Фигуристы

      Мори, в отличие от Коё, не добился от воспитанника подобной откровенности. Осаму угрюмо заявил, что уйдёт из жизни, как только сам этого захочет, и в следующий раз никто не сможет ему помешать. В ответ на это Мори уселся на оставленный Чуей стул и спокойно сказал:       — Пока ты тренируешься у меня, будет так, как я скажу. Жизнь, конечно, твоя, но твои достижения, популярность и имидж — это наша общая заслуга. Я считаю, тебе лучше на время межсезонья перебраться в Сан-Франциско. Там нет ни фанатов, ни хейтеров, можно спокойно тренироваться. Я поговорил с Коё на этот счёт, она не против взять тебя на несколько месяцев. Будет тренировать тебя на катке, а я — по видеосвязи. Поставить программы можешь у Верлена, он отличный специалист.       — Сан-Франциско? — переспросил Осаму. — Почему вы упорно отправляете меня к Чуе?       — Тебе будет полезно его общество. Тренироваться всегда лучше в компании сильного соперника. Твой отец требовал, чтобы другие юноши не катались с тобой в одной группе, но я всегда считал, что здоровая конкуренция пошла бы тебе только на пользу.       — С чего вы взяли, что я вообще хочу тренироваться? — скривился Осаму. — Ради чего? Я и так уже завоевал все титулы.       — То есть ты так и хочешь остаться в истории неудачником, который не выдержал бремя чемпионства и сбежал с арены, трусливо поджав хвост?       Осаму ничего не ответил: такими манипуляциями им можно было управлять в детстве, но не теперь.       — Значит отдашь этот олимпийский цикл Чуе? — зашёл Мори с другой стороны.       — Он и так уже выиграл Чемпионат мира, — пожал плечами Дазай.       — Потому что тебя там не было! — Мори выдержал паузу и вздохнул: — Тогда я передам Чуе, чтобы не ждал тебя для демонстрации четверного акселя.       — Вы хотели сказать, тройного? — не веря своим ушам, переспросил Осаму.       — Четверного. Чуя совсем недавно стал первым в мире фигуристом, приземлившим докрученный четверной аксель. У тебя была возможность увидеть это раньше других, но раз уж ты так хочешь умереть…       — Ладно, я подумаю, — буркнул Осаму. — Обещать ничего не буду. А что мой отец? Вы говорили ему, что я здесь?       — Кстати, твой отец недавно намекал на то, что тебе лучше уехать из страны для собственной безопасности, если ты так и не соберёшь пресс-конференцию. Теперь и я с ним согласен. О попытке суицида я не сообщал, потому что не хотел его беспокоить. Стоит позвонить?       Осаму помотал головой. Отца безумно хотелось увидеть, ощутить его поддержку. Но он прекрасно понимал, что кто-кто, а отец не только не поддержит в такой ситуации, но и отвернётся окончательно. Ему нужно официальное опровержение приписываемых сыну дурных наклонностей, а вовсе не он сам, с изрезанной рукой и израненным сердцем.       Впрочем, образ отца несколько поблек в сознании в сравнении с ярким образом признающегося в любви Чуи. Краснеющий от смущения, трогательный в своей искренности, он с трудом находил слова для человека, которого любил, но преодолевал эту преграду с тем же упорством, с которым покорял четверные прыжки.       Новость о том, что Чуя — тоже гей, повергла Осаму в шок. До сих пор на жизненном пути ему встречались лишь люди традиционной ориентации, на фоне которых Осаму чувствовал себя ущербным. Исключение составлял лишь кузен, от которого отреклась семья. От Чуи же, судя по его словам, никто не отрекался, и он принимал свою ориентацию так же спокойно, как цвет волос или глаз. Осаму до мельчайших подробностей помнил первую встречу с Чуей, как потерял голову от его красоты и как позже украдкой любовался им на тренировках и соревнованиях. Неужели, всё это время эти чувства были взаимны?..       Когда Осаму услышал от Чуи заветное слово «влюблён», у него вспотели ладони, и стало трудно дышать. Люди, посылавшие Осаму признания в любви, отвернулись после того, как кумира показали с неприятной стороны, а Чуя, вытерпевший от него больше, чем кто-либо, протягивал сейчас руку помощи. Осаму не сомневался, что, выдай он улыбкой или взглядом взаимность чувств, Чуя бы его поцеловал. Осаму и желал этого, и ненавидел себя за это желание.       В течение нескольких проведённых в палате дней предложение Мори взвешивалось и обдумывалось. С одной стороны, хотелось на время уехать из ставшей враждебной Японии, поработать с Коё Озаки и Полем Верленом. С другой стороны, в Сан-Франциско Осаму ожидало постоянное соседство с Чуей, что означало напряжение с обеих сторон. И всё же он решил попробовать. В конце концов, у него в арсенале имелся испытанный способ быстро сбрасывать напряжение, который, пусть и приносил боль, но избавлял от гнетущего чувства стыда.       Примерно через неделю после разговора в палате Осаму снова увидел Чую, на этот раз на льду. Знаменитого четверного акселя пока не было, Чуя отрабатывал дорожку и вращения в новом показательном номере. На нём был чёрный тренировочный костюм от спонсора и перчатки: во время дорожки Чуя делал колесо и надевал перчатки, чтобы не оцарапать руки о шершавую поверхность льда.       Никогда прежде Осаму не тренировался у другого тренера, на другом катке. А здесь ещё и предстояло работать с людьми, у которых о нём сложилось не самое лучшее мнение. Осаму нервно сглотнул, подошёл к наблюдающей за учеником у бортика Коё Озаки и поклонился ей.       — Ничего себе, какие люди! — удивилась та. — Ну, здравствуй. Значит, Огай всё-таки уговорил тебя перебраться на время к нам?       — Прежде всего я пришёл увидеть аксель своими глазами. Чуя правда приземляет его?       — Правда. Уже без удочки прыгает, думаем вставить в произвольную на следующий сезон.       Осаму потрясённо выдохнул: выходит, Чуя сумел собрать все существующие четверные прыжки, а это серьёзная заявка на победу в любом турнире. Чуя на льду зашёл во вращение-волчок, и Осаму неожиданно для самого себя заметил:       — Мелодия идёт наверх, а потом вниз.       — Да, а что? — удивилась Коё.       — Вращение этого не отражает. Разумеется, нужно сохранять позицию, но почему бы не показать изменение музыки руками? Вот так, — Осаму плавной спиралью поднял ладони наверх, а потом вниз.       — Хорошее замечание. Давай-ка попробуем.       Коё остановила музыку, и Чуя, прерванный на середине следующей дорожки, замер. Впрочем, заметив Осаму, он тут же подлетел к бортику.       — Что ты здесь делаешь, Дазай? — недоумённо спросил он.       — Госпожа Озаки взяла меня в свою группу на время межсезонья, так что я пока катаюсь здесь.       — Это правда, Коё?       — Да. Я же обещала, что вы встретитесь раньше, чем ты думаешь, — улыбнулась та. — Пока ты был в больнице, мы с Огаем договорились о том, что Осаму пока потренируется на нашем катке. Для начала он останется на межсезонье, а дальше посмотрим.       Улыбка Чуи, казалось, осветила весь каток. Выбившиеся из хвоста пряди волос солнечными лучами обрамляли его раскрасневшееся от тренировки лицо. Осаму от этого зрелища немедленно стало жарко. Чтобы прийти в себя, он сжал руку в кулак с такой силой, что ногти впились в ладонь. Боль, конечно, не серьезная, но вариантов, когда ты на публике, не так уж и много.       — Но звали мы его для другого, помнишь? — улыбнулась Коё Осаму.       — А, да, вращение, — опомнился тот. — Добавь в него руки, это будет красиво и музыкально.       Коё включила требуемый музыкальный отрывок, и Осаму показал нужное движение. Чуя слегка нахмурился, глядя на его запястье — рукав толстовки задрался, обнажив бинты. Осаму немедленно одёрнул его и буркнул:       — Ну ты понял, повтори в программе.       Чуя кивнул и повторил под музыку. Получилось не так изящно, но Коё крикнула:       — Оставляем. Покажи Дазаю аксель!       Чуя шутливо отдал ей честь и пошёл на разгон. Осаму следил за его движениями с замиранием сердца. Падение с акселя очень неприятное: если Чуя ошибётся и не докрутит прыжок хоть немного, это может закончиться переломом.       Чуя не ошибся. Для того, чтобы набрать скорость, ему понадобилась половина катка, но прыжок вышел таким лёгким, как будто Чуя скрутил только три оборота. Однако, их действительно было четыре, Осаму считал про себя. Ещё совсем недавно не только он, но и всё мировое фигурнокатательное сообщество считало, что это невозможно. Однако Чуя Накахара раздвигал границы человеческих возможностей. Он подъехал к бортику и спросил у Осаму:       — Ну как?       — Неплохо, — выдавил тот. — Выезд коротковат.       — Ой, иди ты! — отмахнулся Чуя. Его лицо лучилось самодовольством: — Выезд я наработаю. А вот ты четверной аксель даже не скрутишь.       — Зато я сразу вижу, где вращение или шаг в дорожке надо улучшить, а ты, как робот…       — Мальчики, прекратите! — осекла обоих Коё. — Если хотите тренироваться на одном катке, пора заканчивать с детскими ссорами. А тебе, — обратилась она к Осаму, — я позволю остаться здесь, только если перестанешь строить из себя Принцессу и будешь общаться со всеми на равных.       Осаму запоздало вспомнил, что последние восемь лет Коё заменяет Чуе мать. Вероятно, до сих пор она не разорвала главного обидчика приёмного сына на мелкие кусочки только из уважения к чувствам последнего. Он проглотил застрявший в горле неприятный комок, склонил голову и спросил:       — Госпожа Озаки, у вас есть план для моих тренировок?       — Пока я хочу, чтобы ты просто раскатался и почувствовал лёд. Не прыгай и следи за своим самочувствием, я не хочу, чтобы тебе стало плохо на катке. Ты собираешься принимать участие в стартах или шоу в этом сезоне?       — Нет. Должен был участвовать ещё в двух шоу в Японии, но Мори уладил этот вопрос, и меня заменили другими фигуристами. Болельщики будут только рады, если не увидят меня.       У Осаму не было никакой уверенности, что он вообще когда-либо сможет снова выйти к зрителям. До сих пор ему снились кошмары, в которых зрители свистели ему вслед и желали смерти. Коё понимающе кивнула, забрала чехлы для коньков, и Осаму отправился на лёд. Несмотря на основательную разминку в зале, в ногах не чувствовалась привычная лёгкость — давал о себе знать перерыв в тренировках.       Чуя помчался на другой конец катка, где именно этот момент выбрал Тачихара, чтобы упасть с прыжка и эффектно распластаться на льду. Чуя помог другу подняться и о чём-то заговорил с ним, бурно жестикулируя. Осаму не слышал, о чём идёт речь, но заметил обращённый на него подозрительный взгляд Тачихары. Имело смысл наладить отношения с друзьями Чуи, раз уж Осаму решил задержаться на одном с ними катке. Он помахал Тачихаре рукой, и тот неуверенно ответил на приветствие.       — Я рассказал Тачи, что ты теперь тренируешься с нами, — объяснил Чуя в раздевалке после тренировки. — Ты остановился в гостинице?       — Пока да, но планирую найти квартиру. А что?       — Хотел позвать тебя с нами в субботу в молл. Со мной, Тачи, Гин и Рю. Можно сходить в кино или в боулинг всем вместе.       — Насколько я помню, и ты, — Осаму кивнул Тачи, — и Гин меня ненавидели.       — Ну ты по крайней мере лучше Марка, — протянул Тачи и заработал тычок от Чуи локтём под ребро. Он охнул больше от неожиданности, чем от боли, и поправился: — Я имею в виду, если ты будешь вести себя нормально, мы можем подружиться.       Задуматься о том, кем мог быть загадочный Марк, Осаму не позволила Гин. Она влетела в раздевалку, стучась на ходу, и выпалила:       — Чуя, выгони Марка, он опять в холле! Клянусь, в следующий раз я заеду ему лезвием конька по морде! Ой, — осеклась она, заметив Осаму. — А ты что здесь делаешь?       Чуя пробормотал себе под нос что-то явно нецензурное и с такой силой ударил кулаком по шкафчику, что загудела вся раздевалка. Потом он нехотя встал, кинул на Гин выразительный взгляд и вышел из раздевалки, направляясь, по-видимому, в холл. Тачихара и Гин покосились друг на друга и уставились на Осаму.       — Я буду тренироваться здесь в межсезонье, — ответил на вопрос Осаму. — Может, вы объясните, кто такой этот Марк, и почему Чуя так странно реагирует на его приход?       Ребята снова переглянулись. Гин с сомнением пожала плечами, но Тачихара всё же пояснил:       — Марк — бывший парень Чуи. Они встречались совсем недолго и расстались во время Олимпиады, но Марк успел достать всех: Чую, нас с Гин, даже Рюноске умудрился из себя вывести. Все ему уже по сто раз повторяли, чтобы он не приходил.       — И полицией угрожали, — вставила Гин, — и даже били.       — Да, Чуя его побил, но это не помогло: он упрямый.       — Я избавлю вас от его присутствия в знак нашего примирения, хорошо? — улыбнулся им Осаму.       Он попросил изумлённых его поведением ребят остаться в раздевалке, а сам отправился к холлу. Марк и Чуя — оба рыжие, громкие и красные от злости — орали друг на друга. Воздух между ними раскалился настолько, что на нём можно было поджарить яичницу.       — Тебя, кажется, просили уйти, — обратился Осаму к Марку самым светским и деликатным тоном, на который был способен.       — Ты?! — воскликнул Марк. — Что ты здесь делаешь?!       — Я вправе задать тебе тот же вопрос. Ты ведь не фигурист, насколько я могу судить.       — Это не важно! — отмахнулся Марк. — Не влезай не в своё дело.       — Твой разговор с Чуей — очень даже моё дело, — Осаму широко улыбнулся и пояснил: — Мы ведь с ним встречаемся.       Марк задохнулся от возмущения, развернулся на каблуках к Чуе и прохрипел:       — Ты встречаешься с ним?! После всего, что он тебе сделал?       Чуя сообразил, что нужно подыграть Осаму, и подтвердил его слова.       — Значит, я тогда был прав… Что ж, это меняет дело. Но как ты простил ему шляпу? Я не понимаю.       — Это уже не важно, это было давно, — быстро проговорил Чуя, явно не желающий развивать эту тему. Осаму же удивило, что Марк использует старую шляпу как аргумент против соперника, и он уточнил:       — Ты про ту шляпу, которую я порвал на турнире?       — Именно. Похоже, Чуя был так великодушен, что не рассказал тебе, что это шляпа его отца. Единственная вещь, которая осталась у Чуи от родителей после пожара. У него ещё паническая атака была после того, как ты её порвал. Я бы такое не простил.       Осаму словно обухом по затылку ударили. Перед глазами возник тот самый вечер после произвольной программы на Чемпионате четырёх континентов. Вспомнился взгляд Чуи: сначала злой, а потом словно остекленевший. Вспомнилось, как Гин и Коё Озаки уводили его в подтрибунное помещение, и как на награждении Чуя стоял на верхней ступеньке пьедестала почёта бледный и словно сам не свой. Раньше думалось, что от злости, а оказалось, что от ужаса.       Поймав его ошарашенный взгляд, Чуя выругался сквозь зубы и проговорил:       — Ты не мог знать об этом. А я… ну да, простил. Люди совершают вещи и похуже. Марк, — устало попросил он бывшего парня: — пожалуйста, уходи. Я никогда к тебе не вернусь. Я не люблю тебя. Я люблю и всегда любил только Дазая.       Марк чертыхнулся, прожёг обоих ненавидящим взглядом и бросил:       — Ты пожалеешь, Чуя, но будет поздно. Больше ты меня не увидишь.       Он вышел из здания, чеканя шаг, и хлопнул на прощание тяжёлой дверью.       Несколько секунд прошло в молчании, а потом Осаму пришла в голову блестящая идея, которую он немедленно озвучил:       — От той шляпы сохранились лоскуты? Если да, то я знаю хорошего мастера, который сможет сшить их вместе, и шляпа будет как новая, — торжественно взмахнув руками, объявил Осаму.       — И стоит это, наверное, как двигатель самолёта, — усмехнулся Чуя.       — Это неважно, я заплачу.       Чуя долго и задумчиво глядел на него, видимо, решая, можно ли доверить реликвию человеку, который по незнанию её испортил.       — Несмотря на то, что я только что сказал, что люблю тебя, я размажу тебя по стенке, если со шляпой что-то ещё случится по твоей вине, Дазай, — предупредил он.       Контейнер с лоскутками Чуя принёс на следующий день, а в выходные Осаму съездил к мастеру, который действительно сумел восстановить шляпу. Руки Чуи чуть заметно подрагивали, когда он надевал её на голову.       Гин и Тачихара остались под впечатлением и от изгнания Марка, который действительно перестал надоедать Чуе и его друзьям, и от того, что Осаму сумел загладить свою вину. Они приняли его в компанию, единогласно решив, что даже такие, как Дазай, могут меняться. О том, что за его поступками стояло нечто более сложное и постыдное, чем замашки избалованного аристократа, ребята и не догадывались.       С переездом в Сан-Франциско многое в жизни Осаму изменилось. За исключением тренера и спортсменов, никто его в этом городе не знал, на улицах не просили автограф и не кричали вслед. Он мог спокойно пойти в супермаркет или молл, не рискуя быть узнанным.       Осаму и Чуя теперь проводили вместе ежедневно по несколько часов: вместе работали в зале и на катке, отдыхали в одной и той же компании. Осаму больше не мог издеваться над Чуей, как раньше. Глупо и грубо было бы намеренно задевать человека, который рассказал тронувшую до глубины души историю о потере родителей и немоте. Осаму, конечно, иногда подшучивал над ростом Чуи, ниже которого на катке была только Гин да некоторые дети. Но выглядело всё это беззлобно, Чуя не обижался. Сложность заключалась в том, что приходилось укрощать собственные чувства и желания, неизменно появляющиеся, когда Чуя одаривал его тёплой улыбкой или надевал на тренировки слишком обтягивающую форму. Селфхарм стал своеобразной платой за запретное удовольствие, и с иголкой Осаму фактически не расставался.       Было и ещё одно важное изменение в его жизни, и это изменение касалось дружбы. До сих пор у Осаму не было друзей, если не брать в расчёт Ацуши, общение с которым до сих пор не возобновилось. Осаму умел выстраивать формальные взаимоотношения и заводить связи, умел манипулировать, врать и притворяться, но дружба американской четвёрки оказалась отношениями совсем иного рода. Осаму с удивлением наблюдал за тем, как они, не боясь и не стесняясь, выкладывают друг другу сокровенные тайны и говорят о том, о чём на самом деле думают. Дружба Чуи и Тачи поначалу вводила его в ступор. Тачи происходил из достаточно обеспеченной семьи, а Чуя не понаслышке знал о том, что такое бедность. Тачи до сих пор не добился выдающихся результатов в фигурном катании, Чуя же пребывал в ранге действующего чемпиона мира и серебряного призёра Олимпиады. И всё это не имело никакого значения для их крепкой, почти братской, дружбы.       Осаму хранил слишком много тайн для того, чтобы быть откровенным с другими людьми. Сумасшествие матери, игнорирование отца, интерес к своему полу и то, как он за эти годы привык этот интерес отбивать — всем этим он не готов был поделиться даже с Чуей, не говоря об остальных. Тем не менее, за первые месяцы, проведённые в Сан-Франциско, у Осаму появилось сразу трое друзей и Чуя, роль которого в своей жизни Осаму пока затруднялся определить однозначно.       Во время одной из вылазок в молл Рюноске Акутагава огорошил всех новостью о романе с Ичиё Хигучи. Освободившись от тяготивших её договорных отношений, она сама подошла после Чемпионата мира к Рюноске и предложила встречаться. Правда, после соревнований они виделись только один раз, на том самом злополучном для Осаму шоу в Токио, но переписывались каждый день. Осаму поморщился при упоминании имени бывшей «девушки», но заверил, что против их отношений ничего не имеет. Рюноске вздохнул с облегчением.       Коё Озаки, поначалу относившаяся к Осаму с подозрением, со временем приняла его. Единственный неприятный момент между ними случился примерно через месяц после приезда Осаму. Коё, объясняя что-то, положила руку Осаму на плечо, и тот, не удержавшись, рефлекторно вздрогнул и отстранился. Он попытался отшутиться и увести разговор в сторону, но Коё перебила его и спросила, внимательно глядя в глаза:       — Давно это с тобой?       — Что именно?       — Ты понимаешь, о чём я, не притворяйся. Сейчас я — твой непосредственный наставник, а ещё я — женщина. И, как я вижу, мои прикосновения тебе неприятны. Это как-то связано с твоей матерью? Из-за неё ты боишься женщин?       — Простите, но я не хочу об этом говорить, — вежливо, но твёрдо ответил Осаму.       — Можешь не говорить со мной, но поговори со специалистом. У меня есть контакты нескольких хороших психотерапевтов. Один из них помогал Чуе справиться с потерей родных. Я уверена, что тебе это тоже необходимо.       Осаму помотал головой и скрестил руки на груди, неосознанно отгораживаясь от неё.       — Со мной всё в порядке, — заверил он.       — Когда с человеком всё в порядке, он не будет резать вены, — заметила Коё.       — Я имею в виду, сейчас всё нормально. Но спасибо за предложение, я буду иметь в виду.       Разумеется, ни к каким психотерапевтам он не собирался. Делиться своими переживаниями с незнакомым человеком и заново переживать свои главных страхи во время сессий — нет уж, увольте.       Несмотря на то, что Осаму пока не знал, выйдет ли ещё когда-нибудь на соревнования, он попросил Поля Верлена поставить ему короткую программу. Работалось с Верленом удивительно легко. В отличие от Фицджеральда, он работал без чёткого плана, по наитию. Его вело вдохновение, и он, как истинный художник, рисовал программу на ледовом холсте так, как подсказывало сердце. Верлен растворялся в музыке так же, как делал всю жизнь Осаму, и это подкупало.       — Значит, Поля ты ущербным не считаешь? — уточнил Чуя, когда Осаму поделился с ним впечатлениями о новом хореографе.       — Ущербным? Ты хочешь сказать, он…       — Гей, да. Он замужем, и его муж иногда заходит на каток, когда Поль задерживается. Вот уж кто точно не скрывает свою ориентацию, так это Поль Верлен. Ты разве не видел его фотографии в социальных сетях?       — Я не захожу туда. Спонсоров у меня больше нет, и публиковать рекламные посты не нужно, а читать о себе всякую мерзость нет желания.       Артюра Рембо Осаму действительно как-то раз видел рядом с Верленом, но посчитал их друзьями, поскольку они разговаривали спокойно и не целовались на людях в отличие от Фицджеральда и Зельды. Он задумался над вопросом Чуи и понял, что ориентация Верлена его не отталкивает, а, скорее, интригует.       На день его рождения Гин предложила всей компании сходить в клуб. Тачи, Рюноске и Осаму согласились, но Чуя, услышав название заведения, изменился в лице и отвёл Осаму в сторону для приватного разговора.       — Что не так? Тебе там не нравится? — удивился Осаму, когда они оказались за пределами слышимости.       — Нравится, дело не в этом. Прежде, чем ты согласишься или откажешься, я должен тебя предупредить: это гей-клуб, один из самых популярных в Сан-Франциско.       — Гей-клуб? — удивлённо переспросил Осаму. — Тогда почему Гин предлагает туда пойти?       — Потому что там отличная музыка. Туда ходят и гетеро. Девушки его обожают, и многие парни ходят туда знакомиться с ними. Но официально это гей-клуб.       Осаму взял паузу в несколько дней, чтобы подумать о том, насколько посещение гей-клуба может навредить его имиджу. Он не хотел давать репортёрам и хейтерам лишний повод облить себя грязью в глазах отца. Сложно будет объяснить, что он ходил туда лишь за компанию, в составе которой была и девушка. С другой стороны, от его безупречной когда-то репутации в настоящем остались одни клочки. Осаму осознавал риск, но в конце концов любопытство взяло верх: кто знает, доведётся ли ему ещё когда-нибудь побывать в гей-клубе? Вдвоём с Чуей Осаму точно не отважился бы на такую вылазку, но присутствие Гин, Тачи и Рюноске успокаивало и обнадёживало. На фотографиях из клуба не было ничего провокационного, девушек среди гостей было не меньше, чем парней. В конце концов, он согласился отпраздновать там.       Осаму давно не ощущал в день своего рождения такой радости. Взбудораженный, он подскочил с постели едва начало светать и предвкушал настоящее приключение. Незадолго до выхода Чуя зашёл за Осаму и подарил ему красивый кожаный браслет.       — Чтобы ты мог снять бинт, — пояснил он.       Осаму действительно приходилось до сих пор носить повязку на запястье, чтобы не отвечать на неудобные вопросы. Чуя подобрал браслет с таким расчётом, чтобы он полностью закрыл собой шрам. Осаму надел его и задумчиво повращал запястьем: украшение не сковывало движения, смотрелось элегантно и вместе с тем брутально.       В июне на Сан-Франциско опускалась изнурительная жара, поэтому в клуб решено было пойти в лёгкой летней одежде — никаких рубашек и тем более пиджаков с галстуками. Когда Чуя отворачивался или отвлекался на телефон, Осаму украдкой рассматривал его. Ярко-рыжие волосы он распустил, и они лежали на плечах мягкими локонами. В ухе поблёскивала серьга — недавнее приобретение, белоснежную шею оттенял чёрный кожаный чокер с металлической застёжкой, на запястье свободно болталась парочка металлических браслетов. На нём была чёрная облегающая майка с провокационно-радужной надписью «Простите, девчонки, но я — гей» и тёмно-серые шорты до колена. Шорты обтягивали не так сильно, как тренировочная форма, но вид Чуи сзади заставлял волноваться.       Осаму догадывался, что Чуя пытается его соблазнить. До сих пор он вёл себя так, словно никакого признания в больнице не было. О чувствах упомянул только во время разговора с Марком, не звал на свидания, не пытался обнять или поцеловать. Он словно давал время привыкнуть к себе. Они практически не оставались наедине, компанию всегда разбавлял кто-то из друзей Чуи. Сегодня он впервые пришёл в гости к Осаму один, без Тачи или Рюноске. На его губах играла шальная улыбка, а многообещающие взгляды, которые он время от времени кидал из-под ресниц, заставляли дрожать от предвкушения и неизвестности.       До клуба доехали на такси. Тачи, Гин и Рюноске уже ждали за столиком и потягивали коктейли. Клуб оказался двухэтажным и оформленным в розовых тонах. Справа от входа тянулась барная стойка, слева и на втором этаже располагались столики, а в глубине первого этажа — танцпол. Ребята не обманули, описывая это заведение как популярное: народу была уйма. Люди пили, танцевали, хохотали в компаниях за столиками. К облегчению Осаму, здесь действительно было много девушек, причём, как в компании других девушек, так и в компании мужчин. Двое парней сразу обратили на него внимание, заставляя напрячься, но Чуя шепнул ему:       — На тебя смотрят, потому что ты красивый, а не потому что знают, кто ты.       И Осаму расслабился. Для жителей Сан-Франциско не имело ровно никакого значения, из какой он семьи и что сказал своим болельщикам в видеоролике. Для них он был просто симпатичным незнакомцем, и его это вполне устраивало.       Ребята заказали к дню его рождения торт, закуски и море алкоголя. Поначалу Осаму опасался пить, памятуя о том, чем закончился прошлый раз, но его убедили, что всё будет в порядке: они проследят, чтобы он не лез к незнакомцам с поцелуями. Когда все тосты уже были сказаны, а бокалы опустошены, наполнены и вновь опустошены, Чуя потянул Осаму в сторону танцпола. Играла песня, которую оба узнали с первых секунд — Supermassive black hole, под которую Чуя катал в этом сезоне произвольную программу. Тачи и Гин ушли танцевать ещё раньше, а Рюноске увлечённо переписывался с Ичиё, так что Осаму позволил утянуть себя к танцующим.       Какой-то пьяный парень попытался схватить Осаму за руку, но Чуя, ненавязчиво приобняв того за талию, объяснил, перекрикивая музыку:       — Он со мной!       Парень примирительно выставил руки ладонями вперёд, показывая, что не имеет никаких претензий, и, пошатываясь, направился в сторону бара. Чуя же руку с талии Осаму так и не убрал, и, видя, что ему не оказывают сопротивления, обнял и второй. Когда они находились так близко друг к другу, разница в росте становилась особенно ощутимой, но Чую это не смущало. Он прижался к Осаму всем телом, гипнотизировал манящим взглядом потемневших глаз, качал бёдрами в такт мелодии и одними губами повторял слова песни. Когда его лицо оказались в опасной близости от лица Осаму, тот, словно очнувшись, отшатнулся и прошептал, облизнув пересохшие губы:       — Здесь нас увидят.       Осаму имел в виду, что история, показанная в видеоролике, может повториться, и думал, что Чуя просто отстранится, и всё вернётся на круги своя. Но Чуя понял всё по-своему. Он самодовольно ухмыльнулся, словно одержал какую-то победу, схватил Осаму за руку и потянул куда-то направо, за бар. Там оказался мужской туалет, в котором, на их счастье, никого в данный момент не было. Чуя бесцеремонно толкнул Осаму в одну из кабинок, прижал его к стене и щёлкнул задвижкой.       — Тут мы одни, — прошептал Чуя прямо ему в губы. — Ни сверху, ни снизу не подглядеть, и из-за громкой музыки нас не услышат.       Он говорил правду. Стенки кабинок выстроили таким образом, чтобы не оставалось даже щели. Подняв голову, Осаму увидел лишь розовый глянцевый потолок. Сама кабинка была достаточно просторной, чтобы в ней с комфортом могли расположиться двое. Вполне вероятно, что их и проектировали с таким расчётом.       Чуя запустил руки под футболку Осаму, гладя спину и плечи. Губы его блуждали по подставленной шее, выцеловывая и прикусывая кожу. Не до боли, а до мурашек по всему телу. От горячего тела Чуи шёл жар, его майка задралась, обнажив живот, и рука Осаму сама потянулась к идеальному прессу. Музыка играла так громко, что пол под ногами ходил ходуном. Чуя от шеи перешёл к подбородку и скулам, оставляя на них мелкие влажные поцелуи. Он замер в сантиметре от губ Осаму, когда услышал тихий вопрос:       — Неужели ты так и планировал?       — Скорее надеялся. У меня нет больше сил терпеть, когда ты так близко. Но если ты хочешь прекратить прямо сейчас, я ещё способен остановиться.       Чуя заглянул ему в глаза, честно ожидая разрешения продолжить. Осаму подумал об отце, о троюродном брате-гее, заслужившим отлучение от семьи и клеймо «в семье не без урода». Благоразумнее было бы остановиться сейчас, не переходить черту, за которой нет возврата к нормальности. Но всё его существо льнуло к Чуе, тянулось за его лаской, и противиться этому Осаму был не в состоянии. Он выпил этим вечером, но пьянило его вовсе не вино, а мужчина рядом, такой красивый и такой желанный. Осаму решил наказать себя за эту слабость позже, а пока шепнул короткое:       — Продолжай.       Чуя вздохнул с облегчением, обнял одной рукой Осаму за шею, вынуждая наклониться, и поцеловал в губы. Осаму целовался до сих пор лишь дважды и этот опыт вспоминал с содроганием. То, что происходило с ним сейчас, не только не могло сравниться с тем кошмаром, но и стирало прошлый опыт из памяти. Губы Чуи, мягкие, сладкие и вместе с тем требовательные, целиком завладели его вниманием. Руки гладили гибкое спортивное тело под майкой без участия сознания. Всё в Осаму сосредоточилось на ощущениях губ и языка, который то и дело сплетался с языком Чуи в безумном танце. Стало так жарко, словно после активной тренировки. Пот градом катился по вискам, заливался за шиворот футболки. Осаму пошарил ладонью за спиной, выудил из плетеной корзинки полотенце и промокнул им лоб. Чуя легко прикусил его нижнюю губу, длинно и мокро провёл языком по шее до ключицы, потом вдруг отстранился и расстелил второе полотенце на полу.       — Что ты делаешь? — недоумённо спросил Осаму.       — Поздравляю тебя с днём рождения, — широко ухмыльнулся Чуя и опустился перед ним на колени.       О чём бы ни мечтал украдкой Осаму, что бы ни приходило ему во снах и ни являлось в жарких фантазиях, такого он точно не ожидал. Щёки загорелись лихорадочным румянцем, когда щёлкнула пряжка ремня, брюки с трусами рывком стянули до колен, а головку стоящего члена обдало горячим дыханием. Осаму прикусил кожу здорового запястья, чтобы не застонать в голос, когда язык Чуи прошёлся широкими мазками от основания члена к головке. Он неосознанно вцепился пальцами в рыжую шевелюру, подталкивая к себе и безмолвно умоляя продолжать. Чуя вскинул на него бесстыжие голубые глаза, положил горячие ладони на обнажённые бёдра Осаму и одним движением вобрал член до основания.       Дышать стало нечем; стоны, невзирая на закушенное до боли запястье, глухо вырывались изо рта. Сердце билось в грудной клетке заполошной птицей. Музыка продолжала играть, но Осаму слышал только шум в ушах и пошлые причмокивания, издаваемые Чуей. Бёдра Осаму сами толкались навстречу горячему влажному рту, рука давила на рыжую макушку, вынуждая брать глубже. Чуя переместил ладони на ягодицы Осаму и то раздвигал их, то вновь сминал. Его палец скользнул к входу и ласково обвёл его, чуть-чуть надавливая. Это стало последней каплей: Осаму с силой вжался в его рот и, содрогнувшись всем телом, кончил. Чуя провёл несколько раз рукой по его члену, выдаивая последние капли спермы, и, сыто ухмыльнувшись, поднялся с колен.       Соображалось плохо. Осаму понимал, что теперь нужно что-то делать ему самому, но что именно, он не знал. Чуя разрешил дилемму: схватил его за руку и положил ладонь себе на пах. Осаму уткнулся носом в плечо Чуи, чтобы тот не видел выражения его лица, забрался под резинку трусов и взял в руку тяжёлый, влажный от выступившей смазки член. Чуе хватило нескольких резких движений для разрядки. Заливая спермой ладонь Осаму, он прикусил кожу на его загривке, а потом, словно извиняясь за грубость, покрыл это место нежными поцелуями.       Когда они отдышались и привели себя в порядок, Осаму попросил Чую выйти из туалета первым, чтобы никто не понял, что они были вместе. Чуя согласился и, чмокнув Осаму в висок, вышел из кабинки. Было слышно, как зашумела вода, как заработала сушилка и, наконец, как хлопнула за Чуей дверь.       Осаму вышел из кабинки и посмотрелся в зеркало. Волосы прилипли ко лбу и вискам, футболка намокла, но глаза блестели сыто и довольно, Осаму никогда себя таким не видел. Никогда он не чувствовал себя столь удовлетворённым. И столь виноватым.       Отец говорил, что за любым преступлением должно следовать наказание. Осаму знал, на что шёл, соглашаясь на секс в кабинке. И пряжка ремня, рассёкшая кожу на внутренней стороне бедра, стала той ценой, которую он заплатил за сиюминутное удовольствие. Слёзы потекли по щекам, но Осаму не успокоился, пока довольное выражение на его лице не сменилось на виноватое.