Фигуристы

      Чуя проснулся посреди ночи и не сразу сообразил, где находится. Приглядевшись, он узнал очертания гостевой комнаты, которую так любезно предложил ему Куникида. Осаму так и не пришёл, хотя Чуя и не рассчитывал на это. Две бессонные ночи и последующий стресс из-за каминг-аута и разговора с отцом, скорее всего, заставили Осаму уснуть, едва его голова коснулась подушки. Гостю отвели комнату немного поменьше хозяйской, но и здесь Чуя чувствовал себя, как в номере класса люкс: гигантская кровать, отдельная ванная, телевизор с приставкой. Перевернув подушку прохладной стороной, Чуя собирался было вновь сладко заснуть, но тут он услышал странный звук.       Кто-то невидимый не то стонал, не то кричал. Голос звучал приглушённо, словно доносился откуда-то издалека. Сперва Чуе показалось, что он слышит работающий в одной из многочисленных комнат телевизор, но звук постепенно нарастал, приближался, и в какой-то момент отчётливо прозвучал прямо над головой. Кто-то определённо кричал, и, что самое странное, этим человеком была женщина. Чуя успел обратить внимание, что слуги и помощники в доме исключительно мужского пола, но сейчас, внимательно вслушиваясь в крик, он уверился в том, что голос принадлежит женщине. Чуя сообразил, что звук доносится с потолка, потому что женщина, кем бы она ни была, находится на третьем этаже особняка.       Чуя решил, что ей необходима помощь. Он вскочил, наскоро оделся и неслышной тенью выскользнул из комнаты. Дом спал. Тишину нарушали лишь тихие стоны женщины да поскрипывание половиц под ногами. Чуя хотел было рассказать о происшествии Осаму, но дверь в его комнату была закрыта — Чуя убедился в этом, подёргав ручку; стучать же не хотелось из опасения перебудить хозяев и слуг. Пройдя по коридору до конца, Чуя наткнулся на роскошную дубовую лестницу, устланную ковром с длинным ворсом, который заглушал шаги. Взбежав наверх и оглядевшись, он обнаружил несколько дверей, из-за одной из которых доносился крик. Чуя уверился в том, что несчастная находится именно там.       Он постучал и спросил у неизвестной женщины:       — Вам нужна помощь? Можно войти?       Никто не ответил. Крик оборвался так же внезапно, как и начался. Чуя постоял пару секунд в нерешительности, но потом всё же дёрнул ручку. Оказалось, что дверь не заперта, и Чуя ввалился в комнату, по инерции сделав несколько шагов вперёд.       Первые несколько секунд глаза привыкали к полной темноте, но потом различили у окна очертания кресла-качалки и детской кроватки. В комнате на первый взгляд никого не было. Чуя снова позвал кричавшую женщину и неуверенно прошёл вперёд. Кресло-качалка пустовало, а на матрасе кроватки под вращающейся игрушкой со звёздами и полумесяцами лежал свёрток. Даже в темноте было очевидно, что свёрток пуст: в кроватку кто-то поместил туго спелёнутое одеяло.       Позади скрипнула половица. Чуя обернулся, и в нос ему ударил насыщенный аромат лаванды. Некто высокий, сильный и почти неразличимый в темноте толкнул его к стене, прижал и так крепко сдавил костлявыми пальцами шею, что Чуя начал задыхаться. Второй рукой нападающий приставил что-то острое к его груди. Чуя попытался вырваться, но тело не слушалось его. Ноги стали ватными, сердце бешено колотилось.       — Зачем ты пришёл? — злобно прошипел нападавший, оказавшийся той самой женщиной, которая кричала. — Ты хочешь отнять у меня дочь?!        Чуя поднял на неё слезящиеся глаза и различил в темноте белое одеяние, вероятно, ночную рубашку. Она приблизила своё лицо вплотную к его, и Чуя кожей ощутил её лихорадочное дыхание. Шею щекотали пряди длинных волос. Острый предмет больно впился в кожу рядом с ключицей, ледяные пальцы на горле сжались с такой силой, что перед глазами стало темно.       — Не прикасайся к нему, ведьма! — крикнул кто-то.       Щёлкнул выключатель, и комнату залил свет. Давление пальцев и острого предмета исчезло. Чуя откашлялся, протёр слезящиеся глаза и увидел, что Осаму, бледный как мертвец, оттащил женщину к окну и схватил обе её руки с такой силой, как будто хотел раздавить. Она дёргалась, пытаясь вырваться из его хватки, но он не сдавался. Длинными белыми пальцами женщина сжимала заколку в виде иглы, по-видимому, служившую ей оружием.       — Кто ты такой? — прошипела она Осаму. — Я не знаю тебя.       — Я тебя тоже! — крикнул тот.       Пока Чуя ошарашенно наблюдал эту сцену, на него вдруг накатило осознание. Осаму говорил, что у его матери нет могилы. Чуя тогда удивился этому факту, но решил, что, возможно, её тело после смерти не было найдено. Но что, если она не умирала, а сошла с ума и только что напала на него? Сейчас, когда они с Осаму стояли рядом, очевидное сходство бросалось в глаза. Сын очень походил на мать, можно даже сказать, он являлся её копией, и от этого смотреть на её обезображенное безумием лицо было ещё ужаснее.       Через несколько секунд Чуя, наконец, отмер, подбежал к ним и вырвал заколку из рук женщины. В этот момент в комнату ворвалась служанка. Она всплеснула руками, увидев картину борьбы матери и сына, и крикнула:       — Простите меня, господин Дазай! Я оставила её всего на минутку!       — Запирайте дверь в следующий раз! — рявкнул тот.       Служанка торопливо поклонилась и ласково погладила подопечную по руке, от чего та сразу расслабилась. После того, как ночных гостей выпроводили в коридор и заперли за ними дверь, из комнаты больше не раздавалось ни звука.       И у Чуи, и у Осаму это происшествие исчерпало остатки сил. Ноги подкосились от пережитого стресса, и они сползли по стене прямо на пол коридора. Какое-то время никто не произносил ни слова. Осаму закрыл ладонями лицо и не шевелился, Чуя хватал ртом воздух и потирал пальцами горло. Он до сих пор не мог отделаться от ощущения, что ему не хватает воздуха.       — Это я во всём виноват, — пробормотал Чуя, немного успокоившись. — Я услышал, как она кричала, и решил помочь. В итоге сделал только хуже.       Он погладил Осаму по спине, и тот поднял на него глаза. Взгляд его покрасневших глаз остановился на шее, которую Чуя всё ещё потирал; Осаму нахмурился.       — Синяки останутся, — тихо проговорил он.       — Если бы ты не появился, последствия могли быть куда хуже. Она ведь и в глаз могла мне эту заколку воткнуть, — возразил Чуя и чуть тише добавил: — Я не должен был узнать эту тайну, да? Теперь меня расстреляют в подвале замка, и родные никогда не найдут моего тела?       Осаму вымученно усмехнулся.       — Пойдём на кухню, выпьем чая, — предложил он. — А уже потом будем обсуждать твой расстрел.       После схватки с матерью Осаму они спускались в находящуюся на первом этаже кухню бесконечно долго, постоянно останавливаясь, чтобы отдышаться и подбодрить друг друга.       Кухня оказалась такой огромной, словно здесь регулярно питалась небольшая армия. Оформленная, как и весь дом, в европейском стиле, она представляла собой последнее чудо техники. Умная плита, умная микроволновая печь, даже чайник и тот всем своим видом демонстрировал, что он поумнее некоторых присутствующих здесь рыжих американцев. Чуя аккуратно ссадил повисшего на нём Осаму на стул и с опаской приблизился к умному монстру. Несколько секунд он молча разглядывал его, крутил так и эдак и, в конце концов, беспомощно развёл руками.       — Чуя, я в тебя верю, ты победишь это чудо японской инженерии, — улыбнулся Осаму.       — Если я что-нибудь тут сломаю, вовек не расплачусь.       Нажав все безымянные кнопки по очереди, Чуя всё-таки добился того, что чайник бодро зашумел, с подсказки Осаму нашёл заварку и сел за стол напротив него. Осаму подпёр рукой голову и, криво ухмыльнувшись, проговорил:       — Наверное, у тебя куча вопросов.       Чуя кивнул. Ему хотелось узнать правду, но он принял бы и уход от ответа: на долю Осаму и так выпало слишком много переживаний. Некоторое время они провели в молчании, нарушаемом лишь шумом закипающего чайника, а потом Осаму заговорил:       — Я не хотел, чтобы ты узнал об этом вот так, но теперь уже ничего не изменишь. Что ж, сейчас ты имел удовольствие познакомиться с моей матерью. Да, на самом деле она жива, но это семейная тайна. Так хочет отец, и я попрошу тебя сохранить это в секрете. — Дождавшись обещания хранить тайну, он продолжил: — Она говорила тебе о дочери, но при этом никакого ребёнка ты не видел, верно? Моя сестра действительно существовала, но умерла в младенчестве, и мать после этого стала вот такой. О том, что у неё есть сын, она не помнит. В последний раз мы виделись, когда мне было три года, и тогда я получил от неё затрещину и комплексы на всю оставшуюся жизнь. Всё это время я боялся встречи с ней, но теперь даже рад, что она произошла, потому что я, наконец, смог дать ей отпор. Мне даже стало легче.       Чуе вспомнилась вдруг странная фраза из вчерашнего интервью Осаму, адресованная болельщикам: «Вы любили меня, я это чувствовал, и этим жил». Когда он услышал эти слова, то подумал, что это просто красивый оборот, но на деле выходила совсем иная, удручающая картина. Осаму никогда не чувствовал любви матери. Возможно, думать так неправильно, но Чуе в этом смысле повезло больше. Его мама умерла, но он никогда не сомневался в её любви. И, пусть он винил себя в её смерти, но никогда не пытался восполнить недостаток родительской любви через незнакомых людей. И ему никогда не пришло бы в голову попытаться лишить себя жизни, если эти незнакомцы в какой-то момент отвернулись бы от него.       Чуя заварил чай, сел рядом с Осаму и крепко обнял его, моментально ощутив напряжение его тела и мелкую дрожь. Встреча с матерью подкосила его сильнее, чем тот пытался показать.       — Почему твой отец не поместит её в какую-нибудь хорошую клинику? — спросил Чуя, поглаживая его загривок и зарываясь пальцами в густые волосы.       — Отец слишком сильно любит её и не может с ней расстаться, — ответил Осаму. Он уткнулся холодным носом в плечо Чуи и прикрыл глаза. — Впрочем, его-то она помнит и наверное узнаёт, — с горечью добавил он.       — Я понял теперь твои слова на кладбище о том, что хорошо вот так прийти на могилу и поговорить с родителями, — вздохнул Чуя: — Ты так и не простил её?       Осаму покачал головой:       — И вряд ли когда-нибудь смогу. Я знаю, в том, что она меня бросила, нет её вины. Она больна. Но я ненавижу её всем сердцем, и ничего не могу поделать со своими чувствами. Когда-то я думал, что ненавидеть собственную мать — плохо, и запрещал себе это, но сейчас разрешил себе испытывать любые эмоции. Возможно, когда-нибудь ненависть сменится принятием и благодарностью за то, что она подарила мне жизнь. Пока же противно даже смотреть на её фотографии и говорить о ней.       — Тогда давай не будем. Может, вернёмся в комнату? Тебе надо поспать, а я могу побыть рядом, если хочешь.       — У меня не получится сейчас уснуть, — возразил Осаму. — Кроме того, я физически не хочу больше находиться в одном доме с ней. Кухня ещё ладно, но спальня сразу под её комнатой — ни за что. Когда я принимал предложение отца погостить несколько дней, я и подумать не мог, что именно сегодня ночью её оставят без присмотра. Ещё и дверь открыли, чтобы она шастала по коридору и пугала людей!       Заметно было, что Осаму постепенно приходит в чувство. Шок сменился злостью, а это уже было хорошим знаком. Сам Чуя тоже чувствовал себя лучше, хотя всё ещё время от времени потирал горло в том месте, где его сжимали длинные пальцы. Они сменили тему и, прихлёбывая чай с найденными в холодильнике рисовыми булочками, обсуждали теперь реакцию болельщиков на возможное возвращение Осаму на лёд. Перед сном Чуя пролистывал личные сообщения и увидел, что его поклонники задаются тем же вопросом: не станет ли их кумир специально поддаваться любимому человеку на соревнованиях.       — Мне интересно, как они представляют эту игру в поддавки. Типа я заявляю, скажем, четверной лутц, а на турнире прыгаю двойной и притворяюсь, что это получилось случайно?       — Ага, а я спотыкаюсь на дорожке и тоже потом делаю вид, что задумался.       — А знаешь, чем это кончится, ну, если мы будем раскланиваться друг перед другом, как два вежливых идиота? Выиграет какой-нибудь Достоевский!       Они рассмеялись, и Чуя продолжил, погрозив Осаму указательным пальцем:       — Только попробуй так сделать хоть на одном соревновании! Не смей мне поддаваться! Я хочу выиграть у тебя, когда ты будешь на пике формы и максимально сконцентрирован на прокате.       — Ну тогда жди проигрыша, соперник. Ты займёшь второе место безо всяких игр в поддавки.       Они торжественно поклялись бороться честно и пожали друг другу руки. Осаму больше не дрожал, его глаза блестели азартом, в них ни намёка не осталось на ночное происшествие.       С первыми лучами солнца на кухне появился встревоженный Куникида. Несмотря на ранний час, одет и причёсан он был безукоризненно, чего не скажешь о взъерошенных и одетых впотьмах как попало Чуе и Осаму. Окинув взглядом пустые чашки и тарелки с крошками от рисовых булочек, Куникида в несколько минут приготовил жареный рис с овощами, крепкий чёрный кофе и поставил угощение перед гостями. Чуе он предложил палочки, чем немало его удивил.       — Служанка рассказала о том, что случилось ночью? — догадался Осаму. Куникида склонил голову и проговорил:       — Я приношу свои извинения от имени хозяина дома. Такого не должно было произойти. Та женщина здесь больше не служит.       — Как не служит? — опешил Чуя. — А кто же будет охранять… — он запнулся, не зная, как следует правильно называть мать Осаму.       Куникида опустил взгляд на шею Чуи, на налившиеся цветом синяки. На его строгом лице появилось выражение сочувствия.       — Для ухода за госпожой я уже нанял другую девушку, — ответил он. — Господин Накахара, вы же понимаете, информация о том, что госпожа жива, и в каком она состоянии, не должна выйти за пределы этого дома?       — Да, я понял. Никто ничего от меня не узнает, — пообещал Чуя.       Они попробовали приготовленное Куникидой блюдо, оказавшееся невероятно вкусным. Чуя набросился на еду, как истекающий слюной голодный бульдог, и с трудом удержался от того, чтобы облизать тарелку. Осаму ел спокойно и улыбался, глядя на него.       — Куникида, вы ещё и повар, что ли? Мерки на глаз снимаете, готовите на уровне первоклассного ресторана. Как у вас это получается? — поинтересовался Чуя, когда на тарелке не осталось ни крошки.       — Хороший личный помощник должен уметь всё, — приосанившись, ответил тот и поправил очки.       После завтрака Осаму договорился с Куникидой, чтобы тот сам сообщил своему хозяину о происшествии и причине, по которой гости уехали, даже не попрощавшись с ним.       — Я позвоню отцу из Сан-Франциско, мы сможем встретиться позже, — пообещал Осаму.       По просьбе Чуи он забрал скрипку, они переоделись и, распрощавшись с Куникидой, поехали в квартиру Осаму. Чуя подсознательно опасался того, что в ванной остались пятна крови, но оказалось, что Мори сразу после попытки суицида позаботился о том, чтобы квартиру вычистили, и никаких следов трагедии не осталось. Квартира хоть и выглядела пустой и заброшенной, но негативных эмоций не вызывала даже у просидевшего здесь взаперти несколько недель Осаму. Отсюда он забрал свои Олимпийские медали, и они поехали в аэропорт.       Оба так устали, что заснули крепким сном ещё на взлёте. Уже в Сан-Франциско оказалось, что в одном самолёте с ними летели болельщики Осаму, и теперь пользователи социальных сетей могли наслаждаться видом пускающего пузыри кумира и сопящего у него на плече Чуи.       Едва они переступили порог квартиры, раздался звонок от Поля Верлена. Выслушав то, что он предложил, Чуя некоторое время не мог найти слов, но потом всё-таки объявил:       — Поль хочет поставить нам совместный номер. Говорит, вдохновился твоей речью и теперь не сможет спокойно спать, пока не увидит нас на льду вдвоём.       — Совместный? — поднял бровь Осаму. — В паре?       — Чтобы мы катались под одну музыку. Без поцелуев или чего-то в этом роде, просто вдохновляющая лирика. Он хочет поставить красивый несложный номер на память, бесплатно. Ну и выложить потом можно, если здорово получится, чтобы болельщики посмотрели.       Отпуск подходил к концу, но пока фигуристы не приступили к активным тренировкам и постановкам программ, поэтому время для осуществления мечты Поля у них имелось. Небольшая проблема заключалась в том, что Чуя и Осаму катались под совершенно разную музыку. Чуе ставили программы под песни со словами и близким ему смыслом, Осаму же была ближе классика или современные инструментальные композиции. Поль нашёл изящный выход из этой ситуации: он предложил в качестве музыкального сопровождения для номера на двоих песню Perfect в исполнении симфонического оркестра с вкраплениями вокала Эда Ширана.       Поль хотел рассказать историю Чуи и Осаму, сосредоточить всё зрительское внимание на фигуристах, поэтому на весь номер зал погружался в темноту, а две танцующие фигуры выделялись с помощью света прожекторов. Несмотря на то, что постановка предназначалась лишь для своих, он нанял профессионального видеооператора и заказал парные серебристые костюмы.       В начале композиции рояль, скрипки и духовые инструменты играли словно шёпотом, крадучись; под этот аккомпанемент на льду с разных сторон появлялись Чуя и Осаму. Осторожной дорожкой шагов, завершающейся вращением, они проходили по параллельным линиям, будто не замечая друг друга. На словах «Мы были всего лишь детьми, когда влюбились, не осознавая, что с нами происходит» победно звенели тарелки, а фигуристы прыгали параллельный четверной сальхов. На этом прыжке настоял Осаму: ему хотелось доказать делом, что он находится в боевой форме и готов соревноваться с сильнейшими.       В этот момент, словно только сейчас ощутив присутствие на льду второго человека, фигуристы резко останавливались и начинали движение друг к другу, подходя на расстояние вытянутой руки на словах «И в твоих глазах отражаются мои».       В этой программе Поль Верлен учёл сильные стороны обоих фигуристов: пластику дорожек и хореографию вращений Осаму и гибкость прогибов и силу прыжков Чуи. Он соединил лирику Эда Ширана с реальной историей, о которой после каминг-аута узнал весь мир.       Чуя множество раз делил с Осаму лёд, но до сих пор это были обычные тренировки, где каждый сосредотачивался на своих элементах и выполнял индивидуальное задание наставника. Сейчас же они делили на двоих не только лёд, но и музыку, историю. Никогда прежде он не чувствовал такого единения, взаимопонимания с другим человеком. Когда они соприкасались ладонями в очередном элементе, пальцы приятно покалывала искрящая между ними энергия.       Эд Ширан пел о том, что повстречал ангела во плоти. Чуя прекрасно знал: Осаму далеко не ангел, но здесь, в свете прожекторов, который отражался в серебристых стразах костюма и глубине карих глаз, он действительно казался существом, спустившимся с небес для того, чтобы заставить Чую задыхаться от восхищения.       В конце программы они собирали снег со льда, подбрасывали вверх и кружились под опадающими на их головы снежинками.       Номер получился нежным, проникновенным и очень гармоничным. В глаза не бросалась разница ни в росте, ни в стиле катания. Чуя с согласия Осаму выложил запись у себя на странице, и за сутки это видео набрало просмотров больше, чем все его прежние посты вместе взятые. Комментарии сыпались, как из рога изобилия. Лирический дуэт имел бешеный успех: о них говорили даже те, кто никогда не был поклонником фигурного катания. Возможно, им удалось вывести свой вид спорта на новый уровень популярности.       Мнения болельщиков по поводу номера разделились: кто-то восхищался постановкой, другие же осуждали катание мужчин под песню о любви. Нашлись даже те, кто обвинил фигуристов в хайпе на теме каминг-аута и попытке привлечь к себе лишнее внимание, а также негативно настроенные к паре гомофобы. К последним, к сожалению, относился и производитель спортивной одежды, несколько лет предоставлявший Чуе костюмы для тренировок. Он расторг контракт, назвав официальной причиной несовпадение взглядов на дальнейшее сотрудничество. В кулуарах Чуе объяснили, что президент компании — известный гомофоб, и его эта «демонстрация нетрадиционности» привела в ярость.       Осаму тоже получал поток сообщений самого разного толка, и, несмотря на поддержку Чуи и тренеров, расстраивался из-за проявлений нетерпимости и даже ненависти по отношению к нему и их с Чуей союзу. Он всерьёз сомневался, стоит ли выходить на соревнования в этом сезоне, и тем человеком, который убедил Осаму в обратном, был, как ни странно, его отец. Дазаю-старшему не нравилась шумиха, поднятая прессой вокруг репутации сына, однако он твёрдо стоял на том, что мужчина должен бороться до конца и идти к своей цели, даже если весь мир настроен против него.       То же самое, но другими словами высказала Осаму Гин. Они с Тачи, хоть и приняли ради Чуи бывшего врага в свою компанию, ещё очень долго ждали от него какого-нибудь подвоха. Сейчас, столько времени спустя, старые обиды за друга вновь поднялись в душе Гин, и она не смогла промолчать.       — Если, после того, как ты заставил и Чую совершить каминг-аут, после того, как от него из-за этого отказался спонсор, ты трусливо подожмёшь хвост и спрячешься в кусты, я тебя поколочу, собака ты сутулая! — горячилась она.       Осаму в ответ фыркал, мол, вовсе даже не сутулая. Его спина вполне нормальная, прямая. Зря он, что ли, столько лет балетом занимался.       В конце концов, он согласился рискнуть и выступить на турнире серии «Челленджер» в Италии, в городке Бергамо. Он очень сильно волновался и показал результат ниже своих возможностей — всего лишь четвёртое место. Публика же приняла его тепло, как и всех остальных фигуристов. Никто Осаму не освистывал и с трибун во время выступления не уходил. Ему хлопали, кричали слова поддержки, размахивали японскими флагами — словом, вели себя, как раньше.       На следующем турнире, в Германии, Осаму занял шестое место. Произошло небывалое: за дорожку шагов он получил третий уровень, а за финальное вращение — всего лишь второй. Мори и Коё объясняли это большим перерывом в соревнованиях. Нужно было упорно тренироваться в зале и на льду, чтобы наработать выносливость и вернуть звенящую форму. Пока же Осаму сильно уставал к концу произвольной программы и доезжал её исключительно на силе воли.       Мори составил для него индивидуальный график тренировок и по видеосвязи контролировал выполнение упражнений в зале, а Коё и Поль отрабатывали с Осаму элементы программы на льду. С этого года в графе «тренеры» У Осаму Дазая значилось трио: Огай Мори, Коё Озаки, Поль Верлен. Из-за огромного количества часов, проведённых в коньках, ноги Осаму представляли собой одну сплошную мозоль. Случались дни, когда после спортзала он с трудом приползал домой и без сил падал на кровать. Тем не менее, увидев, что большинство зрителей готово его принять, он не сдавался и даже не жаловался на боль и усталость.       С Чуей они договорились не пересекаться на стартах до главных турниров, поэтому тот выступал на других соревнованиях серии «Челленджер»: в Венгрии и Финляндии, и с обоих привёз золотые медали. Осаму его, конечно, поздравил, но предупредил, чтобы не расслаблялся, потому что его главный противник с каждым днём становится всё сильнее. Это было чистой правдой: к первому этапу серии Гран-при Осаму подошёл в неплохой форме и занял там второе место. Дело происходило в Норвуде, том самом, где они с Чуей когда-то познакомились на первом международном юниорском старте.       — Ну как, лёд всё ещё в ямах? — не преминул поддеть Осаму Чуя после короткой программы. Он приехал в Норвуд вместе с Осаму, чтобы болеть за него с трибуны.       — Какой ты злопамятный! — рассмеялся Осаму. — Лёд нормальный. Но Норвуд по-прежнему деревня, известная исключительно рогаликами.       Второй для Осаму этап Гран-при проходил в японском Саппоро, и именно здесь собрались его главные болельщики и хейтеры. Соревнование Осаму выиграл, но как следует порадоваться этому факту не успел. Какая-то безумная фанатка подкараулила Осаму после выступления, запустила в него собственной сумочкой и прокричала прямо ему в лицо:       — Я назвала ребёнка в твою честь, а ты оказался жалким педиком! Чтоб ты сдох, урод!       Через неделю после этого, на Гран-при в Китае, Чуе кто-то подкинул анонимную записку с требованием убрать от Осаму свои грязные американские руки. Чуя удивился, но Осаму про этот случай рассказывать не стал. В конце концов, не стоит обращать внимание на выходки сумасшедших.       В целом же публика приняла новость о каминг-ауте нормально, а вернувшегося на лёд Олимпийского чемпиона вовсю одаривала цветами и подарками. Часть прежних спонсоров возобновила с ним контракты. Отблески славы падали и на Чую: его фан-клуб расширился за счёт поклонников Осаму. Как оказалось, некоторые болельщики после интервью начали их шипперить. Пару стали называть «ЧуСаму» или «ДазаХара»; в сети появились рисунки и фанфики, изображающие их вдвоём при самых разных, в том числе и интимных, обстоятельствах. Чуя провёл много весёлых часов за чтением историй про самого себя.       Финал серии Гран-при проводился в Париже. Чуя и Осаму прилетели туда вместе из Сан-Франциско, и в аэропорту их встречала внушительная группа болельщиц с плакатами «ЧуСаму» и желающая сфотографироваться с ними обоими.       — Вам не тяжело конкурировать друг с другом? — спросила поклонница, пока Чуя подписывал её блокнот.       — Нам это даже нравится, — хмыкнул тот.       — Каждый из нас стремится показать всё, что умеет, и победить, — добавил Осаму. — Но нам ничто не мешает поддерживать друг друга.       Осаму ухитрился выцарапать победу в финале, обогнав Чую всего лишь на один балл, и радовался как ребёнок, стоя на верхней ступеньке пьедестала. Чуя с некоторой опаской подъехал к нему, памятуя о том, как Осаму демонстративно отворачивался от него на церемонии награждения все эти годы. Осаму всё понял, широко ухмыльнулся и сам протянул ему руку. Чуя испытал невероятное облегчение и потряс ладонь с такой силой, что вызвал хохот трибун и громогласные аплодисменты.       Чуя искренне радовался при виде горящих глаз Осаму, но уступать ему не собирался. Он оставался лидером на протяжении двух лет и стремился сохранить свою позицию. Осаму наличие сильного соперника только раззадоривало, и, к удовольствию болельщиков, к каждому старту оба фигуриста усложняли контент, чтобы превзойти конкурента. В произвольной программе на Чемпионате мира Чуя заявил шесть четверных прыжков, включая четверной аксель, занял первое место и от радости станцевал только что придуманный победный танец прямо в зоне «кисс-энд-край».       Вторую ступеньку пьедестала занял Осаму, а бронзовая медаль Чемпионата мира досталась Фёдору Достоевскому. После того, как Осаму взял паузу в соревнованиях, Достоевский выступал словно бы без интереса к происходящему, иногда даже оказывался вне лидирующей десятки, а сейчас в его глазах вновь зажглась искра азарта. После награждения Достоевский, на людях всё так же говоривший исключительно по-русски, подошёл к ним в подтрибунном помещении и сказал Осаму на чистом японском:       — Я рад, что ты вернулся. Теперь мне будет, с кем сражаться за золото. Жду встречи на Олимпиаде.        — Вот крыса! — присвистнул Чуя, когда Достоевский отошёл от них на приличное расстояние. — Меня будто вообще здесь нет! А ведь я выиграл у него и на Олимпиаде, и сейчас.       — Думаю, он специально тебя дразнит, — улыбнулся Осаму.       — Прямо как ты раньше! Хочешь сказать, он тоже в меня влюблён и боится это признать?       — Искренне надеюсь, что нет, — поморщился тот. — Но Достоевский силён, и у него явно есть какой-то план по завоеванию Олимпийского золота, так что его не стоит сбрасывать со счетов.       Мори разрывался между Токио и Сан-Франциско не только потому, что в обоих городах тренировались его ученики, но и из-за того, что он хотел больше времени проводить с Коё. Чуя как-то поинтересовался у неё, каким образом вышло так, что она простила бывшего мужа и возобновила отношения после измены.       — Люди меняются ради тех, кого любят, тебе ли этого не знать? — ответила Коё с улыбкой.       Оказалось, что Мори все эти годы сожалел о своём поступке и пытался заслужить прощение, но гордая Коё отказывалась принимать от него подарки и даже не давала шанса объясниться. Попытка самоубийства Осаму и их с Чуей последующее примирение заставили Коё изменить своё отношение к бывшему мужу. Пока Чуя изливал душу Осаму в больнице, она выслушала всё, что хотел сказать ей Мори. Её холодное сердце растопили не драгоценности и даже не коробки любимого коллекционного чая, а то, как отчаянно Мори переживал за своего ученика, которому во многом заменил отца.       В середине лета Мори и Коё вновь принесли друг другу клятвы любви и верности. Чуя давно не видел Коё такой румяной и полной сил, казалось, что она помолодела на десяток лет. Коё занималась организацией свадьбы сама, а помогали ей в этом ученики и их родители. Семья Тачихара обеспечила громадный праздничный торт, семья Акутагава позаботилась о фейерверке, а Гин помогла выбрать нежное светло-розовое кружевное платье и в день свадьбы вплела в высокую причёску цветы. Поль пригласил струнный квартет, и невеста торжественно шла к жениху по усыпанной лепестками роз ковровой дорожке под музыкальное сопровождение квартета и помогающего ему Осаму со скрипичным соло.       Чуе досталась самая ответственная роль — проводить невесту к алтарю. Держа Коё под локоть, он чувствовал, как дрожит её рука. Коё приковала к себе восхищённые взгляды всех присутствующих, и Чуя невероятно гордился ей: сильной, красивой и, наконец, обретшей своё счастье. Мори тоже выглядел помолодевшим и посвежевшим. Когда он смотрел на Коё, его взгляд, обычно холодный и тяжёлый, теплел. Его руки тоже подрагивали от волнения, Чуя заметил это, когда Мори поправлял бутоньерку: розовую, в цвет платья невесты. Костюм у него был очень красивого тёмно-серого цвета.       Мори заказал наряд на свадьбу у лучшего портного Калифорнии не только себе, но и Осаму с Чуей. Последним достались одинаковые белоснежные костюмы-тройки. Сидели они прекрасно, но Чуя, стоя рядом с Дазаем перед гигантским зеркалом и доставая тому едва ли до плеча, ощущал себя ущербным братом-близнецом. Ему хотелось, чтобы костюмы хоть как-то отличались, поэтому в день свадьбы надел белые перчатки и отцовскую шляпу с белой лентой, и так чувствовал себя спокойнее.       Когда Чуя передал невесту в руки жениха и отошёл к музыкантам, а молодожёны принесли клятвы и обменялись кольцами под сводом увитой цветами арки, Чуя потянул за рукав стоящего рядом с ним Осаму и прошептал ему на ухо:       — Коё мне вместо матери, Мори не раз говорил, что ты ему как сын. Выходит, мы с тобой теперь что-то вроде сводных братьев?       — Какое клише! — усмехнулся тот. — Хорошо хоть мы не живём с нашими «родителями», иначе про нас можно было бы снимать аниме.       — Ты бы хотел пожениться? — спросил вдруг Осаму так тихо, что Чуя сперва подумал, что ему это послышалось. Он внимательно посмотрел в глаза Осаму, тот покраснел и выпалил уже куда громче:       — Разумеется, после того, как я выиграю Олимпиаду!       — Ты хотел сказать, после того, как я выиграю Олимпиаду, — широко ухмыльнулся Чуя.       — Не обольщайся, выиграю я.       — Я сильнее.       — Неправда!       — Мальчики, не кричите на свадьбе! — шикнула на них Гин.       Они и не заметили, как в пылу спора повысили голоса, и гости начали на них оглядываться.       — Хотел бы, — ответил Чуя так тихо, чтобы слышал только Осаму, и заметил его довольную улыбку.       В такие моменты хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что всё, происходящее с ним — не сон. Осаму Дазай, тот самый Лучезарный мальчик, каждое выступление которого он смотрел, затаив дыхание и не веря, что такие гении существуют на самом деле, сейчас предлагал ему пожениться.       После церемонии всех пригласили к столикам, и начался пир. За столом с Чуей и Осаму сидели Тачи с Гин и Рюноске с Хигучи. Чуя всё никак не мог привыкнуть к её присутствию и морщился, когда к ней обращался Осаму. Последний это заметил и, взяв потихоньку ладонь Чуи в свою, наклонился и прошептал:       — Просто посмотри на них.       Как раз в тот самый момент, когда Чуя окинул подозрительным взглядом Хигучи, Рюноске закашлялся и зябко поёжился, несмотря на тёплый вечер. Хигучи мгновенно исчезла и вернулась с чашкой чая с лимоном и мёдом, которую поставила перед Рюноске. Чуе даже показалось, что она ему поклонилась, но он списал это на обман зрения и бокал шампанского внутри.       — Когда мы с Ичиё изображали пару, она обо мне так не заботилась, — объяснил Осаму. — А ведь она получала оплату не хуже какого-нибудь топ-менеджера! А тут всё бесплатно, и посмотри, она умудрилась за какую-то минуту достать где-то чай с мёдом.       — А ты о ней заботился, когда вы «встречались»? — прищурился Чуя.       — Сам-то как думаешь? Я заботился только о том, чтобы деньги вовремя перечислять. Я даже не помню, какую еду Ичиё любит и какую музыку слушает. Она, наверное, говорила, но мне было всё равно, и я не запоминал.       Чуя хмыкнул и снова посмотрел на Хигучи, которая внимательно слушала что-то, что вполголоса рассказывал ей Рюноске. Они с ним редко встречались вживую: на общих стартах и шоу или в тех случаях, когда Хигучи удавалось выбраться в Сан-Франциско. Выходило, что они проводили вместе всего пару недель в году в общей сложности. В основном же переписывались и созванивались по видеосвязи. Рюноске такие отношения на расстоянии устраивали, а Хигучи на первое место ставила его желания.       Гин на другом конце стола любовалась закатом, а Тачи, подложив руку под голову, любовался ей. Тачи напоминал Чуе в такие моменты того взъерошенного мальчика с пластырем на носу, который мечтал познакомиться со сногсшибательной танцоршей. Сногсшибательной в прямом смысле слова: колено Тачи надолго запомнило знаменитый удар в защиту брата. Гин, как подружка невесты, на свадьбу тоже надела розовое платье и вплела в чёрные локоны живые цветы. У её локтя лежал букет невесты, который она заполучила в нелёгкой борьбе с Хигучи.       Чуя представил, как однажды все присутствующие будут сидеть на их с Осаму свадьбе. Тачи, разумеется, станет шафером и закатит для друга грандиозный мальчишник. Гин займётся нарядами, а Поль Верлен — постановкой свадебного танца. Чуя заранее соглашался и на присутствие на свадьбе Хигучи: ему было радостно видеть окружённого заботой Рюноске. Он встретился взглядом с Осаму, крепко сжал его ладонь и решил во что бы то ни стало опередить его и сделать предложение первым.