1383 год
VII
Москва легко распахивает дверь. Тяжелыми сапогами ступает по деревянному полу. Донской устало потирает глаза, кивает, подзывая. Миша ближе к столу приближается, глазами спокойными оглядывает князя. — Звали меня? — без учтивости спрашивает юноша. — Присаживайся, Миш, — Донской указывает на стул, — у меня тут дело есть. Московский отодвигает мебель, неспешно садится и кривиться от натянувшихся ран. Красивое белесое лицо покрывают безобразные шрамы. А пояс поверх рубахи сжимает ожоги, придавая боль при ходьбе. — В Бату поедешь с сыном моим, Василием. Дань отдать, — говорит Донской пододвигая тому мед. — За предательство Олег Рязанский поплатится, а мы былую власть соберем. Ты поезжай с ними, проконтролируй. Весть совсем не обрадовала Москву. Не успел он и на ноги встать, тут уже новое указание. Но действовать нужно как можно быстрее и Московский это прекрасно понимал. Миша всю чарку в себя запрокидывает. Знает, что не пьянеет, но жгучий вкус на языке расслаблял. — Я им лица выжгу, как и нижегородским, — злобно проговорил парень, — чтобы об измене больше и не представляли, да и другим чтоб неповадно было. Князь к окну поворачивается, смотрит долго и тяжко. Не нравится ему все это. — Мы последние деньги на захоронение потратили, — вздыхает Дмитрий. Москва тоже к окну голубые очи направляет. Долго всматривается, словно ответы на все вопросы найдет. «Вот и придется за все расплачиваться». Московский глаза щурит. Выпивает остаток меда и резко встает. — Нам надо город в порядок привести, — словно выплюнув сказал Москва. Совсем ехать не хочет, но тут его никто и не спрашивал. Не любит Миша, когда кожа слоями сходит, когда вместо крика лишь тихий вой выходил. От плети на спине безобразные бугры не сходят. Он сделает все, что бы это скорее прекратилось и не важно какими методами.***
Они оба понимали что взяли мальчишку явно не из добрых побуждений. А жаль, мал был он совсем, правда, Михаил совсем ничего к нему не чувствовал. А чего уж там переживать, больше он думал о дальнейших переговорах Сев в телегу, Миша провожал взглядом до боли знакомые места. Тяжелый кафтан поверх новых ожогов не давал удобно сесть, поэтому грустно вздохнув, Михаил принял полусидячее положение. Сердце сжималось лишь от мысли о предстоящей встрече. Всё думал, как он будет себя вести, ведь направляясь в логово к врагу, в безопасности не будешь. Ехали они пару дней, для Миши – месяцев. Поводья натирали руки, а спина затекла, но Московскому не впервой. Дорога была бугриста. Пару раз останавливались на ночлег, а Мише совсем спать не хотелось, так всю ночь и глаз не смыкал. Мягкие лучи солнца стелятся поверх задумчивого лица юноши. При резкой остановке желтые брови свелись к переносице. «Приехали», — думал Миша, медленно выходя из повозки. Гордо поднял голову, внимательные глаза осматривали окружение на наличие опасности. Гостей не встретили радушием, кидали опасливые взгляды. Своим людям он тоже не доверял, поэтому направив свой взор, проверил стоят ли на тех же местах его единственные союзники. Стоят, как псины забитые в угол. Видел он их страх, даже ощущал. Кинжал крепко висел на поясе, неприятно постукивая по ногам, привлекая ненужное внимание. Все были явно напряжены, даже посыльные, что явились сопровождать гостей. Один из них грубо положил руку на плечо Московского, придавив новые раны. Сомкнув до скрежета зубы, Миша одернул ладонь посланца со своего плеча. — Не трогайте меня своими потными руками, — высокомерно промолвил Москва — сам дойду. Парубок оглядывается по сторонам. Все чужое, люди – в особенности. Воздух, что аж дышать трудно. Никакой жалости он к ним не испытывал и испытывать не собирается. Хоть терпение у него все еще не закончилось, но бочка гнева уже затопляет все вокруг. Сопровождали Михаила до самого шатра. Чужак ведь, боятся, что выкинет что-нибудь. А он тут мало что может. Только хуже все сделает, а его народ и поплатится больше. Но как бы то ни было в ответ хотелось вдвое больнее сделать. Расцарапать ненавистное ему лицо, вырвать руки и ноги, а потом оставить на сухой земле, от жары погибать. Московский быстрым взглядом зацепил бедного Василия. Того уже уводили. А он все еще стоит у входа. Дрожь унимает, а на лицо маску спокойную натягивает. Полог шатра отодвигает и ступает во тьму.1238 год
VIII
Мальчик тяжело дышал, руки сводило судорогами от боли. Слез уже нет, выплакал все. Даже злится не может, не до этого ему сейчас. Страшно было до дрожжи, за народ в первую очередь, а потом уже за себя. Никто жалеть его не будет, хоть Миша уже и не просил. Один лишь он будет тут. Спина изранена, кожа отходила от череды сильных ударов, он помнил свои постыдные крики, как он умолял все прекратить. Как собирал на свои дрожавшие пальцы густую кровь, что ручьем лилась из свежих ран. Старался слабость не показывать, но бестолку все. В клубок скручивается, хоть капельку тепла заполучить старается и руки ближе к телу прижать. До ужаса есть хотелось, хоть крошку еды заполучить. Он голодал больше двух-трех дней? Точно не знал, но силы стремительно покидали его тело, а живот будто поедал сам себя. Послышался скрип двери. Москва пугливо оглянулся. Яркий свет на секунду ослепил глаза дитя. Показались волосы цвета вороньего крыла. Мальчик большими темными глазами оглядывает приставшего Мишу. — Убирайся отсюда, — прошипел Московский. —Я хлеба принес тебе, — сказал тот на некрасивом русском. — Не нужен он мне, — огрызнулся молодой город — я сказал пошел вон. Глупо? Несомненно. Но сейчас он не был в том настроение, чтобы благодарить за свои мучения, а унижаться тем более. Черноволосый парубок не изменил лица, лишь кинул хлеб прямо в Мишу и резко развернулся к двери, не забывая бросить задумчивый взгляд в сторону удивленного Москвы. Миша снова опустился в темноту. В себя пришел быстро, ведь запах свежего хлеба манил. Но лишь через время удостоверившись, что незваный гость ушел, подполз к еде. «Дурак, — подумал Московский — незачем мне было это делать, я обязан хоть как-то выжить, не из-за князя или хана, а ради близких». Руками хлеб на кусочки делит, что оставит на завтра, а что сейчас съест. Тяжело глотает комки еды. Мысленно благодарит, что в сознании еще. Рассвет встречает безрадостно.1383 год
IX
Московский как на казнь заходит, всеми силами лицо спокойное сделать пытается. А хан с неприятной улыбкой смотрит на него. Сам на мягких коврах развалился, в дорогих одеждах сидит, словно и не воин он. Лениво рот открывает. — Московия, все таки приехал? — сказал правитель. — неужто и дань привез? — спросил Тохтамыш, сверкая глазами. Оценивает. Слабость покажешь, так и схватят, а после не отпустят. Миша тяжело сглотнул. Всматривается в черную тень, позади хана. Заметил все-таки. Знакомая фигура наклонилась к мужчине, что-то шепча на ухо. Московский смотрит на него презренно, морща нос, не желая находится в одном зале. Но отчет себе давал. Боится ведь до сих пор. Ладони холодеют, Миша ненавидит это в себе, человеческое. Презирает. Старается искоренить слабость, но сколько бы он себе не врал, под этими звериными взглядами было до ужаса нехорошо. Он никогда жадным не был, всю жизнь отдавал и брал в ответ. Просто пытался взять все, что дозволено. Это ведь было не ради его одного?***
Переговоры прошли хорошо, даже слишком. Дань он всю выплатил, а в ответ Тохтамыш закрепил за родом московских князей великое княжество. Не верит в это Московский. Думается ему, что только он тут в дураках остался. Словно князь и хан спланировали все и за нос водили, да и не только его. Но, тем не менее, силы Орды были подорваны, иго было уже не таким тяжелым. Теперь все пошло в нужное русло. Сметает мысли все. Да если и обманули, сейчас им как нельзя хорошо все складывается.***
Удар настолько сильный, что голова повернулась влево. Москва сглатывает, позволяет себе в черные, как бездна глаза заглянуть. Понять хоть что-то желает. Видит лишь звенящую пустоту, словно и не живой это человек. — Славянский выродок, — холодно проговорил Есугей. — Великого княжения захотел? — голос был тем же ровным и грозным, но что-то явно было не так. Мужчина за волосы Мишу потянул, в глаза голубые смотрит долго, тяжело. — А почему мы тебя то должны выбрать? — вопрос за вопросом. — ты уже доказал свою преданность, — Руку убирает и отряхивает, будто чего-то скверного коснулся. Московский голову опускает, кулаки сжимает так, что от ногтей следы остаются. — Одежду снимай, — Этот тон – не терпящий возражения, точно зверский. Миша губу до крови закусывает. Через силу снимает красный кафтан, почти рвет, чтобы быстрее закончить. Своей обнаженной кожи не смущается, так же ровно стоит, ожидая нового указа. Через время в руке мужчины оказывается небольшой кнут. Видя его Московский поёжился. «Только не это. Что угодно, нет», — повторял Москва. Как страшное напоминание, старые шрамы начали болеть с новой силой. Есугей ближе подходит, на пол рукой показывает, нечто похожее на плеть в руке разминает. Миша лицом вниз ложится, глаза прикрывает и ждет. Страшнее наказания – мучительное ожидание. По шее пробегают мурашки. Есугей готовится сделать замах, но его все еще нет. Он наслаждался страхом, питался гневом, а Москва в последнюю очередь хотел дать удовольствие от своей слабости. Ненависть из пламенной, горячей, как раскаленная лава, становиться ледяной, тягучей, словно болото, засасывающее все вокруг. С отчаянием, что переходит в жестокость, превращаясь в нечто уродливое. Спасения желает, но не ждет. Москва к любому шороху прислушивается. Не хотелось бы неделю пролежать в постели, а тем более он явно не мог бы себе это позволить. Хотя, если бы ему предложили вновь прочувствовать это удовольствие от холодного лезвия, что вонзается в плоть врага, а красное вино стекается ручьем по тошнотворному лицу, он бы не отказался. Это была его месть, на которую он имеет полное право. Хлыст глубоко врезается в кожу, спину обжигает огнем. Московский крепко стискивает зубы, хоть бы не произнести единого звука. До чего уж унизительно... Появляются белые полосы, а кожа вокруг краснеет. Есугей замахивается для второго удара, который последовал незамедлительно. Миша голову к полу прислоняет, жмется, а губы бесконечно кровоточили, придавая металлический привкус. Громко дышит, будто горло сдавила тугая веревка. Не дожидаясь когда юноша отдышится, мужчина невероятно быстро нанес третий удар. Москва вскрикнул, выдыхая весь накопленный воздух. А Есугей и не собирался останавливаться. Наносит четвертый удар, спина начала кровоточить, тут уже не так понятно, где краснота, а где куски кожи отходят. Недолго размышляя, мужчина бьет пятый раз по бедрам. Тонкая кожа краснеет, а после появляются безобразные рубцы. От боли Миша зажмурил глаза и вцепился пальцами в пол. Дышать невозможно. Есугей так и продолжает. Шестой, седьмой, восьмой, девятый... На десятом Московский не выдерживает и срывается на крик, что после переходит в хрип и кашель. Кровь стекала по некогда мягкой коже. Руки кусает, чтобы себя заткнуть. А мужчина на удивление и слова не сказал, дескать, можно. А Миша понял, но привычка дает о себе знать. Как бы не хотел Москва, слез нет и не будет. Орда кнут на пол кидает, смотрит долго и ничего не говорит. Мише страшно неожиданно стало. Вероятно его ждет нечто ужаснее, а это лишь начало. Ему отчего-то казалось, что сейчас вся его жизнь окажется мгновением перед возвращением в кромешный ад.