В пожаре своего сердца и в когтях любви.

“Так полыхнуло – Сплеча, сполна – Над ледяным прудом. (Два человека – Он и она – Были виновны в том...) В доме напротив полночный лифт Взвился до чердака. Свет был таким, что мельчайший шрифт Читался наверняка.” Эдди смотрит на себя в зеркало, и его снова до ужаса бесит то, что он видит. Последние два часа он только и делает, что переодевается, снова и снова. А с его тупым плечом, которое восстанавливается слишком медленно, каждая попытка поменять одежду – сущая пытка. И наверное Диаз никогда не сможет выразить то, как он признателен Карле, что она помогает ему. Взбешенный парень, скорее всего, уже на втором переодевании тупо разорвал бы все свои шмотки, которые именно сегодня почему-то перестали ему хоть как-то идти, и отменил все планы на вечер. Хотя кому он врет? Ничего бы он не отменил. Ему это никогда не позволила бы ни совесть, ни сердце, ни все окружающие. Ведь этим вечером у них с Баком первое и настоящее свидание, к которому они шли долгие годы, сквозь собственные предрассудки, страхи и попытки Эдди то и дело красиво умереть на глазах у Эвана. Тот, конечно отстает по количеству попыток, но в масштабности обходит. Уронить на себя пожарную машину – это масштабно. А Эдди лишь чуть не застрелили, тут каждый третий может этим похвастаться. Последнюю неделю весь окружающий мир катастрофически меняется, перестраивается вокруг них, приобретает новый смысл, новые краски и новые пути. Они с Баком разговаривают в палате за закрытой дверью, и Эдди вываливает на парня все свои мысли, чувства и вообще все то, что горит у него под кожей последний год. Ягуар внутри беснуется и несколько раз практически вырывает контроль у человека, но рядом Бак и его бархатный голос, который словно самое нежное прикосновение. От него шерсть на загривке зверя разглаживается, он перестает скалить клыки. И желание выдают только огромные черные зрачки. У хищника, и у Эдди. Бак тем вечером много извиняется. За свое глупое поведение, за безрассудство и вранье. Бак много молчит, потому что у него сводит горло от слишком ярких эмоций и страшных картинок перед глазами. Эдди не торопится, практически на ноль убирая дозу обезболивающего в капельнице, только бы трезво оценивать ситуацию. Он не спешит, шаг за шагом раскрывая человека перед собой дрожащими руками. И губами. И первый поцелуй у них соленый и немного горький, с привкусом дешевого кофе из больничного автомата. Бак лежит рядом с ним на постели и говорит. Фрэнк учил всегда, что нужно говорить. Эдди заставляет это делать Кристофера, себя, а теперь еще и Бакли. Проговаривать все то, что гниет внутри, где-то в углу, и выбирается темными ночами в виде липкого страха по спине. Эван вспоминает день, когда ранили Эдди. Тот сам мало что помнит, но Бак описывает все так живо, что террианец, прошедший войну, вполне может себе это представить. В какой-то момент у Эдди в голове всплывает картинка, где он лежит на сидении пожарной машины, растерянный и слабый. Он чувствует запах Бака сквозь пелену крови, и это помогает ему держаться. Человек хватается за поручни и подтягивается, чтобы забраться за напарником, как вдруг около его головы взрывается десятками осколков окно дверцы. Всего в каких-то сантиметрах от рыжего затылка. “Ты ранен?” – Эдди смог из себя это выдавить, хрипло и слабо, и теперь он понимает, что это был рывок их обоих – и Эдди, и его фелида – им просто нужно убедиться, что человек в порядке, не пострадал. Что он будет на месте, когда террианец откроет глаза. Мысль, что Эдди мог прийти в себя после операции, быть окружен сыном, друзьями, семьей... и узнать от бледной Афины, что Бакли застрелили, пока он пытался вытащить напарника – одна только возможность этого пугает до спазма где-то в груди. Аппарат у стены начинает захлебываться сигналом, Бак, придремавший рядом, подрывается и начинает носиться вокруг кровати, не понимая, что происходит. А Эдди задыхается от душевной боли, от которой нет лекарства. Никакой таблетки. И не поможет морфий. Они провожают сонного врача обратно на его пост, после чего террианец дергает человека обратно к себе, сжимает изо всех сил, пока Бак болезненно не охает, и заставляет остаться так до самого утра. Парень в его объятиях несколько раз просыпается от кошмара, но его тут же душит Диаз своими губами, заставляя страх убраться прочь из их постели, из их жизни. Утром Кристофер смотрит на их соединенные руки и, счастливо рассмеявшись, тянется, чтобы положить и свою сверху. И, конечно, Карлы. А потом он переводит взгляд с одного мужчины на другого и спрашивает: – Теперь у вас будут свидания, как в кино? Бак давится желе, которое самым наглым образом украл с подноса больного друга, и кашляет, согнувшись пополам. Эдди смеется и гладит его по спине между лопатками. Человек бьет его по бедру ладонью и осуждающе смотрит, но все наигранное раздражение тает в искрах смеха и веселья в синих глазах. – Нельзя целоваться, если вы не ходили на свидание, – сурово говорит Кристофер, и Эван пунцовеет щеками настолько очаровательно, что Эдди судорожно начинает вспоминать все успокаивающие мантры с военных курсов для террианцев. – Вы уже целовались! Кристофер обвиняюще показывает на них пальцем под тихий смех Карлы за его спиной. Женщина мягко опускает руку мальчика и обнимает его за плечи. – Ну, Баку же нужно было заставить твоего папу проснуться? Как в сказке, – она улыбается и подмигивает Эдди. – Поцелуй любви излечит от любых ран. Кристофер соглашается, что тогда это терпимо и показательно сжигать нарушителей на костре во дворе больницы они не будут. Они быстро находят другую тему для разговора, но кажется Бак снова застревает на этой мысли. И когда Эдди выбирается из больницы спустя пару дней, Бак придерживает его за рукав в дверях кухни и... приглашает на свидание. Эдди даже до конца не осознает, насколько ситуация серьезная, пока вокруг него не начинается суета, словно им по 12 лет и они впервые идут в торговый центр без родителей. Кристофер предлагает несколько мест, про которые в интернете самые хорошие отзывы, Карла предлагает помочь выбрать костюм и посидеть с сыном. Эван берет за свой счет три отгула, чтобы наверняка. Эдди не сразу понимает зачем, пока Бак не приезжает к нему вечером с довольно внушительно опухшей и покрасневшей щекой. Не трудно догадаться, откуда у него такой трофей, и Эдди удаляется в ванную комнату на несколько минут, чтобы пережить сильный приступ раздражения без лишних глаз. Зверь внутри шипит на отражение в зеркале. У ягуара одно желание – прямо сейчас отправиться к этой рыжей сучке и оторвать ей руку. Чтобы не трогала чужое никогда больше. Эдди смотрит в зеркало и видит удлинившиеся клыки и ядовитую желтизну вместо карих глаз. Зверь смотрит на него изнутри, осуждающе и разочарованно. Человеческая часть кажется ему слабой и глупой. Давно уже нужно было заявить свои права на Эвана. Оповестить каждый уголок мира, кому принадлежит эта улыбка и бархатный смех. Эдди едва собирает себя обратно во что-то вроде цивилизованной личности и начинает мочить в ледяной воде полотенце для компресса, когда дверь открывается и на пороге оказывается искомая добыча. Эван подходит к нему и кладет подбородок на плечо, глядя также сквозь зеркало вглубь, в опасную темноту, сразу двоим в душу. Эдди теперь может рассмотреть и пару маленьких ссадин на поврежденной коже, и след от ногтей. И накатывает снова, но Бак притирается здоровой щекой и чуть улыбается. – Прости, не злись, это ерунда... – он шепчет тихо, одними губами, но террианский слух спокойно улавливает звуки. – Лишь глупый ритуал для того, чтобы все наконец стало правильно. Он целует Эдди в шею, чуть прикусывая кожу под ухом зубами. И это ерунда, для фелида словно дуновение ветерка, но его простреливает от копчика до затылка так, что ноги подгибаются буквально. Диаз всегда считал это преувеличением для красивого словца, но он едва не падает перед человеком на колени. И зверь внутри стелется, перекатывается на спину и открывает беззащитный живот. И кажется вот оно, что значит “попасть в клетку”. Но Эван касается теплыми ладонями локтей, осторожно обрисовывает раненное плечо, шепчет что-то в короткие волосы на затылке Эдди... и тот, кажется, готов сам заползти в эту самую клетку на пузе, прижимая к голове уши и поскуливая, настолько его начинает вести. – До первого свидания целоваться нельзя, – шепчет Эван в паре сантиметров от раскрывшихся навстречу губ, и выхватывает влажное полотенце из ослабевших пальцев. – Потерпите еще один день, мистер Диаз. Под пальцами хрустит столешница, а Эван смеется, убираясь из ванной комнаты в спешке. Но это лучше, чем сходить с ума от желания крови и убийства. В джинсах слишком тесно и болезненно давит, за стеной его ребенок, его мужчина и их лучшая подруга. И как-минимум двое из них услышат прекрасно любой звук в этом доме. И Эдди до смерти уже ждет это проклятое свидание. Он сдирает с руки чертов бандаж и пытается понять, что из его скудного гардероба может подойти этому вечеру, когда звонит телефон. На экране горит “Бобби”, и у него предательски перехватывает дыхание. Эдди кашляет пару раз и принимает входящий вызов. Это видео-звонок, и на экране лицо его капитана. – Привет, парень, – Бобби улыбается ему и садится в кресло на улице, перед своим домом. – Как ты? – Неплохо, – кивает Эдди и шевелит плечом, чуть морщится при этом. – Еще немного, и готов вернуться в строй. – Это здорово, но я не совсем об этом, – Бобби смотрит на него красноречиво и... О нет. – Сегодня большой вечер, да? Идешь на свидание? “С моим сыном” – остается не высказанное между строк. – Да, сэр, – по привычке вытягивается Эдди и растерянно чешет подбородок. – Мне нужно... привезти его домой к 22 часам или что-то вроде того? Бобби смеется, чуть запрокинув голову, и от этого смеха Эдди расслабляется немного. Кажется, он все-таки переволновался. И белый джемпер уже не кажется таким плохим решением. И стильно, и просто. Это же Бак. Он видел Эдди в куче разных вариантов: и в грязи, и в пыли, и на высоте десятого этажа, и обгорелого и... при смерти. – Достаточно будет, если вы хорошо проведете время, – Бобби улыбается, и он определенно доволен результатом разговора. – Но спасибо, что относишься к нему так серьезно. Просто помни... что он человек. Эдди присматривается и словно видит свое собственное отражение. Бобби волнуется. Он хочет для Эвана лучшего, самого правильного. И он боится, когда Бак не под его присмотром. Человек в мире, где каждый третий террианец, это напрягает. Человек, которого эти ребята могут переломить пополам или распороть когтями... Какого это, каждый день отправлять собственного – пусть и не родного – сына навстречу возможной смерти... К тому же такого, как Бак. Который никогда не думает о себе, только о чувствах окружающих, о спасении людей. И которому, черт побери, нечего терять. Пока у него за спиной нет ничего, к чему бы он возвращался. И Эдди должен дать ему это “что-то”, что бы оттащило человека от края, когда наступит момент. – Я не оставлю его, Бобби, – обещает Эдди, опускаясь на край постели. – Я буду рядом. И это не про вечер. Это что-то глубже и дальше, что-то внушительное и важное. Морщинка между бровями Бобби разглаживается и он словно оседает в кресле, как человек после долгого забега. Он кивает и улыбается. – Напиши смску, когда вы вернетесь домой, – раздается уверенный голос, и на подлокотник кресла опускается Афина, чтобы прижаться к своему мужу. – А то он не сомкнет глаз до самого утра. Женщина целует Бобби в щеку и игнорирует укоризненный взгляд. Она разворачивает телефон, чтобы тоже видеть Эдди, и одобрительно хмыкает. – Прекрасно выглядишь, – Афина кивает на Диаза. – У него нет шансов, ковбой. Эдди улыбается и чувствует, как у него поднимается настроение. – Но ты еще не видел, что ждет тебя, – улыбка Афины заставляет его спину покрыться мурашками. – Мэй вложила всю себя. От неловкого молчания Диаза спасает шум за окном. Он чуть поворачивает голову, чтобы прислушаться, после чего поднимается с усилием, стараясь не держаться за больное плечо. – Кажется, Эван приехал. Афина машет ему рукой, что больше похоже на “кыш-кыш” жест, и кладет мужу голову на плечо. Бобби порывается что-то сказать, но ладонь жены ложится на его губы и мешает. – Развлекайтесь, детки, – благословляет она. – Если что, мой номер вы знаете. И экран темнеет под возмущенный возглас Бобби. Эдди секунду смотрит на свое лицо в экране. Ягуары сами по себе совершенные одиночки. Им нравится свобода, независимость и возможность сорваться и броситься куда-то очень далеко. Но эти теплые отношения, которыми окружили Диазов все в части с легкой подачи Бобби, не поддаются описанию. У него словно есть еще одна семья. С переживающим ворчащим отцом, заботливой и строгой матерью и кучей братьев и сестер. И в этой семье, наконец-то, любимый самый сын – это Эван. И никто вообще не против. Эдди успевает выйти из комнаты и осторожно опустить руку в бандаж, чтобы лишний раз не нагружать плечо, когда в дверь стучат. Карла оказывается там быстрее, одергивает свою нарядную блузку и распахивает этот хлипкий кусок дерева навстречу его, Эдди, судьбе. И у мужчины снова пропадает возможность дышать. Афина была права, ее дочь постаралась на славу. Бак стоит на пороге, перебирая свои пальцы от волнения. На нем сидящие идеально по фигуре джинсы с белесыми пятнами и темно-синий джемпер. Из-за него ультрамариновые глаза человека становятся в десятки раз ярче. Хотя вряд ли простая тряпка может вызвать искры во взгляде Бака. Это определенно из-за чего-то другого. У Эвана на руках браслеты по несколько на каждом запястье. И кажется, дочка Афины Грант даже заставила парня немного подстричься. Бак заметно нервничает. Он не очень понимает, куда деть коробку с пирожными в руках, но Карла заботливо забирает ее сама. Парень улыбается ей застенчиво и облизывает губы. – Я... ну... Я как бы, приехал за Эдди... – его взгляд скользит вглубь коридора и натыкается на искомый объект. Эдди видит, как у человека расширяются зрачки. Он сглатывает резко и медленно выдыхает, будто пытается удержать себя в руках. А через секунду... он улыбается. Он улыбается так ярко и тепло, будто над городом восходит солнце. Они смотрят друг на друга и не замечают ничего вокруг. Кажется, Карла что-то говорит, но это ерунда не доходит до их голов. Они слишком сильно жаждут коснуться, почувствовать... Бак тянет к нему руку, и это больше чем приглашение. Карла отходит с их пути, чтобы не попасть под горячую руку фелида, слишком уж часто она сталкивалась с подобными случаями. Эдди двигается немного нелепо, будто пьяный, но он наощупь берет свой телефон и кошелек с тумбы в коридоре и спешит к своему гостю. Боже, почему же они так тупили долго, что ждали, зачем тянули... Пока Эдди идет к нему, он вдруг представляет в своей голове, сколько раз он мог потерять этого мальчишку: если бы тот взрыв закончился хуже, если бы в цунами он не смог выплыть, если бы... если бы... если бы... Из холодного водоворота мыслей его спасают горячие руки. Бак обнимает его осторожно, поверх раненого плеча, и прижимается лбом ко лбу – глупое приветствие, которое установилось у них с ягуаром Эдди еще в самую первую встречу. У Бака горят щеки и даже немного уши, у него самые заботливые глаза на планете и горячее дыхание. У Эдди горькая нежность в сердце, только одна рабочая рука и огромное сердце, которое он хочет положить к ногам человека. Карла просит их не возвращаться до утра и хорошенько погулять, но они этого не слышат, потому что растворяются друг в друге в эту самую секунду. Бак ведет его к своей машине, и Эдди видит, как дрожат руки человека, когда он открывает дверь перед своим гостем. В салоне пахнет одеколоном Бака, от которого тут же поджимаются пальцы на ногах. Температура идеальная для террианца, выверена едва ли не с термометром. Бак садится за руль и пристегивается, с его лица не сходит довольная улыбка. – Можно ли считать, что начало свидания – это уже состоявшееся свидание? – уточняет Эдди, когда машина тормозит на светофоре по пути в их любимый ресторан, потому что “пиво с креветками не подходят для свидания, пап!”. Бак отрывается от бокового зеркала и поворачивается к напарнику в кресле рядом. Эдди чуть расставляет ноги, чтобы не так сильно давили джинсы, и тянется к человеку здоровой рукой, поглаживая его щеку. На ней и правда не осталось ни следа от чужой руки. И теперь там только запах самого Эдди и обжигающий пальцы румянец. – Думаешь, где-то есть правила? – подыгрывает ему Эван, но голос его звучит так хрипло и тихо, что сводит все нутро диким желанием. Эдди плюет на машины вокруг, на больное плечо и тянущий шею бандаж, на светофор, что должен вот-вот переключиться... в конце-концов, когда жена вожака твоей стаи – офицер полиции, можно немножко обнаглеть. Он упирается грудью в подставку под стаканы и тянет к себе Бака за затылок, сминая любые сомнения и предупреждения своими губами. Бак сладкий и нежный – совсем не то, что в больнице – он цепляется за террианца, улыбается в поцелуй и слабо-слабо пытается его оттолкнуть, больше для вида и сохранения своей чести, видимо. У Эдди немного выступают когти, и Бак втягивает воздух сквозь зубы от их прикосновения к коже на задней стороне шеи. И раньше, чем Диаз успевает себя одернуть, он слышит, как бешено начинает стучать сердце человека. И возможно, это первый маленький секрет его человека, который Эдди сто процентов будет использовать начиная с этого дня. Им в спину гудят машины, потому что уже давно зеленый. Бак отталкивает обнаглевшего кошака от себя, при этом не забывая аккуратно посадить его, чтобы не задеть заживающее плечо. Он не вытирает губы, только облизывает их, чтобы унять жжение и немного успокоиться. – Ресторан, прогулка и-и рассвет на мосту... – шепчет он тихо, выкручивая руль. – И если ты это вытерпишь, то потом делай, что хочешь... И Бакли смущенно трет шею своей рукой. Эдди серьезно думает о том, чтобы загуглить в телефоне, пока они едут, мантры и заклинания для сохранения душевного равновесия и покоя. Слишком много условий, слишком тяжелые испытания, и слишком желанный приз. Кажется, он сдохнет не от пули снайпера, а от сдерживаемого желания и пожара, что горит у него в сердце. Можно ли винить Эдди Диаза, что в идеальном плане Кристофера и Эвана все-таки случается провал где-то между вторым и третьим пунктом? В конце-концов, первое свидание для них – лишь маленький ритуал и формальность, чтобы все было красиво и как в фильмах. Эдди честно выдал своим близким людям максимум того, что смог. И в общих чертах расскажет о свидании так красочно, как сможет. Даже при желании может выложить их путь на столе из хлопьев Кристофера, если тому захочется. А вот в частности он никого посвящать не будет. Это его частности. И стоны Бака на фоне восходящего солнца, и скрипящая дверца машины, и хриплый голос, зовущий его по имени – все это его маленькие радости. Гладкая кожа под пальцами, болтающийся на шее ненужный бондаж, едва ощутимые удары по спине – принадлежат ему. Затуманенные желанием глаза, соленые слезы в их уголках, следы от ногтей на загорелой шее – его. Вернее, все это их обоих. Их история, их любовь, их переплетенные насмерть судьбы. Они, в конце-концов, все это заслужили. “На лентах сейсмографов Стала видна Нервная полоса... (Два человека – Он и она – Глядели Друг другу в глаза...) Реки набухли, народ бежал И жмурился от тепла. Кто-то кричал: “Пожар!Пожар!” А это Любовь была.”