Фигуристы

      В тот миг, когда с головы Чуи сорвали шляпу и порвали её на куски, его захлестнула волна гнева. Он ударил обидчика рефлекторно, даже не обратив внимание на то, кто это был.       Через несколько секунд перед глазами у Чуи поплыло, дыхание перехватило от внезапно навалившейся тревоги, в груди закололо. Вместо арены он увидел горящий дом. За руки его держали не спортсмены, а пожарные; в ушах выли сирены. Пахло дымом, болью и страхом. Очнулся Чуя на скамейке в небольшой раздевалке. Перед ним на корточках сидела Коё, держала его за руки и громко звала по имени. По бокам от неё переминались в беспокойстве Тачи и Гин.       — Чуя, ты в Сайтаме, на соревнованиях, с тобой я и твои друзья, — повторяла она. Заметив, что Чуя услышал её, она потребовала: — Дыши со мной, медленно и глубоко.       Её грудь медленно вздымалась и опускалась в такт дыханию, и Чуя попытался дышать также. Тело словно сдавливало железным обручем, голова кружилась, а во рту пересохло.       — Что ты видел перед собой? — спросила она тихим успокаивающим тоном.       — П… Пожар, — прошептал Чуя и облизал пересохшие губы.       — Я так и подумала. Гин, сбегай за водой. Тачи, — Коё обернулась ко второму ученику, не выпуская рук Чуи из своих. — Пойди собери всё, что осталось от шляпы.       — Мы всё собрали. Вот. — Тачи вынул из кармана четыре неровных куска чёрной потёртой ткани и протянул Чуе.       Рука сильно дрожала, когда он попытался взять то, что совсем недавно было отцовской шляпой. Пальцы не желали сгибаться, и кусок ткани безжизненно опустился на пол. Дазай лишил его последнего напоминания о родителях; теперь от них у Чуи совсем ничего не осталось. Вместо злости эта мысль принесла лишь опустошение.       — Я убью Дазая, — прошипел Тачи. — Был бы я рядом в тот момент, от него бы только мокрое место осталось. Петух напыщенный, думает, что мир принадлежит ему!       Он подцепил с пола лоскуток, вновь вложил в ладонь Чуи и, положив свои пальцы поверх его, сжал ладонь. В это время прибежала Гин с бутылкой воды. Она злобно бормотала себе под нос что-то о трусе, который сбежал с поля боя, поджав хвост. Нетрудно было догадаться, что она тоже не прочь была бы отвесить Дазаю пинка. Чуя сделал несколько жадных глотков, и почувствовал, что стало немного легче. Он сильнее сжал лоскуток в руке и задышал размеренно вместе с Коё.       — Молодец, — похвалила она. — Теперь сосредоточься на моих словах. Посмотри на Гин, видишь рисунок у неё на куртке?       Чуя кивнул. Коё заставляла его фокусироваться на разных вещах: смотреть, слышать, осязать. Чуя помнил эту практику: важно осознать, где ты находишься, и что на самом деле с тобой происходит. Почувствовать, что ноги в коньках, а не в кроссовках, в которых он бежал домой, что пахнет не гарью, а свежепокрашенными скамейками в раздевалке и цветочными духами Коё, что рядом с ним не равнодушные к его боли пожарные, а родные люди. Понемногу становилось легче. Через некоторое время дыхание окончательно выровнялось, боль в груди прошла. Пожар снова стал далёким прошлым. Теперь перед собой Чуя видел лишь обеспокоенные лица друзей и Коё. Ему стало совестно из-за того, что он так напугал их. Гин только что так радовалась за него, а теперь выглядела насмерть перепуганной.       — Ты говорить-то можешь? — спросил у Чуи Тачи.       — Да, я… извините. Не знаю, что случилось; я вдруг ощутил себя, как в тот день.       — Это из-за шляпы, её утрата напомнила о той, давнишней и тяжёлой, — пояснила Коё. — И не тебе извиняться нужно. В этот раз я это так не оставлю, выскажу всё Огаю. Пусть хоть выпорет Дазая, мне без разницы. Сколько можно это терпеть?!       — Не надо ему ничего говорить, и вы, Тачи, Гин, не трогайте Дазая, — попросил Чуя. — Он ведь не знает, что эта шляпа для меня значила.       — И что? Значит ему можно портить чужие вещи?!       — Да наш прекрасный принц расстроился, что проиграл, — поджала губы Гин. — Как же, презренный американец вместо того, чтобы собирать кукурузу, утащил у него из-под носа золотую медальку.       Чуя прыснул, и вслед за ним с облегчением рассмеялись остальные.       На банкет по случаю окончания турнира Чуя не пошёл: не было ни приличного костюма, ни настроения. Он был очень благодарен друзьям за поддержку, но хотел, чтобы они смогли одеться на банкет нормально, а не наряженными в дешёвые карнавальные костюмы. Сам же он проговорил два часа по видеосвязи с психотерапевтом, который консультировал его после пожара, принял горячую ванну и от души наелся. Самым лучшим в окончании соревнований была возможность не соблюдать режим, а поесть столько вредной еды, сколько захочется. Против этого даже Коё не возражала.       Она зашла вечером в номер, чтобы проверить, как подопечный себя чувствует.       — Нормально, — заверил её Чуя. — Куплю контейнер, положу в него остатки шляпы и буду возить с собой. Не то же самое, но хоть что-то. Ты не переживай, со мной всё будет в порядке, мне ведь уже не десять лет. Меня сейчас волнует только один вопрос: как разлюбить мудака?       — Ох, кто бы мне ответил на этот вопрос! — воскликнула Коё, и оба рассмеялись. — Наследственная болезнь какая-то тебе передалась. Мне стало легче, когда я ушла с головой в работу, и у меня появились вы. Но ты и так работаешь очень много. Как воспитаннику, я бы посоветовала тебе сосредоточиться на грядущей Олимпиаде, но как сыну советую завести отношения.       — С кем?!       — Не знаю, найди себе кого-нибудь в Сан-Франциско, когда вернёмся. Лучше всего, чтобы этот человек не был связан с фигурным катанием.       — Там Олимпиада ещё на носу, у меня не будет времени на свидания, — усомнился Чуя.       — Ну хотя бы по телефону будете разговаривать да встретитесь пару раз, а после чемпионата мира ты будешь относительно свободен. Тебе надо отвлечься.       Чуя хотел бы последовать этому совету, но проблема заключалась в том, что Коё не преувеличивала — Чуя действительно работал очень много и далеко не только на катке и в спортивном зале.       Начиная с тринадцати лет он подрабатывал в любом месте, куда его соглашались взять: разносил пиццу, расклеивал объявления, убирал офисы, помогал рабочим на стройке, а теперь работал официантом в ресторане недалеко от дома. Он отказывался от финансовой помощи друзей и просил Коё не перерабатывать, она и так делала для него слишком много. Все деньги с подработки он отдавал Коё, и точно также поступал с призовыми с соревнований. Та их откладывала, и в результате получалось накопить на приличные костюмы для выступлений, а с шестнадцати лет Чуя смог оплачивать занятия с Полем Верленом, что до сих пор казалось несбыточной мечтой.       Верлен был невероятным красавцем и потрясающим хореографом, при этом абсолютно лишённым снобизма. Свою профессию он обожал и занимался с учениками не столько ради денег, сколько из любви к искусству. Не раз случалось так, что они с Чуей занимались дольше положенного, и когда кто-то из них замечал это, Верлен прикладывал палец к губам и заговорщически шептал:       — Мы им не скажем.       «Им» — это Коё и Артюру Рембо, мужу Поля Верлена. Рембо был деловым человеком и распоряжался, в том числе, финансовыми делами своего витающего в творческих облаках супруга.       Верлен стал третьим — после Коё и Тачи — человеком, которому Чуя признался в том, что ему нравится парень. В ответ он получил гору воодушевляющих советов о смене имиджа для того, чтобы привлечь внимание интересующего объекта. Взаимности от Дазая Чуя так и не добился, но благодаря помощи Верлена действительно стал выглядеть лучше и чувствовать себя увереннее. Верлен признавался, что видит в Чуе юного себя, и оттого искренне расстраивался из-за неудач ученика, спортивных или личных.       На личном фронте Чуи шла гражданская война. Дазая разлюбить не получалось, но с каждой встречей тот заставлял ненавидеть себя всё сильнее. Иногда Чуе казалось, что он ловит ответные заинтересованные взгляды, но слова и действия вечного соперника срезали эти мечты на корню. Известие о том, что Дазай встречается с японской одиночницей Хигучи, Чуе сообщил Рюноске.       В отличие от сестры и Тачи, он не испытывал к Дазаю неприязни, даже наоборот, восхищался японским гением, его мастерством и достижениями в столь юном возрасте. Чтобы не испытывать терпение остальных, Рюноске чаще всего помалкивал об этом, но все знали, что он следит за социальными сетями Дазая и смотрит его интервью.       Когда он показал фотографии, на которых Дазай улыбался Хигучи самой лучезарной из своих улыбок, Чуя понял, что у него нет и никогда не было и сотой доли шанса на отношения с ним. Эта Хигучи действительно прекрасно смотрелась рядом с Дазаем: тоненькая миловидная блондинка, она занималась с ним в одной группе, одевалась на мероприятия в дорогие стильные костюмы и платья и приятным мелодичным голосом отвечала на вопросы журналистов, когда у неё брали интервью. Если бы от Чуи потребовали показать полную себе противоположность, он назвал бы именно Хигучи.       Когда Рюноске сообщил эту новость, Чуя как раз пришёл в зал после работы на стройке. Он подошёл к зеркалу, осмотрел свои старые рваные джинсы, стоптанные кеды и выпачканную в краске майку, мозоли на пальцах от тяжёлой работы, обветренные губы и облупленный на жаре кончик носа и горько усмехнулся. Даже если он завоюет все медали мира, ему никогда не стать своим в том круге, в котором вращается Дазай. Они рождены и воспитаны в разных мирах. Можно было понять это и раньше, но Чуя упорно продолжал верить в сказку.       Суровая реальность же заставила его перевестись на дистанционную форму обучения и обзавестись постоянной работой. Вместо школы Чуя теперь ходил на работу в ресторан. И по сравнению со стройкой это можно было даже назвать повышением.       Работа Чуе нравилась: с тем, чтобы принимать и разносить заказы, он справлялся легко и зачастую получал хорошие чаевые. Владелец ресторана с пониманием относился к его спортивной карьере, и смены Чуи выпадали на те дни, в которые не проводились соревнования.       Через некоторое время после возвращения из Сайтамы Чуя лавировал между столиками с подносом, на котором покачивали белоснежными шапками кружки с капучино, и источали неземной аромат только что приготовленные эклеры. Чуя подошёл к столику, за которым сидел симпатичный парень: рыжеватый и немного растрёпанный, явно местный, американец. Чуя отметил, что тот пришёл один, а кофе и пирожных заказал по два. Отметил, но не придал этому значения: мало ли, какие причуды встречаются у людей.       Чуя улыбнулся посетителю, поставил заказ на стол и хотел уже уйти, но парень вдруг окликнул его:       — Чуя, так ведь, кажется, тебя зовут?       — Да.       — Я — Марк. Ты не против выпить со мной кофе? — он кивнул на вторую чашку. — И пирожное возьми, я же вижу, что они тебе нравятся. А то мне одиноко тут, составишь мне компанию.       — Да мне вроде как нельзя, я же на работе, — ответил Чуя и покосился на дверь подсобного помещения, вотчину администратора.       — Если нельзя, но очень хочется, то можно, — хмыкнул Марк. — Да это пять минут, никто тебя не хватится.       Вышло не пять минут, а целых пятнадцать, но, на счастье Чуи, администратор в зал не выходил, и колокольчик не оповещал о новых посетителях. Кофе и эклер оказались очень вкусными, а Марк — забавным. Он открыто флиртовал, засыпал Чую комплиментами и рассказывал о том, что ходит в это кафе исключительно ради него и эклеров. Они обменялись номерами телефонов и договорились встретиться после вечерней тренировки.       Марк был на год старше Чуи, имел разряд по плаванию, намерение поступить в технологический университет и старенький, но бодрый «Форд». Как и многие американцы, он не интересовался фигурным катанием, но, познакомившись с Чуей, посмотрел записи его выступлений и остался под впечатлением.       Времени на свидания было мало, но проходило оно весьма продуктивно. Марк оказался очень чутким и умелым любовником, а их первый раз на заднем сидении «Форда», припаркованного в чистом поле, можно было даже назвать романтичным. Чуя сознавал, что это не любовь и даже не влюблённость, но отношения с Марком отвлекали от навязчивых мыслей о Дазае.       Коё радовалась за Чую, а вот Гин, наоборот, критиковала его выбор. Она называла Марка абьюзером из-за того, что он хотел как можно больше времени проводить с Чуей, не давал тому видеться с друзьями и как раньше ходить в торговые центры и кинотеатры.       — Я вас каждый день на катке вижу, — возражал Чуя.       — Он ревнует тебя к нам! — возмущалась Гин.       — Потому что я ему нравлюсь.       — Оставь ты его в покое! — одёрнул Гин Тачи. — Лучше уж абьюзер Марк, чем придурок Дазай.       В последнее время Тачи раздражался по любому поводу. Чуя подозревал, что друг завидует тому, что и он, и пара танцоров отобрались на Олимпиаду, а Тачи останется в Сан-Франциско и будет смотреть соревнования по телевизору. Чуя так и вообще ехал в Токио первым номером сборной, как действующий чемпион Соединённых штатов.       В мужском разряде, кроме него, выступал Джон Стейнбек из Солт-Лейк-Сити, занявший на чемпионате страны второе место. Изначально планировалось, что они оба примут участие в командном турнире, но после Чемпионата четырёх континентов, где Стейнбек занял печальное двадцать шестое место, федерация приняла решение поставить Чую и на короткую, и на произвольную программу командного турнира.       Коё, услышав эту новость, рассердилась. Она ходила из угла в угол и ворчала, эмоционально размахивая руками:       — Ничего они не понимают, эти идиоты в костюмах и галстуках! Сами бы вышли на лёд да прокатали четыре программы подряд! Главная надежда США на золото в личных соревнованиях устанет ещё до того, как выйдет на лёд! Может быть, их Огай подкупил? Дазай-то только в короткой выступает, на произвольную его сменит Танидзаки.       — Не думаю, что у Мори настолько длинные руки, чтобы дотянуться до американской федерации, — хмыкнул Чуя.       — Ты плохо его знаешь, он ещё и не до того дотянется! У тебя будет всего лишь два дня отдыха между произвольной в командном турнире и короткой в личном, Чуя! Два дня!       Чуя слушал её вполуха. Он был настолько счастлив от того, что будет выступать на Олимпиаде, да ещё и на двух турнирах, что его совершенно не волновали два дня на восстановление. Он чувствовал, что бодр и полон сил откатать десять программ, если потребуется.       Гин и Рюноске выступали в командных соревнованиях вместе с чемпионами страны в танцах на льду Натаниэлем Готорном и Маргарет Митчелл. Спортивная пара, как и Чуя, должна была прокатать в командном турнире и короткую, и произвольную программу, а в женском одиночном предполагалась замена спортсменки на произвольную программу.       Командный турнир проводился через день после открытия Олимпийских игр, а это означало, что Чуя попадал на торжественную церемонию, ту самую, на которой можно увидеть зрелищное шоу, познакомиться с атлетами из разных стран и видов спорта и своими глазами увидеть, как зажигают олимпийский огонь. Что там какие-то два дня отдыха по сравнению с возможностью присутствовать на таком событии?!       На самолёт, отлетающий в Токио, фигуристов и тренеров провожали Тачи, Верлен и Марк. Тачи пытался изображать радость, но удавалось это ему довольно плохо. Мало того, что он не попал на Олимпиаду, на турнир ещё и приходился День святого Валентина, который ему тоже предстояло провести в одиночестве. Он сунул в руки Гин какой-то свёрток и буркнул, чтобы она открыла его четырнадцатого февраля. Марк дарить заранее ничего не стал. Вместо этого он пообещал смотреть все соревнования Чуи и звонить каждый день, поцеловал у всех на глазах и пожелал удачи. Верлен оставался на катке за главного. Он клялся, что за время отсутствия Коё и Хироцу всё будет в порядке, и они застанут остающихся в Сан-Франциско спортсменов в лучшей форме, чем сейчас.       — Не нравится мне это, — покачала головой Гин, когда они сели в самолёт и пристегнули ремни.       — Что именно? Что Тачи обиделся? — не понял Чуя.       — Да нет, с Тачи всё ясно. Кому не хочется на Олимпиаду? Я про Марка.       — Гин, ну не начинай! — взмолился Чуя. — Почему ты всё время его критикуешь?       — А зачем он поцеловал тебя так демонстративно? Не мог, что ли, в сторону отвести? Названивать ещё будет каждый день. Не понимаю я, зачем он так себя ведёт. Как будто ты — его собственность. Если бы Тачи вёл себя так, я бы его поколотила.       — Слушай, Гин, — начал закипать Чуя. — Я очень рад за вас с Тачи, но не вы одни имеете право на отношения! У Марка другое воспитание, чем у нас, а мне пофиг, где целоваться.       — Ну, разумеется, ты имеешь право на отношения. Но ты не любишь Марка.       — Тот, кого я люблю, даже не считает меня за человека, — буркнул Чуя. — Что мне теперь, обет безбрачия дать?       — Не злись, я ведь всего лишь забочусь о тебе.       — Вот именно, что заботишься! — заорал Чуя. — Я чувствую себя ребёнком, с которым всё время что-то случается. Мне восемнадцать, Гин! Хватит уже играть роль моей матери, у меня для этого и так есть Коё!       — Чуя, ты мой друг, но, если не прекратишь кричать на мою сестру, я тебя ударю, — раздался с соседнего кресла спокойный голос Рюноске.       Чуя сердито буркнул извинение и поскорее заткнул уши наушниками, чтобы не слышать дальнейших увещеваний. Гин надулась, отвернулась к окну и в течение полёта не проронила больше ни слова.       Власти Токио построили огромную Олимпийскую деревню к началу турнира. На её территории располагались жилые комплексы для спортсменов и тренеров, магазины, фитнес-центр, рестораны, салон красоты и ещё множество заведений для удобства участников соревнований. На центральной площади разместили скульптуру с олимпийскими кольцами, и очередь на фотографирование с ней не иссякала.       Американская делегация занимала отдельное здание, выкрашенное в ярко-красный цвет. Соседние здания, соединённые с первым переходами, занимали делегации из Японии и России.       Номера в жилом комплексе были двухместными, и Чую поселили вместе с Рюноске, Гин — с Маргарет Митчелл, а Коё жила в той части здания, которую выделили для тренеров.       Чуя первым делом осмотрел номер. Обстановка напоминала спартанскую, но жаловаться было не на что: две узкие кровати, покрытые красными покрывалами с олимпийской символикой, тумбочки с настольными лампами, большой шкаф для одежды и, главное, отдельная ванная комната. На первом этаже комплекса располагалась зона досуга: стол для пинг-понга, дартс, аттракционы виртуальной реальности и пространство с креслами-мешками, где можно было просто отдохнуть.       Спортсмены прилетали в Токио переодетыми в специально сшитую для них спортивную форму сборной. Чуя впервые в жизни ощущал себя одетым, как все нормальные люди. У него, как и у всех остальных, были новые крутые тёмно-синие штаны, белая с красными и синими полосками куртка и даже шапка с помпоном в цветах американского флага. В шапке было слишком жарко, но остальное он носил, не снимая.       Марк, как и обещал, звонил каждый день, даже по нескольку раз, по видеосвязи просил показать обстановку и соседей. Рюноске это не комментировал, только утыкался в телефон, книгу или тарелку в зависимости от того, где они находились в данную минуту. Зато Гин, стоило Марку позвонить во время завтрака и попросить показать еду и соседей, выхватила у Чуи телефон и зашипела на Марка, как змея:       — Оставь его в покое хоть на полчаса, имей совесть! Дай человеку поесть!       — Гин, отдай телефон! — потребовал Чуя.       — Сейчас. Хочу, чтобы он перестал вести себя, как идиот.       — Сама ведёшь себя, как ревнивая дурочка, — насмешливо бросил Марк. — А ведь вроде бы у тебя даже парень есть. Только вот он далеко, в Сан-Франциско, а Чуя так удобно под самым боком, правда? Красавчик, к тому же чемпион, и на Олимпиаду отобрался — по всем параметрам лучше Тачихары.       — Что ты несёшь?! Чуя — мой друг!       — Ну да, знаю я такую дружбу. Спишь и видишь, как бы половчее запрыгнуть к нему в постель.       Пока Гин открывала рот, чтобы ответить что-то на это несправедливое обвинение, Рюноске выхватил у неё телефон и чётко проговорил, глядя Марку в глаза:       — Ты когда-нибудь получал лезвием конька по лицу? Если нет, могу устроить. Это очень больно, и у тебя останется шрам на всю жизнь.       Марк не нашёлся, что на это ответить, и молча положил трубку. Рюноске протянул телефон Чуе и серьёзно спросил:       — Ты уверен, что хочешь продолжать отношения с человеком, который так относится к твоим друзьям?       Они разговаривали вполголоса, но привлекли к себе внимание со стороны стола, за которым сидели японцы, и в том числе Дазай. Рядом с ним доедал свой завтрак Танидзаки, второй номер мужской сборной Японии на этих играх. Оба они смотрели на Чую, и когда тот поднял на них глаза, Дазай немедленно отвёл взгляд, а Танидзаки приветливо улыбнулся и помахал рукой.       — Я хочу быть счастливым, Рю, — ответил Чуя, махая Танидзаки в ответ, но глядя на напрягшуюся прямую спину Дазая. — Я просто хочу быть счастливым.       — В таком случае, на твоём месте я бы хорошенько подумал, — пожал плечами Рюноске.       После утренней перебранки Гин притихла и больше о Марке и его частых звонках не заикалась. Дазай тоже не приставал и словно даже избегал американцев, поэтому Чуя расслабился и приготовился получать удовольствие от главного турнира своей жизни.       В Олимпийской деревне кипела жизнь. Пёстрая толпа говорила на разных языках, но всех объединяли спорт и радость от пребывания на играх. Многие во всеуслышание заявляли, что их мечта уже сбылась: они побывали на Олимпиаде — будет, что рассказать внукам. Другие же посмеивались и настаивали на том, что приехали сюда лишь за победой. Чуя понимал и первых, и вторых. Он хотел бы стоять на верхней ступени пьедестала и слушать гимн Соединённых штатов, но и без того страшно гордился тем, что федерация доверила ему выступать и в личном турнире, и за команду. Атмосфера праздника, общение с представителями других видов спорта и других стран, обмен значками и сувенирами — всё это было так здорово, что о победе он и не думал. Когда ещё представится возможность сыграть в пинг-понг с российскими биатлонистами или поболтать в столовой с хоккеистами из Швеции?       Церемония открытия Олимпиады обещала стать роскошным и высокотехнологичным зрелищем, и японские организаторы не подвели. Зрители увидели и красочное представление об истории страны, и световое шоу с использованием технологий дополненной реальности, повествующее о японской мифологии, и фейерверк, и, конечно же, парад команд. Американская делегация оказалась одной из самых многочисленных.       Все спортсмены, принимающие участие в параде, надели национальную форму, многие размахивали флагами своей страны. Кто-то снимал парад на телефон или даже вёл прямую трансляцию со стадиона в социальных сетях; Чуя же просто, как заворожённый, таращился на многонациональное человеческое море. Вон та весёлая группа в жёлтом — бразильцы, в оранжевом — голландцы, в ярко-красном шагает сборная Канады, а в белой спортивной форме с алым кругом на груди кланяются зрителям хозяева соревнований — японцы.       Глядя на всё это, Чуя вспомнил, как много лет назад, когда он только начинал делать первые успехи в фигурном катании, мама заговорила о том, что однажды её сын поедет на Олимпиаду. Многие из их окружения сомневались и рекомендовали отдать ребёнка в другой вид спорта, более популярный в стране и более прибыльный, но мама хотела, чтобы Чуя занимался именно фигурным катанием и на все возражения твердила:       — Он поедет на Олимпиаду, вот увидите.       И вот теперь он здесь, на стадионе, на церемонии открытия Олимпийских игр, приехал представлять страну, которая приняла его семью, а мама не может этого увидеть. Чуя поднял голову и посмотрел на расцвеченное огнями тёмное токийское небо. Видит ли мама оттуда, что сын исполнил её мечту, и существует ли вообще это «там»? Чуя закусил губу и снова посмотрел на ликующих спортсменов: своих и из других стран. Каждый из них прошёл свой путь, чтобы добраться сюда, до главных соревнований в жизни любого спортсмена. Каждый что-то преодолел: шёл через травмы, потери, боль, слёзы, и всех их объединяло то, что они всё-таки дошли до этой вершины. Не всем суждено стать чемпионами и призёрами, но они могут гордиться уже тем, что они здесь, на Олимпиаде.       — Ты в порядке? — спросила Гин.       Чуя кивнул и сжал её руку в тёмно-синей перчатке. Он в порядке и готов сделать всё, что сможет, чтобы мама там, наверху, им гордилась.       Командный турнир, как всегда, состоял из двух этапов. В первом туре принимали участие все команды, у которых получилось набрать необходимое количество спортсменов: спортивную пару, пару в танцах на льду, а также мужчину и женщину в одиночном разряде. На токийской олимпиаде таких сборных набралось десять, во второй этап проходила только половина — команды, которые покажут наилучшие баллы в первом туре.       Каждой команде заранее дали задание подготовить украшения для зоны своей сборной. Можно было использовать любую национальную символику, надевать костюмы, брать трещотки и барабаны. В общем, творить, что душа пожелает, лишь бы спортсменам и зрителям было весело.       Одиночники выступали последними, так что Чуя смог оценить оформление лишь во время представления участников своей разминки. На то, чтобы разглядывать наряженных в костюмы спортсменов, времени не было, слишком высока концентрация на программе перед стартом. Но одним глазом он на американский уголок всё же взглянул и улыбнулся, увидев, что ребята держат гигантский транспарант с его фотографией и надписью «Чуя — чемпион!»       К моменту выступления одиночников команда из России занимала первое место, что и неудивительно — лучшие спортивные пары и одиночницы в мире представляли именно эту страну; Соединённые штаты занимали второе место, а на третьем расположились канадцы. В составе последней команды был и старый знакомый Чуи Джон Маккрей, тот самый, с которым они вместе выступали на памятном первом юниорском старте. Они дружили с тех пор, переписывались и частенько созванивались. Маккрей, как и Чуя, был действующим чемпионом своей страны и страшно гордился тем, что представляет её на главном турнире четырёхлетия.       Хорошее выступление Дазая должно было проложить Японии путь в предварительную тройку, ну а задачей Чуи было удержать за своей командой второе место.       От России в короткой программе командного турнира выступал Фёдор Достоевский, многократный чемпион страны и чемпион мира в додазаевскую эпоху. Чуе Достоевский не нравился. Они хоть и выступали несколько раз на одних турнирах, никогда толком не общались. Достоевский упорно давал интервью только на русском языке, общался с иностранцами через переводчика, а, когда к нему обращались на английском, разводил руками и с вежливой улыбкой объяснял, что не понимает собеседника. Всё это было удивительно для спортсмена мирового уровня и образованного человека, коим Достоевский, несомненно, являлся. Когда Чуя думал об этом, в памяти сами собой всплывали стереотипы о русских шпионах. Достоевский идеально подошёл бы на эту роль. У него даже короткая программа была поставлена на музыку из фильма про русского шпиона времён Второй мировой войны. Костюм, стилизованный под военную форму, лишь дополнял картину.       Сам Чуя в короткой программе катался под песню Human. Верлен настоял на том, чтобы в этой программе Чуя выглядел максимально простым и человечным, и его костюм особенно выделялся на фоне разодетых в пух и стразы конкурентов. На нём были простые чёрные брюки и белая футболка, на которой чёрной краской на разных языках было написано слово «человек». В течение сезона они пробовали и другие варианты костюма, в том числе с ярко-красной рубашкой и сетчатой майкой, но именно простая футболка с надписями больше всего подходила и программе, и образу Чуи в ней.       До знакомства с Верленом Чуя переживал, что не может, как Дазай и многие другие фигуристы, кататься под музыку без слов, особенно классическую. Он её не чувствовал, и в результате все движения выходили заученными и механическими. Верлен же объяснил, что все люди разные, просто Чуе необходимы слова песни для того, чтобы пропустить историю через себя и показать спектакль на льду.       В разминке Чуя выступал последним, после Дазая. Сейчас, когда соревнования проходили в Японии, а Дазая зрители чуть ли не боготворили, выходить после него казалось вдвойне сложно.       Чуя волновался. Не до дрожи в коленях, но защищать честь команды на Олимпиаде оказалось делом не только престижным, но и ответственным. Если в личном турнире своей ошибкой он мог подвести только себя и тренера, то в командном страдала вся сборная, и в том числе отлично откатавшиеся в короткой программе Гин и Рюноске. Коё, наставляя Чую перед выходом на лёд, потребовала от него забыть о том, что он выступает за команду.       — Ты катал эту программу много раз, ты всё это умеешь, — втолковывала она, глядя ему в глаза. — Сделай всё, как мы с тобой учили. Технику и артистизм на максимум, и не забудь работать с публикой, как учил Поль Верлен.       Флип на утренней тренировке не шёл, так что решено было заменить этот прыжок четверным сальховым. Остальная программа оставалась без изменений с Чемпионата четырёх континентов.       Чуе очень нравилась музыка, под которую он выступал. Верлен, надо отдать ему должное, всегда прислушивался к мнению своих учеников, и ставил программы в соответствии с их вкусом. В Human отлично сочетались приятный тембр певца, чёткий, удобный для фигурного катания ритм, стиль и идеальный темп: не слишком медленный, но и не слишком быстрый, чтобы не загнаться и не устать раньше времени.       Услышав первые аккорды композиции Дазая, Чуя не утерпел и вышел из подтрибунного помещения к бортику, чтобы посмотреть его выступление. Катание Дазая до сих пор оказывало на него терапевтический эффект. Что бы ни происходило в их личных взаимоотношениях, Чуя не мог отказать себе в удовольствии лишний раз полюбоваться им. Как и в детстве, он с первых тактов погружался в создаваемую Дазаем атмосферу, на душе становилось светло и спокойно. В минуты волнения Чуе это помогало даже больше, чем слова Коё.       Только Дазай мог бы справиться с этой необычной программой. Очень сложная музыка, необычный полумифологический образ из тех японских сказок, что мама читала Чуе перед сном. Чёрно-красное кимоно элегантно облегало стройную фигуру Дазая, а во время исполнения гидроблейда алый пояс следовал за хозяином, как хвост диковинного зверя. Длинные пальцы совершали одному Дазаю понятные пассы, погружая зрителей в транс. Мягкое кошачье катание в этой программе особенно завораживало, многооборотные прыжки совершенно не выделялись, наоборот, они становились частью той волшебной паутины, что плёл фигурист на льду Токио.       Когда музыка закончилась, и Дазай начал кланяться публике, та ещё несколько секунд молчала, поражённая тем, что только что увидела. Только когда диктор вновь объявил имя Дазая, зрители, словно сбросив с себя чары, повскакали со своих мест и принялись неистово аплодировать и кидать цветы и игрушки на каток. Чуя тоже замер, провожая Дазая, прижимающего букет к груди, восхищённым взглядом.       — Чуя, ты здесь? — раздался у него над ухом напряжённый голос Коё. — Я всё понимаю, эффект Лучезарного, но тебе пора на лёд. Соберись!       — Да-да, я тут. Извини, Коё, — улыбнулся ей Чуя. — Я всё сделаю, не переживай.       Ему пришлось дожидаться, пока дети уберут со льда все игрушки. Для раскатки Чуе оставили крошечный пятачок в углу арены, и он нарезал по нему круги до объявления оценок. Дазай ожидаемо получил невероятные баллы, почти на двадцать баллов больше, чем у лидирующего до сих пор Достоевского. На командном турнире, впрочем, в зачёт шли не баллы, а занятое место, и Чуе нужно было своим выступлением обеспечить команде хотя бы второе.       Лёд, наконец, расчистили, Чуя подъехал к центру площадки и встал в начальную позу. Первые же музыкальные такты погрузили его в собственную историю, в то, что он хотел донести до людей, и, прежде всего, до одного-единственного человека, сидящего в зоне японской сборной.       Катаясь под этот трек на тренировках, Чуя часто представлял себе лицо Дазая, обращался к нему. Чуя никому не готов был в этом признаться, но он до сих пор винил себя в том, что их общение не задалось с самого начала. Из-за него Дазай упал, порвал наверняка дорогой костюм и разозлился. И всё же Чуя считал, что не заслуживает презрения, которое сквозило в каждом слове Дазая при встрече с ним. Звучащей в песне фразой «В конце концов, я всего лишь человек, не возлагай вину на меня» он пытался докричаться до Дазая. Чуя уже почти не надеялся на романтические отношения; ему хватило бы и нормального разговора по душам с человеком, благодаря которому он когда-то смог пережить смерть родителей и продолжить заниматься фигурным катанием.       Дорожка шагов начиналась из противоположного угла катка и заканчивалась как раз перед зоной японской сборной. Так получилось случайно, ведь до начала турнира никто не знал, кто и где будет сидеть. Но совпадение пришлось как нельзя кстати. Получилось, что все шаги и пируэты в дорожке Чуя совершал лицом к японцам, к сидящему в первом ряду Дазаю. Эти слова про человека и вину Чуя пропел вместе с певцом, глядя Дазаю в глаза. Тот, конечно, не мог его услышать, но должен был почувствовать обращённый на него взгляд и посыл, Чуя на это надеялся.       Техническая часть программы получилась хуже, чем на Чемпионате четырёх континентов. Каскад лутц-риттбергер зрители на всех соревнованиях воспринимали на ура, так случилось и в этот раз. Американский уголок взорвался аплодисментами, спортсмены из других стран тоже хлопали. Сальхов вышел нормальным: не на максимальные плюсы от судей, но приемлемым. А вот тройной аксель Чуя завалил: перекрутил прыжок и приземлился с огромным трудом на две ноги, а потом ещё и задел лёд рукой.       Зону «кисс-энд-край» на командном турнире оборудовали прямо в уголке каждой команды. Выступивший спортсмен вместе с тренером присаживался на скамейку перед камерой, а остальные члены команды оставались сзади и по бокам от них и устраивали шоу. Чуя всё ещё внутренне досадовал на свою ошибку на акселе и одновременно пытался понять, услышал ли его Дазай, поэтому не мог поддержать всеобщее веселье.       В ожидании оценок на него надели звёздно-полосатую шляпу и очки в форме звёзд из красного стекла. Остальные тоже надели шляпы, очки, плащи и перчатки с американской символикой. Девушки держали в руках трещотки, все пританцовывали и напевали слова песни, под которую Чуя только что катался.       — Это было круто, не переживай из-за акселя. — похлопала его по плечу Гин. — На лутце зал просто ахнул, ты чуть ли не до потолка взлетел.       Чуя улыбнулся и кивнул. Оценки судьи выставили строгие, но справедливые: ошибка на акселе повлияла и на компоненты, так что по сумме он набрал существенно меньше, чем на Чемпионате четырёх континентов. Тем не менее, он занял второе место и команду не подвёл.       По итогу первого дня соревнований в первую пятёрку вошли сборные России, США, Японии, Канады и Китая. Представителям этих команд предстояло выступить на следующий день в произвольной программе.       Сразу после интервью по итогам соревнований Дазай ушёл куда-то вместе с Мори, и Чуе так и не представилась возможность узнать, как он воспринял прокат Human. Чуя прекрасно понимал, что друзья и тренер всю программу смотрели на него и вряд ли имели возможность оценить реакцию человека из конкурирующей команды. Это немного расстраивало. За ужином Чуя вяло поковырял вилкой салат и, сославшись на усталость, отправился в номер.       Отдохнуть ему не позволил звонок Марка. Расспросив во всех подробностях, где сейчас находится Чуя и чем занимается, он похвалил его прокат в короткой программе.       — На самом деле, могло быть и лучше, — откликнулся Чуя. — На приземлении с акселя много баллов потерял.       — Но ты же не упал! — воскликнул Марк. — Зато тебе хлопали, а ещё у тебя одного играла нормальная песня.       — Нормальная? — переспросил Чуя и нахмурился. — Что ты имеешь в виду?       — Ну, со словами. У русского какая-то заунывь была, а у японца непонятная хренотень.       — Это традиционная японская музыка.       — Которую никто не понимает.       — Мы в Японии, Марк. Весь зал понимал, о чём катает Дазай.       — Может и понимал, но не хлопал, пока он катался. Мне он не нравится, этот Дазай. Программа дурацкая — такая нудная, что я зевал, пока смотрел. Руками махал, как мельница. Ну да, он не падал, но я не понимаю, почему судьи поставили его на первое место. Может, потому что японец? Или заплатил кому-то?       Чуя нажал кнопку отбоя и швырнул телефон подальше, словно тот вдруг стал ядовитым. На месте не сиделось, Чуя вскочил и принялся бродить из угла в угол их крошечного номера. Стало душно, и, сбросив с себя куртку сборной, он распахнул окно. Кто-то во внутреннем дворике раздражающе громко смеялся. Вновь раздалась мелодия звонка, но Чуя не снял трубку, и трель вскоре затихла. Через пару минут Марк позвонил в третий раз, и телефон не замолкал, пока Чуя не рявкнул в трубку:       — Что тебе надо от меня?!       — Почему ты так со мной разговариваешь?!       — Потому что ты меня бесишь! Из-за тебя я ругаюсь с друзьями, чего раньше никогда не было! Ты мне вздохнуть свободно не даёшь, контролируешь так, как будто боишься, что я тебе изменю. А сейчас ещё и полил дерьмом программу и спортсмена, которым я с детства восхищаюсь. А японская музыка что тебе сделала? Если ты её не понимаешь, молчал бы в тряпочку. Я тоже японец, если ты не забыл, и мне не нравится, что традиционную музыку страны моих родителей называют хренотенью!       — Хорошо, извини, — примирительным тоном произнёс Марк. — Про японскую музыку действительно не стоило так говорить. Друзья твои потерпят, особенно Гин, ей полезно. Что ты там сказал о Дазае, ты им восхищаешься, я правильно услышал?       — Да.       — Ты с ним спишь?       Когда Чуя услышал этот вопрос, заданным наполовину насмешливым, наполовину угрожающим тоном, он понял, что сейчас поставит точку в этих отношениях. Он приехал сюда, чтобы наслаждаться атмосферой Олимпиады и программами лучших фигуристов мира, а вместо этого вынужден выслушивать бред от человека, который ни грамма не понимает в фигурном катании.       — Нет, Марк, я с ним не сплю. И с тобой больше не буду. Всё, это конец.       Он заблокировал номер Марка и снова подошёл к окну. С улицы дул ветер, приятно освежая разгорячённое лицо. Телефон молчал, а на душе воцарилось спокойствие.