту бабочку. Дядя смотрел, как Антон рос благодаря бабушке. Дядя готовил для племянника. Пытался стать ближе за те прожитые без него двадцать лет. Дядя Арс был везде. Даже когда Антон закрывал глаза, под веками он видел ледяной взгляд мужчины, но налит он был теплотой. Прикосновения дяди волновали мальчишечье сердце. Антон вспомнил про шариковую ручку, которой он проткнул руку одноклассника. Она точно была дорогой, темно-синей с позолоченным наконечником. Он не знал, как именно эта ручка оказалась у него в кармане толстовки, но он точно помнил, что заходя в комнату дяди, на старом письменном столе лежал черный бархатный футляр для письменных ручек. Углублений там было всего пять, а заполнены они были тремя ручками. Темно-синими с позолоченными наконечниками. От неожиданной догадки Шаст резко набрал затхлого воздуха в легкие и дернулся. Он оторвал крыло бабочки. Иголкой. Впервые. Антон приоткрыл рот, замирая испуганно и сжимая иголку в дрожащих пальцах. Зеленые глаза потускнели от случившегося, а внутри как будто тоже что-то оторвалось. Отсоединилось от нормальной части мальчика. Шастун положил на место острый инструмент, сложил руки между бедрами и уставился на испорченное тельце пустым взглядом. Дождь усиливался, а ветер страшно завывал, но мальчику не было страшно. Он не боялся грозы, молний или что мама с дядей не смогут доехать до сюда. Сейчас он боялся себя. Того, что вырывается из него, хлещет ядовитой кровью раненного зверя.***
В большой гостиной источником света являлся только кирпичный камин. Языки пламени согревали, и отвести от них взгляд было невозможно: яркий огонь завораживал, словно танцевал. Это был вдумчивый танец, медленный, наполненный грустью. Мягкие огненные языки были заперты в маленьком пространстве, они искрились и лопались во времени. Гроза за окнами успокаивалась, а раскаты грома прекратились. Скоро наступит новый день, наполненный новыми воспоминаниями. Антон сидел на мягком кресле перед камином и бессмысленным взглядом смотрел на огонь. Уже как минут двадцать. Опустошенность полностью овладела телом парня и не давала даже рукой пошевелить. Гулкую тишину прервал женский смех и скрип входной двери. Мальчик не повернулся на шум, а продолжил дальше превращаться в статую. Майя, немного шатаясь из-за алкоголя, зашла в гостиную и увидела сына. Вскинув светлые брови в удивлении, она остановилась. — Антон, ты опять в темноте сидишь! — язык у нее заплетался, и от этого ей становилось смешно. Она прикрыла свою улыбку ладонью и решила уже подойти к Антону, как на плечо легла мужская рука, легонько сжимая и таким образом — останавливая. — Майя, ты устала. Уже поздно, думаю, тебе пора отдохнуть, — вежливо сказал ей Арсений, посылая фальшивую улыбку. — Да, ты прав, — женщина кивнула и отошла от Арса, на пороге останавливаясь и поворачивая голову через плечо к мальчикам. — Думаю, я сама себя уложу спать. Арсений, уложи Антона, пожалуйста. А то он просидит так всю ночь и даже не пошевелится. Майя ушла, громко стуча кровавыми шпильками. Темно-зеленый платок колыхался у нее в ладони, а длинное летнее платье красиво вилось под ногами. Пропав на втором этаже и услышав, как закрылась дверь женщины, Арсений повернулся к Антону и подошел к нему. Сел на свободное кресло, находящееся рядом с племянником и закинул ногу на ногу, манерно складывая руки в замок на бедре. Голубой взгляд следил за Антоном в приглушенном свете горящего камина. В этих глазах и на благородных чертах мужчины плясали отблески пламени. Все, что Шаст смог сделать — это отвести взгляд и сосредоточиться на огне. Арсений молчал. И разглядывал мальчика. Своей неподвижностью и пустыми глазами он напоминал куклу, но брюнет знал, какого рода мысли гнездились у него в голове. Его нос до сих пор помнил запах, исходивший от Антона. — Я порвал твой подарок, — неожиданно первый заговорил Шастун, затравленно смотря на мужчину. — Прости, дядя Арс. Арсений нежно улыбнулся и покачал головой. Он обрадовался, что мальчик наконец-то первый начал беседу, да еще и какую. — Ничего страшного, Тоша. У всех бывают ужасные дни и проблемы. Иногда люди не вправе управлять своими действиями и мыслями, — протянул дядя, не отрывая взгляда от племянника. Огонь освещал мальчишечье лицо. Оно играло на щеках, красноватых губах и в грустном взгляде. Весь Антон как будто был освещен прекрасным светом, и была бы воля мужчины, он бы запечатлел этот момент на фотокамеру. — Но это у меня впервые, — продолжал убивать себя словами Антон. Пальцы его начали царапать обивку кресла, а язык облизывать губы от скопившегося напряжения. Арсений, недолго поглядев на мальчика, встал с кресла и сделал два шага к Антону. Остановился аккурат возле его коленей и протянул правую руку. Ладонь мужчины коснулась медовых кудряшек. Упрямые завитки волос, выбивающиеся из зачесанной мужчиной назад челки, очаровывали Арсения. Ледяной взгляд таял под натиском огня и мальчишки. — У тебя было одно поражение, но сколько побед? Кабинет отца полностью занавешен твоими работами. Одна поломанная бабочка, ничто по сравнению с сотнями более прекрасными созданиями, — Арсений успокаивал Антона своим глубоким голосом и легкими движениями руки. Пряди волос буквально осыпались между пальцами мужчины, словно золото. Сам Антон представлял из себя драгоценность. Что же оставалось делать мужчине, когда он узнал о племяннике? Таком умном и красивом. Кто-то поглупее мог просто воспользоваться бы им, как удобной куклой, неспособной осознать собственную ценность. Арсений не собирался отдавать своего милого племянника кому-либо. Даже если Антон в будущем влюбится, дядя сделает все возможное, чтобы этого вообще не происходило. Ему многим придется пожертвовать, но вкус победы, что будем перемешана с кровью — это того стоит. Мужчина убрал руку и засунул ее в карман брюк, оставаясь стоять на прежнем месте и разглядывать Антона. Шаст понимал, что эти поглаживая — успокаивающий жест, но он чувствовал в нем и нечто собственническое. Медленно моргнув, он взглянул на дядю, и вопрос возник сам собой: — Почему тебя нет ни на одном семейном портрете? — это не тот вопрос, который хотел задать Антон, но он побоялся спросить другой, более важный. А их было много… «Где ты был все эти шестнадцать лет? Почему о тебе из нашей семьи никто мне не рассказывал? Как надолго ты останешься тут? Что будет потом? Откуда твоя ручка взялась у меня в кармане?». Все эти вопросы не давали мальчику сосредоточиться на собственной жизни со смерти отца. И он мечтал услышать когда-нибудь хоть один развернутый ответ… Он не догадывается, что все скоро сам узнает. Придет время, и дядя раскроет все свои секреты. Уголки губ Арсения приподнялись в намеке на улыбку. Огонь в камине начал потухать, и обманная теплота помаленьку пропадала в голубых глазах. — Я присутствую на семейных портретах. Просто они остались в особняке твоей бабушки, — мужчина отошел от мальчика, приближаясь к выходу из гостиной. — Когда твой папа женился на матери, бабушка предложила забрать ему с собой несколько картин. Твой отец выбрал те, на которых меня не было… Да и вообще, я не очень любил долго сидеть на одном месте, поэтому меня и так не часто рисовали на семейных картинах… Я был непослушным и порой доводил близких до слез. — Почему папа не хотел брать картины, где был ты? — спросил Антон вдогонку. Он повернул голову к дяде, вопросительно заломив брови. — Младшего сына всегда любят больше, чем старшего, — выпалил вранье Арсений, с язвительной улыбкой смотря на мальчика. — Хорошо, что у тебя нет младшего брата. Тебе повезло. Было бы меньше внимания. «У меня его и так нет», — уныло подумал Антон, вставая с мягкого кресла и молчаливо следуя за дядей на второй этаж. Новая информация о дяде заворожила мальчика. Он углубился в себя, не видя, куда идет. Сквозь накрывший Шаста диссоциативный туман пробивались спокойные интонации бархатного голоса мужчины, описывающего семейные портреты, висевшие в мрачном коридоре. Тусклые глаза встретились с ледяным взглядом. Вздрогнув, Антон остановился в метре от дяди. Они стояли возле комнаты мальчика. — Ну, я тебя проводил до комнаты. Укладывать тебя спать, подталкивать одеяло и целовать на ночь не буду. К сожалению, ты уже большой мальчик, — а мужчине хотелось совсем наоборот. — Спасибо… За все, — скромно пробубнил Антон, пряча глаза за челкой. Он нажал на длинную ручку двери и перешагнул через порог, когда его снова окликнул дядя. — И Антон… У меня тоже были поражения. И их было много. Но именно они сделали меня сильным. Я признавал свое бессилие. Прощал себя за то, что не мог сделать ранее. Невозможно все сделать самому, в одиночку, поэтому в ужасные для меня дни я думал о племяннике. Думал, представлял нашу первую встречу и после — шел до конца, даже если было больно. Антон ошеломленно раскрыл глаза, становясь как будто удивленным олененком. Слова дяди шокировали, пугали, но и заставляли сердце глухо биться об грудную клетку, перекрывая кислород. — Я пережил эти шестнадцать лет, чтобы увидеть тебя, — Арсений благоговейно прошептал эти слова, кончиками пальцев прикасаясь к нежной коже щеки. — И вот я тут… Спокойной ночи, Тоша… Не забудь про нашу встречу в выходные. И в следующий раз, если ты не съешь то, что я приготовил, я самолично буду кормить тебя… Суп остыл и теперь он не вкусный…